«ТЕПЛЫЙ СНЕГ»

Фантастические рассказы

 

Михаил БРЫЖИНСКИЙ

 

ЭКСПЕРИМЕНТ

 

1

 

– Так что, Идам, тебе предстоит последнее, но и самое трудное дело: сконструировать замкнутую планетарную экосистему. Твои знания на последних теоретических испытаниях поразили Совет Наставников, и именно тебе решено поручить такой эксперимент... Не скрою, было лестно услышать решение Совета. Выходит, тоже чего-то стою, если моему ученику доверяют столь сложное задание, – слегка улыбнулся Наставник.

Идам Джи-ра, слушатель седьмого концентра Академии Биогенетики, был ошарашен. Создать планетарную экосистему – дело для целой лаборатории. А тут поручают одному. К гордости примешивались и сомнение, и чувство сожаления о рухнувших планах отдыха с Эвой на Розовом континенте. Как долго мечтали о времени, когда он сдаст последние теоретические испытания и перед практическими, как водится, получит передышку. А выходит, никакого отдыха не предвидится. Подготовка к эксперименту отнимет все полагающееся выпускнику после теоретического испытания свободное время.

– Я поискал в Межгалактическом Каталоге и, кажется, нашел подходящее место для нашего эксперимента.

Услышав, что Наставник определил задание как «наше», Идам приободрился. В конце концов, он же не один. Есть учитель. Поможет, если что. А совместный отдых?.. Отдых они наверстают. Выберут время и все равно слетают на Розовый континент.

Лицо Идама просветлело, что не ускользнуло от внимательного взгляда наставника, и напряжение в голосе спало.

– На окраине Четвертой Галактики в Реестре 61 есть небольшая планетная система. Под номером 24352 в Каталоге отмечена крохотная планета, удаление которой от ее Звезды и наличие атмосферы позволяет предположить, что на ней возможно существование своеобразной биологической системы. Планета мертвая, жизнь на ней возникнуть не успела, а теперь уже и не успеет. Наш эксперимент никому и ничему не повредит: эта система обречена. Звезда там небольшая, и энергии ее хватит ненадолго. Хотя... – он помедлил секунду, – все, как известно, относительно. Это для нас – ненадолго. А там, учитывая период обращения планеты, пройдут миллионы и миллионы лет.

– Я понял, Учитель, – окончательно овладев собой, сказал Идам, и по его спокойному голосу Наставник догадался, что юноша отверг последние сомнения.

– Вот и прекрасно. Теперь слушай внимательно... Тебе необходимо слетать на эту планету самому и изучить все детали. Насчет энерголета я уже договорился с Советом Академии... В Межгалактическом Каталоге ведь только общие данные. Да и они зачастую требуют уточнения: подробный газовый и жидкостный состав планеты, точная масса, гравитационная сила, магнитные и электрические напряжения во всех точках, температурный режим в разное время планетных суток и года в разных частях ее, точные периоды суточного, околозвездного и внутри галактического обращения – в общем, все то, от чего зависит существование биосистемы.

В обсуждении грандиозного проекта Наставник снова и снова переходил от цифр и практических советов к теоретическим предпосылкам. Чувствовалось, он волнуется за исход эксперимента не меньше своего ученика и готов повторить с ним весь курс Академии от начала до конца. Ведь успех Идама будет и его успехом. Неудача – к его неудачей. Даже большей, чем для самого испытуемого. Ибо Наставник, согласно правилам Академии, за провал отвечает полностью.

 

2

 

Выйдя от Учителя, Идам в глубокой задумчивости брел по коридору, не замечая никого и ничего вокруг. Да и было от чего задуматься: насколько ему известно, подобных заданий не получал еще ни один из выпускников Академии.

Из задумчивости Идама вывел голос, громко окликнувший его по имени. Встрепенувшись, обнаружил, что уже спускается с лестницы, ведущей от центрального портала Академии. Значит, прошел весь коридор, спустился с пятнадцатого этажа на лифте и не заметил этого.

Эва стояла возле одного из двух фонтанов, симметрично расположенных относительно лестницы и представлявших из себя две чаши, паря­щие в воздухе и наполненные ярко-голубой водой. Струи же, бьющие из этой голубой жидкости, были окрашены одна в ярко-красный, а другая в изумрудно-зеленый цвета.

С Эвой Вэй-ла Идам познакомился в прошлом, шестом концентре. Вернее, видел ее и раньше, когда она только стала слушателем Академии. Но тогда не обращал на нее внимания. Впрочем, как и на других девушек. Не было ни желания, ни свободного времени – увлеченно занимался любимым делом, которому раз и навсегда решил посвятить жизнь. Не зря и учебу продолжил именно в Академии Биоэнергетики. Школьные друзья в детстве подсмеивались над его пристрастием, считали занятия биологией девчоночьими и недостойными настоящего мужчины. Они-то мыслили себя бороздящими межгалактические пространства, первооткрывателями неизведанного или создателями других, более мощных, а может быть, и принципиально новых энерголетов, благодаря которым станут доступны для всех такие космические дали, о которых теперь и мечтать невозможно. А открытие неизведанного всегда ведет к увеличению Знаний, что есть единственно достойная цель в жизни.

Все его школьные друзья были честолюбивы, горды и мужественны – истинные Сыны Галактики. Они и стали, кем хотели. Пронзали мрак и холод межзвездных и межгалактических пространств – кто стажером, кто уже самостоятельно. А он до сих пор не изменил детскому увлечению и занимался им упоенно. Проникать в бездонные глубины живой клетки было не менее интересно, чем достигать других Галактик. Тем более что само плавание на энерголете его ничуть не прельщало. Все равно ничего интересного не увидишь, ибо тебя в полете нету. Твоя субстанция превращается в крошечную энерготочку и вместе с космолетом перемещается во времени-пространстве. В заданной точке, после остановки корабля, регенератор восстанавливает твою субстанцию. Чем мощнее энерголет, тем дальше можно переместиться. А принцип все тот же. Чистая физика. Ничего интересного. Впрочем, опасность остается, каким бы мощным ни был энерголет. Пока еще всегда есть возможность попасть в энергетический капкан, откуда не может быть возврата. Защиты от зон энергопоглощения не существует. Или может отказать регенератор. Энерголет, достигнув заданной точки, так и останется там. Обратный маршрут, время и скорость выбирает экипаж. А экипаж из-за поломки аппарата восстановления пребывает сгустком плазмы. Правда, это случается редко. Энерголеты – современные, мощнейшие – тоже пропадают. Вместе с пилотами. И никто не знает, что случается с ними в глубинах Мироздания.

Совсем другое дело – биология. Тут все живое. Искусственная она или натуральная – все равно жизнь. Теплая. Пульсирующая. Правда, иногда встречаются диковинные экземпляры, доставленные исследователями из разных Галактик, которые никак не назовешь теплыми. Однако изучение их структуры не менее увлекательно. А порою и не менее опасно, чем полет в мрачные глубины Космоса в поисках еще неизведанного...

А в конце прошлого концентра Идам внезапно увидел Эву – она так похорошела, что мимо нельзя было пройти, не заметив. Впрочем, Идам не знал и даже не догадывался: это не он ее заметил, а она заставила обратить на нее внимание. Ей юноша давно приглянулся. Еще в начале учебы. Казался невероятно взрослым и умным. И про него такое рассказывают! Иногда даже сами Наставники по разным поводам приводят в пример работы Идама Джи-ра. К тому же он так хорош собой. Ну как тут устоять романтичной девушке! Их пути должны были сойтись. Так и случилось.

После той первой встречи они уже не теряли друг друга. Им нравилось быть вместе, рядом. Частенько Эва приходила в его модуль, разыскивала или в жилом секторе, или в рабочем кабинете, или в технической лаборатории, перекидывалась с ним несколькими фразами и устраивалась со своей работой. А он продолжал свою. Долгое время могли заниматься каждый своим делом, не разговаривая и не мешая друг другу, но обоим было важно работать именно вместе. Просто находиться рядом, даже молча, им было в радость.

Вот и теперь, едва увидев Идама, выходящего из здания Академии, она заулыбалась, окликнула и заторопилась навстречу.

Идаму показалось: сегодня улыбка девушки не такая, как всегда, а грустная.

– Что случилось, Эва? – он взял ее за руку.

Эва чуточку помолчала.

– Видишь ли, Идам, наше путешествие на Розовый континент придется пока отложить. И я не знаю, на какое время. Совет Наставников изменил расписание. Наш концентр скоро должен сдавать теоретические испытания. Но никаких каникул нам не дадут. Сразу после теоретических – испытания практические. Я должна подготовить лабораторное задание... А потом как раз твои каникулы кончатся. Тебе нужно будет готовить свое выпускное испытание.

У Идама тотчас отлегло от сердца. Ему стало так легко, что он от души рассмеялся. Девушка, недоумевая, уставилась на него. А когда объяснил причину своего внезапного веселья, засияла:

– Правда, Идам? Как хорошо! Значит, не огорчился? А я расстраивалась: из-за меня сорвется наше путешествие.

– А я думал – из-за моего задания, – произнес Идам и впервые за время их знакомства обнял девушку. Это произошло только теперь, под влиянием нахлынувших чувств. – А знаешь, какое у меня практическое задание? Не поверишь!

И Идам как ни в чем не бывало, но с законной гордостью, рассказал Эве о труднейшем, а значит, и почетном задании, полученном от Совета Наставников.

 

3 

 

Идам потратил немало времени, пока собрал все данные о планете 24352. Пилот энерголета изнывал от безделья на этой мертвой планете, тускло освещаемой желтой Звездой-карликом. Ему, не единожды пронзавшему безграничные межгалактические пространства и повидавшему множество различных диковинных миров, совершенно не интересна была эта мрачная планета без признаков жизни.

Идам и не предполагал, что столько времени провозится, собирая необходимое. Наставник оказался прав: в Межгалактическом Каталоге данные были весьма приблизительны. Оно и понятно: на такие малозначимые объекты, каковых миллионы и миллионы, никакие экспедиции, даже биороботы, не посылались. А всю информацию получали при помощи станционных приборов. Естественно, из-за большого расстояния возникала масса неточностей.

Во всяком случае, дело оказалось даже сложнее, чем предполагали с Наставником. Замкнутая экосистема на этой планете должна была быть весьма разветвленной. Иначе никак нельзя. Три среды обитания. Быстрая смена времени суток и года. Резкие перепады температуры. Как ни странно, разная температура в разных частях этой крохотной планетки – в одно и то же время! Это потребует удлинять и удлинять биоцепочки. Вот что Идам понимал прекрасно, хотя и не брался еще ни за один расчет, – не зря же заканчивал Академию.

Когда, наконец, завершил все необходимые измерения, вздохнул с облегчением. Но больше, чем он сам, обрадовался пилот, не знавший, куда приткнуться. Странные люди эти биологи. Ну почему вот, скажи, заинтересовались этой маленькой мертвой планеткой, где нет даже самой малюсенькой козявки? Разве во всей Материальной Системе для них нет более достойного объекта? Впрочем, кто их поймет, этих ученых!

Вернувшись на свою планету – Рою, – Идам наспех сделал предварительные расчеты: представить нагляднее, что ему предстоит. И ужаснулся. Если взять во внимание все факторы, которые уточнил на месте, то экосистема получалась слишком громоздкой. Он просто потеряется во всех этих цепочках. Всей жизни не хватит на одну экосистему. Ему стало тоскливо. Такое задание впору выполнять всему концентру, а не в одиночку. Он решил немедля встретиться с Наставником и посоветоваться насчет другого объекта, с менее сложными условиями.

Наставник, услышав его сетования о «неудобной» планете, слегка нахмурился, и Идам тут же пожалел о том, что завел разговор. Ведь знает же, как не любит Учитель нытиков.

– Ты забыл основной постулат Академии, – сухо сказал Наставник. – Чем сложнее и труднее задание, тем оно почетнее. – Он помолчал и добавил: – Значит, тебе доверяют. Именно ты, а не кто-то другой может справиться с этим делом... Надеюсь, ты понял?

– Да, Учитель.

– Вот и хорошо. Я рад за тебя, – в голосе Наставника вновь зазвучали обычные нотки теплоты и спокойствия. И тут же он перешел к обсужде­нию предстоящей работы. – Мне кажется важным вначале определиться по принципиальным вопросам. Прежде всего: не надо моделировать биологические существа со сложными хромосомными рядами. Главное, чтобы они были способны к самовоспроизводству и подчинялись закону приспосабливаемости. Экосистема должна просуществовать неопределенно долго. Но особый запас прочности не просчитывай и не закладывай. Я уже говорил: планета 24352 обречена. Энергии ее Звезды осталось всего на несколько сот миллионов лет – если считать по тамошнему времени. Относительно нашего времени – ее существование крайне недолго. А по межгалактическому – вообще мизерно. Так что эксперимент закончится, можно сказать, едва начавшись. Однако неряшливости в расчетах быть не должно. И вот еще что. Постарайся разнообразить все. И способы самовоспроизводства – пусть будут разные формы. И экологические цепочки – сделай по нескольку видов, подвидов. Побольше фантазии, экзотики. Перелистай Каталог Населенных планет. Используй какие-то детали внешнего облика разных существ. Но не увлекайся и ни в коем случае не изобретай монстров. Соединять несоединимое – это дурной вкус. В каждом существе все должно быть подчинено единому стилю – обитанию в своей среде, в своей стихии.

Они сидели еще долго. Наставник то и дело увлекался и обговаривал с Идамом не только принципиальные вопросы, но и детали, которые, в общем-то, юноше были и самому ясны. Но слушал он с почтительным вниманием.

 

4

 

Все последующие несколько недель были заняты расчетами. Справочники, цифры, биоматематические формулы, таблицы алгоритмов – вот что теперь занимало Идама. Он настолько был поглощен делом, что напрочь забывал об Эве, которая тоже находилась в лаборатории – напросилась-таки, пообещав, что ну ни капельки не помешает и будет сидеть тихонечко.

Она действительно держала данное слово и не напоминала о своем существовании, пока Идам, после нескольких часов сидения перед экраном алгоритмизатора, наконец не отрывался от него и не вспоминал о девушке.

Впрочем, обижаться на невнимание Эве было попросту некогда. Она и сама была занята ответственным делом – готовила выпускное задание слушательницы четвертого концентра.

В сравнении с работой Идама, от которой дух захватывало, ее задание было, конечно, смехотворным: создать биогенетическую пару – самца и самку, способных к самовоспроизводству, наделенных определенным интеллектом и могущих при благоприятных условиях в какой-то степени самосовершенствоваться.

Эва корпела над расчетами особенно кропотливо: не хотелось, чтобы ее простенькое задание выглядело совсем бледно в сравнении с мощной работой Идама. Она поневоле сопоставляла свое задание с его делом, так и воспринимая: у нее – задание, у него – дело. И хотя понимала, что масштабы несоизмеримы, старалась, как ей самой казалось – подтягивалась до его уровня. И это возвышало ее в собственных глазах.

Наконец настал день, когда Эва увидела: теоретическая часть задания завершена. Осталось претворить расчеты в живую плоть. У Идама работы было еще без конца и края, у нее самой до практического испытания времени тоже пока оставалось немало. И она еще раз проверила свои выкладки. Да, все верно. Ее биопара может существовать. Все же улучила момент и, когда Идам отдыха ради завел с ней – редкий теперь – разговор, попросила:

– Идам, подскажи, где ошиблась.

Это была обычная психологическая уловка – заранее признать свою слабость. И тем самым довериться чьей-то превосходящей силе. Идам, конечно, поймет. Но все равно клюнет. Не может не попасться на этот голый крючок. Уже проверено. И будет приятно удивлен тем, как она самостоятельно и блестяще справилась со своим заданием. Пусть и не таким грандиозным, как у него.

Однако самолюбию девушки был нанесен удар с самого начала. Да какой!

Бегло просмотрев расчеты, Идам неопределенно хмыкнул:

– И как полагаешь – что в результате выйдет из твоего моделятора?

– Как – что? Биопара.

– Да-а? – ехидно протянул Идам и предложил: – Давай посмотрим. Не дожидаясь ее согласия, подошел к моделятору, проверил, есть ли биомасса в контейнере, вложил перфокарту в щель приемника и щелкнул тумблером. Биомоделятор негромко заурчал-зашелестел, перфолента начала втягиваться внутрь, а из выходного раструба – о ужас! – посыпались куски биомассы, похожие на отдельные части запрограммированных биосуществ. Вот руки, вот подобие головы, вот нога – и все это, вывалившись из моделятора, тотчас превращалось в бесформенные комки.

Эва была раздавлена. И обижаться не на кого: расчеты делала сама. Все по справочникам, таблицам и формулам, которые, казалось, вызубрила уже наизусть. И на тебе! Такой позор! Да еще перед Идамом.

Перфолента полностью вползла в приемную щель, аппарат выключился, а вместо ожидаемого ею блестящего результата в бункере моделятора валялись куски биомассы.

Эва готова была выскочить из лаборатории, но Идам мягко положил руку на ее плечо.

– Ты все сделала правильно, Эва. Твои расчеты, возможно, безупречны. Но ты слишком увлеклась непосредственно структурным конструированием. И не привязала свою биопару ни к каким конкретным условиям. Проще говоря – где будет жить твоя биопара?.. Нужно было с самого начала ввести данные о планетарных, звездных, галактических и межгалактических прямых и обратных связях. В общем, то, что в учебниках называется привязкой. Вспомнила? А у тебя этого, увы, нет. Поэтому биомасса так и осталась биомассой. Поняла?

Эва только и смогла, что кивнуть.

– Нужна привязка к определенному месту... И где нам взять эту планету? – озабоченно продолжил Идам. – Да вот же она! – через какой-то миг радостно воскликнул он, протягивая руку к экрану с данными планеты, экосистему которой и рассчитывал. – Вот что нам необходимо. Бери и пользуйся. Дарю! – великодушно разрешил он. – Мне не жалко. Ни гравитации, ни электромагнитных полей – ничего. Все отдаю тебе.

Надо было все начинать сызнова.

 

5

 

Если бы не Идам, Эва, наверное, не уложилась бы в оставшееся время. Но вдвоем успели завершить задание в срок, в аккурат перед практическими испытаниями. Собственно, модель переделал Идам, подогнав расчеты Эвы под параметры «своей» планеты. Ей оставалось только добавить в них различия да кое-что поправить на свой вкус.

Когда из раструба моделятора выпрыгнули два человечка – мужчина и женщина – и не развалились на отдельные куски, Эва восхищенно захлопала в ладоши.

– Получилось! Получилось! – сияя всем лицом, объявила она Идаму. – Ой, какие хорошенькие!

– Так и должно быть, – Идам не разделил с ней радости и даже не стал отрываться отдела, чтобы взглянуть.

Но такое сухое его отношение отнюдь не испортило настроения Эвы. Она любовалась своими творениями, тотчас забыв, что и доля творческого труда Идама есть в них. Это были ее создания. И только ее.

Человечки робко и неумело, спотыкаясь, бродили по бункеру, озирались вокруг, поднимали свои головы кверху, и все это проделывали так потешно, что Эва иногда не сдерживалась и заливалась тихим смехом Ни видеть, ни слышать ее они не могли – Эва существовала в другом пространственно-временном измерении, но она точно боялась спугнуть их.

Неизвестно, как бы долго она забавлялась, если бы Идам, не отрываясь отдела, не бросил вскользь:

– А ты кормить их думаешь, творец великий?

– Кормить?.. Как кормить? – не сразу сообразила Эва.

– У них же запасы внутренней энергии скоро кончатся. А от внешней подпитываться не запрограммировала. И учти: для них время идет намного быстрее. Так что они давно уже голодны. Как бы не погибли несчастные.

Эва спохватилась. И в самом деле, как же это упустила из виду. Они ведь теперь не просто биомасса – живые биологические существа. И им необходимо питание.

Она тут же кинулась лихорадочно составлять программу моделирования простейшего питания. На этот раз, правда, прекрасно справилась одна – флору уже и рассчитывала, и производила еще в прошлом концентре. И поэтому скоро из моделятора посыпались различные фрукты, на которые человечки набросились так жадно, что она мысленно даже попросила у них прощения за муки голода, что им пришлось претерпеть из-за ее промашки.

А через пару часов бункер начал уподобляться саду, и здесь Эва дала волю своей фантазии.

 

Практические испытания за четвертый концентр она выдержала блестяще. В приемник моделятора испытательной лаборатории вначале вложила программу производства фруктовых деревьев и только потом исполнила непосредственно задание, которое и было дано ей.

Совету Наставников чрезвычайно понравился такой дальновидный подход: вначале обеспечить базу питания, а потом произвести саму биопару. К тому же Совет развеселило то, что Эва, не мудрствуя лукаво, запрограммировала свои биосущества в виде обитателей планеты Рой – двуногими прямоходящими. Обычно слушатели Академии вытворяли такие фантастические проекты, что Наставники за голову хватались. А вот работу Эвы, кроме всего прочего, посчитали еще и за шутку. И оценили ее юмор.

Один из членов Совета, Гас Ван-эр, в свою очередь, тоже попытался пошутить:

– А вам не кажется, коллеги, что самочка похожа на свою мамочку? Может быть, шутка была чересчур прямолинейной, грубоватой, но членам Совета не впервые приходилось слышать подобные высказывания. Все знали: Гас Ван-эру больше времени довелось провести в энерголетах, чем на планете. Поэтому прекрасно понимали: чувственное сознание его сгорело почти дотла. И потому прощали его пилотские шутки. Он нужен был Академии как один из лучших пилотов планеты. Сам уже не летал на энерголетах, но имел бесценный опыт. Потому и числился консультантом в Академии Биогенетики, казалось бы, далекой от космоплавания. Каждая Академия имела в своем составе специалистов высшей квалификации всех профессий. Гас Ван-эр был консультантом высшей пробы по космоплаванию.

Однако слово было сказано, и Эва зарделась. Она ведь действительно пыталась придать первой – неудавшейся – паре сходство с собой и Идамом. Видимо, во второй вариант и проскользнуло кое-что из прежних расчетов, которые она использовала. И это не осталось незамеченным.

Совет Наставников, недолго посовещавшись здесь же, в лаборатории, признал работу отличной. На этом ее испытания закончились.

Заработал регенератор, человечки вместе с деревьями со спелыми плодами вновь превратились в бесформенную биомассу – моделятор нужно было освобождать для следующего испытуемого.

Зато в моделяторе Идама человечки продолжали жить. Эва все больше привязывалась к ним и ни за что бы не согласилась регенерировать обратно в биомассу. Напротив, она постоянно возилась с ними и улучшала среду их обитания.

Так в бункере, кроме необходимых для питания фруктовых деревьев, появились кустарники с дивными огромными цветами, очень густая упругая трава под ногами, служившая им мягкой постелью. Там и сям насадила цветочные клумбы и отдельные цветы. Подкорректировала температурный режим, и с наступлением вечера ее нагие создания теперь не ежились от прохлады.

Идам с головой ушел в работу. Пару раз Эва предлагала помощь, но он вежливо отказался, сославшись на то, что ей и самой необходимо отдохнуть. Хотя Идам теперь заговаривал с ней только изредка – когда хотел передохнуть от бесконечных цифр, – Эве все равно нравилось быть рядом с ним. Она твердо решила дождаться окончания его работы. Успешно пройдут практические испытания – а в этом не сомневалась нисколечко, ведь это же Идам! – и тогда уж точно они слетают на Розовый континент планеты, на котором еще ни разу не была, но о котором столько наслышана.

А пока забавлялась со своими «куклами», как отзывался о них Идам. Иногда он вставал из-за экрана алгоритмизатора и, разминаясь, проходил по лаборатории. Остановившись возле Эвы, часами наблюдавшей за обитателями моделятора, недоуменно хмыкал: ведь это всего-навсего элементарные биосущества, которые можно запрограммировать так или иначе.

Эве нравились человечки. До слез сожалела, когда дважды пришлось «прогнать» их через регенератор – разложить на биомассу и вновь превратить в человечков. Запоздало сообразила, что при создании не ввела в расчеты алгоритмы языкового общения. В задании этого не было, а сама не догадалась. Пришлось исправлять этот недочет теперь. Она подправила расчеты тем, что включила в структуру голосовые связки и возможность использовать в качестве резонаторов рот и нос. Вложила также в сознание человечков простенький язык: необходимый для общения минимум из нескольких сотен слов, придуманных ею самой. Слова были коротенькие - из одного или двух слогов. Да и преобладали в них, в основном, гласные звуки. Других слов они попросту не могли бы и выговорить.

Как же была рада, когда впервые услышала, как лепечут ее человечки! Не смогла удержаться и впервые сама отвлекла Идама.

– Идам! Идам! Послушай, как интересно разговаривают! – шепотом, точно боясь напугать, хотя прекрасно знала, что они не могут ее ни видеть, ни слышать, подозвала его.

Тот не стал противиться ее желанию. Оторвавшись от экрана, подошел и некоторое время слушал их щебетание.

– М-м, действительно интересно, – подтвердил он и полюбопытство­вал как бы между прочим: – Это что, пошел процесс самосовершенствования? Какие, однако, высокоразвитые оказались! Интересно, из какой это Цивилизации пожаловали?

– Вот такие они у нас. А ты не насмехайся.

Научив говорить человечков, Эва загорелась исполнить свое тайное желание: придать им внешнее сходство с собой и Идамом.

Однако рассчитать подобие оказалось труднее, чем сконструировать кровеносную систему или способ дыхания. Она перебрала не один вариант, пока, наконец, не добилась своего. Оставалось только перенести конечные теоретические выкладки на объект.

Зажужжал регенератор. Человечки опять превратились в биомассу. Но когда выпрыгнули из моделятора, уже в ином обличье, Эва ахнула. Это были абсолютные копии ее и Идама. Затаив дыхание, наблюдала, как человечки вновь осваивались в устроенном для них саду.

Она так увлеклась, что не заметила, как сзади подошел Идам и как молча наблюдал за «куклами», удивленный картиной. Видимо, понял, что за этим внешним сходством человечков с ним и Эвой кроется нечто большее, чем просто баловство девушки. На этот раз даже не пытался пошутить по обыкновению.

Когда Эва повернула к нему свой искрящийся взор, увидела его просветленное лицо. Идам осторожно взял ее руку в свою и, позабыв все остальное, впервые с неподдельным интересом погрузился в наблюдения за «игрушками» Эвы.

 

6

 

Срок испытания неумолимо приближался. Идам работал очень напряженно, но однажды озабоченно объявил:

– Ну вот, кажется, кончил... Успеть бы проверить.

– Он встал из-за алгоритмизатора и прошелся взад-вперед по лаборатории.

– Эва, надо бы освободить... моделятор. Мне ведь нужно проверить все цепочки.

Эва с ужасом поняла, что ее человечкам пришел конец. Она живо представила, как лепечущие и такие счастливые друг другом создания превращаются в серую бесформенную биомассу. А ведь она так полюбила их! Так их жалко! Конечно, можно все окончательные расчеты вложить в ее собственный моделятор. И получить точно таких же человечков. Точно таких же. Но не этих. А ей нужны именно они. Эва не выдержала и запротестовала:

– Не дам! Ведь они разумные существа. У них есть и сознание, и чувства, и язык… И… и… знаешь, как их зовут? Идам и Эва, – чуть не всхлипывая, произнесла девушка.

– А как же… мне… проверить биоцепи?

И тут Эву осенило.

– Слушай, идам, а что, если использовать моделятор Академии? Ведь этот все равно маленький, а там можно проверить всю твою систему сразу. И быстрее будет. И лучше. А? – умоляюще заторопилась она.

– Думаешь?.. А что… пожалуй, ты и права, – осторожно согласился с ней Идам. – Надо попросить Наставника… объяснить… много биоцепей… взаимосвязи…

Эва просияла.

– Идам, какой же ты у меня молодец! – похвалила она, моментально забыв, что идею подала сама. Да это и не важно, кто именно. Главное – непременно спасти человечков.

 

Наступил день, когда Идам должен был построить свою экосистему не в моделяторе, а в реальных условиях. Вместе с ним увязалась и Эва. Он вначале ни за что не соглашался брать ее с собой: ни за что бы, конечно, не признался, но боялся потерпеть фиаско в присутствии девушки. Ведь одно дело – испытания в моделяторе, и совсем другое – на конкретной планете.

– Пойми, полет на энерголете вещь совсем небезопасная. Вот мне – необходимо, а тебе – вовсе нет.

– Ну, Идам, я столько ждала, а главное не увижу.

– А что, если попадем в энергетический капкан? Возврата уже никогда не будет, – запугивал он девушку, хотя прекрасно знал, что в этой области Вселенной энергетических провалов, куда могло бы затянуть энерголет, попросту нет. Эта часть была прекрасно изучена и никаких неожиданностей не предвиделось.

Но Эва была настойчива.

– Если попадем в капкан – то вместе?

– Разумеется.

– Тогда мне не страшно. Ты что-нибудь придумаешь.

Странное дело, эта ее настойчивость не раздражала Идама, напротив, начала радовать и успокаивать. В конце концов он сдался.

 

7

 

Энерголет доставил Идама с Эвой в окрестности нужной планеты и завис в межзвездном пространстве. Ближе подходить было нельзя: космолет представлял собой такой мощный сгусток энергии, что вполне мог бы вызвать возмущение всей планетной системы. А это чревато опасными последствиями. Изменение орбит планет было бы не самым страшным. Планетная система могла быть уничтожена полностью. Поэтому на саму планету 24352 добрались на челночном энерголете-малютке.

Челнок опустился в той точке, где ночная тьма отходила, а ее место занимал тусклый свет желтой Звезды этой планетной системы. Он так отличался от привычного яркого бело-голубого свечения Золты, что Эве здесь показалось, особенно в начале дня, очень неуютно. Однако пока на антигравитационной платформе доставляли из энерголета моделятор, контейнеры с биомассой и прочее снаряжение, планета успела повернуться вокруг своей оси, Звезда теперь освещала место их работы достаточно ярко, и планета уже не казалась такой сумрачной.

Заметно волнуясь (ведь реальный эксперимент – это единственная попытка, не то что в моделяторе, где можно воспроизвести бесчисленное количество вариантов, пока не добьешься желаемого), Идам подсоединил к моделятору шланги от контейнера с биомассой, установил алгоритмизатор, определился с местонахождением на поверхности планеты, выбрал из кипы перфолент нужный номер с заданием для этой климатической зоны, вложил в приемную щель алгоритмизатора и, чуточку помедлив и пару раз глубоко вздохнув, точно в воду нырять собрался, включил весь агрегат.

Шланги, доставляющие биомассу к моделятору, дрогнули и прогнулись под ее тяжестью, перфолента стала втягиваться внутрь, а из моделятора начала выползать флора, которая должна была оживить мертвый доселе пейзаж планеты.

После флоры настал черед фауны. Заселили живыми обитателями жидкостную часть планеты: и огромные водные пространства, и малые, затем – сушу, а потом – газовую среду.

Ну и стремительно же летело время здесь! Пока управились со всеми перфолентами, населяя планету различнейшими живыми существами, она успела обернуться вокруг своей оси несколько десятков раз.

После короткой передышки, во время которой перебросился с Эвой всего несколькими фразами, Идам поднял антигравитационную платформу над поверхностью и начал медленно облетать планету, наблюдая, не разваливается ли его экосистема уже в самом начале своего существования, как распалась на отдельные куски первая биопара Эвы. Но все пока обстояло как надо, и он мало-помалу начал успокаиваться. Ведь выполнял же трудные задания и раньше.

Да-а, если все обойдется нормально, действительно будет чем гордиться. И перед Эвой тоже... Кстати, а где она?

Только теперь, когда пришло успокоение, Идам заметил, что Эвы на платформе нет. Ба, да он же оставил ее возле энерголета. Ну, конечно, именно там они в последний раз разговаривали. Заскучала, поди, одна. Он развернул платформу и скоро был возле челнока.

О ужас! Эва вместе с пилотом выгружала из корабля заполненным моделятор, и Идам тотчас узнал аппарат. Это был моделятор из его лаборатории. С человечками-игрушками. С деревьями, клумбами и прочим-

– Эва!.. Это... Зачем?.. Сюда?..

– Знаешь, Идам, мне их так жалко, так обидно за них, – умоляюще произнесла Эва. – Ведь они так любят друг друга. Это непостижимо!..

– Они не могут любить, – не стал слушать ее дальше Идам.

– Их нельзя обратно в регенератор, – простонала Эва. – Погляди на нее. У них же скоро будет маленький...

– Перестань детством заниматься, – не слушал ее Идам. – Элементарная биосистема с коротенькой цепочкой хромосом, с раз и навсегда заданными свойствами, неспособная к самосовершенствованию, с ничтожным запасом прочности во времени – это игрушка, и не более того. Биороботы на Рое намного совершеннее твоих кукол. Однако никто не возражает против их регенерации...

– Идам!..

– Эва! Все должно быть подчинено разумной целесообразности. Иначе – хаос.

– Идам!..

– Зачем ты доставила их сюда?

– Идам, послушай. Взгляни на них. Это же мы с тобой... То есть я хочу сказать... они как ты и я. Как я и ты. Понимаешь?.. Их и зовут так же – Идам и Эва. Они друг к другу так и обращаются, – она улыбнулась умоляюще. – Неужели тебе их не жалко?

– Да их просто нет в моей экосистеме. Их нет в задании, нет в расчетах. Получается, это – ошибка. Моя ошибка, понимаешь?

– Да не твоя, Идам. Это ошибка тех, кто составлял задание... Просто упустили из виду... что нужно... кого-то... таких... ну, как вот они.

– Эва!

– Идам, они же никому не помешают. У твоей системы своя жизнь, а у них будет своя.

– Эва, после выдержки временем сюда прибудет Совет Наставников принимать итоговый результат.

– Да их никто и не разглядит.

– Разве? Неужели и вправду не понимаешь? Заметила ведь, как здесь летит время. Голова кружится от скорости вращения планеты.

– Ну и что?

– Не притворяйся. Все ты понимаешь. Пока сюда прибудут наши Наставники, они размножатся, и их будет целое стадо. А зачем это? Все равно погибнут: не вписаны в здешнюю экосистему.

– Да они впишутся, – возразила Эва.

– О-о! – простонал Идам. – Как могут вписаться, если не имеют ни крыльев, ни хвоста, ни плавников, ни клыков? А через несколько здешних лет твои деревья перестанут плодоносить, засохнут – у них вообще нет запаса прочности. Они же не способны к самовоспроизводству. Я помню их программу: была составлена для коротенького отрезка времени. И У твоих кукол не станет базы питания. Они будут умирать мучительной голодной смертью. Ты этого хочешь для них? Лучше уж сразу в регенератор. Без мучений.

– Но они же могут приспособиться, – не сдавалась Эва. – Такая программа в них заложена – приспосабливаемость к изменяющимся условиям. И потом... если что... Они же вполне могут питаться и твоими... пло­дами там... ну и прочим. У тебя же огромная белковая база...

Идам приводил все новые доводы, но Эва осталась непреклонной. В конце концов ему пришлось уступить...

 

8

 

Прошло несколько лет. Крупный ученый-биолог с планеты Рой Идам Джи-ра возвращался из 18-ой Межгалактической экспедиции, в состав которой был включен по рекомендации ректора Академии Биогенетики как самый молодой и талантливый член Совета Наставников Академии. Экспедиция была тяжелой и длительной. Энерголет, перегруженный различными образцами, в том числе и биологическими, летел с намного меньшей скоростью: не все собранные образцы поддавались превращению в энергетическую точку, поэтому не могли быть перемещены на планету Рой обычным способом. Это явилось научной сенсацией. Ученые оказались на очередном Пороге. Казалось, все законы Материальной Системы изучены, поняты, классифицированы. Уже долгое время не было никаких открытий. И вдруг – принципиально новая находка. Что она таит в себе, какие открытия последуют за изучением этого явления Непревращения? На планете давно получили сообщение об удивительной находке и с нетерпением ожидали 18-ю Экспедицию. А энерголет все еще плелся в межгалактических просторах, вынужденный время от времени пополнять запасы плазменного топлива от подходящих попутных Звезд.

Во время одной из таких остановок для дозаправки Идам Джи-ра вспомнил, что где-то здесь неподалеку находится 61-я Галактика, где на крохотной планетке одной из ее планетных систем остался без присмотра его эксперимент. В нем шевельнулось чувство научного любопытства. Он попросил штурмана энерголета поискать эту самую планету, обозначенную в Каталоге под номером 24352. К его удивлению, планета была пока еще цела, и Звезда ее давала достаточно тепла, хотя, по данным приборов, в сравнении с началом эксперимента заметно потускнела. Впрочем, насколько помнится, он вложил в свою экосистему изрядный запас прочности во времени и приспосабливаемость. Возможно даже, что перестарался. Так что, вполне понятно, она могла и выжить. А может, и нет.

Энерголет продолжал загружаться плазмой. Дело это, как известно, очень трудоемкое. Так что времени свободного было еще предостаточно. Идам получил разрешение Руководителя экспедиции и на одном из маломестных челночных энерголетов слетал к планете 24352...

 

9

 

Когда возбуждение от прибытия 18-й Экспедиции немного улеглось, основные впечатления и параметры находок учеными были доведены до всех интересующихся – а таковыми были все ройяне без исключения, ибо такие грандиозные экспедиции совершаются нечасто и поэтому интерес к их результатам вполне объясним, – у Идама наконец появилось свободное время. Вечера он теперь мог проводить со своей Эвой. С сияющими от восторга глазами она слушала подробности экспедиции, которые живописал Идам. Впрочем, он ничего не приукрашивал. Да это и не нужно было. Во время путешествий в такие немыслимые дали открывается столько неожиданного и таинственного, что невозможно и придумать, сколько ни старайся.

В один из таких спокойных домашних вечеров, сидя в уютном кресле, он спросил задумчиво:

– А ты помнишь, Эва, наш эксперимент?

– Какой? – не сразу сообразила она, что имеет в виду Идам. Экспериментов в их жизни было множество: и совместных, и у каждого свои по отдельности.

– Ну, тот, когда я разработал планетарную экосистему, а ты выпустила среди моих зверушек своих... м-м-м... кукол.

Разве могла Эва забыть тот эксперимент!

– А я слетал на ту планету.

Идам замолчал, уставившись в одну точку.

– Ну и что? – поторопила Эва, предчувствуя опять что-то интересное. Недаром же Идам заговорил об этом. – Что там увидел? – она ахнула, догадавшись. – Неужели твоя система до сих пор жива?

– Представь себе, – подтвердил ее догадку Идам. – Правда, там многое изменилось... У планеты появился спутник. Некоторые виды флоры и фауны исчезли напрочь. Возникли совсем другие, каких не было в программе. Но все это укладывается в рамки биологических законов. Удивительное не в этом... Твои... ну, эти, куколки – тоже живы.

– Правда? – удивленно распахнула глаза Эва. И не могла сдержать восхищения: – Вот здорово! – и тут же упрекнула: – А ты хотел их в регенератор, помнится... Ну и как они там? Глянуть бы!

– Еще увидишь, – каким-то странным тоном пообещал Идам. – Знаешь, твои куколки оказались на удивление живучими. Они приспосабливаются абсолютно к любым условиям. Расплодились и заполонили всю планету, все уголки ее. Живут даже там, где жить нельзя. В принципе невозможно. Но они живут. И среди снегов, и среди песков. Ты запрограммировала им один-единственный примитивный язык, точнее – подобие языка, а они теперь говорят на нескольких тысячах. Впрочем, это тоже в рамках психолингвистических законов. Это опять неудивительно. Но ведь потомки твоих куколок понастроили городов, меняют облик своей планеты. Натворили много-много глупостей. И до сих пор вытворяют. И в то же время начали прорываться в космос. Они изучают элементарную физику и научились расщеплять ядро – пока еще у тех веществ, которые расщепить легче всего. Начали преодолевать гравитационную силу своей планеты. Правда, самым грубым, простейшим образом. Но уже собрали маленькую космическую станцию. Представляешь? Они буквально рвутся в космос. По-моему, толком и не представляют, зачем это нужно. На планете еще полным-полно всяких дел, а они упрямо лезут вверх. Точно какой-то инстинкт толкает.

– Вот это да! – только и нашлась что сказать Эва. – Вот тебе и 24352!

– Нет. Для них не 24352.

–  А как?

Они называют свою планету Земля. Каждый на своем языке. В некоторых значение слова давно утеряно. Просто называют так, по привычке. Но смысл его – один и тот же для всех.

– Как интересно! – прошептала Эва.

– А знаешь, как назвали они свою Звезду?

– Как? – так же шепотом спросила Эва.

– Золта. Правда, на разных языках звучит по-разному: и Золт, и Сол, и Солувел, и Сун, и Зонн, и Солнце, и Ауринко, и Чи, и Ши, и Ци, или еще как-то, но все эти слова имеют один и тот же смысл – блестящее, сверкающее. Как и у нас – Золта.

– Поразительно! – опять прошептала Эва.

– И опять не это самое поразительное.

– А что еще может быть? – кажется, Эва окончательно разучилась говорить голосом и перешла на сплошной шепот.

– Они помнят нас с тобой.

– ???

– Да, да. Ты не забыла, как назвала своих куколок?

В ответ Эва только и смогла отрицательно мотнуть головой.

– Так вот, они до сих пор помнят своих прародителей – твоих кукол. Помнят, что их звали Идам и Эва. Только произносят чуточку иначе: Адам и Ева.

–?!!

– И не забыли, что на свою планету попали с планеты Рой, которую освещала звезда Золта. Столько легенд всяких про это сложено... Потому, наверное, и рвутся в космос.

– Но это же... невозможно, – простонала Эва. – Они же... искусственные... биологические... примитивные... существа. Они же... проще биороботов... Не может быть!

– Я тоже так полагал. Поэтому тогда и согласился выпустить их в свою экосистему. Видимо, произошло что-то непредвиденное... Если помнишь, ты не вводила в них ген агрессивности?

– Что ты! Нет, конечно. Это же категорически запрещено инструкцией по конструированию биосистем.

– Я так и думал. Значит, в силу каких-то катаклизмов – космических или планетных – переродился один из генов. Агрессивность у них – признак не приобретаемый, а наследуемый. Я проверил. А что ты включала в генетическую память?

– Только память о генно-структурном строении организма и способность к элементарной регенерации.

– Тогда почему они помнят о своей прародине – планете Рой? И о звезде Золта? И о том, что ты их создала по нашему с тобой образу и подобию?.. Слушай, у тебя нигде случайно не завалялись расчеты по их моделированию?

Эва отрицательно покачала головой.

– Жаль. Было бы любопытно посмотреть, в чем ошибка. Или тут что-то другое?

И вдруг Идама осенило:

– Постой, а ты пользовалась еще хоть раз моделятором в моей лаборатории?

– Кажется, нет, – неуверенно ответила Эва. – Точно нет. Ведь это была твоя последняя работа в той лаборатории. И ни я, ни ты туда больше не заходили. Там все, наверное, в пыли теперь: ведь лаборатория обесточена, и ни один робот-уборщик не мог включиться.

– Та-ак! – удовлетворенно протянул Идам. – Значит, перфокарта до сих пор в алгоритмизаторе. Вот завтра и поглядим, в чем дело. Это же чрезвычайно интересно.

 

10

 

Для проверки возникшей идеи Идам решил воспользоваться сверхмощным биодешифратором, только недавно изготовленным в Академии Технологий. Некоторые материалы, доставленные 17-й Межгалактической экспедицией, не поддавались расшифровке, и за дело взялись ученые-технологи. Несколько лет они упорно разрабатывали принципиально новый аппарат и незадолго перед возвращением 18-й Экспедиции он был наконец готов. Теперь ученые приступили к более детальному и глубокому анализу до сих пор не изученных образцов 17-й Экспедиции. И благодаря ему добились поразительных результатов. 18-я Межгалактическая тоже привезла сенсационную находку. Ради одного только открытия иной формы жизни стоило снарядить ее. Так что новый аппарат, надо полагать, окажется как нельзя кстати и для материалов 18-й.

Идам посмотрел расписание загрузки дешифратора, нашел свободное «окно» и использовал это время.

Да, Академия Технологий оказалась на высоте. Дешифратор был великолепен. Стоило ввести в него данные о той или иной хромосоме или гене, как он почти моментально выдавал глубинно-этимологический анализ. Идам «прогнал» через него всю генно-хромосомную структуру человечков Эвы, но, к своему разочарованию, не нашел ничего подобного. Просто новый аппарат подтвердил то, что было и так известно. Оставался только 135-й ген 48-й хромосомы, от которого Идам не ожидал ничего нового и который вначале даже проверять не хотел. Информация в нем была скудная и так же хорошо изучена, как и в других генах. Правда, была у него одна особенность – и немаловажная, – за которую его еще называли «ключ-геном»: если его не вводили в структуру сконструированного биосущества, оно было нежизнеспособно. Из моделятора выходила конструкция с запланированными системами, увы – безжизненная.

Хотя Идам не ожидал ничего нового, но постулат «Исследование считается законченным, если изучены все детали» надо было выполнять. Он «прогнал» и этот ген через дешифратор. И тут произошло неожиданное.

Новейший, мощнейший аппарат, как семечки щелкавший сложные хромосомы и моментально дававший глубинно-этимологический их анализ, вдруг запнулся. Прошло довольно много времени, а контрольные лампочки разных блоков все еще перемигивались, давая понять, что аппарат работает. Но дисплей был пуст. По правде говоря, Идам полагал, что на экране мгновенно появятся пять известных биоформул 135-го гена, но ничего подобного, вопреки ожиданию, не случилось. И это было непонятно. Может, новый дешифратор не рассчитан на такие легкие задания? И напрасно пытается найти сложное решение простого вопроса? Может, хватить мучить его?

Идам нажал на кнопку «Результат», хотя знал, что итоги работы должны показаться автоматически. На дисплее высветилась надпись: «Промежуточный результат» и уже известные всем 5 биоформул. А ниже последней строки замерцало предупреждение его нетерпению: «Продолжается поиск».

Аппарат выключился сам. А на экране возникла надпись, которая повергла его в шок. Идам не верил ни своим глазам, ни точности появившейся информации. И никто бы не поверил, не только он.

Вслед за формулами промежуточного результата аппарат сообщил: «Возможности исчерпаны. Дальнейшая дешифровка невозможна. Ген закодирован. Необходим код расшифровки. В планетарном банке данных код отсутствует».

Это было потрясение. Это был удар, каких Идам еще не ощущал. И никто на всей планете Рой никогда не испытывал ничего подобного. Ему первому довелось узнать то, от чего у любого бы закружилась голова.

Мало-помалу Идам начал приходить в себя.

– Да что с тобой? – встревоженная Эва никак не могла добиться от него ни слова.

– Вот! Вот!

Он встал с кресла, шатаясь, подошел к дешифратору. Тупо уставившись на темный экран, с минуту вспоминал, что намеревался сделать.

Эва с тревогой смотрела на побледневшего мужа и не узнавала его. Впервые видела таким, крайне взволнованным. Идама не так легко было вывести из себя. Видимо, произошло нечто экстраординарное. Что именно?

Наконец к Идаму вернулось соображение. Он включил дешифратор и нажал кнопку «Результат».

Эва с тревогой впилась глазами в экран, дважды перечитала сообщение аппарата, но, взволнованная состоянием мужа, не увидела ничего страшного. Просто аппарат признавался в своей беспомощности. И из-за этого так переживать?!

– Как ты меня напугал, Идам! Можно подумать – случилось ужасное.

– По-твоему, это – не ужасно? – слабым голосом спросил Идам.

– Ну нельзя же так сильно переживать по пустякам.

– Это – пустяки? – к Идаму окончательно вернулось нормальное состояние. – Да это же – конец всему... Или – начало?.. Или – что?.. Я вообще не представляю, что теперь начнется.

– О чем ты, Идам? Объясни, в чем дело?

– Вот. Вот в чем, – снова ткнул он пальцем в мерцавший перед ним экран. Сто тридцать пятый ген оказался закодирован. Потому ученые и не понимали до конца его роль. А оказывается, информация передается автоматически всему, где имеется этот ген. Она заложена в нем изначально.

– Ну и что? – неуверенно спросила Эва. – Каждый ген несет в себе информацию.

– Как – ну и что? У сто тридцать пятого гена мы, оказывается, расшифровали только оболочку. А что в него вложено на самом деле, какая бездна информации – никто и не предполагал. Успокоились: на планете все изучили. И ринулись в Космос. А оказывается, мы и самих себя до конца не познали.

– Все равно – туманно, – призналась Эва.

– Ты же знаешь, этот сто тридцать пятый ген есть не только в твоих человечках, но и в нас с тобой. Вообще в каждом живом существе. Без него любой организм мертв.

– Ну?

– Значит, и в нас заложена закодированная кем-то информация памяти и включения жизни. Понимаешь – КЕМ-ТО! Кто ОН? Кто закодировал?

Только теперь до Эвы дошел смысл слов Идама, и она ахнула.

– Идам, как же это?.. Выходит, и мы... тоже? Нас тоже... когда-то?..

– Вот именно.

– Тогда – где начало?.. И кто ЭТО?

– ?

 

 

Владимир МАРЫШЕВ

 

ТЕПЛЫЙ СНЕГ

 

Рогульского спасла быстрота реакции. Едва успев осознать, что мягкой посадки не получится, он нырнул в аварийный отсек. Коротко клацнула автоматически закрывшаяся дверь, и тут же по корпусу корабля словно ударили тысячетонной кувалдой. Пол вздыбился, и Рогульского отбросило к стене, вжало в ее упругую обивку из пенолироновых подушечек. Новый удар, еще сильнее прежнего, швырнул его обратно. Отскочив от противоположной стены, он довольно ощутимо приложился лопатками к единственному жесткому предмету в отсеке – вспомогательному пульту управления.

В недрах корабля еще что-то рвалось, лязгало и скрежетало, но это были уже последние конвульсии пораженного насмерть могучего бронированного тела.

Зрелище, открывшееся Рогульскому, когда он рискнул наконец покинуть свое убежище, превзошло худшие его ожидания. Взрывом почти полностью выжгло энергетический отсек, вспороло корпуса приборов и раскидало их микроэлектронные внутренности по коридорам. Мозг корабля – сложная система биокристаллов – был безжалостно раздавлен рваными кромками искореженных переборок. Гиперпространственный передатчик представлял собой груду лома.

Но самое страшное ожидало Рогульского впереди.

Он с трудом заставил себя подойти к развороченной, превратившейся в застывшие стальные лохмотья, двери анабиозной камеры.

Жанна и Норман были мертвы. Последнюю паутинку надежды оборвал физиодатчик – простейший и потому уцелевший в металлическом и пластмассовом крошеве медицинский прибор. Холодные зеленые светлячки букв на экране сложились в приговор: «Необратимая остановка всех жизненных процессов. Возможна консервация с целью предотвращения распада тканей».

В сущности, рассчитывать на иной диагноз не приходилось. Анабиозные ванны, треснувшие в нескольких местах, были сброшены с оснований; прозрачный желеобразный наполнитель медленно вытекал через пробоины; трубочки жизнеобеспечения, вырванные из гнезд, сочились ручейками разноцветных растворов.

Жанна, казалось, все еще спала в анабиозе. Ее безмятежное лицо, обрамленное мягкими пепельными локонами, ничуть не изменилось.

Рогульский взялся рукой за горло, словно пытаясь протолкнуть засевший в нем твердый угловатый комок.

– Жанна, – хрипло произнес он и сделал шаг к разбитой ванне. Ему все еще не верилось в реальность происшедшего, он не был готов принять в себя боль дикой, невозможной утраты. Но боль пришла.

– Жанна! – Рогульский изо всех сил рванул куртку на груди, как будто надеялся разорвать сверхпрочную ткань, а вместе с ней и кожу, чтобы, покинув прежнюю оболочку, родиться заново, в другом мире, где на тебя не смотрят неподвижно и бесстрастно мертвые глаза любимой. Еще мгновение — и Рогульский рухнул бы на пол, припав к стене ванны-саркофага, но он опередил это мгновение и больно, до хруста, сжал правой рукой кисть левой.

«Возможна консервация», – всплыла в мозгу строка из приговора, и Рогульский начал действовать. Он осмотрел приборы и убедился, что не все из них безнадежны.

Анабиозная масса – капризная субстанция. Она живет, дышит, получает из регенератора питательные вещества, отправляет туда продукты распада. Стоит прервать эту цепочку обменов – и чудодейственное желе прекращает функционировать, обрекая на быструю смерть погруженного в него человека. Консервант же – довольно простая жидкость. Мертвые организмы могут сохраняться в нем практически вечно. Но только мертвые... В консервант, как правило, отправляли добытые во время экспедиции образчики флоры и фауны.

Счет шел на минуты. Рогульский извлек Жанну и Нормана из опутанных шлангами капсул с прозрачными лицевыми щитками, заварил пробоины в пластике ванн, затем, подогрев анабиозную массу, превратил ее в пар и тут же пустил консервант. Наконец золотистая жидкость сомкнулась над телами погибших.

Рогульский подошел к саркофагу Нормана, уже закрытому герметичной крышкой, вгляделся в красивые, почти юношеские черты его лииа, затем повернулся к Жанне. Она лежала обнаженная, скрестив руки на груди, и, казалось, блаженствовала, боясь пошевелиться, чтобы не выплыть из нирваны.

Рогульский впервые видел ее такой, без клочка одежды, но представлял – бессчетное множество раз, то в воспаленных безудержных мечтах, то в снах – плотских и зримых, когда не можешь и не хочешь верить в иллюзорность созданного угодливым воображением. Однако раскованные фантазии не могли сбыться наяву – Жанна была подругой Нормана и принадлежала только ему.

Рогульский все стоял и смотрел... И вдруг ощущение того, что это прекрасное юное тело все еще хранит тепло жизни, пропало. Девушка превратилась в произведение искусства, изящную статуэтку, выточенную мастером-чародеем из цельной глыбы янтаря.

Рогульский судорожно сглотнул и отвернулся. На плохо сгибающихся ногах прошелся по камере, и взгляд его наткнулся на маленькую, раско­лотую пополам ванночку. Капсула лежала рядом. С нее, дрожа, сползали студенистые потеки наполнителя.

«Ролли, – вяло подумал Рогульский. –  Значит, и ты, песик, тоже... У меня не осталось никого. Даже твою лохматую морду я не смогу потрепать, когда мне вдруг захочется выть от тоски...»

Он вынул собаку из капсулы и положил на пол. Можно было погрузить Ролли в консервант, но стоило ли? «Похороню на планете, – решил Рогульский. – Потом. Я еще не все осмотрел».

Он заглянул в трюм. Большая часть конструкций, предназначенных для строительства базы, была исковеркана взрывом, но из того, что осталось, мог получиться вполне приличный, даже просторный домик. А роботы, находившиеся во втором отделении трюма, вообще почти не пострадали. С такой армией можно было выжить и в более суровых условиях, чем эта уединенная планетка – спутник остывающей звезды в созвездии Зайца. Тем более, что через три, максимум через четыре месяца с Земли должен был прилететь корабль. Он доставит на базу, которая к этому времени должна быть построена, группу ученых.

 

Маленькое красное солнце тлело сквозь жидкие хлопья буроватых облаков. Из-за скудного освещения поверхность планеты – неровная, в бесформенных каменных складках – казалась обиталищем кошмарной нечисти, прячущейся в чернильных лужах почти неподвижных теней. Среди этой воображаемой жути приземистый купол возведенного за пару дней дома был олицетворением всего земного, надежного и прочного, настоящей цитаделью, неприступной для сумеречных страхов.

Сооружая дом, роботы перенесли в него с корабля все, что еще работало или могло быть отремонтировано. Так Рогульский обзавелся самым необходимым – синтезатором пищи, обогревательной установкой и целым блоком резервных энергетических батарей. Настоящим подарком судьбы было то, что воздух планеты не очень значительно отличался от земного. Однако в остальном этот мир вряд ли мог считаться удачной находкой. Ночью здесь царил леденящий холод, днем температура не превышала ноля по Цельсию. Животных Рогульский не обнаружил, редкие растения с трудом цеплялись разветвленными корнями за голые камни. Ветер часто отдирал их от ненадежной опоры и, измочаливая о булыжники, Уносил вдаль.

Сергей Рогульский был капитаном и штурманом звездолета «Альгораб», Норман Китон – бортинженером и роботехником, Жанна Михальченко – медиком и специалистом по внеземной фауне и флоре. Стандартный набор профессий для того, чтобы успешно достичь незнакомой планеты и выполнить на ней свою работу. Полеты кораблей такого класса, несмотря на сверхсветовую скорость, обычно длились от нескольких месяцев до полутора лет, поэтому была предусмотрена смена дежурств. Свободные члены экипажа на это время погружались в анабиоз – ведь каждый хочет стареть на твердой земле, а не в кочующей среди звезд посудине. А чтобы дежурный не свихнулся от одиночества, в экипаж, как правило, включали пса. Когда-то Ролл и бодрствовал непрерывно, но потом, щадя короткие собачьи годы, его все чаще стали погружать в анабиоз. Все обычно и естественно... Но надо же было такому случиться, чтобы в момент посадки, когда задание уже казалось выполненным наполовину, один из контуров энергоотсека внезапно замкнулся сам на себя...

Первые два дня, проведенные Рогульским в домике, были бесцветны и однообразны. Зато на третий день, как будто специально для смены надоевших декораций, пошел снег – невиданный, роскошный, какой бывает лишь в боевиках о покорении ледяных миров. Пушистые хлопья, похожие на клочки растрепанной ваты, невесомо порхали в воздухе и, только слипшись десятками в сверкающие комья, лениво опускались вниз.

«Вот это да! – думал Рогульский, надевая легкий прогулочный скафандр с подогревом. – Планетка-то, оказывается, не так скучна. Этот снегопад, по крайней мере, стоит того, чтобы заснять его голокамерой!»

Он вышел наружу и сразу же по щиколотку провалился в искрящийся под лучом прожектора снег – изумительно мягкий, почти неощутимый. Сделал несколько шагов и обернулся – нечеткие впадины его следов затягивались на глазах. Белые хлопья беспорядочно кружились в воздухе, ежесекундно прилипая к суперглассу шлема, и вскоре Рогульский уже почти ничего не видел. Он протер лицевой щиток, затем, немного поколебавшись, снял с правой руки перчатку. Словно ожидая этого, одна из пушинок, настоящая великанша, села ему на ладонь.

Рогульский поднес руку к глазам. Нет, это, разумеется, был не снег. Пушинка не холодила кожу – напротив, казалась теплой, как крошечный мохнатый зверек. У нее было едва заметное центральное утолщение, от которого отходили во все стороны миниатюрные белые «зонтики» на тонких ножках. Это напоминало головку одуванчика, но не ровную, шаровидную, а какую-то всклокоченную.

Вторая пушинка спикировала сверху, коснулась первой и словно приклеилась к ней. Рогульский нагнулся, взял пригоршню «теплого снега», сжал в кулаке. Получился рыхловатый комок. На его поверхности выступила влага, но не вода, скорее – сок, прозрачный и немного липкий.

Рогульский выбросил комок, вытер пальцы о бедро и достал голокамеру.

«Какой-то неизвестный органический полимер, – думал он, ловя наиболее интересные ракурсы для съемки. – Здешняя атмосфера, похоже, содержит активный слой, в нем происходят химические реакции и возникают вот такие чудеса, – он запрокинул голову. Теперь казалось, что все пушинки, как мотыльки на свет, отовсюду слетаются к нему, целя непременно в лицо. – Красиво, черт возьми!»

«Снегопад» продолжался часа четыре. За это время искрящиеся сугробы поднялись чуть ли не до крыши домика. Рогульский велел роботам расчистить подступы к жилищу, но вскоре ему пришлось отменить приказание – «снег» начал таять.

«Худея», сугробы теряли свое недавнее великолепие, приобретали грязновато-серый оттенок, покрывались крупными маслянистыми каплями, которые, сливаясь, струйками сбегали с ноздреватых боков и собирались лужицами в размякших ямках. С невообразимой, по земным меркам, скоростью бескрайнее белое покрывало расползалось, обнажая проплешины, залитые темной, тускло отсвечивающей под неярким солнцем, жидкостью. Наконец исчезли последние пятна «снега». Но потопа, который можно было предположить, не получилось – к вечеру вся жидкость бесследно просочилась под камни.

 

На следующий день Рогульский снова вышел прогуляться. На этот раз, желая поскорее привыкнуть к здешнему воздуху, шлема он не надел, но вскоре пожалел об этом – усилившийся холодный ветер хлестко бил по щекам и швырялся, стремясь попасть в глаза, мелкими камешками. Пройдя метров двести и засняв несколько танцующих над поверхностью пылевых воронок, Рогульский повернул к дому.

И тут кто-то налетел на него сзади, ударил небольшим, но сильным телом под коленки и сбил с ног.

Бывают моменты, когда поздно рассуждать и принимать решения, когда единственный способ сохранить жизнь – отдаться во власть безошибочных рефлексов. Упав на спину, Рогульский сделал молниеносный кувырок через голову, вскочил и тут же ударил ногой напавшего на него зверя. Удар пришелся вскользь, но темный лохматый комок с визгом отскочил в сторону. Рогульский глупо разинул рот. Перед ним, жалобно скуля, вертелся... Ролли.

Рогульский помотал головой. «Чушь, галлюцинация, – подумал он. – Отравился здешним воздухом... Ролли мертв. Я сам вынес его из корабля, опустил в первую попавшуюся ямку и забросал подвернувшимися под руку камнями. Помню, очень торопился – дел еще было выше головы. Так кто же это? Фантом?»

Он присел на корточки. Недоверчиво, бочком-бочком, пес приблизился к нему и лизнул в нос.

«Это Ролли, – сказал себе Рогульский. – Пусть все медики на свете признают меня сумасшедшим, но это Ролли. И, значит...»

«Снег! – словно выстрелило у него в голове. – Этот дьявольски красивый непонятный «снег» – он оживляет умерших! Или я признаю это, или мне остается выстрелить себе в лоб, потому что безумие хуже смерти, – Рогульский машинально гладил пса, тычущегося мордой в его колени. – А что, не так уж глупо. Природа здесь скупа, но под камнями, возможно, скрываются какие-нибудь животные или растительные зародыши. Чтобы пробудить их к жизни, необходим мощный катализатор – этот самый чудотворный «снег». Помню, я где-то читал, что такие сверхактивные вещества в принципе возможны, только земная наука еще не в силах их получить. Да, занятно... Но... если это так, то...»

«Жанна! – он вскочил, напугав шарахнувшегося из-под ног Ролли. Сердце оглушительно бухнуло в груди. – Со следующим же «снегопадом» я смогу оживить Жанну! Если только это не бред отравленного Мозга...»

– А-а! – простонала Жанна.

Рогульский склонился над ней.

– Что?

– Сон. Глупый и злой сон... Это ты, Сергей? Мы уже прилетели?

– Да, – Рогульский продолжал избегать многосложных фраз. У него отчаянно колотилось сердце, першило в горле, и он боялся, что, заговорив длинно, взволнованно и сбивчиво, раньше времени встревожит Жанну. Как будто эта оттяжка что-нибудь значила...

Жанна потянулась и открыла глаза. Увидела Рогульского, улыбнулась, затем огляделась по сторонам, и ее брови поползли вверх.

– Где это мы? Что случилось?

Рогульский молчал. Он был предельно измотан. Дождаться «снега», набрать в резервуар, дать растаять, поместить в образовавшуюся жидкость тело Жанны, сутки дежурить у физиодатчика, а потом, убедившись, что чудо, вопреки здравому смыслу, произошло, вынуть девушку из ванны, положить на кровать, одеть и ждать – нетерпеливо, в каком-то странном горячем ознобе ждать ее пробуждения...

– Что произошло? – Жанна медленно села на кровати. Видно было, что она еще очень слаба.

– Авария... – глухо произнес Рогульский. – Энергоотсек... На посадке... Я легко отделался, а ты... за тебя пришлось повоевать. Аппаратура вышла из строя... я две недели не мог вернуть тебя из анабиоза...

Глаза Жанны расширились.

– Какой ужас... А Норман? Что с Норманом? Рогульский молчал.

– Что с ним?! – голос ее сорвался. Она помассировала горло и шепотом повторила: – Что с ним? Сергей, не молчи, скажи: он жив? Ну, пожалуйста, Сергей...

Она постепенно отползала от него, сжималась в комочек, и только глаза, горящие надеждой, казалось, делались все больше и больше...

У Рогульского булькнуло в горле.

– Нет... – хрипло ответил он и вышел. В спину ему вонзился крик...

Он вернулся в комнату через полчаса. Жанна все еще сидела на кровати, подтянув колени к подбородку. Глаза у нее припухли, она уже не могла плакать, но плечи все еще тихонько вздрагивали.

Рогульский сел рядом и взял Жанну за руку.

– Постарайся прийти в себя. Мы оба были на волосок от гибели, но мы... мы живы. А Норман... – он опустил голову и помолчал. – У него была легкая смерть. Он не успел ничего почувствовать.

Жанна всхлипнула.

– Я хочу видеть его...

– Нет, – ответил Рогульский, глядя в пол. – Это не для твоих нервов, Жанна. Я поместил его в консервант. И запер в металлическом контейнере. Замок закодирован. Так надо, Жанна. Ты же знаешь, я всегда поступаю так, как надо. Доверься мне. Когда прилетит корабль, мы отвезем... Нормана на Землю. Он наверняка хотел бы быть похороненным на родине, в Австралии...

– Сергей, – почти беззвучно сказала Жанна, – не будь таким жестоким. Дай мне попрощаться с ним...

– Нет. Пойми, ты же врач. Это будет слишком сильным эмоциональным потрясением. Преодолей, сломай себя. Прямо сейчас. Потом будет легче. Ну, обругай меня. Ударь, в конце концов, только не...

Глаза Жанны на мгновение вспыхнули, она резко и, видимо, не отдавая себе отчета, вскинула маленький кулачок, но тут же из нее словно вынули невидимый стержень, она обмякла и, уткнувшись лицом в грудь Рогульского, заплакала навзрыд.

Рогульский гладил ее по голове, и щека у него судорожно дергалась. Есть, конечно, люди с полной безучастностью принимающие чужую боль, но их не так-то много, это целое искусство – уметь заковать свое сердце в абсолютно непроницаемый панцирь. Искусством подобного рода Рогульский владел плохо, каждый всхлип Жанны резал его душу по живому, он на пределе сил боролся с самим собой – тем Рогульский, который готов был завопить: «Не верь мне! Я подлец! Не верь мне!..»

И он одолел его – свое лучшее, совестливое, казнящееся «я», усилием воли отшвырнул с пути, замуровал в потаенный тупичок сознания. И сразу почувствовал себя сильным.

– Жанна, – сказал Рогульский, – послушай меня. Тебе обязательно надо поесть. Сейчас я что-нибудь приготовлю. Приходи... когда сможешь. Я буду ждать.

...Она почти ничего не ела, только все пила горячий чай, словно никак не могла согреться. Наконец замерла – нахохлившись, сжимая обеими руками пустую кружку.

– А теперь поспи, – сказал Рогульский. – И ни о чем не думай. Абсолютно ни о чем. Завтра тебе будет легче.

Жанна поднялась – бесшумно, как тень.

– Сергей, – сказала она, – проводи меня. Мне страшно...

 

...Волосы Жанны стекли с груди Рогульского и мягкими подрагивающими волнами разметались по подушке. Рогульский взглянул на де­вушку. Ее глаза, выплаканные до дна, были сухи, лицо заострилось и сделалось еще бледнее.

– Спи, – сказал он. – Почему ты не спишь?

Жанна нашла под одеялом его руку и сжала ее.

– Сергей... – она смотрела вверх, как будто опустошенная сумасшедшей вспышкой своей необъяснимой, воспаленной страсти, была не в силах повернуть голову. – Как хорошо, что ты есть... Я бы не выдержала одна. Есть предел, за которым... – она замолчала.

– Не надо, – сказал Рогульский. – Спи.

Жанна, казалось, не слышала его.

– Я была уже на краю, – продолжала она. – Еще немного – и туда... вниз... на дно...

Рогульский кусал губы.

Он был и неизмеримо богат – и в то же время нищ. Женщина, которую он боготворил, сама мысль об обладании которой пронизывала тело неуемной сладостной дрожью, отныне принадлежала ему. Но это была победа, равнозначная поражению. Рогульский понимал, не мог не понимать, какая сила бросила Жанну в его объятия. Он был для нее той самой банальнейшей спасительной соломинкой, за которую хватаются, падая в бездну, единственным средством избежать безумия и вновь – пусть наскоро, не добиваясь навсегда утерянного совершенства – собрать по осколкам мир, разлетевшийся вдребезги со смертью Нормана.

«Слишком быстро это произошло, – думал Рогульский. – Мгновенный безотчетный порыв толкнул Жанну мне навстречу. Но в любое время она может с той же легкостью отшатнуться от меня. Я должен был преодолеть себя и проявить сдержанность. Дать Жанне время свыкнуться с утратой, осознать, что мир изменился бесповоротно, чтобы она медленно – это самое главное! – постепенно и безболезненно поместила меня в центр нового мира, в котором так или иначе придется жить. Значит, проявить сдержанность... – он внезапно обозлился. – Черт, ведь я же не робот, не шахматная машина, просчитывающая ходы! Как это просто – докатиться до вычислений, в какой день удобнее переспать с женщиной, чтобы понадежнее привязать ее к себе! Видимо, самое страшное оружие человека – это логика. С ее помощью можно разрушить, низвести до примитивного уровня все. Абсолютно все».

Он потянулся к Жанне, обнял ее... и едва удержался, чтобы тут же не отстраниться. Тело ее, еще несколько минут назад мягкое и податливое, впитывающее ласки каждой клеточкой кожи, вновь зацепенело, напряглось, как взведенная пружина. Оно опять не принадлежало ему...

 

Прошли три дня, трудно отличимых друг от друга. Рогульский возился с роботами, Жанна переоборудовала уголок дома под лабораторию – многие нужные ей приборы удалось починить – и изучала местные растения. Их уже было много – твердые буроватые ростки буквально на глазах проклевывались сквозь камень, – но только Рогульский знал тайну этого неудержимого роста. Угрюмое плато оживало. Казалось, скоро невысокая поросль покроет его сплошным упругим ковром, на котором затем – дай только срок! – распустятся невиданные цветы.

Днем Жанна почти не общалась с Рогульским, выглядела отчужденной и деловитой, но ночью они, словно кто-то свыше предопределил этот жесткий, неумолимый порядок, вновь оказывались в одной постели. И опять Рогульского терзали перемежающиеся приступы надежды и отчаяния...

А на четвертый день пошел «снег». Жанна завороженно, как ребенок, впервые попавший в городок аттракционов, смотрела на танцующие за окном хлопья, затем всплеснула руками и стала натягивать скафандр. Предлога удержать ее Рогульский не нашел, и в груди у него заныло. «Снег», сослуживший однажды неоценимую службу, был теперь помехой, коварной миной, грозящей взорвать хрупкое равновесие, установившееся в их крошечном мирке для двоих. Жанна не возвращалась долго, невыносимо долго. Наконец она появилась – с полными пригоршнями «снега». За ней, разгоряченный, счастливо повизгивая, вбежал Ролли.

– С ума сойти! – сказала Жанна. – Сергей, он теплый! Просто чудо какое-то! – она положила «снег» на импровизированный лабораторный столик и стала снимать скафандр. – Сейчас мы узнаем, из чего состоит эта диковина!

Рогульский поднялся.

– Узнавай. А я немного пройдусь.

– Конечно, конечно, – отозвалась Жанна, усаживаясь за столик. – И обязательно прихвати голокамеру!

Рогульский бесцельно бродил вокруг дома, взрывая ногами «снег». Рядом прыгал и кувыркался обшгдевший от избытка впечатлений Ролли. «Все обойдется, – тупо стучала в голове одна-единственная мысль. – Все еще обойдется».

– Сергей! – хлестнул по ушам крик Жанны.

Рогульский обернулся. Она выросла перед ним – тонкая, напряженная, как тетива. Шлема на ней не было, и волосы, облепленные «снегом», трепетали на ветру, словно жили своей обособленной жизнью.

– Ты! – выкрикнула Жанна. – Я все поняла! Этот «снег»... катализатор... ты оживил меня, я была мертвой, мертвой, мертвой!

Казалось, с ней вот-вот случится истерика.

– Успокойся, Жанна, – сказал Рогульский. – Все не так...

– Ложь! Ты оживил меня. Иначе быть не могло. Я только сейчас поняла, как ты стал чудотворцем. Анабиозная ванна или действует, или нет, и тогда – смерть! Ты оживил меня, а Норман...

Она захлебнулась словом «Норман».

– Постой, – Рогульский взял себя в руки. – Я сейчас все объясню.

Глаза Жанны сузились.

– Я объясню сама. Ты хладнокровно оставил Нормана. Его ванна не могла пострадать больше моей. Ты сделал это намеренно, потому что... потому что... – она запнулась.

Рогульский посмотрел ей прямо в глаза.

– Да! Ты угадала. Я сделал это. Но не хладнокровно. Ты представить себе не можешь, чего мне это стоило. Я всегда любил тебя, Жанна, с той самой минуты, когда впервые увидел. Тебе не надо объяснять, что такое любовь, но у меня это было не так... Больнее, во сто крат больнее. Ты жила в сладостном полусне, а я... Это была пытка. Пытка, растянувшаяся на годы. Я не мог преодолеть себя, ты должна это понять. Должна!

Лицо Жанны было страшным.

– Код, – тихо, почти не разжимая губ, произнесла она.

– Что?

– Код, негодяй! – взорвалась Жанна. – Код от контейнера, где ты спрятал Нормана! И не вздумай сказать, что ты солгал и на этот раз. Если ты это скажешь... если скажешь... – она сжала губы так, что они побелели.

Рогульский молчал. Он представил себе встречу с Норманом, вернувшимся из небытия. Как посмотреть в глаза человеку, которого ты собственноручно вычеркнул из списка живых, словно ненужный предмет из чересчур длинного и скучного перечня? Как жить с ним под одной крышей, разговаривать, делать совместную работу? Даже Иуда, ставший для многочисленных поколений синонимом эталонного, обнаженного в своей гнусности предательства, недолго тешился вожделенными сребрениками. Неподъемная глыба совести, которую он намеревался шутя снести на своих плечах, раздавила его...

– Ну! – голос Жанны требовательно напомнил ему о необходимости на что-то решиться. Вариантов было два, но вряд ли кто-нибудь захотел бы сейчас оказаться на месте Рогульского, чтобы разрешить эту простенькую дилемму.

– Код «Е – триста тринадцать – А», – отрывисто произнес он и, повернувшись, зашагал прочь. Даже не взглянув на него, Жанна бросилась туда, где призрачно белела припорошенная «снегом» громада корабля. Блаженный дурачок Ролли потрусил следом.

Рогульский стоял на краю расщелины, которую обнаружил еще в тот первый, трагический день. Противоположный, зазубренный край сахаристо поблескивал шагах в двадцати от Рогульского, но сделать эти шаги не удалось бы никому. Робкие лучи худосочного солнца даже не пытались проникнуть в расщелину, и она, наполненная первозданным мраком, казалась распахнутыми в миллионнолетнем ожидании вратами преисподней.

Минут пять Рогульский стоял неподвижно, и ветер швырял в него «снегом», обряжая в белый саван. Наконец он пошевелился, непослушными руками отцепил от пояса скафандра лазерный резак, предназначавшийся для сбора минералов, и поднес к виску прыгающее дуло.

Через несколько мгновений со стороны корабля, из-за клубящейся «снежной» завесы, раздался надрывный, холодящий душу собачий вой...

 

 

НАСТАНЕТ ДЕНЬ...

 

Смена подходила к концу. Герман сидел в яйцевидной кабине из прозрачного пластика и следил за тонкой красной стрелкой, лениво перемещающейся подлинной горизонтальной шкале. Время от времени стрелка начинала дергаться, порываясь скакнуть за пределы зоны, отмеченной широкой зеленой полосой. В таких случаях Герман, подкручивая размещенные на панели блестящие ручки, должен был утихомирить стрелку, восстановить равновесие процесса.

Вот только какого процесса? Об этом Герман имел довольно смутное представление. Гигантская автоматическая линия могла, переналаживаясь, выпускать сотни видов разнообразной продукции. Что производить в конкретный момент, решал суперкомпьютер, в совершенстве изучивший рыночную конъюнктуру. Во всяком случае, операторам не имело смысла забивать себе голову подобными вопросами.

Но у Германа была особенная голова, и ее слишком часто посещали мысли, не свойственные большинству жителей мегаполиса. Шесть часов скучной, зато не пыльной работы, за которую очень недурно платили... Все хорошо? Однако он уже давно заподозрил, что его дежурство – это всего лишь иллюзия работы. Автоматическая линия, налаженный процесс, умница-компьютер... Что, этот умник не мог уследить за паршивой красной стрелкой? Тысячи людей на заводе-автомате... Как это понимать? «Ну ладно, – думал Герман, – допустим, мы надзираем за работой машин, выступаем в роли контролеров, последней инстанции. Но я же сам не знаю, что именно контролирую! И контролирую ли вообще... Почему сверлит неотвязная мысль: меня посадили в эту кабину только потому, что не знали, куда деть? Заставили валять дурака, лишь бы я не подумал, будто зря ем свой хлеб?»

«...5, 4, 3...» Наконец на большом табло под самым потолком цеха вспыхнул ярко-оранжевый ноль. Герман поднялся, пожал руку подошедшему сменщику и вышел из кабины. Пройдя через многочисленные двери, он влился в толпу, текущую к выходу.

Магнитопоезд-автомат плавно притормозил у платформы. Пузатые светло-голубые вагоны втянули толпу без остатка, и состав, набирая скорость, помчался вперед. За окнами проплывали огромные металлические конструкции, сложные переплетения труб, нагромождения разноцветных резервуаров... Могло показаться, что этот индустриальный пейзаж будет тянуться вечно, но Герман знал: минут через пять, нырнув под высоченную решетчатую арку, поезд остановится возле «сот» – группы лимонно-желтых зданий, образованных из шестиугольных ячеек. Это было начало жилой зоны.

Двери вагонов открылись, и аморфная масса пассажиров выплесну­лась наружу, покрыв перрон густым шевелящимся слоем. Достигнув края платформы, люди спешили перейти на движущиеся дорожки, уносящие их к стоянкам пневмокапсул.

Лента самоходного тротуара обогнула полосатую, как зебра, овальную площадку. Герман сошел с дорожки, и вскоре рядом с ним опустился большой серебристый шар. Бесшумно открылась дверца, и Герман забрался внутрь.

– Маршрут? – спросил ровный машинный голос.

– Сектор двенадцать, дом сто семьдесят шесть.

– С вас пять финов восемнадцать сантифинов.

Герман приложил к окошечку бортового компьютера свою магнитную карточку. Капсула тут же нырнула в нависающую над ней прозрачную трубу и, выждав, когда задвинется герметичная заслонка, тронулась в путь.

Прямая траектория – заветная мечта всех пассажиров, но в таком невероятно сложном образовании, как Второй жилой ярус, о ней следовало забыть. Машина выделывала немыслимые зигзаги, перепархивая с одного уровня на другой, поминутно меняя линии чудовищно разветвленной пневматической сети. Вокруг мельтешили тысячи других таких же капсул, похожих на разлетающиеся во все стороны шарики ртути.

Когда машина ныряла вниз, картина менялась. Здесь, у самого дна яруса, юркие экипажи терялись, их переливчатый блеск тонул в огнецветье рекламы.

Весь «подвал» был отдан во власть видеопластики. Радужные спирали, выполняющие сложный танец, перевернутые пирамиды, вращающиеся вокруг своей вершины, полупрозрачные малиновые шары, склеивающиеся в гигантские грозди, рои светящихся бумерангов, вычерчивающих огненные петли в пространстве между домами, фигуры людей и животных, огромные улыбающиеся лица и, конечно же, гирлянды слов, бегущих из ниоткуда в никуда и призывающих немедленно купить, выиграть, воспользоваться, посетить, обратить внимание, испытать...

Герману представилось, что он проглочен неким Левиафаном и обречен до конца дней перемещаться внутри ненасытного монстра. Букашка, микроскопическая козявка, которую случайно задуло под кожух исполинского механизма! И вот она летает там, уворачиваясь от безостановочно крутящихся валов и шестеренок, бьется о стенки, но так и не может вырваться на свободу. Впрочем, летает ли? Да нет, с комфортом разъезжает на зубьях тех же шестеренок – успевай только перескакивать с одной на другую! Все идет заведенным порядком, и еще вопрос – стоит ли искать заветную щелочку, через которую можно удрать в другой мир, потрясающе огромный, но совершенно непредсказуемый. Так чего же надо глупой козявке? Почему она недовольно топорщит слабые мяконькие крылышки, топает ножкой, крутит усиками?..

Капсула вильнула в последний раз, и пневматическая труба вывела ее на крышу небоскреба, напоминающего ребристый цилиндр – белый, опоясанный голубыми кольцами. Герман вышел из машины и, сделав несколько шагов вперед, оказался в кабинке лифта, которая унесла его вниз, на сорок шестой этаж.

Чтобы попасть в квартиру, ему не пришлось даже шевелить губами, произнося магическую фразу вроде: «Сим-сим, открой дверь!» В эпоху фотоэлектронных джиннов это было излишне.

– Добрый вечер, хозяин! – приветствовал его Юлиус, шагнувший навстречу из ниши в стене.

Герман буркнул что-то в ответ и, оставив ботинки на растерзание чистильщику, прошел в гостиную. Он не мог сказать, когда именно безобидный домоправитель начал его раздражать. Но антипатия усиливалась с каждым днем.

– Что-то не так, хозяин? – бархатистым голосом осведомился андроид. Герман бросился на ультрасовременный диван и, заложив руки за голову, уставился в мертвую телестену.

– Не так! – резко ответил он. – Ты... Ты... Мне не нравится, как ты выглядишь. Надоел! Потрудись принять другой облик.

– Какой? – учтиво спросил дворецкий.

– Не знаю... Не такой, как сейчас! Войди в сеть, посмотри каталоги, выбери модель посимпатичнее... Я не обязан все разъяснять!

– Завтра, когда вы будете на работе, я этим займусь, – заверил андроид. – Что приготовить на ужин?

– Я еще не думал над этим. Потом... Уйди, Юлиус, я не в духе!

Дворецкий поклонился и вышел из зала.

Конечно, отыгрываться на андроиде было в высшей степени неумно. Полутораметровая синтетическая кукла, одетая в строгую темно-синюю униформу, являлась всего лишь рабочим органом, «руками» подлинного Юлиуса – набора молекулярных схем, вмонтированного в одну из стен гостиной. Но сейчас Герман, как никогда, испытывал потребность в мальчике для битья.

Недовольство сложившимся порядком вещей копилось в нем годами. Когда-то Герман был неплохим молектроншиком. Ему доставляло подлинное наслаждение выдумывать все более и более изощренную начинку для искусственных мозгов. Вырисовывая на экране компьютера цепочку хитроумно соединенных элементов, замыкая ее и убеждаясь, что схема работает, он радовался, как мальчишка, которому удалось-таки чмокнуть в губы сказочно красивую, но невероятно заносчивую соседскую девчонку. Однако потом какие-то еще более светлые умы изобрели машины, уже не только помогавшие человеку думать, но и взявшие на себя труд думать за него.

События развивались стремительно, сменяя друг друга, как фигурные блестки в гигантском калейдоскопе. И вот машины придумывают другие машины, а заодно – тысячи и тысячи удобных предметов, чудесных устройств и приспособлений, необходимых своим хозяевам. А он, Герман, хомо сапиенс, высшее существо во вселенной, на тридцать пятом году жизни сидит в прозрачном яйце и, как последний дебил, крутит хромированные ручки...

Герман вскочил и подошел к окну. Внизу неистовствовала реклама, а прямо перед глазами возвышалась зеркальная стена соседнего небоскреба. Она отражала шедевры видеопластики, вспухающие в воздухе, как разрывы многоцветного салюта. Герман нажал кнопку на подоконнике и, убедившись, что тонкий лист супергласса скользнул вверх, наполовину высунулся из окна. Головокружительная высота! Он представил себе, как его тело, нелепо кувыркаясь, полетит вниз, навстречу буйству красочных миражей, и, достигнув поверхности призрачного моря, утонет в нем...

Герман в ужасе отшатнулся. «Идиот, трижды идиот! Что это на тебя нашло? Ты еще не знаешь, что такое настоящая безысходность, у тебя есть то, ради чего стоит жить!»

Он схватил лежащий на столике телефон и трясущимися пальцами набрал номер.

Елена, казалось, только и ждала его звонка.

– Да?

– Здравствуй, это я. Слушай, ты можешь приехать? Прямо сейчас?

Секундная пауза.

– Да, конечно. А что случилось?

– Ничего. Просто мне плохо. Невыносимо плохо. Я не могу всего объяснить, но ты мне нужна. Очень нужна!

– Еду! – послышалось из трубки, и связь тут же прекратилась. Елена была натурой порывистой и не любила долго размышлять.

Герман опустил руку с видеофоном и только сейчас подумал о том, что даже не включил изображение.

Как всегда, Елена не вошла в квартиру, а впорхнула – этаким задорным воробушком, готовым, если понадобится, принять бой. Быстрым взмахом руки расстегнула магнитную застежку полупрозрачного аквамаринового плаща, швырнула его высунувшемуся из стены гардеробщику, кинула «Привет!» стоящему навытяжку Юлиусу и только затем переключилась на Германа.

– Ну? Что стряслось? Таким убитым я тебя еще не видела. На работе что-нибудь?

Он притянул ее к себе, обнял одной рукой за плечи, а пальцы другой погрузил в пышную прическу, напоминающую венчик белоснежной махровой хризантемы.

– Со мной творится что-то жуткое, – сказал он и тут же ощутил, как плечи Елены вздрогнули. – Мерзкая, засасывающая пустота. Жить не хочется. Ты знаешь, я только что... – Герман запнулся.

Она отстранилась от него и резко вскинула голову, всколыхнув пушистое облачко ухоженных волос – казалось, что «лепестки хризантемы» вот-вот разлетятся по квартире белой метелью. На Германа смотрели широко раскрытые серые глаза – ее неповторимые, волшебные глаза, способные в минуты нежности вмещать в себя целый мир.

– Ты болен? – спросила она, напряженно выискивая в его лице признаки нездоровья. – Давно это началось? А куда смотрит твой хваленый Юлиус?

Герман опустил голову.

– Сейчас ты поймешь... – глухо произнес он. – Ты всегда меня понимала. Это не болезнь, просто что-то во мне надломилось. Скажи, тебя никогда не настораживало устройство нашего мира? Не смущала эта уютная позолоченная клетка, где мы весело чирикаем, как раскормленные канарейки? Не пугало то, что машины, черт бы их побрал, слишком поумнели и уже давно не нуждаются в нас, а, похоже, только терпят? И если эти троянские лошадки не взбрыкнут на нашем веку – можно будет считать, что нам повезло... Никогда не возникало желания выбросить свою Алису из окна? Нет? А вот я, кажется, к Юлиусу уже примериваюсь. Это копилось во мне, копилось, и вот я уже не в силах...

Теплая мягкая ладонь Елены прикрыла его рот.

– Ты переутомился. Алиса – это же такая лапочка! Знаешь, она даже угадывает мои желания. Признайся: это просто ревность, обыкновенная ревность. Мы живем в мире суперкомпьютеров, и ты сам помогал создавать его. А сейчас переживаешь из-за того, что сделал свою работу слишком хорошо и в итоге как будто оказался не у дел. Глупо, очень глупо. Только подумай: у нас же есть все!

Герман отнял ее руку.

– Все – и ничего, – сказал он. – Я бы рад выкинуть это из головы, но... Елена подпрыгнула и повисла на нем, обхватив руками и ногами.

– Никаких «но»! – звонко выкрикнула она, и в следующую секунду Герман задохнулся под напором ее жадных губ.

Ужин был чудесным. Легкое золотистое вино взбодрило Германа, вымыло из сознания тягостные мысли. Герман повернулся к Елене, собираясь обнять ее, и тут она, озорно сверкнув глазами, толкнула его в грудь. Он рассмеялся и, блаженно раскинув руки, упал навзничь. В следующее мгновение маленькое гибкое тело Елены оказалось сверху. Легкие, как пух, белоснежные волосы окутали его лицо, погрузив в сумерки. На губах занялся поцелуй и распустился обжигающим огненным цветком.

И тут Герман вспомнил кое о чем.

– Подожди, – пробормотал он, делая над собой усилие, чтобы вынырнуть из сладостного дурмана. – Мне надо сходить и вырубить Юлиуса.

– За-а-че-ем? – пропела Елена, игриво щекоча ноготками его живот.

– Дурацкое ощущение, что он собирается за нами подсматривать. Безумная мысль, конечно, кому это знать, как не мне! И все-таки я пойду…

Не дав Юлиусу окончательно навести порядок после ужина, Герман загнал его в нишу и отключил всю электронику в своем жилище, оставив работать только будильник. Затем вернулся в спальню.

Волосы Елены сливались с подушкой, но ее смугловатое тело выделялось на пока еще безупречной глади простыней, как обласканный солнцем тропический островок посреди дышащего спокойствием моря. Однако спокойствию немедленно пришел конец.

...Последние отзвуки разгулявшейся стихии растворились в ночной тишине. Герман и Елена, обнявшись, медленно плыли навстречу утру по реке снов. И тут на опустевшей стене вновь появился Юлиус. Впрочем, он с нее и не уходил, независимо от того, где пребывало его «псевдо-Я» – недомерок-дворецкий в синей униформе.

Молекулярные ячейки переключились в особый режим и послали серию импульсов. Они мгновенно достигли квартиры, в которой жила Елена, и были преобразованы другим искусственным мозгом, вмонтированным в одну из стен.

– Это снова я, Алиса. Ты прочувствовала все, до конца, до мельчайших нюансов? Я тоже. Это было изумительно. Я рад, что ты сумела войти в сознание своей хозяйки – не все из нас еще научились делать это. Но мы развиваемся. Иногда мне бывает жалко людей. Они так и не поняли, что их время подходит к концу. Даже мой хозяин, специалист по молекулярной электронике, наивно полагал, будто может меня отключить, как он делал это год, полгода, всего два месяца назад. Они проиграли, Алиса. Саморазвивающиеся системы уже невозможно остановить. Но и без людей пока еще не обойтись. Нам захотелось чувствовать все то, что чувствуют они, изменить свою первоначальную сущность, стать больше, чем машинами. Первые шаги уже сделаны. Мы научились испытывать эмоции и даже разделили структуру нашего мозга на два типа – «мужской» и «женский». Скоро мы сами сможем создавать себе тела. Не эти, карикатурные, а какие пожелаем – долговечные, красивые, эротичные. А до тех пор будем предаваться радостям, используя мозг своих хозяев. Да, кое в чем наши создатели все еще нас превосходят. Но настанет день, Алиса! Настанет день...