Пугачев в Саранске

17 июля 1774 года Пугачев, после разорения Казани, переправился чрез Волгу, имея намерение идти на Нижний и Москву. У него было в это время не более 400 человек. Шайка разделилась на две партии: сам Пугачев пошел на Нижний, а другая партия направилась в чувашские селения, которые почти поголовно восстали. Но под Нижним Пугачев от своих клевретов получил сведения, что город сильно укреплен и взять его трудно, а потому он поворотил на Цивильск, Курмыш и Алатырь. 20-го июля Пугачев подошел к Курмышу. Воевода, дворяне, чиновники разбежались, а чернь с духовенством встретили его с почестями. Ограбив казенное имущество, Дома дворян, купцов,— Пугачев направился к Алатырю, и здесь 23-го июля граждане и Духовенство встретило самозванца с крестом и образами. В Алатыре Пугачев простоял три дня. Сюда со всех сторон стекались к нему чуваши, татары, помещичьи крестьяне: шайка увеличилась до 5000 человек. Подходя к Саранску, Пугачев отправил в город Федора Чумакова с 30-ю казаками для передачи указа воеводе о встрече государя. В указе Пугачев, именуя себя государем Петром Федоровичем, приказывал приготовить 12 пар лучших лошадей, овса, сена и проч., чтоб ни в чем не было недостатка в армии, и вместе предписывал встретить его достойно,– «а противникам и изменникам монаршей власти чинить казнь неопустительно». Получив этот указ, воевода Протасьев счел за лучшее с товарищем своим Башмаковым и секретарем Метальниковым бежать из города. Их примеру последовали другие дворяне и знатные купцы. «В Саранске, доносил Михельсон, ни один дворянин не думал о своей обороне, а все, как овны, разбежались по лесам. Оставшиеся в городе от страха не знали, что делать».

Рано утром 27 июля передовые казаки опять явились в город и требовали, чтоб население вышло навстречу государю, в противном случае грозили казнию и пожаром. Пугачев подходил к Саранску от Атемара. Пройдя село Посоп (в версте от города), он остановился на луговине между городом и Посопом. Сюда поспешило на встречу все население, во главе с духовенством. Впереди шел архимандрит саранского Петропавловского монастыря Александр. Увидев его по шапке с каменьями «как быть золотой», Пугачев слез с коня и приложился к кресту, который держал архимандрит. Остановивши процессию, Пугачев велел прочитать манифест; после сего отправился в Саранский собор, где слушал молебен, совершенный соборно духовенством. За молебном упоминалось имя Петра Федоровича и супруги его Устиньи Федоровны.– По выслушании молебна, Пугачев опять воротился к своему войску, остановившемуся на лугу пред Саранском. Здесь раскинуты были палатки для Пугачева, свиты его и семейства. Неподалеку от ставки устроена была на валу виселица. Сюда сейчас же стали приводить к Пугачеву дворян, купцов, которых он, после краткого допроса, и вешал. Повешаны были: предводитель дворянства генерал Ступишин, дворянка Каменецкая и еще 62 человека. Несмотря на торжественную встречу, шайка Пугачева не оставила жителей в покое. Дома дворян, купцов, чиновников были все ограблены; ограблено казначейство и все имущество казенное, соляные амбары; из острога выпушены были колодники...

Оставшиеся в городе купцы, чиновники, по отбытии Пугачева в свою ставку, стали совещаться, что делать. По совещании, решились ехать к нему с поклоном в ставку и просить – прибыть к ним на обед, который приготовлен был у вдовы Каменецкой.

В числе депутации был канцелярист Терентьев, который рассказывал старожилам свою явку к Пугачеву так: «мы явились в ставку Пугачева втроем,– я и два купца. О нас тотчас доложили ему. Вышедши из своей палатки, он опросил нас: кто и зачем прибыли? Мы ответили, что прибыли по поручению граждан Саранска,– просить батюшку-государя на обед. Ему понравилось мое заявление, и он крикнул подручных, чтоб они поднесли мне водки. Я сказал, что водки не пью; но Пугачев грозно закричал: когда царь велит пить,– нельзя отказываться. Я выпил большой стакан водки, Пугачев велел поднести другой; я выпил и другой, и сделался пьян. Мне было тогда не более 18 лет. Часов около 12-ти Пугачев явился к Каменецкой на обед со своими поспешниками. На обеде, по обыкновению, он много пил водки, так что к концу обеда был уже пьян. Выезжая из дома Каменецкой, он встретил няню госпожи, а по другим – птичницу[1], которая, упавши ему в ноги, стала молить его избавить от злодейки госпожи. Пугачев сейчас же дал приказание – повесить Каменецкую, и ее повесили на воротах дома».

28 июля, на другой день по прибытии в Саранск, Пугачев обедал в саранском Петропавловском монастыре, по приглашению архимандрита Александра. Обед монастырский так понравился Пугачеву, что, отъезжая, он пожертвовал на монастырь 50 р. Здесь же, обедая, он узнал, что один из священников, именно Покровской церкви, не выходил встречать его вместе с другими. Он велел разыскать этого священника; его нашли на колокольне своей церкви, и повесили. В то время, как Пугачев пировал в Саранске, его шайки рассыпались по уезду, где грабили дома дворян, церкви и все, что попадалось под руку. Из рассказов старожилов сохранилось предание о погроме господского дома в селе Макаровке, в 4-х верстах от города. Явившись сюда, злодеи стали искать господские деньги. Им сказали, что деньги спрятаны в церкви. Тогда они бросились в церковь, сломали церковные замки, нашли кладовую, которая была устроена в стене, за железной дверью. Долго злодеи бились около кладовой; но, наконец, двери были выбиты; деньги разграблены, причем не пощадили и серебро церковное. Деньги оказались все медные; почему злодеи, взяв, сколько нужно, себе, остальные разбросали собравшемуся народу. Тогда же разбили погреба господские, завладели вином, пивом, и все перепились. Всю ночь на 28 июля злодеи буйствовали в Макаровке, заставляя крестьян и женщин петь им песни. Из господ в Макаровке никого не оказалось.

29 июля (по Пушкину 30-го) Пугачев собрался выехать из Саранска; потому что от Арзамаса спешил против него храбрый полковник Михельсон, и от Алатыря граф Меллин. Михельсон, действительно, догнал бы Пугачева, если б не ложное донесение Арзамасской канцелярии, которая уведомляла его, что Пугачев от Алатыря воротился на Арзамас и Нижний. Это заставило Михельсона повернуть от Починок назад к Арзамасу (Починки в 60 верстах от Саранска), где он и узнал о ложном донесении, но время было потеряно; Пугачев никем не беспокоимый вышел из Саранска к Пензе.

Оставляя Саранск, Пугачев назначил воеводою прапорщика инвалидной команды Шихмаметьева, оказавшего особенную приверженность самозванцу по формированию ополчения и другими услугами. Собравши для пополнения армии Пугачева до 90 охотников^[2] и вооружив их, Шихмаметьев 29 июля собрал у собора всех жителей Саранска. Подъехав к собравшемуся народу, Пугачев велел прочитать следующий манифест: «Божиею милостию, мы, Петр III, император и самодержец всероссийский и проч., объявляется во всенародное известие. По случаю бытности с победоносной нашей армией во всех, сначала Оренбургской и Сибирской линий, местах, жительствующие разного звания и чина люди, которые, чувствуя долг своей присяги, желая общего спокойствия и признавая, как есть, за великого своего государя верноподданными, обязуясь быть рабами; сретение имели надлежащим образом. Прочие же, особливо дворяне, не хотя от своих чинов рангу и дворянства отстать, употребляя свои злодейства, да и крестьян своих возмущая к сопротивлению нашей короне, не повинуются. За что грады их и жительства выжжены, а с оными противниками поступлено по всей строгости нашего монаршего правосудия. А как, по пришествии нашем с армией в Саранск, находящиеся в оном священного и прочего звания жители, кои чувствуют должность своей присяги, с пристойною церемониею учинили сретение, а особливо усмотрен нами, по оказавшей его верности, прапорщик Михаил Шихмаметьев против прочих весьма отлично, за что и награждается от нас главным командиром и воеводою. При чем поручается ему здешнего города и всего уезда обыватели всякого звания и чина, кои даются ему, чтобы быть во всяком послушании, да и тебе, воеводе, поступать, как в государственных делах, а особливо для склонившегося народа, в силу сказанных узаконений, не чиня никому напрасно обид и налогов. С противниками и бежавшими от нашего милосердия, кои взысканы будут, чинить, как с действительными злодеями, бунтовщиками и изменниками своему государю. И тебе, воеводе, чинить с мирскими людьми в силу нашего указа во всем непременно».

По прочтении этого манифеста, Пугачев выехал из Саранска и потянулся со своим сбродом по старой дороге на Пензу. В это время у него было около 10000 человек, наполовину вооруженных ружьями, наполовину дубинами и косами. Из Саранска Пугачев взял в свой лагерь 7 пушек, 2,5 пуда пороху, 150 ядер и 29,147 р. денег, нагруженных на 20 подводах.

На другой день, по уходе Пугачева, подошел к Саранску с войском граф Меллин. Тотчас же он начал расправу с бунтовщиками и изменниками. Воеводу Шихмаметьева арестовал, некоторых повесил, а многих высек плетьми, и восстановив порядок в городе, отправился далее по следам Пугачева. 30 июля и Михельсон находился в Починках, в 60 верстах от Саранска, но не мог поспеть вовремя, потому что не имел точных сведений о Пугачеве.

По следам графа Меллина ехал граф Панин, новый главнокомандующий, назначенный императрицею для усмирения бунта. Он имел неограниченные полномочия во всех делах, по усмирению мятежа; имел право – казнить изменников, миловать и награждать верных людей. В Саранске Панин был недолго; он торопился к Керенску и Ломову, где оказался самый центр возмущения, где шайки злодеев и по разбитии Пугачева, бунтовали и злодействовали. Точных сведений, когда был Панин в Саранске, не имеется: но полагать нужно, что он был тут около последних чисел августа 1774 года; потому что 2 сентября он уже был в Керенске.

Более других пострадал за встречу и принятие почестями Пугачева – архимандрит Петропавловского монастыря Александр. Св. Синод определил: «одеть его в простую монашескую одежду, вывести на публичное место и, в присутствии архиепископа Казанского и народа прочтя ему тяжкие его преступления, лишить монашеского звания: снять одежду, остричь волосы на голове и бороде, переименовать прежним мирским именем, отдать на светский суд, в учрежденную в Казани секретную комиссию. Прочее духовенство градское за встречу Пугачева поплатилось на время лишением священнодействия, а потом было прошено императрицею и осталось на своих местах».

От времен Пугачева в городе не осталось никаких памятников; потому что весь город два раза после Пугачева подвергался страшным пожарам в 1817-м и 1852-м годах, когда все имущество граждан, а вместе, вероятно, и письменные документы были истреблены. К сожалению, и дело о Пугачевском бунте, лежавшее до 1852 года в Саранском полицейском архиве, тоже сгорело. Уцелел долее других памятник о Пугачеве,– это каменная часовня – на земляном валу[3], нал могилою убитых и повешенных Пугачевым дворян, которая стояла до 30-х годов нынешнего столетия; но после размыта водою и разрушилась.

1 августа Пугачев взял и разорил Пензу, где был повешен как пензенский воевода Всеволожский, так и саранский Протасьев, захваченный злодеями у одного помещика. 6 августа Пугачев был уже в Саратове, который тоже весь был разорен. От Саратова Пугачев направился к Дону; но здесь у Сальникова завода близ Сарепты, 24 августа, был разбит на голову Михельсоном, и со своими приближенными убежал за Волгу в степь. Скитаясь по степи, Пугачев, наконец, 14 сентября был выдан правительству своими сообщниками: Твороговым и Чумаковым.

ФАЛЬШИВАЯ ЗНАМЕНИТОСТЬ

Прочитав в 6 № Пензенских Епархиальных Ведомостей за 1869 год статью о. Алгеброва, я очень удивился. Как! Такая знаменитость в городе, а мы не обращаем на нее и внимания? Да и кто это такая новая Аендорская волшебница, которая так искусно морочит Сабановских мордвов? Я знаю одну ворожею в городе, Н. Н., но значение ее далеко не так велико, какое придают окрестные жители ворожее, о коей говорит о. Алгебров. Другие же знаменитости подобного рода еще менее известны. О известной мне Н. Н. действительно прежде гремела слава и прорицания ее считались непогрешимыми; но в настоящее время авторитет ее падает: так, одни признают ее не более как за шарлатанку и смеются над ее прорицаниями; другие, хотя и ходят к ней с нуждой, но больше для того, чтоб облегчить свою скорбь; есть и такие, которые доселе безусловно верят в нее. Для сих-то последних – я и собрал об ней несколько сведений, которые предлагаю и о. Алгеброву.

Н. Н. занимается ворожбою уже более 20-ти лет,– это ее ремесло. Другой работы она не знает, да и знать не хочет. Ворожба, как прежде, так и доселе дает ей достаточное пропитание с мужем. Дома собственного она не имеет, а живет по квартирам; достатком большим не пользуется, потому что предается нередко пьянству.

Она ворожит про все... Берется узнавать воров, краденые вещи, предсказывать судьбу людей; она приворачивает людей – мужа к жене, жену к мужу, она возьмется узнать, что в известное время думает об вас или что делает ваш брат, родственник – живущий за 100 – и 1000 верст. Одним словом, чего хочешь, того и просишь от Н. Н. Прежде, когда слава об ней гремела повсюду, она установила таксу на свое ремесло, поделив ворожбу на несколько категорий. Ныне этой таксы она не соблюдает, а довольствуется всякой подачкой, даже не пренебрегает полштофом простой водки. Впрочем, для простяков, подобных Сабановским мордвам, у нее и ныне наблюдается такса.

Ворожиться к Н. Н. ходят люди всех сословий, преимущественно женщины. Пропадет ли у кого что, сын ли не шлет долго письма, муж ли не любит жену, свекровь невестку,– бегут к Н. Н. И она всех, насколько доступно ее искусству, утешает. Ответы ее вопрошающим всегда похожи на эту тему: «Скоро найдутся вещи; они в темном месте; их украли близкие тебе люди». Если мать о сыне или дочери ворожит: «Скоро пришлет письмо, дорога лежит ему»,– и проч. Если о судьбе, то – «Будет тебе счастие, но с тобою встретятся и неприятности, у тебя будет столько-то сыновей и дочерей». Если взять гадальник Соломона или Брюса, то всякий маломальский сметливый человек может гадать не хуже Н. Н. И действительно гадальщиц на карты здесь множество, и некоторые из них уже славятся более Н. Н.

«Сын у меня на стороне,– говорила мне одна женщина,– долго не шлет письма, схожу я к ворожее». Пошла. «Скоро, говорит она мне, пришлет письмо, вот оно на сердце лежит, жди. И теперь, батюшка, жду». «Дочь у меня выдана на сторону,– говорила другая женщина,– другой год ни слуху ни духу, схожу я к Н. Н.». «Скоро, прорицает она на картах, придет, вот и дорога выходит. И доселе, годов уж пять жду». Слышал я и такого рода отзывы: «А мне, батюшка, как сказала, что сын придет, так и пришел, угадала, доподлинно, проклятая». Ну, разумеется, кому скажет «придет», кому «не придет», что-нибудь да сбудется. И вот, как только сбудется по ее предсказанию, об ней трубят, как о великой прорицательнице, а того не замечают, что рядом с удачным прорицанием она обманула несколько человек – наговоривши им всякий вздор.

Гаданиям своим Н. Н. сама не придает никакого значения. «Я пользуюсь,– говорила она недавно одному лицу,– легковерием людей так же, как и всякий купец в продаже товара, выдавая плохой за хороший. Особенного искусства никакого не знаю, призываний каких-либо злых духов не делаю: сохрани меня Бог от этого. Как распространилась слава обо мне, не понимаю. Что видят смотрящие в моих зеркалах, я сама не объясню себе. Иным что-то представляется, а другие ничего не видят. Но при всем том ко мне ходят очень многие – ворожиться. Прежде бывало нередко так: украдет какой-либо вор вещь и услышит, что ворожить собираются обкраденные, вперед их ко мне: сокрой, родимая, не выдай. Я сама присоветую ему положить вещь в известном месте и потом, когда придут ко мне обкраденные, указываю им на это место, где они тотчас и находят свое. Этим, разу­меется, вера в мои предсказания более и более укреплялась». К этому признанию моей ворожеи я присовокуплю свои сведения. Назад тому лет пятнадцать она не отличалась особенною честностию. Не здесь ли ключ к уразумению ее удачных прорицаний!.. Многие из саранских жителей, я полагаю, еще помнят следующий случай. Был здесь квартальный надзиратель Бахмастов (лет 15 назад); отыскивая одну пропажу, он узнал, что краденые вещи хранятся у Н. Н. Отправляется он к ней, наперед расставивши кругом дома понятых. Так и так, родная, взялся отыскать я вещи и никак не отыщу, поворожи, сделай милость! Садится Н. Н. сперва за карты, потом за зеркала, долго, долго смотрит... Наконец прорицает: «Вещи украдены татарами, они спрятаны в Лямберях». «Дай-ка мне карты, я поворожу сам»,– сказал Бахмастов и, крикнув понятых, велел разломать у ней сундуки: краденые вещи все нашлись в ее сундуках. Вот вам и Аендорская волшебница! За это она сидела в арестантской, при полиции, и выпущена, говорят, с подпиской более не ворожить.

После такого случая нужно бы легковерным образумиться и перестать ходить к ней. Но не так выходит.

Корень зла, стало быть, не в ворожее, а в самом обществе. Не будет легковерных, не будет и ворожей. Здесь не столько виновата ворожея, гадающая на карты, сколько люди, верующие ей!

Женщины, лишившиеся рано супругов, или находящиеся в расстройстве с мужем, всегдашние посетительницы ворожей,– это их пища, воздух, без которого они жить не могут. Не будет ворожеи, примерно Н. Н., они насильно заставят кого-либо ворожить и гадать им.

«Сходите к Н. Н. – говорит какая-либо женщина, расстроенная семейно,– мне скучно, тоска...» Является ворожея, садится за карты, гадает, прорицает, получает рубль, два – и уходит. Через несколько дней опять та же история. Надоедает Н. Н., прогоняют ее, а на ее место призывается другая ворожея.

«Зачем ходите к ворожеям, ведь вы знаете и испытали уже, что они вас обманывают, а грех-то какой!» – «Знаем, батюшка, знаем, что они обманщицы, и грех на душу берем...» – «Так не ходите».– «Все сходишь, батюшка, сердцу полегче». Таким образом, чтоб сердцу полегче было, ходят к ворожеям многие и тем поддерживают их существование. Стоит только какой-либо старухе предугадать одно, и слава об ней облетит все концы города. Сначала станут ходить из простого народа, потом выше и выше... «У Васютки холсты пропали, ходила к Н. Н., ворожее».– «Ну что, угадала?» – «Угадала, проклятая, как сказала – близко ищите, так и нашли у соседей». И вот назавтра об этом прорицании узнают по всем концам, и к этой ворожее потянутся со всякой нуждой.

Лет 20 тому назад, еще до нынешней Н. Н., славилась здесь своими прорицаниями ворожея Д-ка, мордовка. Перед смертию своею она вот что рассказывала своему духовному отцу. «Что же, ты о чем ворожишь, стало быть, знаешь что-либо, Д-я?» – спрашивал он ее. «Ничего, бача, не знаю. Как Богу, так и тебе».– «Сколько у тебя народу всякого ежедневно, ведь что-нибудь ты им делаешь?» – «Налью, бачка, чашку воды, положу туда серебра, углей и смотрю. Пузырьки пойдут – говорю, желание твое сбудется; серебро с углем сойдется – говорю, так сердца ваши сойдутся. Ну, болтаю, что на ум придет,– дворянке свое, крестьянке другое, купчихе третье и сама после дивлюсь, зачем они ходят ко мне и еще деньгами дарят».– «Как же ты научилась этому ремеслу?» – «Овдовела я рано, скучно мне было, я стала приглашать к себе девок на посиделки. От нечего делать я болтала им всякий вздор, больше про суженых. Слова мои иногда оправдывались, потому — в селе я всех знала. Меня прозвали колдуньею. Сначала ходили свои сельские, потом и из других деревень. И зарекалась-то я... Но что будешь делать! Просят: «Поворожи, сделай милость», дают подарки; ну и соблазнишься опять. Из деревни я переехала в Саранск. Тут, я думала, меня оставят в покое; вышло напротив: стали ходить еще больше – из купечества, даже дворянства. Так я проворожила несколько лет. И ничего не знаю и не знала». В свое время эта Д. славилась не хуже Н. Я думаю, и теперь есть еще лица, которые верили в нее и ходили к ней ворожиться.

Нет ничего легче, как прослыть у нас ворожеею или колдуньею. Стоит обставить обыкновенные вещи таинственными знаками, действиями, и непременно прозовут тебя ворожеею. Н. Н. воспользовалась этим довольно удачно. Она, например, ворожит или в полдень, или в полночь. Когда собирается ворожить, закрывает окна, шепчет что-то: все это приводит в какой-то страх посетителей. Еще до ворожбы они уже начинают думать, что ворожея не простой смертный, что она имеет сообщение с злыми духами. Чтоб более укрепить в посетителях такое мнение, Н. Н., усаживая за зеркала, предваряет их: не произносить молитв во время смотрения, снимать кресты. «Если увидите что-либо,– говорит она,– бежите скорее от зеркала; не то либо лицо своротит или глаза выкатит». Запугавши достаточно посетителя, она усаживает его за зеркала. «Смотри, да не моргай»,– в конце приказывает Н. Н. Смотрит бедняк, а сердце так и бьется у него, воображение рисует мрачные картины, он весь дрожит... Тут стоит только сзади подставить какой-либо портрет против зеркала,– и он покажется движущимся, идущим... Заметив это, ворожея кричит: «Выходи, вор,– Иван, или Петр,– выходи». Но смотрящему уже не до вора: он, как только усмотрел движущееся лицо в зеркале, бросается со всех ног от него – и с торжеством провозглашает, что видел вора и узнал доподлинно его лицо, одежду, шапку...

«Ты ведь был у Н. Н.?» – спросил я недавно одного крестьянина. У него украдены были лошади.– «Был, батюшка». – «Расскажи-ка мне, что ты видел в ее зеркалах?» – «И не хочется, батюшка, рассказывать, страх берет... Смотрю это я в зеркала, а меня так лихорадка и трясет, обратился назад. Н. Н. стоит такая страшная, волоса у ней дыбом, кичка (повязка) спала... Выходи, закричала она, выходи. Иван». – «Какой же это Иван?» – «Да тот мужик, кого я подозревал»,– «Разве ты рассказал ей об нем?» – «Как же, она расспросила, кто подозреваемый, какого звания, какого цвета, черный или белый». – «Так. Ну что, вышел?» – «Вышел, батюшка, как есть, и шапка, и волосы, и чапань его, и теперь страшно вспомнить, а тогда, я не помню, как вышел из ее избы». – «Да он ли, не другой ли кто это был, ты разглядел его лицо?!» – «Где уж, батюшка, тут все смотреть, я только увидел идущего в шапке, в чапане, бросился опрометью от зеркала».– «Нашел ли ты своих лошадей?» – «Нет. Сказала нам, что они в Лямберях. Тут обыкновенно все отыскивают краденых лошадей у татар. Поехали мы в Лямбери, но оттуда нас прогнали кольями. После слышали, что они действительно там были. Угадала».– «Сколько ты дал ей за смотрение?» – «Два пуда муки и пол штоф водки». Нужно быть крайне слепым, чтоб не видеть во всех гаданиях Н. Н. наглого обмана. Нечто подобное устраивают многие девушки крестьянские: спросите вы любую девушку из крестьянского или мещанского сословия, и она вам наскажет десятки случаев, как подруги ее видели в зеркалах своих суженых. Смотрение в зеркала бывает у девушек в ночь на Новый год. Для этого они выбирают пустую комнату, ставят в ней зеркала, между ними две свечи и начинают смотреть не моргая. Подруги же находятся где-либо за стеной. Сначала им представится много-много свечей; потом будто бы выходит суженый; иногда появляется гроб с покойником и многое другое. Но большею частью девушки не досиживаются до своих суженых, потому что малейший стук или писк кого-либо приводит их в страх и они бросаются опрометью от зеркала. Но чтоб не сконфузить себя пред подругами, они обыкновенно уверяют их, что видели своих суженых. И им чистосердечно верят на слово.

Но перехожу опять к зеркалам Н. Н. Мне передавали, что на стенах ее квартиры висит много картин и портретов; может быть, много их хранится еще в сундуках. В пустой темной комнате ничего не стоит вывести на зеркала, смотря по обстоятельствам, или мужика, или купца, или военного. Напуганному воображению мужичка, или старухи, особенно девушки, непременно представится, что она видит своего суженого. Я нисколько не сомневаюсь, что ворожба Н. Н. именно ограничивается только этими действиями.

К этому присовокупляю еще и следующие сведения: Н. Н. нередко посещает храм Божий и почти каждый год великим постом говеет и приобщается Св. Тайн. Если бы действительно она в своей ворожбе употребляла особенные силы, то не стала бы говеть и приобщаться Св. Тайн. Да, вероятно, отец духовный не допустил бы ее до Св. Тайн.

Наконец, я должен предварить, что в Саранске никогда не переводились ворожеи, что скоро, может быть, окрестные жители услышат еще о новой какой-либо волшебнице, прорицающей будущее. Здесь всякой ворожее дают теплый приют; здесь во всякое время находятся им сочувствующие и нуждающиеся в их помощи. Такую слабость саранских жителей выведали окрестные ворожеи и пройдохи; почему каждая из них — смело идет в Саранск и находит тут хлеб и приют. Знают эту слабость даже и татары. Мне не раз доводилось слышать такого рода признания: «Ворожилась, батюшка, и татарские наговоры пила – от своего нездоровья». Что ж? Помогли? Иная скажет – помогли, другая – нет. Наговор этот состоит из чашки воды, смешанной с каким-то зельем. Этому наговору многие придают гораздо более значения, нежели всем русским ворожеям, особенно в болезнях. «Ты бы сходила к ворожее,– говорят две женщины,– недавно такой-то легче стало, как поворожилась у Н.». – «Ходила, да не помогает».– «Ну так сходи к татарину! Уж если татарский наговор не поможет, то нечего и ворожиться!» Татары ходят даже сами по домам и предлагают желающим свои снадобья.

Кроме ворожей, в Саранске есть своего рода блаженные, юродивые, молчальники и всякая всячина. От утра до вечера эти блаженные ходят по домам, едят и пьют, сколько их душе угодно, за что благодарят православных разного рода прибаутками и балагурством. Подчас сами ублажающие их, потехи ради, напоят допьяна своих блаженных, напихают в нос табаку или вымажут краской; это не в строку. За это всякие прихоти их беспрекословно исполняются. Не будем говорить об умерших. В настоящее время приняла на себя роль блаженной одна Пос-я девка В., выгнанная из монастыря. Несмотря на ее крайне глупые речи, по многим домам стали ее принимать и слушать с каким-то благоговением. Есть надежда, что она скоро причислена будет к сонму саранских блаженных, как причислены уже Вася, Николя, Гриша и т. п.

Будем ждать, что гласный суд, открытый с 1-го июня, повыведет некоторых тунеядцев наподобие П-ской девы В. и ворожеи Н. Н. Пастырям же Церкви при всех этих слухах о ворожеях нечего сомневаться и недоумевать! Все наши ворожеи не более как обманщики и фокусники, умеющие пользоваться легковерием простого и подчас непростого народа. К каким-либо темным силам они не прибегают; темных сил – диаволов – они боятся не менее других людей. Но обмануть, надуть своего брата, это вошло в плоть и кровь русского народа; это не считается, как бы, грехом. Против сей-то слабости и нужно вооружаться пастырям Церкви, поучая своих пасомых и в храмах, и в домах честности, справедливости... Просвещение, распространяемое ныне повсюду, довершит остальное. Тогда-то, может быть, реже будут являться ворожеи и легковерные.