Небольшой самолет ударился о бетон аэродрома и утренняя тьма, в которую мы садились, стала стремительно отступать перед розовеющим востоком.

– Остров Керкира с радостью встречает вас, – объявил диктор, – и приглашает к отдыху.

– Да, на Керкире есть где отдохнуть и в декабрьские предрождественские дни, – продолжал приглашение таксист, подвозя в город.

И первое, что бросилось в глаза, оранжевые огоньки померанцев, а скорее апельсинов и мандаринов, горящие на зеленых цитрусовых деревьях. Необычно: декабрь, мандарины на ветках, цветущая азалия, бирюза теплого, по нашим, например, прибалтий-
ским меркам, моря, и ковер зелени, наброшенный на горы, на выступающие из моря скалы и даже на стены высоких домов. Поражает это субтропическое уменье веток дикого и культивированного винограда взобраться по самым неудобным выступам и вертикальным стенкам наверх, отчаянный альпинист позавидует, зацепиться усиками за потолки, крыши, верхушки скал и свеситься оттуда обессиленно удовлетворенными ветками.

Надолго остановился перед картиной успешной зеленой атаки на одну из вершин в Кастель Ново, некогда неприступной и несокрушимой Новой Крепости Корфу (именно так называли Керкиру итальянцы). Зеленые листья покрыли твердым покровом камни сверху, а в постоянно расширяющиеся трещинки втянулись, втиснулись, вползли корешки, проводящие свою разрушительно-жизнетворящую работу. Ведь еще через сто лет эта стена полностью перестанет быть военным объектом, а предстанет перед взором будущего путешественника зеленой плодоносящей горой. Жаль, что на современное оружие мы не нашли еще столь же эффективного и полезного природного растворителя. Ну, поживем и увидим: возможно, природа и найдет этот предохранитель от человеческого безумия.

Часто красивый остров у побережья называют жемчужиной. Ионические острова – целое ожерелье таких драгоценных украшений у западного побережья Греции. Но, конечно, самый крупный и замечательный из них – древний остров Керкира. Древний миф гласит, что в Керкиру – дочь реки Азополь – влюбился сам Посейдон и увез ее на свой заповедный остров, который и был назван в честь этого земного увлечения бога морей Керкирой. Известно, что боги себе плохих мест не выбирают. От побережья Греции и Албании остров отделяет неширокий пролив, но он создает два разных мира. На побережье он более сдержан, а чуть в гору, ближе к вершинам Эпира, даже суров. Здесь же, на Керкире, когда белые шапки снега плотно лежали на горных вершинах противоположного берега, природа благоухала и цвела. Представляю, что здесь бывает весной.

Афины, по нашим понятиям, рядом, каких-то пятьсот километров, но взлетев оттуда в туманно моросящий день, мы оказались в царстве тепла, цветения и радости (остров был занят собой – готовился к празднику Рождества).

Гостиница, правда, охладила наш пыл, отопление тут не принято. Но тогда – вперед, на улицу, без пальто и шапки, без перчаток и шарфа. А там, в царстве зелени, между богатырскими пиниями (средиземноморскими соснами с длинной шелковистой иглой) кокетливо выстраивались пальмы, выстреливали пиками своих верхушек кипарисы и скромно серели оливковые деревья. Вообще-то говоря, именно последним надо было занимать тронное место в царстве деревьев Греции. Легенда гласит, что в споре Посейдона, ниспославшего грекам воду и моря, с Афиной, подарившей им оливковое дерево, верх взяла богиня Мудрости. Греки отдали ей пальму первенства за этот животворный подарок. Оливки для Греции и Керкиры значат много. Еще больше они значили для острова Корфу, который находился под Венецианским владычеством. Оно было не первым и не последним для этих территорий.

Да, после Древней Греции Ионические острова попадали под всякое правление. Владели ими римляне, остготы, славяне, восседали тут воинственные варяги, приплывшие из Скандинавии, и герцог Карл Анжуйский, облюбовавший остров. Под ударами сельджуков пала греческая Византия. Холодное дыхание османской империи почувствовали на островах и смирились с господством венецианцев, которые скупили ее за 30 тысяч дукатов. Для Венеции же это была предместная крепость на подступах к республике Дожей. Поэтому столь тщательно и фундаментально возводили они здесь свои укрепления.

Османская империя видела в островах камень преткновения для своей экспансии и постоянно вела атаку на них. Жители острова в условиях непрерывного давления с Востока должны были быть искусными мореходами, строителями и воинами, уметь собирать богатые урожаи, которые надо было хранить, как и пресную воду, в избытке на случай осады. А те продолжались непрерывно. Поэтому крепость постоянно укреплялась. Искусный венецианский созидатель Микеле Сан-Микеле соорудил в ХVI веке неприступные форты, башни и стены. Турки обломали о них зубы своего флота в 1715 году, и крепость была объявлена недоступной для любого противника. Так и было до 1799 года. К тому времени аристократическая Венеция пала под ударами республиканской Франции. Солдаты французской директории заняли и Ионические острова. Бывшие правители первым делом осквернили православные храмы островов – нобили были потеснены в своих правах, их родовая «Золотая книга» знатности была сожжена, а в центре города Корфу было посажено древо Свободы. Однако обещания комиссаров парижской директории о демократии, свободе, равенстве и братстве для всех не могли осуществиться. К концу XVIII века Франция из республиканско-революционной державы превратилась в страну крупной и хищной буржуазии, выдвигавшей для защиты своих интересов на императорский трон генерала Бонапарта.

Разворот истории был таков, что освобождала остров в 1798–99 годах от новоявленных хозяев объединенная эскадра России и Турции под командованием вице-адмирала Ушакова. К Турции у ионистов доверия не было. Но Россия пользовалась безграничным доверием населения. После падения в 1453 году Константинополя греческое население лишилось государственности и свои надежды на ее восстановление связывало с единоверной Россией. Во многом это оправдалось. Первым же островком греческой самостоятельности в новое время и стала Республика Семи Островов, созданная здесь после освобождения в 1799 году. В ее становлении, укреплении греческой государственности, православной церковности, создании демократической Конституции Временного плана активное участие принял замечательный русский флотоводец Ушаков, проявивший себя как выдающийся дипломат и политический деятель, как гуманист и законоутверждатель, ревнитель православного христианства. Ну, и конечно, его подлинная христианская забота о человеке, о моряке, морском служителе, офицере флота, его глубокая православная вера, которая и привела его в конце жизни к монастырю, его благородное милосердие и благотворительность.

Личность Ушакова привлекала меня давно. Победоносный флотоводец России не потерпел ни одного поражения в морских сражениях. Они закончились его блестящей победой. Фиодониси, Тендра, Калиакрия – вошли в учебники военно-морского искусства. На конец XVIII века он совершил больше других русских флотоводцев дальних морских переходов и рейдов. Из Кронштадта вокруг Скандинавии в Архангельск и обратно, из Балтики, вдоль побережья Швеции, Дании, Голландии, Англии, Испании. И вновь в Крон-
штадт. Порты Магон, Ливорно, Палермо, Константинополь, Измир, острова Мальорка, Сицилия, Корфу, Родос были не только пристанищем, но и местом знакомства с мастерством судоводителей и судостроителей всех стран, соприкосновением с обычаями и манерой поведения многих людей и народов. На простоpax морей приобретал Федор Ушаков умение не только флотоводца, человековеда, но политика и дипломата. И хотя для карьерных и знатных вершителей политической и дипломатической жизни России он был выскочкой и лез часто не в «свое дело», история отметила его деяния на Корфу знаком высоких заслуг в области дипломатии и политики.

…Направляясь на Корфу, хотелось увидеть хоть какие-то приметы того времени, оставшиеся названия укреплений, осознать реальность подвига боевых моряков, ощутить атмосферу и расстояния. Вглядываюсь, вслушиваюсь, вспоминаю. На двух выступах острова в растопырку вонзились в небо крепостные башни. Неприступность их не вызывала сомнения. Ну, разве что атомной бомбой можно. Но ведь моряки эскадры Ушакова и не помышляли о таком оружии. Их штурм был отважен, стремителен и неостановим. Вглядываюсь в остров Видео, что лежит в полутора километрах от крепости. Ныне он мирно вытянулся, как добродушный зеленый медвежонок, обхвативший морду лапами, перед Новой крепостью. Да, ныне это рядом лежащий цветущий собрат Керкиры, а тогда, в феврале 1799 года, это был ощетинившийся против русской эскадры щит крепости – пять батарей разместились на холмах. Федор Федорович сразу понял его значение, изучил каждый его изгиб, каждую бухточку. Удар корабельной артиллерии был сокрушающим. Стремительный десант доделал свое дело. Гарнизон Видео сдался. А затем крепость, что несколько веков не покорялась врагу, открыла свои ворота морякам русского адмирала.

Но не только военным мастерством по взятию неприступной крепости прославился тогда Ушаков. Его имя связывали с самой демократической Конституцией конца XVIII века – Временным планом, что разрабатывался при его непосредственном участии. Тогда в Европе царил фактический диктат абсолютных монархов (пламя Французской революции уже погасло), а тут на Корфу принимается невиданная по тем временам демократическая Конституция, что вызвала гнев у нобилей (местных аристократов). Еще бы! Они надеялись с помощью кораблей монархической России и султанской Турции водворить старые порядки и примерно наказать крестьян, посягнувших на их земли и имения. Ушаков же наказывать никого не собирался, углублять пропасть между сословиями не хотел. Демократические возможности в местном самоуправлении он расширил, а крестьянам объявил амнистию. Все это создало ему репутацию (конечно, не среди аристократов) мудрого, заботливого руководителя, и эскадру провожали в Севастополь в 1800 году со звоном и слезами.

…Наверное, вот отсюда, с самого высокого места на мысе острова, махали ему вслед благодарные островитяне. Наверное, отсюда, хотя добраться наверх было и непросто. Вот и мы прошли вначале через мост, отъединяющий крепостные башни от города. Зашли за мощные стены и попали еще в один особый таинственный мир острова Корфу. В темном углу крепости шевелились какие-то неясные призраки. На стенах шевелились и изгибались неприкрепленные ветви, спускавшиеся из каких-то расщелин и гротов. Тихо и немного тревожно, словно переждав, когда мы успокоимся и шагнем на ступеньки, поднимающиеся вверх, запели птицы. Да это же соловьи! Они вроде? Пожалуй, они. Ни разу в жизни мне не довелось слушать соловьев в декабре. Медленно, уступ за уступом, поднимаемся вверх. И тут, на толще крепостных стен, примостились кусты, вьющиеся растения, цветы. То тут, то там они покрывают всю их поверхность. Еще раз подумалось: хорошо бы за ненадобностью покрылись зелеными зарослями шахты ракет, бастионы дзотов, танковые полигоны. Хорошо бы, а сейчас мы вынуждены быть готовы к обороне и дух защитника Отечества должен опираться и на давний пример предков.

Через каменный туннель выходим на последний крепостной виток, встаем на толщу стены и... …

Белопарусные корабли Ушакова в клубах артиллерийского огня разворачивались в линию перед крепостью, из-за холмов разворачивались в строй греческие повстанцы. Русские моряки и солдаты вместе с албанцами Али-паши шли на последний штурм крепости. С Видео тянуло гарью и дымом, на нем трепетал андреевский флаг. Над бастионом прозвучал сигнал, и тихо пополз вверх белый флаг.

…Да, пожалуй, так и было 20 февраля 1799 года. Русский флот одержал блестящую победу. Сам непобедимый Суворов воскликнул, узнав о победе Ушакова: «Великий Петр наш жив! Что он по разбитии в 1714 году шведского флота при Аландских островах произнес, а именно «природа произвела Россию только одну: она соперниц не имеет», – то и теперь мы видим. Ура Русскому флоту!.. Я теперь говорю самому себе: «Зачем не был я при Корфу хотя мичманом!»

...Сейчас же дневное светило опускалось в море, посылая последние свои лучи на вершины Эпира. Да, наш подъем длился около часа. Фиолетовые языки сумерек поднимались из долин, а город отгораживался от них морем загорающихся огней, не пуская темноту в свои улицы. Огни переливались, искрились, потухая, мгновенно загорались. Остров готовился к рождественским праздникам, одевшись в пышное убранство.

Елки на площадях, углах улиц, выступах скал, на остановках трамваев покачивали одноцветными большими шарами, приглашая переключиться на праздничное настроение. А на улицах творилось что-то невообразимое. Дети тащили седоусых дедушек, задумчивых отцов, несговорчивых мам к магазинам игрушек, к сияющим витринам, крутящимся башням киосков, где черноволосые Деды Морозы, улыбающиеся крокодилы, громадноглазые куклы, верткие обезьянки прямо лезли в руки. Старшие доставали кошельки и, слегка приумеривая пыл малышей, вручали им подарки. Многочисленные аркады, решетки, лестницы, балконы обрамлялись хвоей и огнями. Аркады, узкие улочки, вообще, можно сказать, архитектурный символ города. Узкие улочки отнюдь не приспособлены для современного транспорта. Казалось, войди в ее пазы, автомобиль выдвинуть обратно сил не хватит. Для автомашин улица не приспособлена, а для разговоров с соседом, что на противоположной стороне, на высоте третьего или пятого этажа – пожалуйста. Для того, чтобы перекинуть веревку ему на балкон и приветствовать сохнущими панталонами, майками, комбинациями любопытных туристов – будьте добры. Площадки перед кафе заполнились вечерними посетителями, казалось, весь Корфу сел за чашку кофе. Да больше ничего можно было и не брать, наслаждаясь вечерним видом на море и тихой музыкой.

На следующий последний рабочий перед рождественским отдыхом день мы пошли искать архив острова. Может быть, там сохранилось что-нибудь из тех далеких времен.

На центральной площади города развернулся дворец бывшего верховного комиссара Англии (это та страна, которая всегда умела пользоваться плодами чужих побед). Ныне дворец приспособлен для культурных нужд города. Проходим по впечатляющей галерее, тут расположились музеи археологии и азиатского искусства. В торце галереи поманила своим проемом дверь: да, то, что нам надо – «Архив острова Керкира». Заглядываем, представляемся. С тоской ощущаю, что документы от Института истории Академии наук или, на худой конец, от издательства крайне необходимы. Нет, речь не об этом. Спрашивают: какой год, какие месяцы нужны. Об экспедиции Ушакова они знают, попытаются помочь. Нетерпеливое ожидание охватило нас. Многим людям, идущим в поиск, знакомо оно, это нетерпенье последних минут, когда ты можешь открыть клад или в очередной раз разочароваться в поиске.

Приносят слегка влажные папки. Набираю воздуха, как перед прыжком в воду и... ныряю в эти пожелтевшие страницы. За четким почерком писарей, изяществом старого наборного текста тайны далекой жизни, коммерческой деятельности, конфликтов. С переводчицей Ольгой Пируновой напряженно вглядываемся в листы: решения Сената, местного суда, торговые записи... – все это, конечно, интересно. Но неужели столь бесследна для документов была здесь экспедиция Ушакова? Одна папка просмотрена, две, три... пять... Еще несколько. Те же документы. И... испускаю отнюдь не академический возглас. Строгий служитель, приподняв очки, потеплел взглядом: «Что, интересно?» – «Не то слово!» Знакомая размашистая подпись: вице-адмирал Ушаков. И вот и вторая подпись. А вот собственноручные записки, еще, еще... Открытие.

…На рапорте капитана Ехарина о городской библиотеке Федор Федорович пишет, что «рад смотреть книги» и беспокоится о том, сколько книг недостает. Надо чтобы «в надлежащее число ладно их было». Блюл, блюл общественную собственность адмирал, чтил порядок книжного знания. «Стараться ответить и пособирать, от содержателей оных потребовать, куда они девались, нерозданных кому, чтобы непременно все было собрано!..»

А вот и приказ за его подписью, обращенный к депутатам. Правда, приказ вежливый, фактически с просьбой собрать 350–400 мешков пшеницы для служителей. Извест-
но, что турецкие союзники своих обязательств по снабжению эскадры не выполняли, и Ушаков предпринимал все меры, чтобы моряки не остались без продовольствия. Этот документ и показывал энергичные усилия русского командующего. Рядом был документ о наказании разгулявшегося турецкого моряка. Строг был адмирал к нарушителям. Тут – распоряжение о выборе руководителей для целей правления. Число же этих выборщиков решить самим жителям.

Чувствуется, что Ушаков нащупывает пути к управлению островами. Будем откровенны, Ушакову и самому приходилось учиться демократии. И этот предмет оказался для него вполне постигаемым. На первый взгляд, откуда вроде бы ему, представителю дворянской России, знать о демократических принципах, о выборности, о выборном судебном исполнительстве. Откуда бы ему, представителю военной иерархии знать о выборной системе, о юридической ответственности членов общества, о демократическом представительстве в высших органах правления. Естественно, в армии, да и не только российской, этого и не могло быть. Но Ушаков был реалистом, был умелым политиком и умелым практиком руководства людьми. Он был осведомлен о соборном складе русских людей. И поэтому разобрался в этом, но не только разобрался, а и увидел относительность, а порой и лживость всей этой видимой демократической процедуры.

Из документов явственно видно, как недовольны были нобили этим странным русским адмиралом. Полетели жалобы в Петербург, Константинополь. Нобили взывали к абсолютным монархам, указывая на «адмирала-якобинца». Ушаков, конечно, таким не был, он был просто реалистом-практиком, желающим примирить классы, не допустить общественного взрыва на островах. Он указывал нобилям, припугивая их: «Если вы не отпустите крестьян, вас порежут, я заступаться не буду». Был он, конечно, и идеалист, надеясь, что в Зимнем дворце поймут его. В Петербурге устремления Ушакова поняли не все, да к тому же к середине 1800 года англо-русско-турецкая коалиция распалась, и эскадра была отозвана в Ахтияр (Севастополь). Турки ушли в Константинополь еще раньше. Ушаков покинул Корфу, но он оставил тут замечательную память в лице Республики Семи Островов. Следует отметить, что на начало XIX века это была единственная свободная территория Греции, единственное место, где утвердилась греческая государственность, где свободно царил греческий язык и обычаи, где православие не теснилось латинством. И поэтому хотелось бы, чтобы на острове, где немало памятников англичанам и венецианцам, встал скромный знак памяти великому адмиралу и защитнику греческого народа. Думаю, мог бы позаботиться и наш морской флот, и общество российско-греческой дружбы, и наши греческие друзья.

...Пишу, пишу, собственно, переписываю документы. «Можно переснять...» Ощупываю содержание карманов: «Сколько стоит?» Николас Асниотис – служащий архива Сената – доброжелательно улыбается: «Ничего. Это наш вклад в старинную дружбу греков и русских». Через час получаю драгоценные реликвии. Ура! Для исследователя Ушакова такие документы все равно, что Корфу штурмом взять. Сейчас можно и осмотреться, взглянуть на острова. В центре храм с мощами святого Спиридона, в котором адмирал молился после освобождения Корфу, а с мощами святого прошел в благодарственном крестном ходе в честь победы над французами, зачастую безбожниками и осквернителями святых православных мест. Все советуют съездить в Мондукно и, конечно, к дворцу Ахиллиону. Едем, не мешкая, ведь завтра улетать.

Едем в Каноны. В окнах автобуса мелькают небольшие площадки, отобранные для оливковых деревьев у скал. По дороге куда-то идут женщины в черном. Они так похожи на наших грузинских и армянских тружениц, на украинок и казачек в черных платках, в черных одеждах. Выскакиваем на небольшой пятачок, конечную остановку автобуса и в очередной раз поражаемся. Поражаемся умению созидателей церквей выбирать место. У нас в России это возвышенное место, как бы самой природой созданное для возведения храма: распростертая даль, вроде бы исходящая от строения, гладь воды, которая отражает колокольню, особая природная среда у построенного для молений, совершения обрядов и возвеличивания веры здания. Думаю, как хорошо, если бы наши нынешние архитекторы усвоили эти уроки созидателей прошлого. А то диву даешься, как безлико и приземленно выглядит здание, долженствующее свидетельствовать о духе сегодняшнего дня. Храм Богоматери на воде залива поразил не монументальными формами, величием и сложностью архитектуры, а вот этой слитностью с природой, простотой, умиротворенностью.

Когда мы приехали в Каноны и смотрели с горы, солнце было высоко. Церковь белела нарядной красавицей на бирюзовом подносе залива. Потом мы спустились, прошли по узенькой дорожке мола и оказались как бы отрезанными от суеты, в окружении слегка шуршащего моря, скользящих у подножья рыбок, обегающих стены легких ветерков, раскачивающих колокол на звоннице, оказавшись в атмосфере полной отрешенности от мира, чего, наверное, и добивались созидатели.

Неповторимая красота, не подавляющая доступность, некоторая изолированность и привлекательность делают храм Богоматери одним из самых впечатляющих и замечательных сооружений на Керкире.

К небольшому местечку, где расположен дворец Ахиллион, приехали в начинающихся сумерках. Во дворце никого не было, и мы быстро «поглотили» набор богатств и фотографий бывших прусских коронованных владетелей Греции. Известно, что после освобождения от турецкого гнета европейские политические воротилы были убеждены, что греческий народ ну никак не может обойтись без монархии и подчинения зарубежному королю – это его естественное состояние. Они как бы забыли, что древняя Эллада дала образцы республиканского правления, а предшественницей нового греческого государства была знаменитая Республика Семи Островов, созданная Ушаковым, который отнюдь не думал устанавливать в Ионическом море монархию. Но ее установили в Греции, посадив прусских королевских отпрысков, правители Англии, Франции, Австро-Венгрии и Пруссии.

Вышли из дворца прямо в ночную двигающуюся темноту, лишь где-то вдали отсвечивало зарево над Керкирой. Постепенно стали вырисовываться очертания пальм, лестничные перила, силуэты башен. В странное какое-то состояние попадаешь здесь на острове: только что было обыденное экскурсионное шествование и вот тебе зыбкое полуфантастическое пребывание в царстве шорохов, неясностей, мглистых сыроватых туманов. Делаю шаг в темень и резко отступаю. Из нее, надвигаясь, заслоняет небо гигантская фигура. Нет, лучше постоять, осмотреться, не двигаясь. И после нескольких минут неподвижности с облегчением ощущаешь, что гигант, стоящий перед тобой – металлическая скульптура Ахиллеса! Да, его именем названо местечко и дворец, в сени его громкой славы пытались скрыться и короли. С почтением обходим древнего героя и выходим на шоссе к остановке автобуса. Проходит час. Останавливается машина. Бывший таксист: «А-а, русские! Хотите, подвезу? Я в период черных полковников возил однажды вашего капитана по городу. Зато потом целый день допрашивали в полиции. О чем говорили... Сейчас времена другие...»

Прошла ночь. Ранние утренние часы. Аэродром. Рассвет наступает розовым разливом. Все высокие дома становятся розовыми. Что это? Особый, не виданный мной раньше рассеянный свет. А в «Одиссее», наверное, об этом есть. Выходим. Идем к самолету и видим, как с той стороны наступает трепетная розовость, поглощая фиолетовую дымку. Наверное, и это есть у Гомера, Гесиода и других греков. Приеду, буду читать, читать и узнавать то, что раньше пропускал между глаз. Обернулся назад попрощаться: и там меняется все на глазах, ввысь несутся желтые потоки света. Взлетевший самолет прочертил по темно-синему небу розовую линию. Белыми шапками мелькнул Эпир, из-за которого красным серпом рассекло неясность солнце. До свидания, Керкира! Разреши вернуться к тебе хотя бы еще раз!