Андрей СЕМЕНОВ

Хотелки
(С поклоном М.М.Жванецкому)

Мало ли что я хочу? Я много чего хочу. Нет, не машину-дачу-квартиру. Даже не яхту и не виллу. Это всё пустяки. Оставьте их себе. Я хочу большего.
Хочу быть умным, хоть это и непросто: «быть умным», «жить умным» в Стране Дураков, ежедневно натыкаясь на вопрос:
– Ты чё? Самый умный, штоли?
Я хочу быть умным для того, чтобы суметь ответить, прямо и твёрдо глядя в зрачки вопрошающего дурака:
– Да, я – самый умный. Как Царь Соломон. Ещё вопросы
будут?
Еще хочу быть талантливым. Пусть не «гениальным», хотя бы «талантливым». Не так, чтобы написал картину, и все сразу:
– Ах!
Или сочинил песню, и все сразу:
– Вау!
Или снял киноленту, и все сразу:
– Ку-ул!
«Ах!», «Вау!», «Кул!» – чего ещё ожидать от жителей Страны Дураков, разучившихся выражать не только свои мысли, но даже и эмоции? Если зрить в корень, то разучившихся не только думать, но и чувствовать.
Хотя бы грамм таланта, чтобы написать книгу, ознакомившись с которой жители Страны Дураков впервые в жизни предались бы неизвестному им доселе занятию – призадумались:
– Господи! Да мы же все – дураки! Дураки не потому, что родились дураками, а потому, что нас дурачат, а мы позволяем себя дурачить. Нам нравится, когда нас дурачат, и мы желаем быть одураченными. Господи! Какие же мы дураки!
Хочется хоть раз в жизни примерить настоящий фрак с накрахмаленной манишкой. И лакированные туфли к нему. Непременно шёлковый цилиндр, трость и белые перчатки. Облачиться во всё это непривычное для меня платье, вставить в правый глаз монокль и, чтобы вечер не пропадал зря, поехать в театр. Не обязательно в Гранд Опера или Ковент Гарден, сойдёт и наш Большой, но непременно в карете. И не на запятках, зайцем, а внутри, подперев бока атласными подушками, набитыми шерстью английских овец. И чтобы в театре меня уже все ждали:
– Ах, мэтр!.. Как добрались, мэтр?.. Чего пожелаете, мэтр?..
А я им отвязно, сопровождая пожелание небрежным жестом:
– Шампанского и мамзелей!
Впрочем, нет.
Напиваться нельзя, да и мамзели излишни, ведь я сегодня дирижёр большого симфонического оркестра. Всхожу за дирижёр-
ский пульт, приветствуемый настоящими музыкантами – постукиванием смычков о пюпитры. Оборачиваюсь к партеру. Лёгкий учтивый полупоклон. Смолкают аплодисменты, и я прошу:
– Господа! Извольте перевести ваши мобильные телефоны в режим вибрации,… а ещё лучше засуньте их себе поглубже… и не мешайте творить прекрасное...
Взмахнув фалдами фрака, я отворачиваюсь к оркестру, беру в руки дирижёрскую палочку,… и тут каскадёр, со спины похожий на меня, нанятый из числа взаправдышных дирижёров больших симфонических оркестров, незаметно для всех подменяет меня на рабочем месте, а я низом, низом, через оркестровую яму линяю в гримёрку, где меня ждут охлаждённое шампанское и мамзели из кордебалета, в перьях, хихикающие на необъятном кожаном диване.
Еще хочу инаугурацию.
Без всяких там глупых клятв на Конституции Страны Дураков и белогвардейских флагов, а настоящую, такую, чтобы на меня под звон колоколов и рукоплескание Народа возложили венец и бармы Мономаха. Я не стал бы царствовать, править и всем владеть. Это скучно. Я подписал бы один-единственный Указ, после чего тут же снял с себя Царские Знаки. Я вам не самозванец какой. Указ этот был бы Самым Коротким и Самым Глупым, каким и должен быть Настоящий Указ Народу Страны Дураков. Вот он от слова до слова: «Приказываю всем жить по совести». Я подписал бы тот Указ гусиным пером на листе пергамента и ушёл бы в монастырь. Или в скит. Вы не знаете, в Александровой Слободе есть скит? Я шагал бы прочь от Златоглавой Москвы босой и простоволосый по федеральной трассе М7 «Волга», а следом, обливаясь слезами, ползли бы дураки, умоляя меня вернуться на царство и возглавить Народ.
Фигушки!
Сначала изберите, как положено, а потом и поговорим.
Мне не нужно орденов, премий, степеней, чинов и лауреатства. Зачем? Пустое…...
Но я хочу попасть на файв-о-клок к королеве Английской. Знаю, что нам найдётся о чём потолковать: например, о погоде. Её величество за свою долгую жизнь стольких людей видела на своих файв-о-клоках и со столькими переговорила о разном, что в беседе со мной легко сумеет развить эту тему.
Она мне:
– How do You do?
А я ей:
– Добрый вечер, бабушка! Чем угощать гостя будете?
Мне почему-то кажется, что самый вкусный и ароматный на свете чай подают Английской Королеве. Ах, как бы я хотел сидеть в удобном кресле напротив её величества, шумно отхлёбывать из фамильной чашки с гербом и вензелями и вести неспешную беседу:
– How do You do, sir?
– Ваше здоровье, бабушка!
Еще хочу научиться прощать. Как Там сказано? «И отпусти нам грехи наши, якоже и мы отпускаем должникам нашим»? А что ещё Там сказано про прощение? Вот именно: и я «не знаю».
Сейчас я умею прощать только из пулемёта. Даже из двух: за последние двадцать лет в Стране Дураков накопилось столько тех, кого я должен простить, что один пулемёт заклинит от перегрева. Пулемёт и бульдозер мне, чтобы всех тех, кого мне надо простить, в засыпанный хлоркой ров сваливать, а то их всё больше на Новодевичьем да на Троекуровском хоронят. А по совести надо бы не так. Если брать по совести, то надо бы сначала простить каждого из пулемёта, а потом зарывать бульдозером в продезинфицированный ров. Сверху, вместо венков и гирлянд – акции, доллары и золотые слитки, обладать которыми новопрощённые так стремились при жизни. Пусть получат сполна.
Мне многих нужно простить, понимаете? Мне нужно успеть их простить до конца моей или их жизни.
Ещё хочу быть добрым, чтобы суметь возлюбить ближнего своего. Чтобы то нечеловеческое и звериное, что появилось во мне за последние двадцать лет, ушло туда, откуда пришло, – на Запад, и чтобы оно загрызло там тех, кто это звериное придумал и взлелеял. Я тренируюсь. Честное слово: я тренируюсь! Я никогда не хотел отнять дом у ближнего своего. Мне уже не нужно его жены, а этого было непросто добиться, потому что на жену ближнего своего я привык смотреть как на свою наложницу. Не желаю отнимать ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, но вот всё остальное, что ещё остаётся у моего ближнего, продолжает меня интересовать самым живейшим образом.
Вот скажите мне на милость, дайте ответ: хорошо ли с моей стороны оставлять деньги в руках хозяйки, которая покупает вот уже четвёртый пылесос, тогда как самому старому из четырёх всего полгода? Или совершаю ли я благо, спокойно и без вмешательства созерцая, как хозяин в течение календарного года приобретает третью машину и приобретает их раз от разу всё дороже?
Вразумите же меня: как мне следует поступить, глядя на этих двоих, если, не дай Бог, мне не хватит денег на лекарства для моей матери или ребёнка? Не совершу ли я преступления, не приобретя лекарства, тогда как деньги были совсем рядом от меня – только руку протяни?
Дайте же мне поскорее Волшебную Палочку: у меня уже загадано Желание!
Я взмахну Волшебной Палочкой – и в руках у меня окажутся Настоящие Деньги: с Кремлём на зелёной трёшнице и Лениным на алом червонце. Я уже согласен до пенсии получать пресловутые сто двадцать рэ, из которых за квартиру следует платить только двенадцать рублей в месяц. Я буду давиться колбасой за 2-20 и люто ненавидеть спекулянтов. Я буду томиться в очередях за позабытым ныне дефицитом и стану счастливым, когда из универмага мне придёт открытка, извещающая, что подошла моя очередь на холодильник. Мне с головой хватит сто двадцать рублей Советских Денег, потому что мне не на что их будет тратить, кроме книг. Зато я не буду каждое лето ломать голову, куда мне девать своих детей, – моих детей ждёт Пионерский Лагерь, который за меня оплатит профсоюз. А пока они там бьют в барабаны, трубят в горны и орут речёвки, я стану со своей женой укреплять семью и укреплю её до полного истощения сил своих и её. А когда я пойду в законный отпуск, родной профсоюз на блюдечке с голубой каёмочкой преподнесёт мне путёвку с санаторий, дом отдыха или туристическую поездку:
– Поезжай, дорогой. Отдохни от работы. Только не забудь пять процентов от стоимости путёвки внести в кассу и не забывай платить членские взносы.
Я хочу жить в Предсказуемой Стране, где день похож на день, а год – на год. И чтоб каждый год – один и тот же Генеральный секретарь ЦК КПСС стоял на трибуне Мавзолея на Октябрьском параде и махал мне рукой. И чтоб перед Мавзолеем на 7-е Ноября стройными колоннами шли войска Самой-Сильной-Армии-Мира в советской военной форме и дрожала брусчатка Красной Площади под гусеницами новейших танков и боевых машин.
Я хочу забыть фамилии голливудских «звёзд» и американских президентов и вспомнить пионеров-героев, молодогвардейцев, космонавтов и полярников. Я хочу, чтобы Герои моей Страны рождались в моей Стране, а не на съёмочных площадках по ту сторону океана.
Я хочу, чтобы моим детям все десять лет в школе объясняли Кто-Похоронен-у-Кремлёвской-Стены, а их классная руководительница вызывала бы меня, если, не дай Бог, хоть один из них пришёл на урок не в форме.
Я хочу снова поверить, что грузины, туркмены, узбеки, прибалты мне – братья, а все мы, все Пятнадцать Республик – Братская Семья Народов.
Я не хочу, чтобы в моей Стране были богатые и нищие. Пусть все будут равные! Или примерно равные.
Я хочу знать, что моя Страна – СССР – Самая-Самая-Самая-Распрекрасная и что мне очень повезло в ней родиться и быть её гражданином. Верните мне мой серпасто-молоткастый паспорт и заберите ваш, с бройлером-мутантом на обложке! Мне неприятно класть его в карман.
Если мне приспичит поехать посмотреть на заграницу, я хочу поехать туда на танке, как ездили мои старшие родственники и старшие родственники моих старших родственников.
Или:
– 501, 502, 503! Кольцо! Купол! – и я в подвесной системе плавно опускаюсь в столицу страны, которая что-то криво сказала про мою Страну. И одновременно со мной в таких же подвесных си-
стемах плавно опускаются ещё 20 000 моих земляков с автоматами, заткнутыми за запасные парашюты. Потому что моей Стране не нравится, когда про неё говорят рогатые слова, и она умеет заставить говорить про себя только хорошее.
Верните мне мою Империю!
Я не верю, что она была Империей «зла», потому что это была Очень Добрая Империя, раз нам всем так хорошо в ней жилось!
Пожалуйста!
Помогите мне получить хоть что-то из моих хотелок. Разве я многого прошу?
Ведь я же прошу так немного – и ничего для себя.