На дворе июльская жара. Сижу на веранде с внуком-второклассником, подгоняю черенок к лопате. Внук Богдан в одной руке держит только что пойманную ящерицу, а другой поправляет в ведерке траву, чтобы отпустить туда ящерицу. Отпустил, ящерица спряталась. Работа выполнена, можно и отдохнуть.
– Деда, а какой был твой отец Сандра?
– А что ты вдруг про него вспомнил? Ты, вроде, его в живых не застал.
– Мне интересно, как вы все про него говорите.
– Разный он был. До войны, односельчане говорили, был молодой, бесшабашный, а после войны, после плена стал другим – замкнутым. Отец был призван на переподготовку в мае сорок первого и попал в самое пекло войны. Вернулся раненый, на костылях, поздней осенью сорок пятого. Я помню его где-то с четырех-пяти лет.
– А он вас любил? Ведь вас у него много было.
– В семье шесть пацанов и ни одной девчонки. Озо-
руешь – получи. Если что хорошее сделаешь – похвалит. Про любовь тогда не говорили. Одно знаю: он мамку сильно любил, а она его.
– Деда, а ты меня любишь?
– Что это тебя на любовь потянуло? То прадед как любил, то дед как любит. А что случится, – улыбаюсь, – если я тебе скажу, что не люблю?
– Значит, правда, что ты меня не любишь. Я помню, как ты меня побил и мне было больно и обидно.
– Ну-ка расскажи мне, как и за что я тебя побил.
– Ну, я маленько хулиганил, по виктории ходил и топтал ее. Но я же ребенок! А ты всё равно ругался. Я тебя не послушал, думал, ты старый и меня не догонишь, не поймаешь,
а всё-таки ты поймал, сорвал кустик крапивы и нашлепал меня по ножкам. Знаешь, как я плакал! А бабуля тебя ругала, а меня жалела и на ножки мне дула.
– А потом сколько раз я тебя наказывал?
– Не, ты меня больше не трогал, а только грозил и ругал, если я что у тебя пилил без спросу, гвозди новые забивал в доски, ямки копал на дорожках, а баба потом спотыкнулась.
– За это надо было бы тебе надрать задницу. Приедешь к нам, напакостишь, разбросаешь инструменты, а мы с бабулей – убирай за тобой.
– Но я же у вас с бабулей самый любимый внук.
– А других у нас пока и нету.
– Деда, а тебя твой отец Сандра бил?
– Вообще его звали Александр Кузьмич, но в деревне называли Сандра. А тебя самого отец бил?
– Деда, так нечестно, я первый спросил, а ты меня переспрашиваешь.
– Ну ладно, с делами разобрались, можно и передохнуть. Только, Богдан, позови бабулю, пусть тоже отдохнет.
Внук убежал к бабушке в теплицу, их разговор было слышно плохо.
Через минуту вернулся и доложил:
– Она сказала, пока не закончит обдирать (пасынковать) помидоры, никуда не пойдет. В теплице очень жарко, и после
отдыха она не сможет там работать.
Я присел, внук лезет на колени и просит:
– Деда, ну расскажи, мне же интересно, за что тебя
Сандра бил?
– Богдан, ты такой приставучий, когда тебе что-нибудь надо! Как репей прилипнешь, не отстанешь. Иди лучше под душ, ополоснись, а то вон как вспотел.
– В душ потом. Деда, ну расскажи мне.
– Бил он не только меня, а всех братьев моих уму-разуму учил. За дело.
Внук прижимается, обнимая меня:
– Вот и расскажи, а я тебя, деда, послушаю.
– Ну ладно, давай договоримся так. Я буду писать в
компьютере, а ты будешь читать и исправлять мои ошибки, как учитель.
– У меня каникулы или продолжение школы? А отдыхать мне когда?
– Слазь с меня, садись в кресло, на нет и суда нет.
Внук сильнее прижимается ко мне:
– Деда, ты же знаешь, что читать я не люблю.
Подошла бабушка, начала заступаться за внука:
– Ты что пристал? Дома его мурыжат с учебой, и здесь ему покоя нет! Пойдемте домой, там прохладней.
– Баба, давай еще немного посидим, а деда пусть расскажет, как его и братьев отец наказывал за провинности.
– И то правда, расскажи, нечего кочевряжиться, я тоже послушаю.
Плаванье
В деревне, в которой родились я и мои братья, в основном проживала мордва. Примерно шестьдесят дворов, в ста метрах – речка разной ширины, и не мелкая, и не глубокая. За деревней – поле, которое каждый раз засевалось какой-нибудь зерновой культурой. А за полем – лес настоящий со всякими зверями.
Дом наш был небольшой, третий с краю. В доме – родительская кровать, печка, полати для сна, комоды, большой кухонный стол.
На соседней улице отец с мужиками рубили новый пятистенный дом. Через дорогу стоял дом брата отца, а за ним колхозный конный двор, а за конным двором – речка, на которую мы ходили купаться. Место там было песчаное, пологое. Мы, детвора деревенская, купались голышом до первого класса. Раздевались мальчишки в стороне от девочек, а в воде барахтались вместе. В деревне все мальчишки умели кататься на взрослом, под рамку, велосипеде и могли плавать хотя бы по-собачьи.
После выполнения домашних работ вся семья в сборе – дети во дворе, родители дома. Вася садится на спину свиноматке и катается по двору. Хрюкая, свинья послушно возит брата по округе. Выходит из дома папа и качает головой, но не делает замечаний, удаляется в деревенский нужник.
Старший брат Гриша предупреждает:
– Вася, ты с ремнем шутишь, можешь получить.
– Мне отец ничего не сказал.
– Скажет, потом больно будет, – учит Дима. – Но тебе видней.
Через некоторое время папа выходит из туалета. Свинья
остановилась, и брат Вася, увидев отца, скатился с нее как с горки. Под ногами оказалась курица, и он ее пнул, чтобы не мешалась.
Папа кричит:
– Ах сопляк, над животиной издеваться вздумал! А она нам яйца несет, которые мы все едим.
Он на ходу снимает ремень, сворачивает его и сразу наносит удар по Васиной заднице:
– Я научу тебя, как к животине относиться! Ты подумай, ей тоже больно, и она завтра от твоего пендаля не снесет яйцо, а если вы все начнете пинать кур, мы останемся голодными.
После первых ударов по заднице Василия мы обреченно ждали своей очереди. Даже старшим братьям не приходило в голову то, что брякнул Вася отцу:
– Бей, всё равно помирать.
– Помирать он собрался! Сначала пострадай, выучись, вырасти детей, на ноги поставь! А мысли о смерти я тебе вышибу.
После порки папа спросил:
– Кто еще помирать собрался? Могу вылечить, пока лекарь у меня в руках.
Желающих помирать не нашлось, и отец пошел в дом.
Дима:
– Мы тебя предупреждали.
Гриша:
– А я думал, если ты помрешь, мы хоть кутью поедим. Вася, ты сам знаешь, как отец животину любит, он даже мужикам не позволяет скотину обижать.
Вася:
– Животину любит, а меня кто-нибудь любит? Пожалел курицу, а избил меня! Уйду к бабке жить насовсем.
Дима:
– И еще получишь. Ведь и нам могло перепасть, потому что мы с Гришкой тебя вовремя не остановили. Отец тебя выпорол, вылечил, и помирать тебе расхотелось. Кто помирать не хочет, пошли на речку!
Взяв удочки и раколовки, мы дружно отправились на речку.
В шесть лет мне пришлось постигать науку плаванья. В основном со мной занимались Гриша с Димой. Гриша нес меня на глубину, насколько ему позволял рост, брал под живот и на «три» отпускал. Я молотил ногами, а руками греб воду под себя, поддерживая голову на поверхности. На середине пути к берегу страховал Димка.
В ту пору в деревне начался сенокос. Колхозники приходили с сенокоса, когда начинало смеркаться. Вместе со всеми возвращались и мои родители. Отец ставил косу к сараю, так, чтобы мы не могли порезаться, потом заходил в дом. К тому времени мы уже должны были вернуться с улицы. У нас так было заведено: родители в дом – дети их там ждут.
Отец:
– Гриша, как дела дома?
Гриша – старший в доме после родителей, и это в двенадцать лет:
– Пап, огород полили, воды в бочки натаскали. В доме всё нормально, еда готова.
Отец:
– Марья, идем на речку, обмоемся.
Мама отказывается:
– Сандра, иди, я корову подою. Дети воды натаскали в бочки, я там ополоснусь. С тобой идти – времени много потеряю.
– Папа, а можно я с тобой пойду? Я плавать научился, – прошусь я.
Отец берет полотенце, в него заворачивает сменное белье,
мыло кладет в карман.
– Ну пойдем, посмотрим, чему ты научился. Может, надо вам всыпать, чтобы без спросу на реку не ходили?
Настроение у отца не испорченное, а ведь догадался, что мы на речке были. В другой раз можно было и ремня получить, я подставил всех. Вася быстро смекнул:
– Можно я с вами пойду?
– Ну и ты пойдем с нами, саровский кот.
Старшие остались приглядывать за младшими и на подхвате у матери.
– Пап, а почему у нас фамилия такая – Храмовы? Раз ты хромаешь, и меня в деревне зовут «хромой», а я-то не хромой.
– Вырасти сначала, а там как себя покажешь, так тебя и будут называть.
– Пап, а на войне страшно было?
– Война длинная, и к ней, оказывается, человек привыкает. Всякое бывало, и страшно тоже.
Теперь Вася спрашивает:
– Пап, а ты много немцев убил?
– Если бы я их считал, то, наверное, с войны не вернулся.
– А если бы ты не вернулся, это, начиная с Гришки, нас бы не было?
– Рано вам про войну думать, сначала вырастите.
Пришли на речку, молча разделись. Вася разделся
быстрее всех, бегом с брызгами в речку нырнул, вынырнул, поплыл на глубину. Я, голый, ждал отца.
Отец ногой проверил воду, температурой остался доволен, завернул под резинку семейных трусов кусок мыла.
– Ну, готов хвалиться?
– Да.
Сильные руки отца подхватили меня под коленки и под шею, и он понес меня на глубину. В его руках я испытывал неописуемый восторг. Ох, сейчас похвалюсь! Поплыву не хуже Васи!
Взял он меня так же, как и Гриша, направив лицом к берегу. Гриша считал до трех и отпускал, после чего я плыл. А отец сказал: «плыви» – и отпустил, даже не толкнул к берегу. Я с открытыми глазами, вертикально, камнем опустился на дно реки, при этом умудрился повернуться к отцу. Я увидел под водой, как шевелятся его трусы, они были как живые. Я на них смотрел завороженно, ничего не предпринимая. Вдруг какая-то неимоверная сила взяла меня под мышки и стала поднимать на поверхность. Я не успел ни испугаться, ни нахлебаться воды. Еще с меня не сошла вода в воздухе, как я был взят за живот левой рукой, а правой получил шлепок по заднице. Поддерживая меня одной рукой, другой отец толчком выбросил меня на мель.
– Я с вами, пловцами, дома разберусь! – Намылил лысую голову и нырнул.
После такого позора я сидел на мелкоте и громко ревел, глядя на отца и на подплывающего ко мне брата Ваську.
Васька спросил:
– Что случилось?
Возбужденный от несправедливости, я выдаю в присутствии отца:
– Тетяй (на мордовском – отец) вообще головой не думает. Взял и отпустил меня, не посчитал и не толкнул к берегу, как Гришка с Димкой делают.
Отец выслушал мою тираду:
– Вы еще здесь?
Нас с Васей как смыло с берега. Правда, мы успели прихватить свою одежонку, которую натянули на себя около конюшни.
Дома мамка спросила:
– Вы что такие недовольные? А ты чего хнычешь и где отец?
Васька ответил:
– Мам, сейчас нас отец пороть будет.
Братья насторожились, мать удивилась:
– За что?
– Это Вовка-коровка отцу выдал, что мы на речку ходим купаться.
Я захныкал еще громче, понимая, что получу от отца и от братьев. От старших послышались угрозы.
Мама скомандовала:
– Быстро, пока отца нет, выпейте по кружке молока и ложитесь спать, и чтобы я вас не слышала, если не хотите быть выпоротыми.
Проворно раздеваемся ко сну. Кто хотел, выпил молока. Пока я лез на свое место на полатях, Димка ударил меня по спине. Я завыл, больше от обиды, чем от боли.
Мамка предупредила:
– Наверное, вы хотите получить ремня? Быстро спать! Гриша, порядок за тобой, а я пойду поговорю с отцом.
Вышла, хлопнув дверью. А я лежал и думал, как и где отец будет нас пороть, и с этими мыслями незаметно уснул. В этот раз порки мы избежали.
Баранки
Отец, когда уходил из дома больше чем на два дня – ремонтировать или класть новые печи, – говорил, что отправляется в командировку. Гришу оставлял за старшего, с него был особый спрос.
Сегодня отец должен был вернуться из такой командировки.
Чтобы задобрить отца, мы на реке решили наловить раков и рыбы.
– Гриша, у меня заболел живот, больно.
– Ты сходи в кустики, только от нас подальше.
– В кустики я не хочу, а живот болит.
– Ну иди быстрей домой, может, маму застанешь, пока она на обеде.
Дома я маму не застал, зато пока дошел, живот перестал болеть. Я попил воды, залез на печку с куском хлеба (дома же никого нет, ругать некому), незаметно уснул.
Проснулся от разговора. Стал прислушиваться и понял, что за столом мои братья что-то делят.
Гриша:
– Это мое!
Дима:
– А это мое.
Вася:
– Мне тогда это.
Виктор:
– А мне вот это.
Гена:
– Я вот эту хочу.
Ничего себе! Пока я спал, они без меня уже что-то поделили, а брата забыли! Напомню. Спрыгиваю с печки и лечу к столу. Вижу баранки, в стороне кульки с конфетами, пе-
ченьями, пряниками. Родителей дома нет.
С разгона проскакиваю между Васей и Витей и всем
телом ложусь на баранки, руками подгребаю их под себя
и ору:
– Не дам!
За что получаю тумаки со всех сторон. На мое счастье, заходит отец.
– Что здесь происходит?
– Пап, они без меня всё поделили, а мне не дают.
– Вовка, забирай всё себе, а им можешь не давать, чтобы так не делали.
Пятеро ртов заголосили, что они просто показывали, кому какие гостинцы нравятся, но не трогали и тем более не ели без команды отца.
– Как я сказал, так и будет. А теперь все вон из дома, голова от вашего шума болит.
Накинув баранки на шею, я с братьями поплелся на выход, в дверях мы пропустили маму. Через сени выходим во двор. Вася ворчливо говорит:
– Как приедет с командировки, обязательно голова болит, видите ли, ему покой нужен. А из-за его покоя нам потом качай, нянькай.
Дима:
– Да ты уж накачал. Это мы с Гришей вас всех качали.
Вася:
– Мне тоже досталось.
Гриша:
– Да скоро опять качать будем, всем достанется.
Разговор мне неинтересен, все мысли – как сохранить связку с баранками и отвязаться от братьев. Чтобы не отобрали мое богатство, я решил идти по улице. Если нападут, закричу, кто-нибудь поможет.
Вася с Димой отстали. Гриша справа идет и спрашивает:
– Вовка, а ты в кино давно не был?
– Давно.
– На, смотри, у меня есть пять копеек (показывает), они твои, но только за баранку.
Я отрываю из связки баранку и отдаю. Жду, когда отдаст пять копеек, но он держит их в руке, а не отдает. Говорит:
– Если я тебе сейчас отдам (сам начинает есть баранку), вдруг ты потеряешь? Ты с пацанами через голову кувырк-
нешься и монетка вылетит. Я взрослый и не кувыркаюсь, у меня сохранней.
– Ну ладно.
Идем дальше по улице, слева вплотную ко мне проби-
рается Вася, Дима с младшими отстают. Защекотало шею. Это Дима хочет сзади отломить баранку.
Гриша снова предлагает:
– А давай, Вова, я тебе еще пять копеек дам? Будет
десять.
– Я сам знаю, что будет десять, меня Вася учил.
Вася:
– Раз учил, мог бы и баранку дать, а то учил бесплатно.
Остановился, разломал, дал Васе.
Дима:
– А помнишь, я тебя научил писать: мама, папа? Тебя отец с мамкой как хвалили.
Даю и ему баранку.
Витя:
– Ну, а нам с Геной тоже дай!
Отламываю и даю младшим.
Гриша:
– И мне, – и показывает такой же пятак, как до этого. Сам отрывает баранку с груди и начинает есть.
Гена:
– Вкусно, даже вкуснее, чем хлеб с сахаром.
Дальше идем.
Димка опять подступается:
– Вовка, а давай обменяемся! Ты мне баранку, а я тебе раколовку, которую ты сегодня утром у меня просил.
– Не обманешь?
– При братьях клянусь.
Останавливаемся.
Вася:
– А ты у меня просил увеличительное стекло, давай за баранку.
Диме отдал.
– Все слышали, что он мне отдаст стекло? Вы – свидетели.
Отдаю баранку Васе.
Гена:
– Вовка, а помнишь, я с тобой рядом спал?
– И ты меня описал. Помню, но зассанцу не даю. – Немного погодя: – Ладно, так и быть.
Витя:
– А мне?
– На.
Продолжаем путь, уже недалеко бабушкин (по маминой линии) дом. Отец тещу не слишком жаловал, и она платила ему той же монетой.
Гришка:
– А меня завтра отец отправляет в Дубовку с телегой, я тебя с собой возьму. Только за это две баранки.
– Управлять лошадью дашь?
– Дам.
Как быстро убывают баранки! Сам-то я ни одной не попробовал.
Димка:
– Зажал наши баранки, скупердяй и жадина, а мы у него еще выпрашиваем! Давайте отлупим его!
Сказал он эти слова возле бабушкиного дома.
Вася:
– И правда, надо жадину проучить.
Даже Генка, младший брат, не говоря об остальных,
изъявил желание меня отлупить. И что теперь делать?
– Смотрите, – я рукой показываю в пустое небо.
Остановились и смотрят в небо, у меня есть несколько секунд. Я со всей силы бегу в бабушкин дом, все за мной. Калитка приоткрыта, значит, она дома или в огороде. Заскакиваю, у стены стоит палка для полоскания белья на речке. Хватаю и взмахиваю ей. Перекрываю калитку, теперь они могут войти только по одному. Если запущу во двор всех сразу, они меня окружат и что захотят, то и сделают. Бить точно будут.
У калитки мое спасение. Одного, но ударю. Ватага затормозила.
– Придем домой, вот вам фиг с маслом, а не конфеты с печеньями.
Гриша возмутился:
– И этого я хотел взять с собой? Вот тебе! – показы-
вает кукиш.
– Отдай десять копеек, которые обещал.
– Ты что, плохо видишь? – опять кукиш.
Поворачивается к братьям, а ко мне спиной:
– Правильно, братья?
Вод гад, съел баранки и замылил десять копеек! Я бью Гришку по спине. Гришка взвыл от боли.
Димка:
– Бей жадину!
Жаль, калитка приоткрылась шире, Димка с Васькой прошли вдвоем.
Димку я ударил вскользь, потому что сам в это время падал на живот от Васькиной подсечки. Он навалился на меня, на спину сел Виктор и начал меня дубасить. Хорошо, вовремя я закрыл лицо руками, и мне удалось повернуться на бок. Димка пинал по заднице. Гриша причитал, но сам не участвовал.
– Дайте ему сильней!
Сколько ни бей, а конец всё равно будет. Я заплакал. Димка отошел первый, зато подбежал Гена со словами:
– Получай, жмот! – и пнул по заднице. Не больно, но обидно.
Васька отпустил меня, Виктор тоже остановился, с меня поднимается.
Я, хныча:
– Гады, я хоть сам одну съел? А обзываете жадиной! – Потом обратился к Грише: – Больше всех сожрал, отдавай мои деньги!
Гриша, как мог, гладил свою ушибленную спину:
– В большой семье ртом не щелкают.
Вася:
– Не, Гриша, ты отдай ему деньги, а то мы баранки
съели, а он не ел, еще и морду начистили. Несправедливо.
Гриша:
– Какой справедливый нашелся! Фиг ему!
Димка:
– Ну гад ты, Гриша!
Гриша:
– По сопатке захотел? – и угрожающе пошел на брата.
И завертелось по новой. Вася прыгнул на спину Грише и потянул назад. Спереди его толкал Дима.
Гриша упал на спину и отбивался от навалившегося на него Димы. Я нападал на кучу из трех человек и бил всех, кто попадется под руку. В эту минуту мне никого не было жаль.
И сам чувствую, что меня колотят по ребрам и спине. Гена орет:
– Бей его, гада! – а кто гад, ему всё равно.
Бабушка, наверное, услышала шум во дворе, решила посмотреть, что стряслось. Увидев кучу-малу, она схватила
ведро с водой и выплеснула на нас:
– Вот сандриновская порода!
Мы разлетелись в стороны.
– Гриша, что дома случилось?
– Всё нормально, отец из командировки вернулся.
– Удумали у меня во дворе побоище устраивать! Всё отцу расскажу. Чё пришли всем гамом?
– Вот, бабушка, мы тебе гостинцев принесли, – снимаю с шеи оставшиеся баранки.
Взяла, посмотрела:
– Что-то они у вас мятые и грязные, такой гостинец я есть не буду.
Гена:
– А я буду!
Ломает одну и тут же берется за другую. Виктор хочет у него вырвать. Бабушка не выдерживает:
– Нате, заберите.
Мне тоже досталась одна баранка. Вкуснотища, жаль мало.
Дима:
– Бабушка, ты отцу не говори про драку.
– Ладно, только не устраивайте больше такого представления на всю деревню. Как сведеныши, между собой разобраться не можете! Мамку хоть пожалейте, каково ей с вами? Вас вон у нее сколько, а здоровья совсем нет.
Гриша:
– Ну чё, баба, тогда мы пойдем.
– А зачем приходили?
Дима:
– Да узнать, как твое здоровье?
– И давно вас интересует мое здоровье? Помирать не собираюсь, идите с богом.
По дороге домой Вася интересуется:
– Чё отцу скажем? Видно же, что дрались.
Дима:
– А давайте скажем, что на речку ходили, а там с колхоза Чапаева, рыбу ловят бреднем. Вот и подрались с чужаками.
Проходя мимо колодца, Димка предложил нам облиться водой, чтобы история выглядела правдиво.
Только вошли во двор, как из сеней появился отец.
– Почему вы в таком виде?
Гриша:
– Пап, мы на речку ходили, а там чапаевские пацаны рыбу бреднем ловят.
– А какого черта они в такую даль забрели? Им что, у себя речки мало? Или у нас рыба вкусней?
Дима:
– Вот поэтому мы с ними задрались, Гришке и Вовке больше всех досталось.
– А вы куда смотрели? Братьев бьют, а они смотрят. Да я только сейчас на речке был, а вас не видел.
Вася:
– Мы здесь давно стоим. Думали, ты нас ругать будешь.
– Ладно. Руки мыть и за стол, кушать.
Помыв руки, садимся за стол согласно установленным отцом местам.
Вите с Геной уже налит суп в отдельную тарелку на
двоих, чтобы хоть немного остыл. Остальные, включая родителей, едят из общей чашки. Мама кладет хлеб, деревянные ложки, ставит большую эмалированную чашку с супом, видно, что в ней плавает мясо. Праздник.
Отец командует:
– Ну, начали.
Зачерпнув суп, каждый сидящий за столом медленно подносит ложку к губам на проверку горячности. Дуем на ложку кто два, кто три раза, и отправляем в рот. Вкуснятина. Когда суп с мясом, попробуй без сигнала ложкой вытащить из тарелки мясо, сразу получишь ей же в лоб. Суп наконец остыл, не надо на него дуть. С нетерпением ждем нового сигнала. За столом тишина. Пустого супа без мяса мы все нахлебались.
Я прошу:
– Пап, не так быстро, я не успеваю.
– Чего не успеваешь?
– Димка говорил, что надо ложку с тобой одновременно в чашку опускать, тогда поймаешь кусок мяса, который тебе понравился. А я не успеваю.
Мамка с отцом заулыбались и посмотрели на Димку, который сделал вид, что не слышит, о чем говорят. Отец кивнул на братьев:
– А ты кушай как успеваешь, и никого не слушай.
Отец начал медленней черпать суп ложкой. Порядок нарушился, и каждый стал есть по-своему. Только я поднес ложку к тарелке, как отец ударил своей ложкой по тарелке, что означало – можно есть мясо. Я выловил свой кусок и, довольный, скорее его проглотил. Дима в это время только подносил суп ко рту, поэтому поспешно вылил его на стол и сразу же получил ложкой в лоб. Это брата не остановило, и он всё равно потянулся за мясом. Гриша тоже получил ложкой в лоб, за то, что ложку с супом вернул с полдороги в тарелку. Через день у нас кто-нибудь да получал ложкой в лоб. Я наелся и теперь лениво работал ложкой, впрочем, как и братья, у которых еще не переварились мои баранки.
– Наелись?
Мы все вразнобой ответли:
– Да.
– Идите, погуляйте с часик возле дома. Марья, тебе надо помочь?
– Да нет, Димка с Гришкой с утра всё, что мне надо было, справили.
Во дворе, сев на бревно, предались мечтаниям о завтраш-
нем дне. Вася с младшими тихонько качался на качелях. Гриша предложил:
– Скоро суббота, можно у отца денег попросить на кино, пока у него настроение хорошее. Поэтому завтра надо везде воды натаскать, а вы, младшие, с Вовкой – полоть в огороде. Да и нам картошку пора окучивать, соседи уже начали.
Димка:
– Ладно, заделаем. Ты мне вот что скажи: откуда у Сиротина в сарае столько барахла? Чего там только нет!
– Помнишь, экспедиция какая-то в трех километрах
от деревни стояла? Он к ним сторожем устроился, вот и натаскал. Потом у лесозаготовщиков натырил помаленьку, где плохо лежит. А тебе зачем?
– Да охота посмотреть. Слышал, у него даже замка на сарае нет.
– Да у нас в деревне ни у кого нет замка на сарае.
Меня осенило, что надо, пока не поздно, забрать у Димки раколовку и перепрятать. Выхожу из сарая с трофеем.
– Ты куда с моей раколовкой собрался?
– Была твоя, теперь моя. Ты сам мне ее отдал.
– Э-э, ты не наглей. Раз я тебе раколовку обещал, забирай, а ты прицепом удилище с веревкой тянешь. Веревку с палкой верни.
Вроде, Димка прав, удилище с веревкой он мне не обещал. Но на меня вдруг снизошло, и я ляпнул:
– Фиг тебе, я у тебя просил раколовку, а не обруч с сеткой. Значит, это всё мое.
Вася:
– Дима, отдай ему. Обещал раколовку, мы все свидетели, или как с десятью копейками хочешь?
Дима этого не хотел, завертел головой:
– Посмотрите, что это за птица на крыше?
Все повернули головы в сторону крыши, и я тоже. В этот момент я получил сильный удар по заднице, понял, что за раколовку, которая навсегда стала моей. Больно, но плакать нельзя.
– Ну, гад, я тебе это не забуду!
Демонстративно поставил раколовку к своей удочке.
Задница болит, сидеть неохота. Никому не говоря, пошел домой, обернулся и увидел, что братья идут за мной.
– Что, уже нагулялись?
– Пап, можно гостинцы поделить?
Папа удивился:
– Зачем их делить, если они ваши?
– Да? А Димка давеча дал мне ириску, когда мы с ним вдвоем были у бабушки, я жую, жую, жую, спешу, а Димка в это время шоколадные ел. Вот (показываю на пальцах шесть) сколько съел! А когда я ему сказал, давай теперь ты ешь ириску, он ответил – конфеты вредные, их много есть нельзя, давай делиться пополам.
Папа посмотрел на Диму, сразу опустившего голову:
– Дима, а я вам говорил, чтобы бабушку не объедали? Я для кого говорю? Дели, раз такое дело.
Мама, оказывается, высыпала конфеты, печенья, пряники и вафли в эмалированную чашку.
Все братья за столом, я – старший над этой вкуснятиной, беру по две печеньки, которые лежат сверху, раскладываю на шесть кучек. Хотел продолжать, но Вася тихо, чтобы родители не слышали, прошептал:
– А мамке? Она на снастях...
Гриша с Димой засмеялись:
– На сносях, дурачок.
Виктор:
– Можно я тебе помогу?
– Тебе можно, им нельзя.
Раскладывать я начал на восемь кучек. Где вафли не хватило, компенсировали двумя печеньками, где печений не хватило, вложили конфету. При дележке конфет получалось, что где-то больше шоколадных, где-то ирисок и карамелек.
Глядя на эти восемь горок сладостей, каждый мысленно выбрал ту, которая привораживает именно его. Большинством голосов решили, что, кому какая куча достанется, будет кричать Дима.
Я командую, не показывая на свою кучу, которая приглянулась мне. Начинаю специально с другого края:
– Кому?
Дима:
– Гене.
Гена потянулся за своей кучей. На него зацыкали, чтобы не мешал получить свою драгоценную кучу.
Гена:
– Мама, дай чашку.
– Зачем?
– Я накрою свою кучу, а то они у меня своруют.
Мама накрыла Генкину кучку. Я показал на свою кучу:
– Кому?
– Маме.
– Кому?
– Папе.
Родители свои сладости не трогали, те лежали на столе, тогда как братья быстро рассовали по несколько конфет в карманы. Отец не любил, когда мы прячем в карманах что-то из еды.
Виктор:
– Мам, можно обменяться с тобой кучей?
– Меняй. Ну-ка всем руки мыть, чай попьем и укладываться будем, поздно уже.
Через некоторое время сидим за столом и потчеваемся своими гостинцами.
Мама:
– Сандра, а мне вафли очень понравились, свежие.
Папа предложил в ответ:
– Марья, бери мои, а мне и этого хватит.
– Да ты что, Сандра? Я просто сказала.
Гриша:
– Мам, на и мои. Мне конфеты больше нравятся, – и кладет перед ней вафли.
Вася:
– Мам, на и мою.
Гена положил последний. Мама Гену потрепала по голове.
После чаепития, как в армии, личное время на туалет и другие дела. Чуть позже мама проверяет руки, тело, ноги. Ходим-то босиком, цыпки, ссадины, болячки, если они есть, мама мажет зеленкой или йодом. Осмотр окончен, лезем на полати. Ложились мы, как хотели – все, кроме Гриши. Он всегда спал рядом со ступеньками для спуска на пол.
Между мной и Димкой улеглись Виктор и Гена. Ночью я проснулся. Темно. Полежал, глаза привыкли к темноте. Дима сопит громко, может, я и поэтому проснулся. Вспомнил, за что он меня пнул, да еще и как баранку сожрал. Примерился. Если Гену немного подвину к Виктору, то кулак правой руки достанет до лица Димы. Так и сделал: подви-
нул Гену к Виктору. Страшно, что отлупит, если узнает, впрочем, он и так меня лупит, как и всех младших братьев. Решился. Размахнулся и ударил Диму по лицу, повернулся и прижался к Гришиной спине, спрятал лицо на случай, если будет бить. Димка громко вскрикнул, каким-то образом ударив Васю, который тоже вскрикнул от неожиданности.
Отец:
– Что, епушумать (это его мат), не наигрались? Мне встать, вас ремнем успокоить?
От вскрика Димки, Васьки и монолога отца все проснулись, кроме Генки. Лежали тихо, пока отец не заснул.
Утром я открыл глаза, когда Дима объяснял маме, откуда у него синяк под глазом. Спустился с полатей, при мамке бить не будет.
– Не пойму, кто ударил. Наверное, Виктор с просуну.
– Надо было сразу холодное под глаз положить, а теперь поздно.
Дима при мамке предупредил:
– А если бы ты меня ударил, ты бы мне не брат был и я тебе это не простил.
Дима утром, пока я спал, измерил мою руку и туловище Гены и Вити. Руки не хватало. Я ни при чем.
ПАТЕФОН
Димка с Васькой всё-таки залезли к соседу Сиротину. Принесли чемоданчик какой-то, патефон, кузнечные клещи, прялку, горн пионерский без мундштука.
Вася:
– Хватит или еще ходку сделаем?
Димка мне:
– Спрячь, пока мы еще раз сходим.
Дома никого нет, я открыл подпол и спустил туда патефон. Пока спускал, ударил его об ступеньки. Спрятал, насыпав на патефон картошку. Вылез из подпола, стал совать принесенные братьями вещи по разным углам. Вернулись братья с новой добычей.
На следующий день с утра отец ушел шабашить, кому-то перекладывал печку. Пришел с работы грязный и трезвый:
– Вовка, иди сюда, тебе задание. Сходи к тете Ульяне (его сестра) и узнай, топили они баню или нет, да побыстрей.
Вслед за ним во двор зашел обворованный сосед и обратился к отцу:
– Сандра, мне надо с тобой поговорить.
Я понял, что сосед пришел неспроста.
– Василий, сейчас уберу инструмент и поговорим, – согласился отец.
Я побежал по улице подальше от дома, понимая, что разговором дело не кончится.
Шагом пошел, только когда дом скрылся из виду.
Иду и думаю: как лучше – с братьями или одному перед отцом держать ответ? А что ответ придется держать – никаких сомнений.
Вдруг окликнул соседский тезка, он приехал на лето из города:
– Ты куда такой хмурной?
– К тете Ульяне отец послал.
– Я с тобой, – что-то ему от меня надо.
– Ты знаешь, мы вчера ходили в кино на «Великолепную семерку». Интересно, со стрельбой, но мне больше понравилось, как один там нож метал, быстро и без промаха.
– Ты что, хочешь мне кино рассказать? Я его смотрел.
– Вовка, вот они, чапаевские, которые у меня в Дубовке десять копеек отобрали.
Вижу, как два пацана едут на взрослых велосипедах «под рамку», а еще один постарше на раме виляет, чтобы достать педали. Завидев нас, начинают набирать разгон. Перекрываем
дорогу, они начинают вилять, чтобы нас объехать, знают, что их сейчас будут бить. Если съезжать с дороги на скорости, попадешь в песок, руль удержать невозможно, занесет. Первым несется, который едет на раме. У меня опыт есть останавливать, у братьев своих научился. Когда твоя очередь на велосипеде кататься, а они не дают, и не такому научишься. Показываю велосипедисту, что я будто бы боюсь
его скорости, и отхожу с его пути. Велосипедист видит, что ему уступают, мчится, вцепившись в руль. В этот момент выскакиваю на него, бью сильно по руке, после чего он падает и велосипедом перекрывает дорогу. Подрамникам приходится съезжать с дороги, руль удержать не могут, юзят и тоже падают. Старшему перекрываю дорогу к велосипеду.
– Бить вас сейчас будем.
– Мы думали, что он дубовский, приехал в гости, вот мы его и зажали и деньги отобрали.
– Трое на одного?
– Если бы мы знали, что он с «мордвы», разве бы тронули? Мы его и не били.
– Вовка, что с ними будем делать?
– Сначала пусть вернут десять копеек.
– А мы их уже потратили на «подушечку» (конфеты) и съели.
– Тогда будем бить. Правда на нашей стороне, – я слышал такое выражение от старших.
– Вы чё, пацаны? Мы сейчас сгоняем к себе и вернем.
Я говорю старшему:
– Тебя, кажется, Коля зовут? Вот ты езжай и привези пятнадцать копеек, с каждого по пятаку, чтобы неповадно было грабить. А эти останутся здесь, пока не привезешь. А то вам, чапаевским, дорога на Дубовку будет закрыта.
– Базара нет, я мигом, – уезжает.
– Вовка, я пошел, мне некогда, а ты здесь побудь. У толстого цепь слетела, далеко не уедут.
Тетя Ульяна встретила меня во дворе:
– В гости пришел? Проходи в дом.
– Отец с работы вернулся грязный, послал меня к вам узнать, баню топили или нет.
– Вчера топили, поди, не остыла. Пусть приходит.
– Тогда я пошел, скажу ему, что баня теплая.
– А чё, и в дом не зайдешь? С сестрами, с братьями поздороваться не хочешь?
Соврал:
– Отец велел быстрей вернуться. А может, мы сейчас все вместе придем.
– Приходите.
Иду назад домой.
– Вовка, подь сюда.
В открытых воротах стоят дядя Федор и Иван Иванович. Подхожу. Спрашивают:
– Отец дома?
– Да, только с работы пришел.
– Ты ему скажи, что у нас почти четверть. Только мамке не проговорись.
– Хорошо, передам.
Иду мимо бабушкиного дома. Слышу из-за забора:
– А что, и мимо бабушки туда-сюда можно не здоро-
ваясь пройти?
Подхожу – обнимаю, целую. Бабушка ведет к себе домой. Когда к ней в дом заходишь, помолиться надо. Крещусь на иконы.
– Яички с молоком будешь? И хлеб только сегодня сготовила.
– Бабушка, только я молоко пить не буду, оно у тебя козье.
– Да ты что! Я козье на творог пустила, а это мне Матря Потей принесла – коровье.
Наминаю угощение за обе щеки.
– А молоко, бабуля, у тебя всё-таки похоже на козье.
– Кушай, не отвлекайся. Дома как?
– Нормально.
Наверное, тетяй уже всех выдрал, ждет меня.
– Может, у меня ночевать останешься?
С каким бы превеликим удовольствием остался!
– Не, бабушка, надо отцу всё передать.
– А что передать?
Рассказываю, зачем меня отец послал.
– Ну с богом, иди. Пусть мамка завтра ко мне зайдет.
Иду дальше, велосипедистов нет, остался один тезка.
– Вовка, я тебя жду, пятнадцать вернули. Мы с тобой в кино сходим, ты два раза, а я раз. Если бы не ты, пропали мои десять копеек.
– Ты сам слабаком не будь, держи марку мордвина. Видишь, нас с детства уважают.
– Я приеду домой в город, сам задерусь за слабого.
Дома подхожу к папе, маму не видно:
– Тетя сказала, что баня вчерашняя, а дядя Федор и Иван Иванович на четверть тебя приглашают.
– Свободен. И тебя бы выпороть надо, ну да ладно.
Подхожу к братьям. Вижу, все отпороты. Виктор шепчет:
– Вовка, а тебе повезло...
Гриша:
– В следующий раз и ему не повезет. Воровали Димка с Васькой, а досталось, кроме Вовки, всем.
Виктор:
– Я хотел у тетяя попроситься, чтоб с Вовкой пойти, да думаю, останусь с братьями. А тебе повезло.
На следующий день мы все на речке, рыбачим.
– Пошли домой, а то отец должен прийти на обед.
И вдруг меня осенило: я вспомнил про патефон. Прятал его я один, и никто, кроме меня, не знает, где он. Нужно
немедленно проверить, на месте ли он. Оторвавшись от
братьев, я бегом помчался домой. Дома – тишина, никого нет. На кухне убрал половик из-под стола, приподнял лаз в погреб, сам спустился туда и прикрыл подпол – если по-
смотреть с кухни, как будто бы в погребе никого нет.
Когда глаза привыкли к темноте, увидел полоску света от вентиляционного окошечка. Осторожно, на ощупь, стал искать патефон. Есть! Рукавом стер пыль, пришлось повозиться, чтобы его открыть. У родственников был похожий патефон, и я видел, как он заводится и играет. Потрогал пластинку, она была немного отколота, затем проверил иголку. Взял рукоятку, начал заводить, пластинка постепенно набирала скорость. Радости не было предела, я ничего не замечал, поглощенный патефоном. То ли от волнения, то ли от радости, иголку я поставил на самый конец пластинки, послышалось довольно сильное шипение.
Вдруг кто-то как даст сапогом об пол! Раздался грозный голос отца:
– Кто там в подпале? Вылазь.
Иголку убрал с пластинки, сижу ни жив ни мертв, страх напал. Что делать? Ведь сам себя загнал в западню, из которой никуда не денешься!
– Я долго буду ждать?
Зачем мне этот патефон, да пропади он пропадом! Я его уже ненавидел. Почему отец так рано пришел на обед, неужели он не мог с кем-то поговорить, покурить? Принесла его нелегкая! Спрятаться бы, а куда тут спрячешься?
– Я не гордый, могу помочь открыть.
Тут же открывается лаз и в подвал проникает много света.
– Вылазь.
Потихонечку залез на ящик, весь собран, как пружина. Вижу, как в лаз спускается нога отца, потом вторая, всё ниже и ниже. В подвале стало темней. Наконец его голова оказывает-
ся внутри, он со свету меня еще не видит, а я у него за спиной.
Вот он, мой шанс! Между полом и наклоненной головой небольшая щель. Со всей силы я отталкиваюсь ногами вверх, а руками толкаюсь в плечи отца, и по спине, как пружина, выскакиваю на кухонный пол, и на карачках по-собачьи – к спасительной двери. В душе неописуемая радость – свобода! Но радость была преждевременной: левая нога оказалась в руках отца. Почему я не поджал ее под себя?
Час расплаты настал. За проступки отец стращал: «Выпорю как сидорову козу». Я пока не понимал, что это значит. Обычно это касалось старших братьев, но уж точно не меня.
Голова между ног отца, штаны спущены, рубашка задрана. После первого удара я громко взревел и орал на протяжении всей порки. Так сильно он меня еще не бил. Он, наверное, забыл, что маленького ребенка бьет? Видно, забыл. Я крутил задницей из стороны в сторону, но ремень всегда ее находил. Удары сыпались, отец приговаривал:
– Решил с отцом в прятки поиграть? Ну давай поиг-
раем. Отца слушать надо. Сказал вылезти, значит, вылезь. Не послушал – получай, и братьям скажи, что отца слушать надо.
От побоев я сорвал голос. В голове кавардак, упал на коленки, голова отпущена. Удары прекратились, хнычу на четвереньках, одежду не поправляю. Вот она какая, сидорова коза! Это, оказывается, когда задница со спиной огнем горят.
Папа:
– Гриша?
Скрипнула входная дверь.
– Папа, я здесь.
Гриша смотрит на меня избитого, ничего не понимая: что я мог такого за пять минут до их прихода натворить, что отец так сильно меня выпорол?
Гриша:
– Папа, это не я, я в...
Отец, перебивая:
– Потом якать будешь, залезь в подвал, вытащи патефон (видно, успел увидеть или понял по звуку) и отнеси Сиротину. Ты мне сказал, что всё отдали. Как это понимать?
Гриша сообразил, что если неправильно ответит, будет таким, как я.
– Папа, я в этом не участвовал, меня с ними не было. Я у братьев спросил: всё отдали? Всё отдали. А про патефон, может, они забыли.
Отец:
– Вот я одному напомнил, а если бы и ты участвовал в воровстве, шкуру бы с тебя спустил.
Гриша лезет в подвал, вытаскивает патефон и побыстрей убегает с ним из дома.
Отец мне бросает на ходу:
– Надолго эту музыку запомнишь.
В сенях он что-то сказал братьям, но слышно было плохо.
Братья зашли в дом, окружили меня, цокая и охая, оглядывая мою спину.
Вася:
– Досталось тебе, брат. Он Гришку, когда тот весной со льдины упал и мокрый пришел домой в ледоход, и то не так побил.
Дима:
– А ты, Вася, хотел посмотреть, куда это Вовка чесанул. Если бы мы тебя не остановили, ты б сейчас как Вовка чесаный был.
Своим умишком я смекнул, что они подумали, будто я пострадал из-за них.
Медленно, как раненый боец, поднимаюсь, заправляю шаровары и вскрикиваю от боли. Прибегает вспотевший Гриша.
– Я потихонечку постучал, Сиротин не открывает. Патефон в сени положил.
В этот момент Вася обращается ко мне:
– Братан, я дарю тебе то, что ты у меня давно просишь.
Уходит в другую комнату и выносит школьный ремень с бляшкой. Мое желание сбылось.
Гриша:
– Вовка, а ты какие конфеты любишь? У меня деньги есть, которые мне тетяй давал, я не всё потратил.
Голова моя заработала. Что выбрать? Много подушечек или...
– Хочу шоколадных, подороже.
– Димка, иди в магазин.
Димка:
– А ты что раскомандовался? Я тоже ему хочу подарить...
Уходит и возвращается с воздушным змеем.
– На, Вовка, а запустить мы тебе все поможем.
Гришка:
– Дима, тогда я пойду в магазин, а ты к мамкиному приходу почисть картошку, огонь разожги и воду вскипяти.
– Нет, лучше я в магазин, давай деньги.
Гриша:
– Попробуй только сожрать по пути.
Васька:
– А мы знаем, чем у него изо рта воняет. Мы щавель ели.
Гена:
– А я с тобой буду спать.
Гриша:
– Нет, он со мной будет спать.
От боли прикосновения рубашки и шаровар к телу я выгнул спину и взвыл.
Гриша:
– Вовка, сними штаны и рубашку и ложись на живот на родительскую кровать. Когда они придут, мы тебя разбудим.
Лежать на родительской кровати решаюсь с трудом, но если что – братья разбудят. Снять рубашку больно. Хнычу. Гриша помогает. Ложусь.
– Вася, змея положи рядом.
– Лежи, я всё сохраню, не волнуйся.
Гриша отправился картошку чистить, Васька вышел в сени. Гена возле меня:
– Вовка, сильно больно?
Не успел ответить, Гриша пригрозил:
– Отойди от него! Неужели не понимаешь, как ему больно, или испробовать хочешь?
– Нет, нет, не хочу.
В доме тишина. Думаю: хорошо, что я один прибежал домой смотреть патефон, мог всех подставить, а так сам пострадал и всё это уже позади.
Просыпаюсь от прикосновения к спине чего-то холодного, хнычу. Мама просит ласково:
– Потерпи, сынок, сейчас легче будет, – и сама причитает
и что-то говорит на мордовском.
Мажет задницу и спину гусиным жиром и медом. Просыпаюсь окончательно, оглядываюсь – змей, ремень, конфеты, всё рядом.
– Лежи, сынок, не вставай. Постарайся заснуть, во сне быстрее заживет.
Засыпаю. Хорошо хоть мамка не ругает, а жалеет.
Просыпаюсь от разговора матери с отцом.
– Ты за что ребенка так излупцевал, как будто он не твой?
– Ну что ты ерунду говоришь, Марья? Ну пойми ты, когда он выскакивал из подвала, я легко мог ему спинку сломать, а он, чертяка, цел и невредим.
– И это ты считаешь – цел, когда на спине живого места нет? Да как язык у тебя поворачивается так говорить?
– Тебе лучше было бы, если бы в нашей семье двое калек стало? Мы и так еле-еле концы с концами сводим.
– Всё, Сандра, разговор окончен, загаси лампу.
Я с кровати:
– Правильно, мама, я с ним тоже разговаривать не буду, а то руки распустил...
– Марья, видишь, как с отцом разговаривают!
Зря встрял, могу еще получить.
– Спи, Вова, до утра далеко, тебе надо сил набираться.
– А папка где будет спать?
– За него не беспокойся, он у себя дома найдет где спать.
– Мария, да ты что?
– Да ничего. В следующий раз головой подумаешь. Как ребенок спать на полатях будет? А если его кто заденет спросонок? Мы все тогда проснемся. Хватит разговаривать, мне рано вставать.
С мамкой хорошо – по головке гладит, читает какие-то молитвы, под которые я сладко засыпаю.
ЧАСЫ
Ручные часы во времена моего детства считались большим дефицитом. Грабители, если нападали на жертву, отбирали часы в первую очередь.
В деревне в любом доме на стене висели часы-ходики – у кого кукушки выскакивают, у кого – коты глазами водят. А вот ручными часами мог похвастаться не каждый. Поэтому ручными часами особенно дорожили и их берегли.
У нашего отца часы имелись. Он их называл – хлебные. В деревне магазина не было и приходилось идти в соседнее село километра за два. Поэтому он ориентировался по своим
часам, когда с хлебопекарни привезут хлеб в магазин и начнут торговать.
Братья и я очень хотели носить отцовские часы. Отец не отказывал никому, но ставил такие задачи, что в последний момент всё срывалось и часы оставались на руке отца. Мои старшие братья смирились и поняли, что он нас дурачит. Даже Гриша, когда летом в колхозе заработал очень много трудодней, в последний момент остался без часов.
Где-то в октябре вся семья была в сборе, дома с русской печкой тепло, младшие еще не школьники, Гена катает машинку по полу, Виктор из кубиков выкладывает пирамиду.
Папа проверяет мое домашнее задание:
– Молодец, будешь хорошо учиться – умным станешь, как Гагарин (даже в деревне очень долго и восторженно обсуждали полет Гагарина в космос), а с этих старших ослов, Гришки и Митьки, пример не бери. Но, сынок, пишешь ты как курица лапой.
Вася:
– Конечно, чё не учиться в первом классе? Я бы сейчас был отличником.
Гриша, ученик шестого класса, встрял:
– А я, наверное, в четвертом классе (подумал, оценил свои способности) был бы хорошистом.
Димка сопит, молчит, учеба ему давалось всех тяжелей.
Отец – Васе:
– А почему ты сам в свое время в первом классе не учился на отлично? А теперь говорить хорошо, ты возьми да и стань отличником в четвертом классе, а то я бы кабы.
– Папа, я буду отличником! – подает голос Витя, он еще в школу не ходит.
– Поживем – увидим.
Во время разговора отца с братьями я внимательно слежу за его левой рукой, на которой висят хлебные часы.
Отбросив тетрадь на стол, я залез к отцу на колени и говорю:
– Папа, если я молодец, тогда ты мне подаришь свои часы?
Взяв его левую руку, поднял к груди и стал их рассмат-
ривать.
Отец задумался и пообещал:
– Получишь пятерку – отдам.
– А не обманешь?
– При всех говорю: получишь пятерку – забирай.
– А где я должен получить пятерку? В дневнике нам еще не ставят, только в тетради.
– Главное, получи и покажи хоть в тетрадке.
Учился я по бартеру. Мое школьное домашнее задание Гриша, Дима и Вася махом делали за меня, а я за них после
школы выполнял домашнюю работу – корове и овцам сено дать, воды и дров домой натаскать, прибраться и т.д. А
после, вечером, они по очереди вдалбливали в мою голову школьное задание. Родители это видели и радовались, что старшие братья помогают учиться первокласснику.
Пока однажды отец, войдя в дом и глядя на старших братьев, не спросил:
– Кто скотину кормил?
Я признался:
– Папа, кормил я, сено тяжело из стога тянуть.
Папа:
– Почему ты? А эти старшие ослы что дома делают?
Гриша:
– Тетяй, это только сегодня.
– Не ври, я давно не только кормлю скотину, но и воду таскаю в дом.
– Гриша, смотри на меня. Вова правду говорит?
– Да.
– Ну, едрена мать, доигрались. Сейчас я с вас шкуру буду спускать, напомню, у кого какие обязанности по дому.
Выходит мама из-за занавески с младшим братиком Женей на руках:
– Сандра, потише, ребенка разбудишь.
– Тихо! – командует он нам. – А ты, Марья, разве не видишь, что старшие младших эксплуатируют?
Внезапно раздался стук в дверь, заходит сосед дядя Вася.
– Сандра, можно тебя на минутку?
– Василий, скажи, как твои дети учатся и помогают ли по хозяйству?
– Вроде, мы с женой не жалуемся. А что?
– А мне есть на что жаловаться, сейчас ремень достану, сам всё узнаешь.
Мама:
– Сандра, тебя сосед ждет. Вася, забирай его и идите, он мне сейчас не нужен. Можете покурить, поговорить не спеша.
Отец с соседом уходят, порка нас в этот день миновала.
Деревенские ребята никогда не рассказывали родителям про школьные дела (не было принято). А за ябедничество можно было получить по сопатке, хоть мальчику, хоть девочке. Классного собрания еще не проводили. Поэтому родители представления не имели, как я на самом деле учусь. А учился я на «три», редко «четыре», а «пятерки» с начала учебы еще не получал.
В школу я пошел с Вовкой Ляховым, моим тезкой.
За два дня до начала занятий мы поговорили.
– Почему тебя записали в школу, а меня нет? Мы с тобой одного года, – горевал Вовка Ляхов.
– А давай вместе в школу пойдем? Может, тебя про-
пустили нечаянно. В школе попросим, что им, жалко, если ты будешь учиться?
– Да, но родители сестренок в школу собирают, обновки купили, а про меня – молчок. А у меня от сестренок и портфель, и книги, и тетради.
– Вовка, ты дома ничего не говори. Портфель, одежду приготовь, а как сестренки в школу пойдут, одевайся в
чистое и с портфелем ко мне. Мы их всё равно догоним.
Линейка. Мы, школьники, в парадной одежде. Первый звонок. Взрослые толкают речи и поздравляют с началом учебного года. С тезкой делимся впечатлениями. Нам всё интересно.
Наконец директор разрешает разойтись по классам. Каждая деревня кучкуется своей группой, наши захватили
места возле окон. Парта нам с Вовкой понравилась, мы рассматриваем рисунки и вырезки, сделанные ножом – произведения старших учеников. Вошедшую в класс учительницу мы не замечаем и обсуждаем узоры на других партах.
Учительница объясняет:
– Дети, внимание! Меня зовут Валентина Ивановна. Когда вхожу в класс, вы должны встать из-за парт, то есть вы тем самым приветствуете меня, и когда я выхожу из класса, вы должны тоже встать. Сейчас мы с вами проверим, как вы меня поняли. Я выйду из класса и войду снова.
Выходит из класса, мы нехотя встаем. Заходит, мы опять дружно встаем из-за парт.
– Молодцы, вы всё правильно сделали, садитесь. Я
смотрю, тут мальчик одет не по форме, – и показывает на Вовку. – Мальчик, как твоя фамилия и имя?
– Ляховы мы. Вовка.
Учительница смотрит в свою тетрадь:
– А у меня такой фамилии нет, ты не в моем классе.
Девчата и мальчишки с нашей деревни все заголосили:
– А пусть он с нами учится! Он хороший! Его забыли записать.
Вовка и сам обратился к учительнице:
– Тетя, я тебе полмешка орехов принесу.
Валентина Ивановна отвечает удивленно:
– Не тетя я. Все запомните, как ко мне надо обращаться – Валентина Ивановна. Спасибо за орехи, но лучше скажи, когда ты родился.
– На Знамение, а он, – кивает на меня, – на Благове-
щенье. Мы с одного года – 1954-го.
– Всё, я поняла. Твой сосед родился седьмого апреля, а ты – десятого декабря. Значит, тебе в школу на следующий год. К сожалению, ты не можешь учиться в этом классе.
Я не выдержал и выпалил:
– Знаете, какой он умный! У него две сестры хорошо учатся, он даже знает на немецком языке стих. Может такое, что никто не сможет, даже я не могу. Я с пальцами могу, а он просто так, без пальцев.
Учительница удивилась:
– И что такое он может без пальцев, что другие не могут?
Тезка набрал в грудь воздуха и свистнул что есть мочи. Даже учительница, не говоря про девчат-первоклашек, закрыла уши ладонями. В этот момент в класс зашел директор школы.
– Дети, встали, – командует учительница.
– Валентина Ивановна, что у вас происходит, и откуда здесь объявился соловей-разбойник?
– Николай Иванович, у меня в классе лишний ученик, он и свистел...
– Фамилия?
– Вовка Ляхов.
Директор поразмыслил немного:
– Знаю эту семью. Отец – Василий. Аня в четвертом и Таня в седьмом – твои сестры?
– Да, мои.
– Всё ясно. Валентина Ивановна, вы у нас в школе первый год, и хоть у вас уже есть двухлетний стаж в другом районе, примите совет – с мордвой не расслабляйтесь. Да они сами вам не дадут расслабиться. Не показывайте им слабину, сразу почуют. Зато после них вы сможете работать в любой школе. Кто из мордовского села, встаньте.
Мы встали.
– Девять человек. Да, многовато. Вот вам и педагогическое испытание, но, надеюсь, справитесь, – напутствовал директор, а потом повернулся к моему тезке: – А ты дома свистишь?
– Ты что, дядя, глупый? Отец уши сразу за это выкрутит.
Валентина Ивановна поправила:
– Надо обращаться по имени и отчеству к старшим.
Директор улыбнулся учительнице и тихонько сказал:
– Хорошо, если к концу года вас будут называть по имени и отчеству, – и добавил громко Вовке: – А почему в классе свистнул?
– А в школе можно, мне сестры говорили. Можно мяч бросать через сетку, и бегать, и в футбол играть.
– Тебе в доме свистеть нельзя, а в школе можно? Школа – это тоже дом. И как мы тебя здесь оставим учиться, если ты не знаешь, как себя вести? Придется тебе прийти на следующий год. Пусть тебя сестры научат, как себя вести в школе. А вам, Валентина Ивановна, рекомендую мордву рассадить по разным партам и собрание без меня не проводить, родители там тоже не подарок.
Вова, чуть не плача, обратился к Валентине Ивановне:
– Тетя учительница, может, ты за меня заступишься? Что я, зря к школе готовился? Учебники, тетради в портфель складывал, учил стихи на немецком? А меня под зад из школы.
Валентина Ивановна растерялась:
– Вова, ты молодец, конечно, что к школе готовился...
А директор спросил удивленно:
– Я не понял, что ты можешь знать на немецком, если у вас в деревне говорят на мордовском и с горем пополам на русском?
Вова покачал головой:
– Зря ты, дядя, так. Я много знаю по-немецки: хенде хох, аусвайс, шнель, ахтунг. И считать на немецком умею.
Директор посмотрел на учительницу:
– С учениками этой деревни надо ухо держать востро. Чувствую подвох, но и сам ведусь на эти мордовские провокации. Знаете, сколько раз я из-за них попадал в неловкое положение? Ну расскажи стих, который ты выучил к школе, а мы послушаем.
Вовка прочитал с выражением:
Гром гремит, труба трясется,
Битте с портфелем несется,
Гутен морген гутен таг,
Не пролезет в дверь никак.
Когда директор обратился к Валентине Ивановне, у его глаз появились озорные лучики морщинок:
– Вы поняли, что это про Альберта Михайловича?
– Догадалась.
Директор повернулся к нам:
– Дети, вы пришли в школу, чтобы научиться правильно писать, считать, учить стихи, изучать иностранные языки и многие другие предметы, которые вам пригодятся в жизни. А мальчик Володя прочитал неправильные стихи, вы подрастете и сами это поймете.
Николай Иванович снова обратился к учительнице:
– Ребенок в школе несколько минут, а нас с вами, согласитесь, развел. Вот вам с каким человеческим материалом придется работать. Продолжайте занятие, а свистуна я у вас забираю.
Неделя подходит к концу, а у меня ни пятерки, ни часов, хоть я из кожи вон лез, чтобы получить высшую оценку. Учил, зубрил, братьев подключил – всё напрасно. Самое большое достижение – четверки. Было обидно до слез, когда ты знаешь ответ, а учительница спрашивает другого ученика. А раз даже чуть не выгнала с урока. Вызвали к доске девочку, а я как раз всё выучил и это был мой шанс заполучить с пятеркой часы. На перемене сидел за партой, меня грызла обида. Повернув голову в сторону соседнего ряда, увидел тетрадь отличницы. Чтобы сообразить, мне хватило мгновения и руки сами потянулись за тетрадкой, которая махом оказалась в моей парте под портфелем. Потом я вышел из класса и присоединился к одноклассникам. Прозвенел звонок на урок. Начался урок чистописания, здесь, кроме двойки или тройки, мне ничего не светило.
Не спеша, чтобы никто не видел, я переложил тетрадь в портфель. Подождал, пока учительница отойдет подальше от двери, и ринулся на выход.
Валентина Ивановна удивилась:
– Храмов, ты куда? Я тебя не опускала.
– Надоело учиться, – крикнул я на ходу.
Только оказался за дверью – директор школы как будто меня ждет:
– Рановато тебе надоело учиться.
Выходит учительница. Я начинаю жаловаться:
– А зачем мне учиться, если она не спрашивает, когда я поднимаю руку, а не поднимаю – спрашивает? А мне позарез пятерка нужна.
– Николай Иванович, у него немало четверок, – возмущается Валентина Ивановна.
– Мне ваши оценки до фонаря, мне пятерка нужна.
Директор интересуется:
– А зачем тебе так позарез пятерка нужна?
– Мне отец обещал за пятерку часы ручные.
Николай Иванович протянул разочарованно:
– Сопляк, из-за пятерки расстроился. Я на войне тоже был, имею награды, а твой отец вообще в плену побывал, голодный, холодный, в любую минуту мог быть убитым. Разве он не хотел из плена сбежать? Я с твоим отцом вчера разговаривал, он в школе бесплатно проведет ревизию всех печей и поправит неисправные. А ты, сын такого отца, просишь пятерку для себя лично, эгоист. С твоим отцом я сам поговорю.
– Дядя Коля, всё из-за учительницы! Вы не говорите с ним, выпорет, да и братьям достанется.
– Хорошо. Будь мужиком как твой отец, иди в класс. А вас, Валентина Ивановна, прошу после уроков ко мне, сами догадываетесь, что нам с вами есть о чем поговорить.
После школы вернулся домой. Дома никого, кроме мамки, которая занималась младшим братиком, не оказалось. Мама говорит:
– Вова, я сейчас закончу и покормлю тебя.
– Мама, я не хочу, подожду братьев из школы. А папа где?
– Его позвали к Макаровым свинью резать, придет не скоро.
Из портфеля вытащил две тетради, убрал с них обложки. Жалко было портить тетрадь девчонки, она ведь ни в чем не виновата, не воображала и не ябеда, но ради часов – придется. Отец, скорее всего, вернется выпивши. Может, и не заметит подмены.
Комбинация получилась такая: раскрыл тетради, отогнул ножом усики, вытащил листки, собрал как мне надо и вложил в обложку. Из двух тетрадей получилось одна. Смот-
рю на обложку – моя фамилия, листаю тетрадь – вначале идут мои каракули, а потом ровный почерк и пятерки.
Снял форму школьную, повесил, одел уличную одежду, проверил карманы – всё на месте.
– Мама, я к Макаровым.
Побежал, не слушая ответ: у Макаровых, может, перепадет мочевой пузырь, которым мы, местная детвора, после
натирки в золе и предварительного надувания, играем в футбол.
Бегу и встречаю на пути Вовку Ляхова. Он мне:
– Подожди, куда спешишь? Поговорить надо.
– Может, в другой раз?
– Конечно, ты теперь взрослый, можешь меня и послать.
– Да ты чего? Мы же с тобой с одного года!
– Ты – школьник, а я как твой брат Виктор. Я всё думаю, какого черта я свистнул? Наверное, мы бы тетку уговорили и я учился с тобой. А так сестры за школу меня отдубасили. Говорят, что я их на всю школу опозорил.
– А давай их, Вовка, по одной отлупим.
– С Анькой мы справимся, а Танька двоим может поддать, у нее рука знаешь какая тяжелая! Да я им отомстил, ревели, как коровы. Сейчас у меня с ними мир.
Я не лез с расспросами, как он им отомстил. Вместо этого предложил:
– А может, мне надо плохо учиться и меня оставят на второй год? И мы будем в одном классе.
– Нет, я случайно видел, как твой отец выпорол Димку за второй год. Тут можно по-другому. Сестры учат меня за первый класс, только ты никому не говори, это секрет, понял? Танька считает, что, если хорошо учиться, могут перевести в класс повыше. А я знаешь как хочу учиться с тобой, Вов-
ка! Только я, когда начинаю учиться, сразу спать хочу, а сестры
не дают, да и подзатыльники обе отвешивают. Учиться дома знаешь как тяжело! Мне надо в школу.
– Ты, наверное, самым умным будешь, когда в школу пойдешь.
– Я тоже так думаю.
– Ну давай, я дальше дерну.
Опоздал, у пузыря уже есть хозяин. Теперь отец уточняет:
– Ты чего пришел?
– Мамка спрашивает, когда ты вернешься, – соврал я.
– Я же ей сказал, когда приду. Да ладно, ты погуляй тут, потом вместе пойдем.
Отец вернулся в дом с мужиками. Я остался на улице с ребятами играть в ножички. Игра очень интересная, мы
сыграли несколько раз, пока не стемнело. В октябре рано темнеет. Наконец за спиной раздался голос отца:
– Пошли домой.
По голосу чувствую – выпивший. Забрал ножик, взял его за руку, мы потопали домой.
– Папа, а ты помнишь, как говорил, что отдашь часы, если я получу пятерку?
Отец шел, прихрамывая на раненую ногу, и думал о своем.
Я дернул его за руку:
– Пап, а пап, ты чё, не слышишь, что я тебе говорю?
– Ну, слушаю, – мне показалось, ему не хочется разговаривать со мной.
– Ты, папа, говорил при всех: если я получу пятерку, то отдашь свои часы мне.
– Да, говорил, но надо проверить.
Я его потащил за руку домой. Ну вот и дома. Разделись.
Света нет, горит керосиновая лампа. «Вот везет!» – подумал я.
Отец спрашивает:
– Все дома?
Гриша:
– Димки нет, он на огороде с пацанами, должен сейчас уже вернуться.
– Позови.
Гришка ушел.
– Накормлены?
– Кроме Вовки, все поели, Сандра.
– Ну да ладно.
– Пап, ну садись, че ты ходишь?
– Сандра, я пойду корову подою, а вы тут за ребенком посмотрите.
Загремев ведром, ушла. Отец подошел к младшему трехмесячному сыну. На руки брать не стал. В дом, еще не отдышавшись, зашли Димка с Гришкой.
Присев на табурет, отец спросил:
– Вова, что ты хотел мне рассказать и про кого?
Каждый из братьев подумал, что про него. В тишине стало слышно, как громко тикают ходики.
– Пап, я не рассказать, а показать хотел. Ты же говорил при всех, если я получу пятерку, ты отдашь часы мне.
Братья расслабились. Им стало интересно, что я придумал.
– Ну давай, показывай, хвались. Чтобы часы отдать, надо убедиться, что ты получил пятерку.
Вот она, звездная минута. Не спеша открываю портфель, беру тетрадь и иду к отцу. Встал у него между ног, подаю тетрадь. Он взял, посмотрел обложку, стал читать вслух.
– Ученика такого-то, первого класса. Ну, вижу, тетрадь твоя. Перевернем страницу. Смотрим. Оценок нет, написано неряшливо. Переворачиваем дальше. Смотрим – «два». Так я, по-моему, видел уже эту двойку.
Братья с неподдельным интересом окружили нас с отцом.
– Пойдем дальше, – переворачивает страницу, – ну, эту тройку с минусом я уже тоже видел. И за что я тебе должен давать свои хлебные часы? Пойдем дальше.
Переворачивает страницу, а там оценки нет, но написано аккуратно.
– Ай да молодец, сынок! Вот, оказывается, можешь, когда постараешься.
– Пап, а можно я часы сниму?
– Можно.
Снимаю и примеряю к своей руке часы. Огромные. Я ремешок затянул, но дырок нет, хвост торчит. Братья стоят и ничего не понимают, окружили плотно нас с отцом.
Переворачивает следующую страницу, там красуется пятерка.
– Горд, ну слов нет. Надо мамку подождать, пусть порадуется за сына.
– Пап, а мне ремешок большой больно.
Я как стоял возле отца, так и остался, и не понял, почему Димка забрал не хотевшего уходить Виктора, а Гриша – Гену, а Вася полез на печку сам.
– Это дело поправимое. Я же хомуты шью лошадям, а уж ремешок справим. Кстати, ну-ка принеси мне ремень
поясной, кожаный. Может, мы из него тебе прям сейчас начнем мастерить? Иди положи тетрадь в портфель. А часы я подержу.
Не чувствуя подвоха, отдал часы отцу, хоть и не хотелось с ними расставаться. Тетрадь я положил на стол, взял ремень и отдал отцу.
– Жаль, пап, света мало.
– Да мы тебя и без света воспитаем.
Я начинаю понимать, что дело повернулось не в ту сторону, но голова моя уже между ног отца. Удар ремнем. Я вскрикиваю от неожиданности.
– Молчать! Только разбуди мне ребенка, выдеру как козу.
Удары сыпались, а отец приговаривал:
– Срамота – отца обманывать! Часы захотел – их заработать надо! С малолетства врать учишься, тетради воруешь у своих друзей. Мой сын – ворюга!
– Папа, я больше так делать не буду. Прости.
– Я тоже так думаю, что после порки ты так делать не будешь. Думать начнешь, что творишь.
Последний удар – и моя голова выпущена на свободу. Я ныл, скулил, но брата младшего в люльке не разбудил, а то и за это в довесок получил бы.
Было больно после порки, но не сравнить с позором, за которым наблюдали братья. Стыдоба. Я поплелся в дальний угол от всех зализывать раны.
– Если кто удумает нечто подобное вытворить, шкуру спущу, так и знайте, – пригрозил он. – Пойду во двор, а ты, Гриша, посмотри за мальцом.
– Хорошо, пап.
Отец вышел, несильно хлопнув дверью, чтобы не разбудить ребенка.
Вася:
– Вот дурак! Ну дурак! Как часики идут, ремешок не маловат?
Дима подошел ко мне и ударил костяшками пальцев по голове:
– Старших надо слушаться, советоваться. Мы с Гришей такое примерно проходили.
Гриша обзывает:
– Ты, корова, а если он из-за тебя проверил бы наши с Димкой дневники, что бы сейчас здесь было? Мы с Димкой у тети Вали сложили дрова в поленницу, заработали двадцать копеек. Завтра идем в кино. Вместо тебя Витька пойдет, а ты останешься с Геной и Женей, будешь с ними нянчиться. Понял?
Я шмыгнул носом в знак согласия. А попробуй не шмыгни, могут и отлупить изгоя в семье.
Эх, зачем я это всё сделал? Зачем мне эти часы, большие на руке, в которых тяжело и неудобно? Теперь с братья-
ми в ссоре, а в кино-то как хочется!
Вернулись родители. После того как мамка процедила молоко, мне тоже перед сном налили стакан.
Гриша приговорил:
– Пусть с края спит.
А во вторник я получил первую пятерку в дневник, радость она мне доставила, но хвастаться ей дома не стал. Дневник на стол положил, пусть смотрят, если надо. Теперь я понял, что тоже могу получать вместо двоек и троек пятерки.
Четверть я закончил троечником.
КАНИКУЛЫ
Начались первые в моей жизни каникулы. Не надо ходить в школу, которую я не любил. Но зато приходится помогать братьям по хозяйству, а в хозяйстве у нас были куры, гуси, овцы, свиньи и кормилица – корова с теленком. За ними надо убирать и кормить их.
На улице около десяти градусов, вода на реке замерзла, лед был чистым.
Консервной банкой, самодельными клюшками деревенские пацаны играли в хоккей на довольно больших и неглубоких лужах, промерзших до дна. Раздался клич:
– Пацаны, пошли на речку, там делают подушку.
Подушка – это когда ватага ребят бегает от берега до берега по льду, и лед под весом начинает дышать. Ты бежишь, а лед в середине поднимается, на него забегают и начинают давить, так что где-то лед должен дать трещину. Смелость в том, что когда из щелей пойдет вода, нужно последним пробежать до другого берега и обратно. Мои
братья и я бегали до последнего. Из разлома льда появилась вода. Возвращаясь с другого берега, поскальзываюсь на середине разлома, падаю, одежда быстро впитывает холодную влагу. Раздаются крики:
– Вытаскивайте Вовку!
Вытащили всего мокрого.
Гриша командует:
– Быстрей домой, пока отца нет.
Бежать заставляют быстро. Дома мама:
– Накупался? Скорей раздевайся и на печку. Всё отцу расскажу. Не понимаете вы нормального разговора.
Только начал согреваться на печке, сложенной моим отцом, как появляется хозяин дома.
– Сандра, купались на речке.
– Лето, что ли?
– Лето не лето, но одежонку хоть выжми.
– И какая сволота купаться вздумала?
– А не поверишь. Володька.
– Все ко мне. Штаны снять и ложиться, а я пошел за вожжами.
Мы снимаем штаны и по возрасту ложимся животом на кровать, а ноги на полу.
Входит отец без вожжей, но с прутиком. И начинает с Гриши.
– Сколько вам, здоровым ослам, говорил на речку маленьких не брать? – и прутиком хлесть.
Попробуй ойкни. Гришка получил.
– Когда до вас дойдет, что нечего младших за собой таскать?
Прутик хлесть. Димка получил.
– Я что, стенам всё это говорю?
Прутик хлесть. Вася получил. Моя очередь.
– Я сколько вам буду говорить, что со старшими ослами на речку ходить нельзя?
Прутик хлесть. Всё-таки виновник порки – я, наверное, и получил побольше.
Обратился к Гене и Виктору:
– Вы и меня позовите, когда купаться захотите. Кто вас позвал?
Виктор:
– Пап, да нас с Яблоньки позвали, а Вовка случайно поскользнулся. Всё равно после него никто не пробежал, забоялись.
Отец сел на край кровати возле Гениных ног.
– Пороть вас рука у меня болит. Как выпорю, нога сильней болеть начинает. Мамку пожалейте. Думаете, ей легко с такой оравой? Она и до войны больная была, да я ее очень любил. Когда она в положении, себя намного лучше чувствует. Вы о ней подумайте.
В этот день была последняя отцовская порка для нас с Васей, Виктором и Геной.
Внук Богдан спросил:
– Деда, а я всё хочу про тебя знать, мне интересно, что дальше было.
– Дальше была другая, детдомовская жизнь. Подрастешь, может, расскажу, если захочешь.
10 ноября 1961 года умерла наша мама. В конце ноября Вася, я и Витя попали в детский приемник, а оттуда в три разных детдома. Гену и Женю определили в дом малютки. Гришка и Димка остались с отцом. Начались мои скитания по детдомам – два в России, с 1965 года – два в Казахстане...
