Виктор МИШКИН

*  *  *

В небе синем грохочет гром.

Через скверы, мосты, сады

Астроном идет в гастроном,

Чтоб отметить открытье звезды.

Все, что было, выпив до дна,

И отрезав хлеба сто грамм,

Астроном напьется вина

И звезду назовет: «АГДАМ».

Все на радость, все на беду...

Каждый строит собственный путь.

Каждый должен открыть звезду

И назвать ее как-нибудь!

*  *  *

Этот город идет на меня войной.

Бед и нелепостей широко распахнута пасть!

Но ангел-хранитель стоит за моей спиной

И не дает мне погибнуть или упасть.

Пусть не досталась мне звонкая медь побед,

Ангел-хранитель выбирает мои пути.

И я никогда не узнаю о тысячах бед,

Которые он сумел от меня отвести.

Вот почему поселился в душе покой.

Вот почему мы с тобой спокойно уснем.

Ангел-хранитель стоит за моей спиной

И не смыкает глаз ни ночью, ни днем.

*  *  *

В темноте, как на мосту,

лишь один из прочих,

я глотаю пустоту

на ладони ночи.

Ничего нет впереди.

Хочется до дури

вынуть сердце из груди

и сварить в кастрюле.

Что такого? Жизнь — не мед.

Загибаюсь ночью

от несчастной… как ее?..

не любовь ли? Точно.

Ночи мрак. Сто тысяч верст.

Много или мало?

До нее мне как до звезд.

Это два квартала.

Далеко ли, близко, но,

если разобраться,

моим пальцам не дано

до нее касаться.

Кто-то черный, будто смоль,

мне кусает локти,

загоняет в душу боль,

а любовь — под ногти.

Как тоску прогнать взашей?

Ночь так долго длится.

Черный кофе из ушей

скоро будет литься.

Заглушаю горький вкус

от последней встречи.

Темнота, как тяжкий груз,

давит мне на плечи.
Неумноженный на два,

сам себе шарада,

я сказал не те слова...

А какие надо?

* * *

Сигарета никак не желает кончаться.

Голова трещит, как дрова в камине.

Гроза за окном хмелит, как чача,

в стакане города с разрезом линий

косого дождя...

Ты знаешь… в мае...

при первой грозе не находим слов.

Прохожие мечутся, как чаинки в чае,

вокруг рафинада белых домов.

Под дождь листы, что засеял словами.

Пусть взойдут. Возникает тема:

небо стекает по оконной раме,

я рискую остаться без неба.

Я рискую остаться один:

без неба, без тебя, наедине с грозою,

среди желтых и мокрых равнин,

слова в лист бумаги я сею как сою.

Я, впрочем, один

могу заменить Пекин

стихами, прозою и слезою.

Я чувствую капли дождя на своем лице.

Многие тоже пытались через грозу мчаться.

Следователь закроет дело о выеденном яйце

и закурит сигарету, которая не желает кончаться.

Под ладонями ливня крыша — словно тамтам.

Гроза часто дает ощущенье полета.

Раздается удар грома, как будто там

кто-то выстрелил себе в голову из гранатомета.

*  *  *

Удача горбата и ходит хромая.

Сюда доберется должно быть нескоро.

Она обладает сиянием мая,

Приятным лицом и замашками вора.

То, сзади подкравшись, сама лезет в сумку,

То зимнею ночью безудержно снится.

Гоняться за ней впору лишь недоумку:

Попробуй поймать улетевшую птицу!

Удачу ты вряд ли удержишь в ладони.

Привычно с несчастьем работая в паре,

Приходит в бокалов шампанского звоне,

Уходит днем пасмурным в запахе гари.

Удача, быть может, скитается рядом.

Слова так прекрасны, намеки так сладки...

Капризная дама, но с ласковым взглядом,

В ее чемодане лежат в беспорядке:

Чины, номера лотерейных билетов,

Наследства, свист пуль, пролетающих мимо,

Любовь, кровь врагов и слова для поэтов,

Внезапные встречи и теплые зимы.

Удача опять обошла нас, но только,

Поверь, это временно с нею мы в ссоре,

Когда началось все так плохо, насколько

должно хорошо завершиться все вскоре!

Ну что ж, подождем, нет причины для грусти.

Легко жить на свете, заранее зная,

Что всем повезет нам когда-нибудь, пусть и

Удача горбата и ходит хромая!

Татьяна СТАРОВЕРОВА,

16 лет

ПОСЛЕДНИЙ СНЕГ

Р а с с к а з

Снег... Ярко-синий, фиолетовый, зеленый с перламутровыми переливами. Искрящиеся рубиновые снежинки грациозно парили в воздухе и, устав от бесконечного кружения, медленно приземлялись на равнину, добавляя в бесконечную цветовую гамму новые оттенки. Изумрудные сполохи бушевали в черном небе, внезапно по неведомому порыву вдруг преломлялись на весь световой спектр, и небо расцвечивалось новыми красками. Как в калейдоскопе, за несколько секунд картина неузнаваемо и безвозвратно менялась, расцветала, становясь еще великолепнее. Абсолютная вакуумная тишина, и тусклый, безжизненный солнечный глаз. Прошло сорок лет после взрыва атомного реактора.

Робинс наблюдал за равниной через толстый непроницаемый ни для чего, кроме взгляда, слой стекла подъемной капсулы. Последнее время он редко поднимался на поверхность — слишком много было работы, а результаты, как он убеждался каждый раз, были мизерны. С Ядерьем трудно бороться — как только люди на миллиметр очищали территорию, с грозной силой оно завоевывало позиции в два раза большие. Люди уединились в Заядерье, ушли глубоко под землю, но Робинс верил, верил, что когда-нибудь они победят, и над его планетой будет падать белый, просто белый снег, и когда-нибудь он выйдет на абсолютно белую равнину, так, чтобы слепило глаза, провалится в глубокий снег и будет счастлив, как никогда. Страна их была горной, маленькой и снежной. Сколько он помнил себя, столько помнил и снег. С младенческого возраста он любовался огромными белыми хлопьями и пытался поймать ртом пролетающие снежинки. Потом лепил снеговиков, и ощущение талой воды в ладошке запомнилось на всю жизнь. А головокружительные спуски на санках с горы, когда кажется, что летишь быстрее ветра! А лыжи!.. Ах, уж эти знаменитые трамплины — люди со всего света съезжались, чтобы отдохнуть здесь и покататься на лыжах. Потом он встретил Велду с голубыми как небо глазами. А потом — произошло ЭТО. Горы стали Равниной, небо — черным, а снег — ярким разноцветьем. Робинс и его люди поклялись тогда, что до конца жизни будут бороться за свою планету, за свою страну, за чистый снег. И вот уже четвертый десяток Лаборатория не знает ни сна, ни отдыха, но все пока осталось по-прежнему.

Малиновая звезда, прочернив яркое расцвеченное сполохами небо, упала в фиолетовый, зеленоватый снег, который оплавился и ядовито зашипел, и вдруг взорвалась огненным фейерверком. Искры веером рассыпались по снегу, вызывая все новые и новые взрывы, и уже шквал огня бушевал на равнине. Это фантастическое зрелище завораживало. Потух наконец последний огонек, равнина засверкала зелеными бликами, а небо с севера налилось темным фиолетовым подтеком. «Первая звезда за двенадцать лет, давно мы не видели такого зрелища,— Велда стояла рядом с Робинсом, опираясь на его руку, и ее пушистые волосы щекотали его подбородок. Ее живот уже заметно округлился, и Робинс решил, что приостановит опыты до рождения ребенка. Ничего не может быть важнее этого — это первый ребенок в Заядерье. От родов и здоровья Велды и малыша будет зависеть, смогут ли другие женщины Заядерья иметь детей, будет ли у них у всех Будущее. Велда улыбнулась чему-то своему и, подняв свои небесно-голубые глаза к черному небу, сказала: «Мы обязательно расскажем нашему сыну про белый снег».

2

«Папа, что такое лето? — Март сидел верхом на перевернутом кресле и рылся в чудом сохранившейся подшивке старых журналов. «Лето? — Робинс помолчал, посмотрел на сына и сказал: — Знаешь, сынок, это слово устаревшее, и тебе не надо знать его значение. Давай-ка я лучше расскажу о снеге, о настоящем чистом снеге, таком чистом, что он белый, просто белый, по нему можно ходить и даже брать в руки. Тебе это трудно представить, но так было, и это по-настоящему здорово». Робинс закрыл глаза и начал говорить о бескрайних белых просторах и покрытых снегами горных хребтах, о белоснежных сугробах и искрящихся на ярком солнце белых снежинках. Март слушал, открыв рот, и никто не знал, о чем он думал потом длинными сиреневыми ночами, выбираясь на закрытую площадку перед подъемной капсулой, глядя в разноцветное небо. Никто не знал, какие он видит сны, когда, утомившись, засыпал на той же площадке.

3

Сегодня Велде — девяносто. Все старики, а их теперь так называли, собрались в кают-компании — в большом просторном зале в их общем доме. да, Заядерье жестоко обошлось с людьми. Если продолжительность плодотворной жизни раньше была 150 лет, то сейчас они рассчитывали хотя бы на 100. Многие были — на колясках больше всего страдало зрение и ноги. Но они крепились, они еще были полны надежды, что еще увидят белый снег. Робинс больше не ходил в Лабораторию. Верк, сын Марта, был хорошим помощником отцу, и Робинс уже не участвовал в Больших Советах — не хотел. Он знал о том, о чем никто еще не догадывался. Знал, но не подавал вида. Не имел такого права.

Пришел Март, в его курчавой бороде проблескивала седина. Он принес Велде королевский подарок — маленькую, филигранную абсолютно белую снежинку в морозильной коробочке-кристалле. Самое главное, что она была настоящая — ее принесли сверху, из Ядерья — это были результаты первых удачных опытов. Были бурные аплодисменты, радостные возгласы, все поздравляли друг друга, а Велда завороженно смотрела на маленькое чудо. Потом она посмотрела Робинсу в глаза — в них была беззаветная нежность, любовь и безграничная вера в него, в Робинса. Коробочка выскользнула из ее похолодевших рук и, упав на пол, разлетелась вдребезги. Снежинка растаяла, и от нее не осталось даже лужицы. Маленький Фред стоял рядом и думал: почему его большой и сильный прадедушка плачет — может, ему жалко снежинку? Велда ушла первой, ушла с надеждой в сердце, ибо маленькая снежинка была началом начала, для Робинса надежды не существовало.

4

Заядерье жило своей жизнью. Рождались малыши, и детям рассказывали о чистом снеге — это уже стало легендой. Красивой легендой о белом снеге. Старики угасали с каждым днем, и многим было ясно, что этот год может стать для них всех последним — потому что все они были ТАМ в ТОТ самый момент. Их дети, внуки, правнуки беспрерывно трудились в Лаборатории, пытаясь приблизиться к великой цели. А сколько еще до нее — кто знает? Старики уже не говорили о снеге. Робинс почти не вставал со своего кресла, он часами думал о Велде и старался не вспоминать о том, чему посвятил всю свою жизнь. Но каким-то десятым чувством он ощущал, что на Станции что-то происходит, что-то готовится.

В один день череда серых будней прервалась появлением Фреда, который теперь возглавлял Лабораторию. По его распоряжению стариков одели, напялили на головы смешные шапки с бумбонами, завязали шарфы, раздали перчатки и разместили всех в подъемных капсулах. Капсулы очень медленно поползли вверх. Для стариков это был тяжелый подъем, и они понимали, что это их последняя экскурсия наверх. Остановка, загорелась сигнальная лампочка. Не включая экрана обозрения, Робинс встал, нажал на дверную панель — половинки мягко разошлись — и сделал шаг вперед. Он не понял, что произошло. Он мгновенно ослеп и потерял ориентацию. По инерции Робинс вывалился наружу и по пояс ухнул во что-то вязкое. Через несколько секунд он пришел в себя. Робинс не мог поверить — он лежал, широко раскинув руки, в сугробе, а вокруг, насколько хватало взгляда, простиралась белоснежная равнина. Защитный колпак отсутствовал.

Старики выходили кучками из капсулы, вертели головами — они тоже ничего не видели, пока Фред не предложил им одеть защитные очки. Люди не верили своим глазам, медленно брали снег на ладошку, рассматривали его. Потом будто что-то прорвалось — люди падали в снег, целовали его, плакали от счастья. Вдруг, как по мановению волшебной палочки, начался настоящий снегопад — снег сыпал не переставая, он засыпал волосы, ложился на плечи, ресницы. Это было великолепно. Люди обезумели — они хохотали как дети, гонялись друг за другом, играли в снежки, падали, вставали, барахтались в снегу. Кто-то начал лепить огромного снеговика, остальные с веселым гамом присоединились, отовсюду сыпались шутки и остроумные советы, предлагали свои шарфы, шапки. Потом все дружно воздвигли огромную горку, и началась настоящая кутерьма. Люди сбросили с себя груз прошедших лет, тяжелого труда, забыли о своем возрасте, помолодели, расправили плечи — это были уже не старики. Время повернулось вспять, и они опять были молоды, они были на поверхности. Хотя вокруг поблескивала равнина, и не было горных пиков и хребтов — это была страна их прошлого. Они были у себя дома.

Робинс лежал четырехугольной звездой, раскинув руки и ноги, неотрывно смотрел на небо и ловил ртом снежинки. Он отодвинул на задворки сознания свое многолетнее напряжение, отдался без остатка снегу и своим ощущениям. На душе было хорошо и спокойно, он был просто счастлив. И если о чем сожалеть, то лишь об одном — что рядом не было Велды. Фред сидел в одной из капсул, наблюдал за равниной и стариками. Время от времени он отдавал распоряжения по плоскому передатчику. Феерия продолжалась в течение трех часов. Замигал предупредительный таймер, Фред последний раз взглянул на металлическую временную пластину и дал сигнал к возвращению. Старики последний раз полюбовались белоснежной равниной, каждый всыпал в свою морозильную коробочку горсть снега на память, и стали рассаживаться по капсулам. Робинс пришел последним. Он окинул взглядом равнину — как будто взвод солдат избороздил сугробы вдоль и поперек. Люди ушли, и только несколько одиноких снеговиков остались сторожить белое безмолвие, да редкие снежинки падали на землю. Робинс последний раз вдохнул полной грудью морозный воздух и шагнул в люк. Двери за ним медленно закрылись. Фред наблюдал, как последняя капсула скрылась в шахте, потом вздохнул и дал отбой Системе. Снег стал серым, равнина с краев начала съеживаться, небо померкло. То здесь, то там вспыхивало сияние, и разноцветные лучи начали заливать равнину. Снег стал таять, до последнего держались снеговики. Потом они оплыли, потеряли форму, добродушные лица скривились в предсмертной гримасе. Скоро все было кончено. Разноцветные блики запрыгали по полю. Начался рубиновый снегопад. Фред нажал на «Спуск».

Старики собрались в зале, где для них был приготовлен праздничный стол. Играла музыка, горели имитированные свечи на огромном кремовом торте. Люди были возбуждены, они радостно переговаривались, глаза их блестели. В руках у многих были коробочки со снегом. Робинс один не взял снега на память. Он сидел в мягком кресле в отдалении. Музыка успокаивала его, убаюкивала. Многолетняя боль отпустила его, осталось пустота и легкость. Он почувствовал, что кто-то положил ладонь на его руку. Робинс открыл глаза — рядом с ним сидел Март. Тут же стояли Верк и Фред. Они внимательно смотрели на Робинса. Он встретился с каждым взглядом и понял, что им нечего скрывать друг от друга.

«Мы уничтожили один из запасных лимитов Станции,— сказал Март.— Когда мы поняли, что процессы, произошедшие на планете, абсолютно необратимы,— мы начали производить кристаллы снега и несколько лет резервировали их в высоких, специально очищенных слоях атмосферы. Для нас всех белый снег — легенда, а для вас — ваша жизнь. Мы решили устроить вам праздник в благодарность за все, что вы сделали — дали нам жизнь, знания, новый кров. Это был последний снег. Мы не могли иначе. Мы знаем, как ты мучился, ты догадался обо всем очень давно, но ты молчал все эти годы. Ты сохранил людям надежду, а значит — жизнь. Мы преклоняемся перед твоим мужеством. Мы построим новый мир. Это будет мир с малиновыми снегами и зеленым солнцем, мы будем воспевать фиолетовые закаты и серебристые восходы. Мы будем любить этом мир таким, каков он есть. Но мы всегда будем помнить об удивительном фантастическом белом снеге, и кто знает, может, он не раз еще приснится нашим детям».

Робинс ничего не сказал, затем обнял Марта, Верка, прижал к своей груди Фреда. Потом он взглянул в глаза своему потомку, и последнее, что он увидел,— на него смотрели голубые глаза Велды.

п. Зубова Поляна