Уроки английского
Никто не знал, откуда появилась эта странная компания: суетливые парни и пожилая женщина в зеленом пиджаке и ярко-красных брюках в обтяжку. Вся она такая яркая, пестрая до ряби в глазах, а лицо при этом бледное, почти прозрачное – такое встретишь и ни за что не запомнишь. Звали ее то ли Тина, то ли Альбина. А с ними еще собачка на тонких лапках. Мелкая, а злобная, шерсть торчком.
Марина Максимовна вроде бы и не дружила с ними – так, общалась. Встречались они в арке Знаменской башни, перебрасывались парой слов, смеялись. И только собачка неизменно рыкала, покрываясь от ушей до кончика хвоста
мелкой дрожью. В том, что парни странные – сомневаться не приходилось. Выдавала их некоторая половинчатость: никто не смеялся открыто, а всё куда-то в сторону, по-девичьи прикрыв рот ладонью; они вздрагивали от любого шороха, оглядывались, сутулились, щурились. Так бы и выглядели эти ребята скоромными неудачниками, если бы не спокойное нахальство во взгляде и улыбке. Во всей суете был и некоторый фундамент, порочная уверенность в собственной значимости. Верно сказал потом Фитов: «Они просто пытались казаться не теми, кто есть, и переборщили с красками».
Фитов первый и почуял неладное.
– Чем-то наша бабушка увлеклась. Редко дома бывает... Как ни позвоню ей – всё на улице. Да еще музыка в трубке льется такая... сладкозвучная. А как-то раз из магазина возвращался, смотрю – возле башни стоит. Меня не замечает, с каким-то парнем общается.
Внуки встревожились. Фитов, сосед пенсионного возраста, говорил дело. Консьержка, что с утра до ночи просиживала на первом этаже в кресле-качалке и вязала носочки, рассказала детали. Хоть и пожилой человек, а зоркий. Всё успела заметить. И своими показаниями лишь усугубила подозрения:
– Приходит как-то раз парень. Подозрительного вида. И в подъезд заходит. «Стой, не то стрелять буду! Куда намылился?!» – спрашиваю. Он и назвал номер квартиры Марины Максимовны. Курьер я, значит. Так и так. Духи французские везу.
– Наверное, она сходила к психологу, – предположила самая старшая внучка, Зоя, – и он муры всякой навешал. Мол, восемьдесят лет – не возраст. Следить за собой надо. Ухаживать. Духи, крема, то да сё.
– А, ну это ничего... – успокоился Кирилл. – Пусть пенсию тратит, балуется...
– Да если бы пенсию! – возмутилась Зоя. – Вы слышали, наша бабушка гараж продала!
– А я в нем планировал музыкальную студию открыть, – зарыдал внук Виталик, – с пацанами уже договорился...
– А я машину новую купил, куда теперь ставить?!
– Вообще-то, я сама давно хотела предложить продать. На ремонт квартиры деньги нужны.
– Не тебе одной! Деньги нужны...
Возмущенный разговор длился еще долго – пожалуй, это была единственная тема, которую обсуждали дети и внуки, встретившись в кафе.
Марина Максимовна тем временем находилась дома. Пересаживала цветы и пребывала в хорошем настроении. Она даже напевала какую-то иностранную песню, припев которой звучал так: «ха-ха-ха-ё-ё-ёёё». Вечером, когда пришла навестить внучка Зоя, вся какая-то разгоряченная и дерзкая, бабушка уже сидела на балконе и мечтательно
смотрела на небо.
Как обычно, Зоя шуровала на кухне, а потом выглянула на балкон.
– Б-а-а... слушай. Скажи. Вот ты продала гараж...
– Какой гараж?
– А деньги... Деньги, ты куда потратила? Шурику сапожки новые нужны...
– Не знаю, не знаю никакого гаража. На кухне апельсины. Иди, поешь. Или сделай фруктовое смузи. Точно...
– Ба-а-а... Ты прекрасно знаешь, о чем я, – Зоя резко двинула шторку так, что с подоконника чуть не рухнул цветок, безобразно раскинувший в разные стороны свои
листья, похожие на скелет.
– Осторожно, осторожно... – засуетилась Марина Максимовна, – только сегодня пересадила, Зоинька. Заинька!
– Почему ты не хочешь быть с нами искренней? Ну почему, почему...
– Господь с тобой! – мудро завершила разговор бабушка. – Иди и поспи. Утро вечера мудренее.
Так и ушла Зоя ни с чем. Внуки уже почти не удивились, когда узнали, что бабушка продала немецкий сервиз, фарфоровые статуэтки, собранные еще дедушкой, а также швейную машинку «зингер», запасную гитару Виталика, коллекцию значков и всё-всё-всё, что только можно. Доморощенные цветы она распродала в последнюю очередь, организовав на тротуаре возле проезжей дороги небольшой павильон из перевернутых картонных коробок.
Одеваться и краситься стала ярче, чем обычно. На уши нацепила смешные пластиковые клипсы в виде сердечка, а еще заказала стильные очки с темными линзами. По поводу изменений в квартире говорила дерзко и таинственно:
– Надоел мне этот хлам! Вот и всё. Миллион алых роз...
Так и стало очевидно: это – любовь. «Ох-ох», – только и отвечала бабушка на все расспросы. Наверное, внуки бы смирились с такой деградацией, но последней каплей терпения стала продажа дачного участка. Каждое лето Марина Максимовна вскапывала грядки и сажала кабачки, за которыми ухаживала старательно и нежно. Поливала, удобряла, разговаривала с каждым кабачком по отдельности, – «они ведь всё чувствуют, и внимание, и похвалу»... Виталик тем временем скакал между грядками, украдкой обрывал зеленый крыжовник.
И вот детство мальчика в один миг закончилось. Новый владелец участка оградил территорию высоким бетонным забором. Так, что даже в щелочку теперь нельзя было посмотреть – что же происходит на том месте, где когда-то произрастали чувствительные кабачки и кислый крыжовник.
– Подумаешь! – невозмутимо говорила бабушка. – Пусть сидит дома и учит уроки. Ишь, перья распустил. На дачу
захотел.
– Уроки? Ле-е-етом? Ну какие летом уроки? Кани-и-кулы...
– Окей. Мог бы новый язык выучить. Или блог за-
вести. В твои годы многие чилды уже миллионы гребут, в твиттер всякую ерунду постят. Сиди за компом и не рыпайся...
Марина Максимовна с какой-то злобной легкостью жонглировала разными новомодными словечками, словно пускала холодную струю из водного пистолета. Не гнушалась она и американского сленга, и даже нецензурной брани... Виталик слушал потрясенно, не зная, смеяться ему или плакать. Конечно, он был любитель всей компьютерной кутерьмы. Но вот незадача: как только было дано официальное разрешение и даже указание – так сразу и расхотелось плескаться в виртуальной реальности. Захотелось того самого, пусть кислого, но настоящего крыжовника...
Новая компания влияла на Марину Максимовну не лучшим образом, а тут еще дачный участок. Что же делать? Обратиться к врачу – пока что не было повода: ведь формально бабушка не нарушала светских норм, просто чудила. Право же чудить в эпоху постмодерна имеет каждый, тут не поспоришь...
Тогда Зоя решила познакомиться с Тиной-Альбиной в тот момент, когда она будет выгуливать в сквере свою собачку. А для того, чтобы знакомство казалось естественным и случайным, Зоя тоже завела себе пса – благородного преданного терьера. Как полагала Зоя, Тина-Альбина должна знать тех сомнительных ребят, их личные истории, взлеты и падения; возможно, она ими управляет, может быть, даже является лидером какой-нибудь тайной секты. Всё это и предстояло разузнать.
Ход с терьером удался на славу: при первой же встрече собаки, взвизгнув, устремились в объятия друг друга, стали лизать носы и махать хвостами. То была любовь. Причем с первого взгляда. Как ни натягивала поводок Тина-Альбина, как ни кричала, топая ногами, остановить безумное знакомство не удалось. Таким образом, ей пришлось посмотреть в сторону Зои и скривить губы в подобие улыбки.
– Погодка ничего, – тут же отозвалась Зоя. – Дождь покапал и перестал. Теперь вот солнце.
– А-а. Ну да.
Рассуждения Зои были безобидными, однако Тина смотрела напряженно, а отвечала таким тоном, словно бы делала одолжение.
– Ваша собачка очень мила. Не случайно нашему Барбосу она так понравилась. Вы же видите их взаимную симпатию?
– Бред, – отрезала Тина и потянула поводок к себе: – Матильда! Фу!
Но Матильда даже ухом не повела.
– Ох, а чего в жизни только не случается... – вздохнула Зоя. – Взять хотя бы мою судьбу...
Хотя мостик к нужной теме – чудачествам Марины Максимовны – уже выстраивался, она решила подстраховаться и рассказать сначала про себя. Зоя знала, что ни одно сердце не останется равнодушным перед ее трудной и одновременно возвышенной личной историей. Так произошло и в этот раз.
Зоя, бледная высокая Зоя, с плоскими бедрами и таким же плоским лицом, умела растрогать до слез. Вся она – от сапожек до макушки – составляла одну линию, единый взмах, легкий толчок весла, приподнятого над ладьей обыденности. Тина-Альбина рядом с ней, в своих зеленых шароварах и красном пуховике, казалась слишком приземленной и комичной. Прошло два часа. Собаки нагулялись и даже устали друг от друга. Теперь они лишь зыркали по сторонам, возбужденно порыкивая на прохожих. А Зоя с Тиной сидели на лавке возле киоска с мороженым. Зоя всхлипывала, а Тина держала наготове уже третью пачку бумажных носовых платочков.
Наступал вечер. Холодало.
Тина пригласила Зою к себе домой, поила ее чаем с малиновым пирогом и до полуночи слушала окончание ее захватывающей истории. Сюжет, достойный романа; когда-нибудь мы отдельно поведаем его любознательному читателю. Там будет всё, а в завершение всех испытаний останется лишь скорбное разбитое сердце и сын Виталик.
Тина сочувственно вздыхала, качая головой, однако собственные личные истории разглашать не спешила. Сказала лишь, что всю жизнь одинока, никогда не была замужем, а в молодости ни с кем не встречалась: «Это мое дело и мой выбор. Никого не касается...»
Так они мило проболтали еще часик. В итоге всё полезное, что узнала Зоя, укладывалось в две фразы: «Тину-Альбину» на самом деле звали Алевтиной. Молодые ребята, с которыми Алевтину можно было встретить вечером в арке Знаменской башни – ее ученики. Они занимаются
английским языком.
Зоя, конечно, чувствовала бы себя надуренной самым жестоким образом, если бы не одна деталь: на прикроватной тумбочке Марины Максимовны и вправду лежал справочник английского языка. Этот момент, на который раньше Зоя не обращала внимания, пролил свет на всё происходящее. Так вот просто, даже незатейливо, открывался ларчик! Вполне возможно, что новый друг бабушки – это всего лишь собеседник, ведь нужно же с кем-то практиковать разговорную лексику.
– Скорее всего, так и есть, – подтвердила Алевтина. – Всегда говорю ученикам: мало знать грамматику – надо постоянно тренироваться. Хотя бы друг с другом обсуждать на английском разные темы... Мальчики готовятся поступать в вуз, а вот ваша бабушка, видимо, хочет сохранить как можно дольше свои аналитические способности. Надо сказать, она сделала правильный выбор: научно доказано, что тот, кто учит в пожилом возрасте новый язык – способен сохранить твердую память и продлить тем самым годы жизни...
«Вон оно что! – размышляла Зоя. – И, думается, занятия английским – недешевое удовольствие. Поэтому бабушка и стала всё распродавать».
Окрыленная своей догадкой, она срочно засобиралась домой – так, что чуть не забыла терьера, мирно дремавшего на коврике Матильды.
* * *
По традиции на день рождения бабушки съезжались все дети и внуки. Собрались и в тот раз – серым и тусклым ноябрьским вечером. За окном лил промозглый осенний дождь, а в комнате было тепло и радостно. Большой круглый стол, заставленный салатами и тортами, веселые крики детей – Виталик перебрасывался диванными подушками с Машей и Танюшей, степенные, неспешные разговоры взрослых...
Всё как прежде, да несколько по-иному. В этот раз Марина Максимовна не стала ничего готовить, а ограничилась покупными салатами и тортами. Также, по ее словам, скоро должен был прибыть курьер и привезти несколько коробок горячей пиццы.
– Пицца! – возликовали младшие внуки, а у взрослых в недобром предчувствии сжалось сердце.
Всё это было странно, не вязалось с привычным образом бабушки. Ведь у нее всегда были собственные пироги, печеные кабачки, дивные селедки под шубой, тыквенные десерты, куриные рагу, золоченые персики в медовом соку, творожные запеканки, мягчайшие печенья в шоколадной крошке, и тефтели, и пророщенные зерна гречки, и котлеты, и сырники, молочные кренделя, морковные галеты, тушеные овощи с кусочками индейки, и галушки, и картофельное пюре, и грибные супы с поджаристыми сухариками, и салаты из отборных крабов, и лепешки... и многое-многое
другое. Из-за стола не вставали до ночи, ели-ели, пили-пили, и вновь ели-ели, а блюда никак не заканчивались. Отве-
даешь три пирога, индейку в шампанском и грибной жульен –
а на плите уж мясное рагу дымится... Бабушка с десятым подносом из кухни в комнату спешит. А теперь? Какой-то курьер привезет банальную пиццу. Но это еще не всё.
В уголке, на стуле, сидел бледнолицый юноша, собеседник по английскому; он хладнокровно потягивал из горлышка минералку и в общем разговоре участия не принимал. В целом неприятный тип. Какой-то весь из себя замкнутый, нелюдимый – всего один раз он проявил заинтересованность: когда дети случайно проломили диван, он повернул голову и посмотрел. Всё. Не понятно, зачем только такого депрессивного тихоню пригласили на семейный праздник. Ясно же, что его присутствие лишь вызовет терпкое ощущение дисгармонии, которое дети, впрочем, старались не показывать.
С другой стороны, имелись у ситуации и свои плюсы: ведь теперь все понимали, что именно нужно дарить любимой бабушке на день рождения. А это – ни с чем не сравнимое удовольствие. По традиции они сложили подарки в одно место, в центр стола, и прикрыли белым вафельным полотенцем. Выключили свет и зажгли свечи, помещенные в специальные розовые, голубые и зеленые баночки, так, что огни замерцали веселыми разноцветными каплями.
– Раз-два-три! – Марина Максимовна сдернула полотенце.
– Поздравляем!!! – хором закричали дети и захлопали в ладоши.
На столе – чего только не было: подборка дисков с
англоязычными фильмами, пазлы, которые собирались в
английские фразы, книги и комиксы, журналы, кроссворды, плакаты – всё, естественно, на английском...
– Мы узнали о твоем новом увлечении, – сказала Зоя, – поэтому, вот...
– Что, про мое новое увлечение? – кажется, Марина Максимовна была чрезвычайно удивлена. – Как это мило... просто невероятно...
Трогательную сцену венчал подарок Виталика. Он подошел к бабушке и протянул небольшого резинового коня с мохнатой гривой и прозрачными крылышками, растопыренными за спиной. Этого коня можно было дернуть за хвост, и тогда у него пружинно отпадала нижняя челюсть, а глаза загорались красным. Вместо традиционного «иго-го-го», конь говорил «Ou, Hifriend», и голос его был низок и бархатист. Затем челюсть водворялась обратно, а глаза потухали.
– Мой дорогой... – от умиления Марина Максимовна чуть не заплакала. – И где ты только нарыл такого доходягу... Просто невероятный зверь...
– Он знает иностранный язык, – согласился Виталик, чмокнул бабушку в щеку и умчался играть с пятилетней Танюшей. Они поспорили, кто из них сможет забраться на вершину холодильника и, сиганув оттуда, повиснуть на
люстре. Проект нужно было реализовать скорей – пока все взрослые столпились в комнате.
Но вот незадача: на кухне каким-то образом оказался бледнолицый юноша. Он стоял с бутылкой минералки перед окном.
– Э-э... Простите... – протянул Виталик, и парень оглянулся, – вы не могли бы... э-э-э...
Нужно было попросить гостя переместиться на время в другое место, но как это сделать вежливо? Так, чтобы просьба прозвучала убедительно, но одновременно не вызвала бы у юноши желания отправиться к бабушке и всё ей рассказать. Пока Виталик подбирал нужные слова, обстановка в комнате стремительно менялась.
Сначала всё было хорошо. Откупорили шампанское. И только собрались соединить фужеры в один общий центр, наполнив пространство звонким переливом, как Марина Максимовна возгласила:
– Ой, не могу! Вы такие чудесные, такие заботливые!
Если бы всё ограничилось только этой фразой... Но она продолжила:
– Это так трогательно, что вы поддержали мое увлечение английским. Честно, всегда знала, что вы на моей стороне. А потому больше не могу молчать. Не могу скрывать. Нет, я бы и дальше держала тайну. Я не болтлива, умею не разглашать. Но конь Виталика... и ваша забота... А потом, здесь все свои... Такие понимающие, такие добрые. В общем, мне тоже хочется, чтобы вы соприкоснулись с моим счастьем...
В комнате уже давно воцарилась абсолютная тишина. Было слышно, как за окном стучит дождь. Как напряженно потрескивают свечи. На кухне что-то грохнуло. И вновь стало тихо.
Помолчав, Марина Максимовна сказала:
– В общем, так. Я... купила билет на Марс.
Слова прозвучали, словно взрыв.
– Как? Что?! Где?! Когда?! Зачем, почему?!!
– Спокойно, – велела бабушка. – Билет, конечно, стоит
недешево. Но часть денег я уже отдала... Мне забронировали местечко у окна, в середине ракеты. Теперь, вместо того, чтобы готовится к смерти, я... готовлюсь к космическо-
му полету. Говорят, что на Марсе климат жаркий. Возьму с собой только легкие платья... всякие валенки и шерстяные платки мне больше не дарите. Общаются там на английском. Так что язык мне надо подтянуть. Ну и, наконец, самое главное: на Марсе я вновь стану молодой. Ведь там не действуют наши земные законы...
Самое время ломать руки и падать в обморок? Зоя сумела себя сдержать... Она лишь со стоном опустилась на стул, а братья-близнецы, Кирилл и Василий, по-деловому стали уточнять обстоятельства этого странного проекта. Было ясно, что бедную старушку втянули в аферу. Но где искать концы? Успеют ли они распутать дело, прежде чем случится что-нибудь необратимое?
– Мамуля, – осторожно сказал Кирилл, – но ведь на Марс пока не летают.
– Научно доказано, не летают, – на всякий случай добавила рассудительная Ольга.
– Это пока, – сурово и убежденно отрезала Марина Максимовна.
– Еще нужно эту ракету построить, освоить новые технологии...
– Строят. Уже строят. Ракету производят на нашем дачном участке. Всё на высочайшем уровне. А за участок мне сделали скидку на билет... десять процентов. Да я ведь не собираюсь вас бросать! Как только устроюсь на Марсе – сразу направлю экипаж, чтобы вас тоже доставили. Сотовая связь, говорят, там не будет работать. Правда, точно не знаю.
– Так это они, они?! – вскричала Зоя. – Тина-Альбина и ее мутные ребята?! Один из них вроде здесь где-то ошивался...
– Точно! Ведь ошивался, – всполошились и остальные.
– Послушайте, только храните всё в тайне. Про это нельзя было рассказывать. Я даже подписала своей кровью клятвенный лист. Теперь у меня могут быть неприятности. Причем крупные. А мальчик – это пилот будущего кораб-
ля... наша надежда...
– Держи его!!! – скомандовали братья и бросились на кухню.
Но «нашей надежды» и след простыл. Лишь на полу блестели крупные осколки люстры, окно было распахнуто. Тюлевая шторка металась от ветра.
– Это не мы! Это всё он, – зарыдал Виталик, – он выпрыгнул в окно. А мы не прыгали! С подоконника – на дерево, и вниз...
Подавленное настроение не развеял даже курьер с горячей пиццей. Он пришел как раз в тот момент, когда братья метнулись в подъезд, чтобы разыскать бледнолицего юношу на улице. Возможно, тот еще не успел далеко убежать.
Курьер подтвердил, что под деревом стоял странного вида молодой человек и нервно курил. В чем именно заключалась странность – объяснить было невозможно. Это и соответствовало главной примете. Невзрачная скромность, граничащая с пустотой. Братья оперативно прочесали район, но найти следы не удалось...
Так вот грустно, даже трагично закончился праздник. Бабушку усадили в кресло и стали объяснять, что она связалась с мошенниками. Взяли деньги. Но построят ли ракету? Вопрос.
– Неужели обман? – удивлялась она. – Вот уж не подумала бы. Всё было так серьезно! Ведь мы и договор заключили...
Однако сам факт исчезновения юноши красноречиво подтверждал: да, это обман. Вот мнимый пилот сразу и скрылся. А так – сидеть бы ему в тюрьме, не иначе.
Дети взяли торжественное обещание, что ни с какими незнакомцами бабушка впредь общаться не будет. Затем вместе с милицией приехали на дачный участок и взломали ворота. Как и ожидалось, никакого строительства там не велось. Почва еще не утратила форму грядок. Всё заросло крапивой и лебедой. А в самом центре, прикрытый слоем земли, лежал чей-то полусгнивший труп. Опознать его не удалось.
* * *
Подозрительная компания с тех пор исчезла. Марина Максимовна стала реже наряжаться, забросила английский, но, как и прежде, выходит на балкон и задумчиво смотрит на темное, золотистое от звезд небо. Рядом сидит Барбос. И тоже вздыхает о чем-то своем...
Затмение
Фитов думал о том, что нередко всё начинается весело, а заканчивается грустно. Это – жизненный закон. Круговорот эмоций в природе. Вот и сегодня: днем он готовил овощное рагу, затем гулял в сквере около дома. Всё было хорошо. Но наступил вечер – и скрытые токи темных сил томительно и жадно обхватили мир. В темноте явственно мерещился мрак могилы, подземный плен и вечное разложение. И даже привычные звуки улицы – гудки машин, грохот трамвая, шорохи в подъезде – обретали томное и зловещее звучание.
Секс в его сознании соединялся со смертью в смысле вершинности проявления жизненных энергий. Крик высшего наслаждения граничил с безумием последнего толчка слабого сердца. И смерть, и секс напоминали разные чаши одних и тех же весов: человек жив – пока они колеблются, не прикасаясь к земле. Теперь Фитов чувствовал, что равновесие нарушено, слишком долго он жил без любви. Слишком быстро он состарился, не растеряв при этом сладострастия. К нему, конечно, приходили подружки, пахнущие заграничными духами и чем-то еще, затхлым и безнадежным. Их тела, иссеченные морщинами, напоминали помятые простыни. Зато вставные зубы сверкали белизной, зато – голоса были звонкими и веселыми, как когда-то тогда, давно... Словно птички, они садились за стол и клевали до смешного маленькие порции овощного рагу, которое Фитов готовил заботливо и вдохновенно.
– Да возьмите еще, чего вы? – восклицал он. – Вот ведь, специально мясо не клал! Всё низкокалорийно...
– Нет-нет, мы худеем, – чирикали подружки и поводили своими острыми, словно треугольными, плечиками.
– Куда больше худеть... Глянь, отощали как... – возмущался Фитов, но скорее по привычке, чем серьезно.
– А то растолстеем и перестанем быть красивыми, – жеманно вздыхали они, скромно опустив глаза.
«А вот сегодня мои бабки на рагу что-то не зашли... – думал Фитов. – Чего с ними приключилось-то?»
Впрочем, такое случалось. Иногда они неожиданно исчезали, а потом так же неожиданно появлялись... Они были похожи на морские волны, которые не могут каждый день быть одинаковыми, застыв в одном изгибе. Мара и Раиса. Кто бы мог представить, что жизнь сложится именно так? В молодости он любил и одну и другую, и не мог выбрать, на ком именно жениться. Одно время жил с Марой, потом, взбунтовав, уходил к Раисе. Обосновывался в ее прибранной комнате, заставленной цветами и книжными полками. Прилаживался к новой ласке и заботе. А потом вдруг начинал скучать по истеричной, импульсивной Маре... Начинало не хватать чего-то дерзкого, таинственного. Он вспоминал, как однажды Мара танцевала ночью обнаженной, при свечах, а в зубах держала нож. И всё это было для него, для потехи... Раиса же кисла среди идеального порядка своей комнаты, под обоями в мелкий горошек. Ей и в голову не приходило удивлять сюрпризами, проявить смекалку. Зато она была красива и элегантна. Носила благородную шляпу и пальто, отороченное песцовым воротником. И вот от прелестной и пресной Раисы он спешил обратно, в дикий развал Мариной квартиры, напоминающей что-то среднее между капищем и борделем.
Одно время Мара, и правда, стала поклоняться языческим божкам. Принесла в дом полено. И просила звать с тех пор ее не Марой, а Белоснежей.
– Белоснежа!!! – хохотал Фитов, откинувшись на спинку дивана. – Ишь, придумала!
Вечно она чем-то увлекалась – то язычеством, то колдовством, то оказалась замешанной в темных разборках скинхедов. Может быть, он и женился бы на Маре, если бы она могла забеременеть – но после неудачного аборта это стало невозможным. Раиса же детей не хотела. Это было принципиально. Вот так, как-то странно, незаметно, и прошла жизнь. После семидесяти пяти лет бывшие соперницы помирились, а он наконец, казалось, обрел некую гармонию: не нужно было выбирать между Марой и Раисой. Или – или. Теперь подобный вопрос не стоял. Но вместе с гармонией мир стал непроницаемо-плотным; как никогда раньше. Даже облака напоминали тяжелые мраморные плиты, а теплый ветер свивался тугими кольцами, будто резиновый шланг. Любое слово во рту перекатывалось угловатым камнем, а потом, когда он всё же произносил, не без труда выплевывал – сразу застывало невидимым изваяниям. При долгом разговоре в комнате становилось тесно, а потому Фитов предпочитал молчать. Бродить по скверу или, утомившись, лежать на диване. Заснуть обычно не получалось.
Где-то далеко, захлебываясь, кричали младенцы, и скользили по стене неясные махровые тени. А когда он всё же начинал дремать – под утро забывался тревожным болезненным сном – то видел почти всегда одно и то же: геометрические фигуры, парящие в невесомости. Иногда фигуры вылепливались в безымянные женские тела, и тогда Фитов, сразу помолодевший и свежий, плыл среди них, прижав руки к груди. Прикоснуться или встать он не мог. Это походило на полет планет. Точно. Подсознание, щелкнув, меняло картинку. Теперь он был Марсом, а верные Мара с Раисой – спутниками Фобосом и Деймосом...
В тот день, когда они не пришли на рагу, ему стало особенно тягостно. Так, что ближе к вечеру он даже подумывал про самоубийство – поступок, способный разорвать бесконечную паутину будней. Наверху монотонно скулила собака. Соседка, Марина Максимовна, с недавних пор завела. Безобразие, такой шум устроила, а это разве допустимо? Ведь дом многоэтажный, не коттедж какой-нибудь на отшибе села. Марина Максимовна была полной противоположностью его возвышенным мечтательным подругам. Такая располневшая, бодрая старушенция. Вечно в делах и сумках, то в огород, то в кино. Нарожала кучу детей, а теперь водила к себе молодого друга. Фитов, как заметил, так сразу рассказал детям – пусть принимают меры. А в глубине души, конечно, завидовал: бывает же и такое... Собака лаяла всё громче так, что он решил сначала позвонить в Собес, пожаловаться, а уж потом... Но пока дозвонился, наступила ночь и захотелось спать. Последнее, что он запомнил – это одинокое sms-сообщение от Мары, в котором она сообщала, что Раиса села утром в такси и попала в аварию. Теперь лежит в больнице, страдает, вся в перевязках. «Это есть возмездие... за то, что уводила тебя, не давала нам жить счастливо». «Я думал, вы давно помирились друг с другом. Жизнь порой не укладывается в разумные схемы», – успел напечатать Фитов, погружаясь в беспамятство. Когда он очнулся, прошел день, а может быть, час или два. Сложно было понять, но мерцающая темнота за окном (в Москве ведь не бывает полной темноты), подтверждала, что пока еще длится ночь. А также то, что он жив, несмотря на чувство пропасти и легкое головокружение. Теперь собака не лаяла. Зато были слышны прерывистые душеразди-
рающие крики, а в дверь кто-то сильно стучал.
Фитов вышел в коридор и припал к глазку. Так и есть – полубезумный сосед, стихоплет и мракобес (однажды Фитов видел, как тот нес в плетеной корзиночке крашенные яйца и куличи). Недавно издал толстую книгу стихов, подарил всему дому, даже малограмотной консьержке из Таджикистана. Где-то и в комнате Фитова валяется, так ни разу и не открыл, только обложку глянул и ухмыльнулся: березки, облака, избушка в три окна. Теперь поэт стоит за дверью, весь такой благостный, постный, в вязаной жилетке и очках. Бородой трясет. Белые волосы на плечи спускаются.
– Ну что, что? – распахнул наконец дверь Фитов.
– Бежим, – выдохнул сосед, – вдвоем всё ж-таки надежнее! Бежим наверх.
– Что?
– Милицию я уже вызвал, но пока они едут... Надо остановить, – выпалив на одном дыхании, он тут же метнулся на лестницу и резво взбежал на следующий пролет. Потом вдруг перегнулся через перила и крикнул:
– Кухонный нож захвати... Захвати на всякий случай!
Фитова начинало лихорадить, но он всё-таки вышел из квартиры, пытаясь соотнести, что к чему. Потом вспомнил: Мара и Раиса должны были совпасть, стать едиными, но этого не происходило, а потому он не мог умереть так, как положено: в один день и один час. Либо вновь нужно выбрать кого-то одного? Постойте. Так ведь смерть – дело одинокое, неповторимое... А еще собака. Жалобно скулящая собака и тусклая лампа на потолке. Постепенно до него дошло, что из квартиры Марины Максимовны слышны крики, и сосед решил, что ее убивают. Вот чудак!
– А ну-ка! – поднявшись на следующий этаж, Фитов отодвинул к стене соседа, сразу как-то струсившего, склонившего голову. Конечно, рифмовать стихи, видать, попроще! Так жизнь – не березок тебе череда! И громко постучал, одновременно вдавив до предела кнопку звонка.
Послышались шаркающие шаги.
– Кто?
– Свои, Марин Максимовна, открывай, – чем-то эта ситуация начинала забавлять, даже настроение улучшилось.
Дверь открылась, и на площадку выскочил черный пес. Деловито заметался, обнюхивая стены, штанины, половики... Он так быстро суетился, подпрыгивал и вертел
хвостом, что походил на облако пыли, или дым, или на серный чад подземных тоскующих глубин...
– Барбос, фу! Домой!
– Что-то шумно у тебя. Гости никак?
– И-и-и... Какие гости! Телевизор вот смотрю. Детектив один. Криминал сплошной... ой...
– Так звук потише сделай! – рявкнул Фитов. – Сколько раз просить?! Сосед вот жалуется! Среди ночи!!!
– Ой-ой-ой... ладно-ладно... да вот уже почти конец.
Из квартиры пахло горячим цикорием на молоке и свежими булочками, а свет в дверном проеме был прозрачным, почти белым.
– Булочек не хотите?
– Нет, – буркнул Фитов и посмотрел на пристыженного соседа. – Пойдем с поэтом спать, да.
И они стали медленно спускаться по лестнице. Некоторое время столб света из приоткрытой квартиры ложился на ступени бледной дорожкой, похожей на лунный свет. Потом скрипнула дверь и стало темно. «Лампочку не могут вкрутить... – подумал Фитов, – ненормальные».
– Ну, спасибо, уж лучше страховаться, правда? – говорил тем временем поэт. – А то знаешь, мало ли. Раз крики слышны, надо действовать. Слушай, а с чего ты решил, что сейчас ночь? Просто солнечное затмение. Не слышал? В телевизоре сказали... А я уже стихотворение сочинил на этот случай. Могу почитать.
– Потом-потом, – отмахивался Фитов. «Вечно так. Напишут стихи и носятся с ними, словно с писаной торбой. И так в мире тесно от слов. Безжизненных полых изваяний». Нужно бы проверить телефон, вдруг прилетело сообщение от Мары или Раисы. Да и жива ли еще Рая? Тут Фитов понял, что даже если Рая пойдет теперь в рай, то ему придется ждать судьбы Мары, и уже тогда определяться с местонахождением. Но это была глупая мысль, рожденная лишь созвучием.
Опять лаяла собака. И опять раздавались крики. Полубезумный поэт стоял за дверью, тряс бородой.
– Бежим проверять! На всякий случай! А вдруг... а вдруг...
Фитов открывать не стал, зато вспомнил про солнечное затмение и включил новости. «Всё так и есть, – вещали дикторы, – солнце закрыла другая большая планета, а потому на несколько часов в городах стало темно». Еще они обещали показать длинный научно-популярный фильм «Мир вокруг нас», Фитов собрался было посмотреть – но в это время зазвонил телефон.
– Мара?! – схватил он трубку, не глядя.
Звонить могла только она.
В трубке тлело молчание. Глухое и весомое. В сумрачном небе, покачиваясь, твердели созвездия. И веяло прохладой весеннего сада из раскрытых вселенских глубин...
Салфетки
Сложно представить более книжного писателя: его герои будто жили в прошлом веке. Они пили чай, произносили длинные монологи; дамы падали в обморок, господа тряслись над честью и думали о смысле жизни. И всё-таки он, такой несовременный и странный, зачем-то писал романы. Это время он мог бы потратить на что-то иное: например, сходить на лекцию или в театр, повысить собственную квалификацию и чуть подняться по карьерной лестнице, обсудить политику и самому, наконец, выпить чашку сладкого чая, размышляя о смысле жизни. Куда там! Он так ничего и не сделал: ни великого, ни обычного. Не то что дерево – цветка в горшке не вырастил. К тридцати годам он уже выглядел на все пятьдесят, и когда заходил в редакцию – к нему обязательно обращались на «вы», глотая неловкие паузы. Только один человек ему сочувствовал: рецензент Пудлев.
Именно Пудлев и подсовывал главному редактору Абраму Иверсону время от времени новые романы этого писателя, повторяя: «Посмотрите, как романтично!» И вот однажды звезды сошлись. Редактор взял да и посмотрел, надев очки, первую страницу этого романа. Вздохнул. Целая страница была посвящена описанию погоды, осеннего промозглого дождя, который герой, проснувшись, лицезрел за окном.
– Пудлев! Не носи мне больше эдакую тряхомуть, – сказал редактор, закрывая тему раз и навсегда.
– Ну да, пейзаж затянут! – засуетился Пудлев. – Слегка... Издержки стиля, так сказать. Зато потом... вот... на второй странице.
На второй странице герой пил чай и думал о смысле жизни.
Нет, положительно, этот писатель был обречен на
тусклый неуспех – именно тусклый, невзрачный, серенький – а не на то сокрушительное падение, которое рушит только что воздвигнутые мачты, граничит со скандалом, истерикой, безумием. Максимум, на что он мог рассчитывать –
так это, пожалуй, на любовь и уважение в узких семейных кругах. Но и здесь не сложилось. Жена, Людмила Николаев-
на, не разделяла литературных увлечений мужа. С годами они стали раздражать ее всё больше и больше. Ну вот почему все люди как люди, и только этот – просиживает все свободные вечера за письменным столом? Карьера не удалась, денег не заработал, так хоть бы дома потрудился... Сделал бы хоть что-нибудь полезное, вон, дверца кухонного шкафчика разболталась, так прикрутил бы ее на место.
Иногда она вспоминала, как решила выйти за него замуж – сама же присмотрела задумчивого и мечтательного парня, который стоял с книгой на автобусной остановке, подошла и улыбнулась. Но кто бы сказал, предупредил, что всё окажется настолько печально? Никто не мог предположить. Ведь все главные пороки в ее избраннике отсутствовали: он не увлекался алкоголем или наркотой, не воровал, не ставил ногу на грудь ближнему... в общении был скромен и молчалив. В тот момент Людмила возликовала: такой типаж ей очень подходил. А уж увлечение писаниной – да пусть себе тешится. Теперь-то она понимала: нормальные мужики, чтобы отдохнуть, ездят на рыбалку или на футбол. Так и должно быть, а любое раздвижение границ свободы приводит к патологии.
– Послушай, посмотри на мир вокруг, – пыталась она достучаться, – ты живешь, словно на Марсе. Очнись...
Но ничего не помогало. Писатель погружался в чувства своих придуманных героев, а Людмила Николаевна в одиночестве катила с базара тележку, нагруженную овощами. Детей, сына и дочку, она тоже вырастила как-то самостоя-
тельно. Водила в школу, кормила, ездила с ними в Под-
московье, на последние деньги покупала наряды, музыкальные диски и конфеты, а потому теперь дети всецело оказались на ее стороне. Поддерживали и жалели. «Да-да, это была не жизнь... – вздыхала она, – только имитация. Мы даже ни разу по душам не поговорили... Ни разу за столом не посидели, в парке не погуляли».
В свою очередь, писатель размышлял о том, как он несчастен, унижен и одинок. Впрочем, такова судьба непризнанного гения. Разговаривать с женой какого-либо желания не возникало: она всё равно бы не поняла уточненного мира его души, сокровенного звучания поэтических струн. Она-то ведь и книг никаких сроду не читала. Разве что в школе, на уроках литературы... А так, по своему характеру, он был человеком добрым и отзывчивым. Лишь однажды проявил крайнее своеволие: на последние сбережения издал книгу собственных стихов и подарил всем своим знакомым и соседям. Один экземпляр сразу отнес в редакцию и подписал Пудлеву. Видели бы вы, в какую ярость пришла Людмила Николаевна! Она чуть не разорвала тираж в клочки – твердая обложка, похожая на щит, к счастью, помешала. Конечно, в чем-то он виноват, потратил сбережения. Теперь Людмила не сможет к зиме утеплить окна, да и про новый миксер пока придется забыть. Ничего. В старых сапогах походит и шапку себе не купит. Материальное, материальное... подумаешь.
Спустя два или три месяца писатель умер. Пачки с его книгами так и остались стоять возле стены, эдакие башни до потолка. Серые, никому не нужные. Только пыль на них оседала день за днем, день за днем... Людмила Николаевна горько плакала. Как-то обо всём сразу, и о самой себе – тоже. Потом собралась и переехала жить к детям, а эту квартиру сдала, разрешив молодым квартирантам хозяйничать по своему усмотрению. Те сразу сделали крутой ремонт. Книги же сдали на переработку и выпустили серию прекрасных мягких салфеток, которые берут теперь с собой в поход путешественники, а маленьким детям утирают измазанные манной кашкой, кричащие ротики.
