Александр Зайцев

ТАЙНА ГОРЫ КАЛМА-КУЖА

Повесть

Г л а в а 3

Жажда смерти. Субедей

«Годных для битвы воинов и поселян они, вооруживши, посылают против воли в бой впереди себя... Воинам же, которых гонят в бой, если даже они хорошо сражаются и побеждают, благодарность невелика; если погибают в бою, о них нет никакой заботы, но если в бою отступают, то безжалостно умерщвляются татарами. Потому, сражаясь, они предпочитают умереть в бою, чем под мечами татар, и сражаются храбрее, чтобы дольше не жить, а умереть скорее...»

Ю л и а н, венгерский монах, миссионер, 1237 год

– Зачем тебе меч, моксель? Отдай его мне! Твое оружие – топор, – пренебрежительно ухмыляясь, потребовал Байдар.

– Этот меч – моя судьба! Если хочешь его забрать, тогда убей меня! – решительно, сверкнув взглядом, ответил Эрю. Рука крепко сжала сияющую рукоять. Пичай и остальные командиры, прибывшие вместе с Эрю, обступили своего нового князя и достали из-за широких ремней-поясов топоры. Их спокойная готовность принять смерть заставила Байдара дать команду охране опустить копья.

– Ладно, успеешь еще умереть, моксель, – уже без ухмылки продолжал Байдар. Появление Эрю было для него неожиданностью, он задумался, как поступить с остатками Пурешева тумена. За убийство купцов и тем более за бегство по монгольским законам полагалась суровая расплата. Вдогонку за взбунтовавшимся Унжой еще на рассвете убыли четыре сотни лучших монгольских воинов. Казнить же тех, кто добровольно пришел к нему, было неразумно. Тем более наступило время, когда каждой сотней нужно было дорожить. После Легницы у Байдара осталось всего пять тысяч воинов. В Польше он потерял больше половины своего корпуса.

Всматриваясь в свирепые бородатые лица выживших рослых мокселей, он перевел взгляд на сложенные рядом мешки с человеческими трофеями. Моментально пришедшую мысль он тут же озвучил приказом:

– Моксель с мечом! Поедешь с моим гонцом к Бату. Отвезешь вот это! – он взглядом указал на мешки с ушами. – Расскажешь ему про предательство своих соплеменников. Хан решит твою судьбу. С собой возьмешь только полторы сотни своих воинов. Выступаешь сегодня.

Байдар отвернулся, но буквально через мгновение опять повернулся, подошел к Эрю и со злостью сорвал пайцзу с его шеи.

– Ты еще ее не заслужил! – прошипел он, в душе еще раз поражаясь смелости и безумию молодого мокселя с распухшим от раны лицом.

Беглецов вернуть не удалось. Более того, в схватке с предусмотрительно оставленной Кемаем засадой погибло тридцать монголов. Дальнейшее преследование в лесах и болотах смысла не имело. Кемай в этот раз действовал правильно. Он не стал отступать через те места, по которым они пришли. Отряд двинулся на северо-восток. Целью была Пруссия. Неплохо ориентируясь в географии и военной обстановке, он надеялся получить там поддержку.

А Эрю в это же время предстоял тяжелый разговор с любимой.

– Тасю! Ты должна остаться. Пичай будет старшим. Он защитит тебя, если что. Помогай раненым. Я скоро вернусь! – негромко прошептал ей на ухо молодой князь.

– Возьми меня с собой, у меня плохие предчувствия! – умоляла Тасю.

– Нет, все женщины остаются. Нам предстоит нелегкий путь, а с войском вы будете в безопасности. – Эрю скрыл, что ханский гонец запретил брать женщин и что-либо из обоза с собой.

Эрю с наивностью верил Байдару, он искренне думал, что, выполнив задачу, получит если не серебряную, то хотя бы бронзовую пайцзу, а с ней и ту неведомую силу, о которой так настойчиво твердили ему боги. С сияющим лицом он отобрал людей в поход и дал команду выдвигаться.

Меч искрился на солнце, будто бы радуясь новеньким, правда, неродным кожаным ножнам. Скоро Эрю познает сполна цену монгольской благодарности.

Посол Байдара был из знатного рода, его охраняла сотня монголов. Проводниками были подкупленные Ицхаком чехи. Путь лежал через горные леса Моравии. Всего до Батыя, громившего в то время Венгрию, необходимо было пройти около четырехсот километров. Мокшан, разбив на группы, высылали вперед на разведку. Их опыт ориентации в лесу позволял быстро передвигаться, при этом сохранялась скрытность. Селения обходили стороной, вступать в стычки с враждебным населением было нельзя. Слишком высока была цена риска, ведь посол должен был довести до Бату бесценную информацию, от которой зависела дальнейшая судьба похода.

Благодаря высочайшей осторожности уже через шесть дней, двигаясь по тайным тропам, миновали горы и леса. Впереди расстилалась заливаемая кровью венгерская равнина.

Батый был доволен, рассматривая привезенные трофеи. Победа под Легницей еще раз показала силу и мощь монгольского оружия, ведомого неугасаемой волей повелителя. Но тайный крест Гогенштауфенов был для Бату, пожалуй, более ценен, чем мешки с ушами. А вот известия про Пуреша привели хана в ярость. По его приказу расположившихся на отдых мокшан окружили плотным кольцом всадники из личной гвардии Бату, затем приказали сложить оружие и встать на колени. Хан подъехал на черном скакуне и вынул из ножен роскошную саблю. Проезжая между склонившими головы воинами, он молча указывал саблей на некоторых из них. Тут же нукеры хватали их и тащили за строй гвардейцев. Эрю не успел еще что-то сообразить, как свист сабель в считанные мгновения прервал предсмертные крики обреченных. Двадцать отсеченных голов были брошены к ногам внука повелителя. Такой оказалась ханская расплата за измену вассального князя. Но это было еще не всё. Готовившийся в обратный путь гонец, кроме утвержденного Бату плана дальнейших действий, должен был передать Байдару приказ: уничтожить всех оставшихся под Легницей мокселей.

– Кто у вас главный? – кричал по-кипчакски нукер Бату, обращаясь к стоящим на коленях воинам с посеревшими лицами. – Великий хан вызывает тебя к себе.

Эрю поднялся и смело пошел к сошедшему с коня Бату. Приблизиться близко к хану не удалось, копья нукеров, ткнувшись в звенья кольчуги, остановили Эрю в десяти шагах от него.

– Пойдешь к Субедей-богатуру, моксель, и умрешь в бою как воин. Я не хочу больше знать ни про тебя, ни про твое продажное племя. Если я вас еще увижу живыми, то будете валяться как вот эти свиньи, – Батый указал взглядом на обезглавленные тела сородичей.

Эрю никогда еще не испытывал такого унижения, внутри горело желание броситься с мечом на низкого, с кривыми ногами монгола и умереть у всех на глазах, чтобы смыть позор. Обидней всего было то, что он искренне надеялся на пайцзу, а получил за свою верность трупы поверивших ему людей. Долго он смотрел вслед уходящему ненавистному хану, повернуться назад и посмотреть в глаза товарищам по оружию не было сил. Внутри что-то надломилось, видимо, злость и отчаяние победили желание жить. Повернувшись, он громко рассмеялся. От сумасшедшего смеха суровым, привыкшим к смерти воинам стало не по себе.

– Он сказал: умрите! А разве мы не хотим этого! В этом мире мы и так уже давно мертвы! Смерть для нас будет новой жизнью! Смерть даст нам свободу! – Эрю ходил между воинами и снова и снова сквозь смех повторял: «Смерть – это свобода!»

Из уст воинов, завороженных безумием молодого князя, в ответ срывалось: «Кулома!.. Эряф!..» «Смерть – это жизнь!»

Продолжая входить в транс, Эрю побежал на берег Дуная. Холодная сырость реки еще больше пьянила.

– Не нужна мне больше ваша неведомая сила! И вы мне не нужны! – вытащив из-под кольчуги рыцарский крест и сняв с себя клык-оберег, он поочередно закинул их далеко в холодную серую воду.

...Словно паря над водой, появились богини. Их лица как будто окаменели, губы не шевелились.

– Я хочу умереть! – в безумии кричал он.

Глаза богинь открылись и посмотрели на Эрю до боли знакомым взглядом – печальным взглядом его любимой. На мгновение лица Вирявы и Ведявы приняли облик Тансылу, после чего невесть откуда набежавшая волна смыла их призрачные силуэты.

Эрю умылся дунайской водой. Заживо похоронив и себя, и Тасю, он повел воинов к верному псу Чингисхана.

Всем казалось, что за долгие годы бесконечных боев Субедей потерял присущие всем людям положительные чувства и эмоции, превратив в грозную машину для войны. Отчасти они были правы, действительно, в голове Субедея рождались блестящие планы боевых действий. Именно он, а не Батый, был главным военным предводителем великого западного похода. Люди для него были лишь фигурами в шахматной игре кровавых завоеваний. Он с безразличием посмотрел на Эрю единственным правым глазом и отдал приказ, как отдавал их таким же молодым и горячим воинам. Сколько их было? Сотни, тысячи? Только бог мог посчитать их на небесах. Однако образ молодого мокселя почему-то отложился в памяти старого полководца. Что стало причиной, нам не ведомо. Может быть, смелый взгляд или трофейный меч, может, такой же глубокий шрам на лице, только у Эрю он чудом не задел глаза. А может быть, вид Эрю напомнил Субедею себя в молодости – сына простого бедного кочевника, в котором не текла кровь аристократов, но без которого впоследствии чингисиды не могли обходиться. И тем не менее, приказ Субедея должен был отправить князя мокселей на тот свет. Каково же было его удивление, когда через день Эрю вернулся невредимый и с добычей. Как будто судьба насмехалась над ним, не давая ему смерти. Что-то перевернулось в суровой душе Субедея. Он хорошо знал, что Бату, увидев мокселя, тут же даст команду его убить. Знал он и то, что доведенные до отчаянья, ищущие смерти, рабы способны делать невозможное.

«Пусть еще нам послужит», – подумал одноглазый багатур и отдал приказ Эрю со своими воинами идти с отрядом, сопровождающим гонца, к Кадану – командиру корпуса, воевавшего к югу от основных сил.

Эрю как будто подменили, он стал немногословен, строг и замкнут. Ему стало безразлично, под чьим знаменем поднимать меч. Он нес смерть, ища смерти себе. Заставляя себя забыть про Тансылу, он всё чаще вспоминал и общался во снах с другой героиней своей юношеской жизни. Готовясь к смерти, он ждал встречи с этой женщиной, которой был обязан жизнью и чью тайну строго хранил от соплеменников.

Г л а в а  4

Мертвый среди живых. Кулоф Келу

«Калмонь Кирди, Калмава1, собери мою мать, возьми правой рукой, поставь возле себя с правого бока, покажи те тропы, где люди не ходят, где птицы не летают, там ходят лишь следов от ног не оставляющие, зеленой бабочкой порхающие...»

Погребальная молитва,
XX век.

...Ее звали Кулоф Келу2. Через несколько дней после победы над ужасным вепрем его, бессознательного, привезли домой. Страшные раны, оставленные кабаньими клыками, распухли и гноились, ядовитая слюна попала в кровь, вызвав заражение. Родственники, умоляя богов, зарезали в жертву овцу, пытаясь хоть что-то сделать. Узнав про трагедию, пришел сам глава рода Тумай, но, увидев побелевшего Эрю, лишь обреченно вздохнул. Всем было жалко смотреть, как умирает храбрый мальчишка. И тут, шурша и позвякивая беличьими хвостами, высохшими птичьими крыльями, медными колокольчиками, подвесками-оберегами, сделанными в форме коньков и гусиных лапок, появилась Кулоф Келу. Все эти странные предметы были пришиты к еще более странной одежде – объеденной молью шубе до пят из черной овчины и нелепому головному убору.

На густо намазанном белилами лице были начертаны углем и синей краской священные родовые ромбы. Отталкивающий накрас скрывал истинные черты красивого, но уже увядающего лица. Несмотря на сентябрьскую теплынь, от нее повеяло холодом. Люди немедленно расступились, по их коже пошли мурашки, ведь Кулоф Келу была хранительницей кладбища – матерью могил – калмавой. Этот культ сохранялся в роде Тумая с незапамятных времен.

Калмавой могла стать только вдова погибшего в бою воина, которая добровольно отрекалась от всего мирского и оставшуюся жизнь должна была провести в одиночестве в маленькой избушке на кладбище.

Это случалось не часто, но тем не менее избушка редко пустовала, так как считалось, что мертвецы обидятся и будут мстить живым за то, что у них нет хранителя. Если долго не будет калмавы, связь между мертвыми и живыми родственниками может прерваться, и тогда род будет обречен.

Келу была когда-то красивой, сильной женщиной. У нее было двое маленьких детей и муж – младший брат Тумая Каргай1. Жили они на берегу Мокши. Каргай мечтал построить пристань и организовать торг. Куманская стрела не дала мечте сбыться, пронзив насквозь шею Каргая. Келу пыталась закрыться с детьми в доме, но здоровенный половецкий воин вышиб дубовую дверь. Семилетнюю дочку вырвали из рук матери и в мешке увезли навсегда. Отбиться от воина было невозможно. От удара в висок рукояткой сабли Келу потеряла сознание. Ее обмякшее тело бросился насиловать всё тот же воин. Пятилетний сынишка, прятавшийся под лавкой, схватил лежащее на приступке шило и, насколько хватало крохотных сил, вонзил его в ногу распластавшегося над матерью зверя. Келу на мгновение открыла глаза, как будто повинуясь злому богу, пожелавшему, чтобы она воочию увидела самую страшную картину своей жизни – из разбитой головки сына летели мозги, куманский зверь всё никак не мог остановиться, продолжая, схватив ребенка за ноги, бить его головой об стену. Келу очнулась, когда, почувствовав неладное, подоспел Тумай с дружиной. Из всех, кто жил на речном выселке Каргая, только она осталась в живых.

– Почему зверь не убил меня? Как мне дальше жить с этим? – причитала она над изуродованными телами мужа и сына. Вдруг она почувствовала, что кто-то ее зовет, две зеленые бабочки порхали перед глазами:

– Не плачь, Келу! Нам здесь хорошо!

– Мама, не плачь, моя голова цела и мне совсем не больно!

Удивленные и еще не привыкшие к своему новому облику, муж и сын кружили вокруг Келу. А к ним уже слетались другие ваймот – души. Их было много – десятки, сотни, одни были еще чистые, другие покрылись серой пылью.

– Келу, Келу! – шептали души. – Боги выбрали тебя! Новая держательница! Новая хранительница! Мы рады тебе, новая Калмонь Кирди! Мы рады тебе, новая Калмава!

Старухи, бормоча заговоры, готовили Келу к обряду. На нее одели затхлую одежду предыдущей Калмавы и переходившие по наследству медные и железные обручи, спирали, бляхи-застежки и другие обереги, сакральный смысл которых был забыт за сотни лет их существования. Мрачный наряд должен был навсегда скрыть от людей красоту двадцатипятилетней женщины. И только ее длинная густая коса была украшена цветами и украшениями, которые она носила при жизни и которые так нравились ее любимому мужу.

Все, включая Тумая, упали ниц, когда старухи вывели Келу к могиле. Тела мужа и сына в сделанных из цельного дуба колодах уже опустили вниз. Взяв из рук помощниц остро отточенный жертвенный нож, она отрезала свою косу, изрядно потяжелевшую от вплетенных украшений, и бросила ее в могилу. Кольца, бусы, сюлгамы1 звонко зазвенели, ударившись о гроб мужа.

– Кулоф Келу! Калмонь Кирди! Калмава! – с трепетом произносили собравшиеся. Скорбь по убиенным сменилась всеобщим единением и гордостью. Ведь теперь перед ними была не женщина, перед ними стояло божество – мертвое для людей и живое для мертвых. Род Тумая, следуя вековым обычаям, продолжал жить, сохраняя хрупкое равновесие между миром живым и загробным. Келу должна была стать проводником между мирами. В ответ род обязан был ее почитать, охранять и содержать. Ее добровольное отречение от мирских радостей оберегалось строгим табу. Под страхом смерти ни один мужчина не должен был к ней прикасаться. Но не только это заставляло мужчин отворачивать глаза от Келу. Главнее был страх перед родовым проклятьем, из-за которого мужчина мог остаться в пограничье, отвергнутый миром живым и миром мертвым.

На холмике поставили два шеста – с развилками на концах, обозначающих могилы погибших воинов. В знак уважения, маленькому сыну Келу поставили такой же высокий шест, как и отцу, ведь он погиб как настоящий воин. Шило с запекшейся вражеской кровью аккуратно вложили в его маленькую ручку.

Кулоф Келу медленно, будто протаптывая в снегу тропинку, обошла по кругу могилу. После чего кровные родственники покойных друг за другом пошли за ней, стараясь идти след в след. Они три раза прошли по кругу, провожая души родных в царство мертвых.

– Они ждут отмщенья! – Келу огласила первое, переданное ей, желание. Желание мертвых звучало, как приказ. Тумай вместе с лучшими воинами рода дал клятву его выполнить.

Вскоре Тумай выступил в поход. Прежде всего нужно было дойти до Пуреша, недавно ставшего оцязором всех мокшан. Вопросов к нему было много, и они мучительно терзали Тумая: «Как могли половцы пройти сквозь все мокшанские земли, внезапно напасть и так же внезапно ретироваться? Тем более, что Пуреш недавно переехал со своих родовых земель на Цне в верховья Мокши. Нет, не могли половцы пройти мимо него незаметно. Пуреш не мог про них не знать! Но почему? За что меня так жестоко наказали?»

Недобрый вид оцязора развеял сомнения Тумая.

– У меня с Котяном мир! Половцы не заходили в наши земли. Это булгары тебя навестили – друзья твоего Пургаса. Я давно тебя предупреждал: не общаться с эрзянами. А ты не слушал. Еще и пристань решил построить без моего разрешения. Вот они тебе и отплатили по-дружески. Сам виноват. Неужели до тебя еще не дошло, что Пургас наш главный враг! – почти не скрывая притворства, ответил Тумаю Пуреш. – Возвращайся и впредь будь умнее, скоро я буду собирать поход на Пургаса, вот тогда и отомстишь за брата.

Горькая правда сломила Тумая. Стало понятно, что половцев на него наслал Пуреш. Тем самым он показал всем родам, что мирной жизни с эрзянами быть не должно. Земли рода Тумая граничили с пределами Пургаса. С эрзянами жили всегда нормально, но теперь непримиримая княжья вражда ставила крест на дружбе с соседями.

Вечером хмурый Тумай объявил своим воинам, что это не половцы уничтожили выселок. Скоро будет большой поход на север, и тогда под предводительством оцязора они отомстят за убитых.

Воины поняли, что произошло, и с болью смирились. Кроме Паксяя1. Этот горячий молодой воин столько ждал, чтобы показать свою удаль, поэтому приказ возвращаться привел его в бешенство.

– Какие эрзяне? Какие булгары? Тумай, разве ты разучился отличать булгарскую стрелу от куманской? Мы не долж-
ны возвращаться с пустыми руками, ведь мы поклялись перед Кулоф Келу!

Тумай со всего размаха осадил дерзкого юношу, ударив кулаком в лицо. Перечить главе рода было неслыханно. С нескрываемой злостью Паксяй сплюнул кровь под ноги Тумая и молча удалился. Наутро его нигде не было. С ним ушли два молодых воина. Для Тумая это было еще одним ударом. Поисками беглецов заниматься было некогда, нужно было возвращаться. Убийство брата стало жестоким уроком. Вольности закончились, не выполнить приказ набирающего силу Пуреша означало обречь весь род на уничтожение.

Прошел месяц, родные Паксяя и пропавших с ним воинов потеряли надежду увидеть их живыми. Но вдруг средь бела дня Паксяй объявился. Верхом на куманском черном жеребце он медленно въехал в селение. Высыпавший народ был поражен его видом. Сверкая гордым и жестоким взглядом, он, не проронив ни слова, поехал к кладбищу.

– Кулоф Келу! Это тебе! Я выполнил клятву! – Паксяй бросил к ногам выбежавшей калмавы два связанных между собой кожаных мешка, от которых исходил невыносимый тошнотворный запах.

– Передай мертвым, что в нашем роду появился новый воин, который будет всегда беспощаден к врагу и которому неведом страх. Его имя Верьгаз.

Только после этих слов растерявшаяся Келу заметила притороченную к седлу свежую шкуру огромного степного волка.

– Паксяй, что это? – недоуменно спросила Келу, указав рукой на мешки и на шкуру.

– Ты что, не поняла? – грубо ответил он. – Я больше не Паксяй! Мое имя Верьгаз!

Воин развернул лошадь и, отвязывая на ходу волчью шкуру, поскакал в селение.

– Верьгаз... – вслух произнесла Келу, провожая взглядом удаляющегося воина, на плечах которого трепыхалась в такт скачущей лошади грязно-серая шкура. После чего взгляд оста-
новился на издающих трупный запах подарках. Подсознательная тревога охватила ее, она догадалась, что там. В мешках лежали вражеские головы. Келу вытряхнула их из мешков. Неописуемый ужас объял ее, когда вместе с головами взрослых выкатились четыре детские головки. Одна была совсем маленькая, видимо, еще грудного ребенка.

– Нет! Нет! Зачем? Я не хотела этого! – не желая верить своим глазам, Келу убежала в избушку. Упав на пол, она горько, по-женски разрыдалась. Душа не принимала такой жестокой платы за смерть своих близких. В тот же день она почувствовала и поняла, что носит под сердцем ребенка.

Люди рода по-разному отнеслись к исполненной Паксяем мести. До сознания бывалых воинов, в том числе и самого Тумая, никак не могло дойти, как смог юнец пробраться далеко в степь, выследить и вырезать целую семью куманов, вернуться домой целым и невредимым, да еще по пути подстрелить волка. Двум его товарищам повезло меньше: один умер от полученной в ночной схватке раны, другой сгинул в темных водах со стрелой в шее, когда переплывал с конем неизвестную реку. Объяснение было одно: мертвые вселили в Паксяя душу и силу волка. Поэтому новое имя Верьгаз было родом принято.

Келу, как ни пыталась, не смогла скрыть от старух-колдуний свою беременность. Через несколько минут после родов они принесли ей задушенную девочку, завернутую в бересту. Ребенок, в котором могла течь кровь врага, жить был не должен. Келу похоронила ее там же, где были закопаны головы, привезенные Верьгазом.

А дальше потекли серые годы – годы жизни или смерти при жизни, порой она уже не видела между этими понятиями разницы. Все слезы были выплаканы, радости уничтожены смирением, и лишь изредка, по ночам, тело покрывалось испариной спрятанных желаний, напоминая Келу, что она все-таки еще жива. Через год после того, как она отрезала косу, Пуреш совершил поход на Пургаса. Тот, немного восстановив силы, нанес ответный удар.

Живущие на границе люди Тумая оказались в пекле междоусобицы. Кроме этого, участились мелкие набеги булгарских и различных степных разбойничьих дружин и отрядов. Так что Келу работы хватало. Всё больше и больше появлялось на кладбище шестов с развилками. Лишь одного Верьгаза ничего не брало. Через несколько лет он стал военным вождем рода, фактически сместив при этом стареющего Тумая.

Келу ждала знака. Последнее время тревожные предчувствия не давали ей покоя. Ей казалось, что весь их устоявшийся за века мир будет скоро уничтожен. Не желая всё это видеть, она молила богов отправить ее навсегда к убитым восемь лет назад родным.

Келу подошла к лежащему без сознания Эрю, наклонилась над ним и прошептала заклинания, как будто помогая душе без мучений перейти в другой мир. Она внимательно рассматривала лицо Эрю. «Наверное, и мой сын стал бы таким же, как Эрю, ведь он был лишь на год младше его. Я не хочу, чтобы он умер. Это мой знак. Я должна сделать всё, чтобы он не попал к мертвым. Он должен жить! Он сохранит род!» – нахлынувшее желание вернуть молодого Эрю к жизни заставило Келу действовать.

– Вайме1 Эрю хочет посмотреть на мир мертвых, она еще не решила, где ей будет лучше.

Как будто под гипнозом, родные перенесли бессознательного Эрю в избушку на кладбище.

– Оставьте нас! Вайме Эрю нужен покой! Не тревожьте ее! Пока я не скажу, никто не должен подходить к кладбищу.

Пожелание Кулоф Келу было исполнено беспрекословно. Даже колдуньи не осмеливались заходить в жилище калмавы, оставляя еду и питье у порога.

Тем временем Келу начала неистовую борьбу за жизнь юноши. Без остановок распевая песни-заклинания, она втирала в раны различные колдовские снадобья, вливала в рот горькие отвары и настои. Все полученные от колдуний врачевательские знания и навыки она с неудержимой силой отдавала Эрю. И чудо случилось. Через неделю Эрю открыл глаза.

Придя в сознание, он испуганно рассматривал странное убранство жарко натопленной, закопченной избушки, не понимая, что с ним и где он.

– Ты жив, мой мальчик! Ты будешь жить! – радостно произнес женский голос. Эрю с трудом различил возникший в полумраке силуэт абсолютно голой женщины с распущенными вьющимися волосами.

– Мать леса и мать воды услышали меня! Они не пустили тебя к мертвым! – продолжал шептать голос, мягкие пряди длинных волос упали на его лицо и грудь. Женщина склонила голову и смотрела в глаза, как будто еще раз проверяя, в сознании Эрю или нет.

– Кие? Кие тон?1 – еле слышно выдавил из себя юноша.

– Я Кулоф Келу! – тут женский голос осекся. – Нет, я Келу, я живая!

Крупные слезы покатились из глаз разрыдавшейся женщины. Эрю почувствовал их соленый вкус. Через мгновенье, словно доказывая, что он не умер, горячие женские губы и влажный язык прикоснулись к его рту. Целуя безумно и страстно, Келу неистово желала вдохнуть в мальчишку оставшую-
ся у нее в глубине, нерастраченную энергию жизни.

Мир перевернулся. Сияющая от счастья Келу порхала вокруг выздоравливающего Эрю. Нахлынувшая любовь дала ей вновь почувствовать забытый, но от этого еще более сладкий, вкус жизни. Краска была смыта, ненавистная одежда брошена в угол. Мрачная хранительница могил превратилась в чувственную женщину, чье красивое, статное тело дарило удивленному юноше незабываемое чувство первого проникновения в разлившееся теплом лоно. Эрю быстро поправлялся. Странное любопытство к происходящему заставляло его во всём подчиняться Келу и быть прилежным учеником.

Познавать пришлось не только телесную радость. Келу, пытаясь выговориться, рассказывала ему всё, что накопилось в ее душе. Когда темнело, они выходили из избушки и гуляли среди освещаемых звездами и луной надгробных срубов и шестов. Перед Эрю открывался новый, не совсем понятный мир – мир богов, призраков, родовых суеверий и проклятий. Ему никак не верилось, что страшная Кулоф Келу, которой пугают детей, теперь ходит рядом и смотрит на него лучистым обворожительным взглядом.

– Кресты, которые ты видел в тот день, это знаки, которые дали тебе Ведява и Вирява. Они тебя не пустили в мир мертвых. Они полюбили тебя. Люби их, они помогут тебе стать великим воином, главой нового рода!

– Почему нового?

– Потому что наш род обречен, мы все умрем! Все, кроме тебя!

Эрю стало страшно. Ночной порыв ветра зашелестел осенней листвой. В унисон зашевелились бесчисленные обрывки беличьих шкурок, истлевшие полоски ткани, привязанные на развилки шестов. Келу опустилась на колени и прижалась к остолбеневшему Эрю.

– Я знаю, я чувствую, мы все погибнем. Одного хочу! Прошу одного! На кладбище никто не должен жить. Это так тяжко быть мертвым среди живых! – Келу поднялась, лицо стало каменным, она понимала: за нарушенное табу будет расплата, и поэтому делала всё, чтобы хоть еще на несколько дней продлить неожиданно свалившееся на нее горькое счастье.

Колдуньи, увидев, что Келу стала выходить с умытым лицом, сразу заподозрили неладное. Уведомленный Тумай негодовал, но не стал ничего делать, он побаивался Келу и не знал, как быть. И только когда ему сказали, что Келу ходит по ночам по кладбищу вместе с юным охотником, он наконец-то решил с ней покончить.

Ранним утром Тумай вместе с двумя колдуньями пришел к избушке.

– Кулоф Келу! Выходи, сегодня праздник, мы принесли тебе позу. Выпей сама и угости мертвых, – громко позвал он калмаву.

Келу вышла в одной белой рубашке, босая, с распущенными волосами. Тумай невольно отшатнулся. Она была такая же, как и раньше, молодая, красивая, как будто и не было восьми долгих лет, прожитых на кладбище.

Келу была готова к последнему часу. Молча, со спокойным видом взяла из рук старухи глиняный кувшин и сделала несколько глотков.

– Спасибо! Хороша поза! – переводя дух от пенящегося напитка, ответила она и сделала вид, что не почувствовала приторного привкуса яда, добавленного в позу. – Наверное, сам варил!?

Тумай, не выдержав пронзительного взгляда, опустил глаза и тихо произнес:

– Пей, Келу, пей. Тебя там давно уже ждут.

Яд был очень сильным, приготовлен он был по сложному старинному рецепту на настое из волчьей ягоды, с добавлением туда сушеной бледной поганки и толченого корня лоха зонтичного. Такой яд убивал в течение двух-трех часов, убивал наверняка, противоядия к нему не было. Келу, собрав всю свою волю, продолжала пить. В предсмертные минуты она очень боялась показать Тумаю свою женскую слабость, но больше всего ей хотелось, чтобы Эрю запомнил ее сильной и смелой женщиной, не выпрашивающей пощады, спокойно завершившей предначертанный богами земной путь.

Уже через несколько минут Келу забила дрожь. Пытаясь бороться с подступающим удушьем, она жадно хватала ртом холодный утренний воздух. Зрачки расширились. Наплывшие галлюцинации вызвали видение, которое звучало, как пророчество.

– Наш священный тума1 скоро умрет. Сотни лет жил он в священной роще, крепко держась могучими корнями за землю. Сотни лет жил вместе с ним наш род. Каждый раз, выбирая нового главу рода, мы нарекали его именем Тумай, желая тем самым так же крепко стоять на родной земле, как могучий Тума, – слова Келу прервала потекшая изо рта кровавая пена.

Справившись с приступом, она вытянула руки и подошла к Тумаю, как будто желая схватить его за шею. Тот отпрянул и вытащил нож. Старухи успели вовремя повиснуть у него на руках, умоляя его не проливать кровь калмавы, ведь она и так должна была скоро отойти к мертвым.

– Ты не смог нести данное тебе имя, ты не отомстил за брата, ты испугался! И что бы ты сейчас ни делал, ты не сможешь спасти священный дуб. Его срубят идущие с края земли черные воины. Ты не сможешь спасти род. Все погибнут. Все, кроме него! – Келу вскинула руку, указывая на Эрю, который, не понимая, что происходит, прижался к замшелым бревнам избушки и с ужасом наблюдал за происходящим. Очередной приступ рвоты и эпилептических судорог свалил Келу на землю.

Она была без сознания. Казалось, что всё кончено, но вдруг она перевернулась со спины на живот. На какое-то мгновение Келу очнулась. С невероятным трудом она, упираясь на локти, подняла голову и посмотрела на Эрю. Из ее глаз ручьем хлынули слезы.

– Мальчик мой! Не спеши умирать! Всегда надейся и верь в лучшее! Боги любят тебя, ты сильный и добрый, от тебя пойдет новый род! Только исполни мой наказ: никто не должен жить на кладбище! – голова Келу беспомощно уткнулась лицом в землю, теперь уже навсегда. Еще несколько минут тело сотрясали конвульсии. Яд был приготовлен качественно. Не прошло и часа, как он остановил жизнь красивой и сильной женщины, на долю которой выпало столько страданий.

Тумай, желая, чтобы ничто больше не напоминало ему о калмаве, отправил бедного Эрю на охотничью заимку, находящуюся в непролазном лесу далеко к северо-востоку от городища, вместе с охотником-бобылем. Они должны были вернуться только весной с добытыми за зиму беличьими и куньими шкурками. Родителей у Эрю тогда уже не было, поэтому для него это был лучший вариант, чтобы забыть произошедшее и успокоить душу.

За зиму Эрю возмужал и окреп. Соплеменники встретили с нескрываемой неприязнью, особенно чурались его женщины, боясь тени зловещей Кулоф Келу, которая обрекла всех на гибель. Эрю чувствовал себя изгоем, стал немногословным и замкнутым.

Но вскоре Тумай, несмотря на молодость, приказал ему вступить в дружину Верьгаза. Величайший груз спал с плеч. Эрю была дана возможность показать себя в новом качестве перед родом. Он с вдохновением и усердием старался быстрее стать настоящим воином. Пришедшая вскоре война помогла ему в этом.

История про Кулоф Келу была спрятана под замок в глубину души. Никогда никому не рассказывал Эрю про свою первую странную близость, которая, несмотря на то, что закончилась трагически, наложила на всю жизнь неизгладимый яркий отпечаток, с точностью определивший его дальнейшую судьбу.

Теряя рассудок от безысходности, Эрю просил Кулоф Келу забрать его к себе. На что та, приходя во снах, лишь мотала головой и шептала:

– Не сейчас! Твое время еще не пришло. Ты воин, неси свой меч смело! Полюби заново жизнь, тогда отчаяние и муки пройдут!

– Но как? Как полюбить сжигаемую войной, подневольную жизнь? – в холодном поту просыпался Эрю и, схватив меч, со всей силы рубил всполохи тлеющего ночного костра, желая уничтожить невидимого молоха, требующего всё новых и новых жертв ради исполнения воли ненавистного Повелителя.

Ответа не последовало, Кулоф Келу, закружившись вокруг костра, превратилась в легкий белый вихрь и полетела навстречу спускающемуся с горделивых гор утреннему туману.

Продолжение следует