Григорий Потекаев

Волчья балка

Документальный рассказ

                                                                   Посвящается труженикам тыла.

Январь выдался необычайно лютым. От сильных морозов трескался лед на речке. Лопалась кора деревьев и на стволах появлялись трещины. В ту суровую военную зиму померзли на усадьбах сады. Весной они не распустились, стояли без листьев, будто кресты на кладбищах, напоминая о жестоких зимних морозах.

Дед Микаж говорил, что природа тоже за нас. Она решила немцев заморозить за их подлость и вытурить с нашей земли. Мы – северяне – эти холода выдержим, привычны к ним, пусть испробуют они, фашисты.

Даже в самую лютую стужу надо было ездить за дровами, и очередь дошла до нас. В воскресное утро бабушка чуть свет будила меня:

– Вставай, сын, скоро и Тарас придет, вставай! Испекла блины, позавтракаешь перед уходом.

Я открыл глаза. Керосиновая лампа, подвешенная в потолок, тускло светила. Пламя, с куриный глаз, мерцало на конце тесьмы. Бабушка не велела жечь большим огнем, экономила керосин.

Теплую печку не хотелось покидать, и я тянул время. Наконец выпрыгнул на ледяной пол и по телу сразу пошли мурашки. Холод шел от двери. Льдом покрылся за ночь порог. Косяки обросли инеем, будто на дверь нацепили белые шторы. Окна тоже превратились в белую рогожу, они оттаивали только когда топилась печь.

Пока одевался, прибежал Тарас. Распахнул дверь, и холодный воздух белой волной ударил в избу. Валенки его скрипели и стучали, словно ледяные комья. На него глядя, я вздрогнул: «Как же мы... в такой холод?»

– Во дает! Дышать аж трудно. Жжет лицо – спасу нет, – бормотал Тарас, снимая варежки и принимаясь дуть в ладони что есть духу, стараясь отогреть. Шапка и поднятый воротник белели инеем.

– Боже мой, в такую стужу... Перемерзнете, бедняги, – не выдержала бабушка и прослезилась.

Провожая нас, бабушка несколько раз перекрестилась перед иконами, прося помощи Всевышнего.

В конюшне меня и Тараса встретил дед Микаж с фонарем в руках.

– Я вас жду, – сипло заговорил он. – Бригадир преду-
предил еще с вечера, велел проводить.

В конюшне ударил в лицо теплый воздух. Слабо пахло сеном. Я тяжело вздохнул. Да, очень приятно войти в теплую конюшню с темной холодной улицы. Не спеша, мирно хрумкают лошадки. На стене тускло мерцает керосиновый фонарь. В углу навалено душистое сено. Здесь, на сене, на брошенном тулупе – уютная лежанка деда Микажа.

Мне тогда теплая конюшня с ароматным сеном, лежанка на сеновале казались райским уголком, а дед Микаж – счастливейшим человеком на свете. Он оставался здесь, в тепле, а нам предстояло ехать по ночному холоду за тридевять земель в лесные незнакомые края, где ждали нас ночные приключения на дороге, непосильная работа в лесу и зловещая Волчья балка.

Дед Микаж помогал нам запрягать, и пока не отъехали, все твердил напутствия – учил нас, неопытных, уму-разуму:

– Вы, ребятки, оденьтесь теплее. Укутайтесь в чапаны, тулупы. Не держите лица на ветру, а то не заметите, как останетесь без носа. Время от времени, чтобы не застыть, вставайте из саней и, уцепившись за оглоблю, бегите. Ну, дай Бог удачи, – крикнул он напоследок, провожая нас.

– Спасибо, дед Микаж! – ответил Тарас, и мы двинулись в темноту.

...Отъехали от околицы, когда наша деревушка, заваленная сугробами, еще крепко спала, словно ее обитатели боялись проснуться из-за сильного мороза и, казалось, никогда не зажгут свои лампы.

Вдоль нашей деревни цепью тянутся горы, куда в выходные мы часто ходили кататься. Один из самых крутых склонов называли почему-то «Моя гора». Из всей деревни только двое отваживались спускаться с него. Это Ося Бакланов и потом выучившийся, глядя на него, Вася Курган. А ведь если на том спуске упасть, то, наверное, будешь кувыркаться до самой речки Аморды и не соберешь костей. Когда Бакланов со своим другом спускался с крутой горы, на них с трепетом смотрели ребятишки и удивлялись.

Теперь друзья ехали впереди, возглавляя наш обоз из трех повозок.

Вторыми мчались Семка Ипинькин и Охонька Прокошин. Семка – тоже озорной, но характером отличался мягким и послушным. За это его уважали в деревне, несмотря на все озорства.

В Воротникской пойме на речке Аморда была плотина, где мы в летние жаркие дни, во время сенокосов, часто купались. Семка там обязательно показывал свои удивительные номера-выкрутасы. Залезет, бывало, на перила железнодорожного моста и ждет, когда покажется поезд. Машинист, заметив его, начинает нервничать: машет рукой, чтобы он уходил, грозит, сигналит. Стоило паровозу опасно приблизиться, Семка делал головокружительный прыжок вниз головой в реку и исчезал, оставляя за собой круги на поверхности воды. Машинист, облегченно вздохнув, улыбается, качает головой, ищет его глазами. Когда Семка выбирался на берег, ребята в наказание хватали его за руки за ноги и бросали в воду, подальше от берега, в самое глубокое место. Он долго не выплывал и выныривал, когда мы уже начинали терять надежду, всем на удивление, в другом месте, где его совсем не ждали.

Охонька Прокошин парень был тоже отважный, но с философскими задатками, как говорил про него колхозный бригадир.

Однажды, в летнюю короткую ночь, он один решился ехать пасти лошадей на далекую Воротникскую пойму. Заболел его напарник, ехать было некому, и он поехал, а ведь ему было только пятнадцать. «Как же ты один? Не боишься разве?» – спрашивали мы его. «Как один? Вон сколько со мной, и я с ними не боюсь, с лошадьми-то. А ночи... не успеешь глаза закрыть – уже рассвет».

На самом деле, лошади будто подбадривают человека своим равнодушием к темноте. И опасность учуют раньше. Заметив волка, лошади начинают храпеть, оповещая об опасности своих сородичей, и даже, как говорил дед Микаж, собираются в кучу, чтобы отразить нападение.

Мы с Тарасом ехали последними. Он сидел впереди, завернутый в чапан, и правил. Чтобы не отстать от других саней, он то и дело размахивал плеткой, погоняя лошадей. Дорога жесткая, накатанная, и ехать было легко. Я, укутанный, лежал и представлял, что может случиться в дороге – какое несчастье, какая поломка. Например, если сломается оглобля или лопнет от сильного мороза мочальная завертка, крепящая оглоблю за сани, тогда кричи «караул». В такой мороз даже нельзя вынуть руку из варежки. От одной мысли – мурашки по телу. Успокаивало лишь то, что со мной ехали пятеро дружных и храбрых ребят, с которыми нигде не пропадешь. При случае всегда придут на помощь.

Под аккомпанемент мерного скрипа я задумался. В голову занозой засела мысль о Волчьей балке, где, говорили, из-за кустов волки выходят навстречу лесовозам. Страшные легенды ходили в народе о загадочной балке. Якобы недавно из Малых Ревизовок в Косогоры вышел человек и как в воду канул. Только через неделю, когда спохватились и вышли всем миром на поиски, нашли его у Волчьей балки. Остались от него будто одни валенки и шуба, да и те были разодраны. Дед Микаж говорил, что раньше не было столько волков – их пригнала с запада война. Они убежали от пушечных залпов. И еще их много потому, что нету сейчас охотников – все на фронте.

Наконец справа и слева обозначились темные силуэты избушек и кое-где еле заметные тусклые огоньки.

Да, это она, долгожданная Малая Ревизовка.

– Смотри, деревня проснулась, наверно, скоро рассветет, – крикнул я радостно, чтобы услышал Тарас.

Он пошевелился под своим чапаном:

– Нет, не скоро – огней мало.

Нам предстояло проехать мимо Волчьей балки в потемках.

Когда выехали из Ревизовок опять в поле, Тарас спрыгнул с саней, пробежался и, уморившись, рухнул обратно в сани.

– Валяй, Коль, и ты, а то застынешь начисто. Только держись крепче за оглоблю.

Я не чувствовал ног от холода, хоть они и были в валенках. Но вот пробежался, и ноги разогрелись, я плюхнулся на место. Меня одолевала зевота, ведь время было под утро, пора глубоких снов, и не заметил я, как закрылись глаза: кажется, даже что-то приснилось. Но вдруг во сне я почувствовал, как меня кто-то ударил, и я сразу проснулся.

Сон вмиг улетучился, и я заметил, что торчу на задней колодке. Быстро снова вскарабкался на сено и увидел, что угол моего чапана отодран начисто. «Как же это могло случиться?» – недоумевал я. В это время Тарас повернулся ко мне и тихо, будто боялся, что его услышат, сказал:

– Придвинься ближе ко мне, за нами гонится, кажись, волк. Я видел его. А лошадь слышал, как храпела?

Я прижался к нему и рассказал свое приключение. Он сразу догадался, в чем дело.

– Эх ты! Молись Богу, что чапан твой распустился под колодкой. Если бы поверх колодки, тебя бы выдернули в снег, и теперь бы волки пировали тобой. Разве можно здесь спать? Мы уже у Волчьей балки! – распекал он меня. – Иди садись на мое место и гони быстрее. Я сяду с топором назад, может, опять пристанет.

Я послушал его, ведь Тарас был старше меня и опытнее. Он придвинулся на самую заднюю колодку. Чапан свой снял и накинул на колодку так, чтобы тащился по снегу.

Я ударил Савраску плеткой, и он пошел галопом. Из-под копыт летели в лицо крошки снега. Я обернулся и увидел на фоне светлой дороги волка, который, словно тень, быстро нагонял нас. Но мне не страшно. Я сижу за Тарасом, будто за каким-то щитом, поглядывая из-за его плеча. Вот волк нагнал нас. «Неужели бросится на Тараса?» – подумал я. В этот миг лошадь захрапела и, напугавшись, помчалась еще пуще. Я, боясь свалиться, ухватился одной рукой за нахлестку, другой держал вожжи.

Вдруг Тарас что есть силы размахнулся, как при колке дров, немного даже ойкнул.

Тень исчезла так же внезапно, как и появилась.

– Попал, ей-ей, попал! Врезал ему, кажись! Больше не побежит. Зарубил ведь, Коль, слышишь? – возбужденно крутился Тарас и разбирал свой чапан, чтобы накрыться им. – Даже топор не смог удержать, полетел за ним.

– Попал ли – не знаю, но волк исчез сразу же, – сказал я.

– От удара он перевернулся даже, я видел. Я ему в голову врезал.

Тарас долго не мог успокоиться, оглядывался назад в темноту и все бормотал.

Скоро лошадка наша успокоилась, потопала шагом. Мы догнали передние повозки, чему были рады. Но еще пуще радовались, когда заметили, что стало светать. По обе стороны прогона (основной дороги) возникли сказочные черные стволы вытянутых в небо деревьев. Лес был угрюмый, загадочный, будто после ночи еще не проснувшийся. Темно-фиолетовый воздух становился все светлее, прозрачнее. Страшная темная ночь быстро таяла и уступала место долгожданному утру. Оказывается, днем так хорошо: смотри куда хочешь, кругом все видно – и лошадь, и дорога, и сани, и друзья, и лес. Наконец мы легко вздохнули. С нас будто сняли какую-то тяжесть.

Но вот передние повозки остановились. Ребята вывалились из саней, чтобы поразмяться. Вася Курган не выдержал – вскинул руки вверх и залихватским голосом заорал:

– Ура-а-а! Мы дожили до утра! Страшная ночь кончилась, ребята! Смотрите! Уже наступил день! – он радостно махал руками и хлопал себя, чтобы поразмяться. Голос Кургана, будто в пустом зале, эхом раздавался по утреннему тихому лесу, и даже лошади удивленно оглядывались.

Всем стало веселее. У всех поднялось настроение. Каждый рассказывал, как провел лютую ночь, какие страхи пережил. Говорили все сразу и слушать было некому.

Прибежал Тарас.

– Можете меня поздравить, ребятки, я ночью прикокошил волка, так трахнул его, что чуть сам не вывалился из саней.

Он улыбался, что делал крайне редко, и не был похож на серьезного, мужественного парня, каким казался всегда.

– Может, ты стукнул вместо волка заднюю колодку дровней? – пошутил Васька Курган.

Ося Бакланов уверял, что он тоже видел волка. Зверь бежал вначале за ними, и их лошадь, напугавшись, скакала галопом.

Ребята удивленно рассматривали мой изодранный чапан и гадали, как такое могло случиться...

Мы снова в пути. Ребята, уже не впервые побывавшие здесь, уверяли, что ехать осталось недолго, уже проезжали Гремячий яр. Высокий строевой лес рос в Гремячем яру, и он казался ранним утром особенно красивым. Верхняя часть стволов от инея белела, напоминая весенний цветущий сад, где из-за обилия белых цветков не видно листьев. Да, такая красота бывает только ранним утром, когда воздух особенно прозрачен и чист, и иней еще держится на деревьях.

Прогон белой лентой тянулся среди лесных массивов. Чем дальше, тем деревья становились выше и толще. Словно великаны – деды морозы стояли вдоль дороги без конца и края. На некоторых торчали комья снега, напоминавшие грачиные белые гнезда.

Тишина кругом. Временами это звенящее безмолвие нарушал шелест падающего снежного «гнезда» или треск отломившихся сухих сучьев, не выдержавших снежной тяжести. Изредка слышалось: «ба-бах!» – будто из ружья. Это лопались от холода деревья.

Я удивлялся, потому что увидел утренний зимний лес впервые, и поразил меня его загадочный и красивый мир. Я вырос в степной деревне, вдалеке от леса и таких красот раньше не видел.

Весной растают холодные снега. Лес распустится, зазеленеет, зацветет. Покроется зеленым ковром и цветами земля. Совьют гнезда прилетевшие из теплых краев птицы, и жизнь закипит с новой силой. Но так будет весной, а сейчас лес стоял суровый, жестокий, беспощадный, готовый заморозить, умертвить все слабые живые существа.

Наконец мы свернули с прогона в сторону предполагаемой колхозной делянки и двинулись по рыхлой снежной целине.

Кое-где виднелись следы лесных обитателей. Заячьи, уложенные по четыре: два следа рядом впереди и два сзади, один за другим. Лисьи верткие следы, растянувшиеся вереницей один за другим. Но в основном встречались волчьи – следы лесных «хозяев».

Прежде колхозную делянку представлял я другой: думал, там нас встретит лесник – старик с бородой. Выйдет нам навстречу из своего курящегося домика, поздравит с благополучным приездом, позовет в сторожку погреться. Спросит, как доехали, напоит горячим чаем и уж потом покажет штабель, откуда грузить дрова.

Но я ошибся. Ничего этого не было. Кругом лишь стояли деревья, снег по пояс и трескучий мороз, от которого не было спасенья. Так недружелюбно и холодно встретил нас зимний лес, наша сельская делянка. «Комфорт» нам надо было создавать самим.

Прежде всего мы сняли с себя чапаны, тулупы. Распрягли лошадей. Дали им корм. Разожгли костер. Утоптали снег, чтобы легко было передвигаться, и потом принялись валить деревья. Спиливали каждое дерево как можно ниже, очищая предварительно от снега. Валили только ясеневые сухостои, с отвалившейся корой, считавшиеся самыми лучшими дровами.

Наконец, после долгой напряженной работы, мы легко вздохнули. Повозки были готовы: дрова уложены, связаны, прикручены.

Тарас нас торопил. Он стремился быстрее добраться до Волчьей балки и увидеть результат ночной схватки с волком.

Но прежде чем доехать до основной дороги, опять пришлось вдоволь поработать. Дело в том, что под тяжестью бревен сани утопали, и рыхлый снег поднимался впереди повозок, чем-то напоминая движение современных бульдозеров. Пришлось вытаскивать возы по одному, как на картине Репина «Бурлаки на Волге». Лес наполнился гвалтом: «Но-о-о! Но-о-о! Давай! Давай! Ну-у-у! Еще-е-е!» – кричали со всех сторон на разные голоса. От наших лошадок валил пар, и вскоре они покрылись инеем.

...На большаке санная дорога, накатанная до блеска, шла под уклон, и мы забрались на повозки.

Теперь мы с Тарасом ехали впереди. Он использовал каждую возможность: горку, уклон, чтобы ехать быстрее.

Но вот после многих спусков, поворотов, подъемов наконец выехали из большого леса. Справа открылся простор, поле. Слева – кусты орешника, спускавшиеся вниз: та самая зловещая Волчья балка.

Повозки остановились, и мы глазели во все стороны – не видно ли где следов крови. Тарас тут же спрыгнул с саней и побежал вперед. Я заметил, что снег вокруг усеян волчьими следами.

На обочине виднелись пятна крови, они вели вниз, в сторону дороги. Мы, вооружившись топорами, по следам спускались среди колючих кустов. Чем дальше, тем чаще попадались красные пятна.

Впереди раздался голос Тараса:

– Ребята, сюда! Вот он! – махал он нам топором, который уже успел найти.

Мы побежали, и я впервые так близко увидел волка. Волк лежал на боку с оскаленными зубами. Большой кровавый рубец над глазами. Мы, оцепенев, молча смотрели. У наших ног лежал зверь, убитый Тарасом.

– Молодец, Тарас! Здорово ты его!.. Побросаем его, ребята, с удачей!

Мы подхватили нашего героя и принялись бросать вверх. Вся Волчья балка, весь лес наполнился гвалтом, голосами, смехом.

– Смотрите, как оскалил зубы – наверно, от боли. Так, с раскрытой пастью, и подох! – дотрагивался до зубов волка Оська своим кнутом.

– Нет... Это, видимо, от злости. В тот момент любому потроха выпустил бы в два счета. Вишь, клыки какие острые, – постучал палкой по ним Охонька.

...За бесконечными полями из-за горизонта, как в море мачта корабля, показалась наконец верхушка нашей сельской церкви. Она сверкала против солнца издалека. За ней показались трубы, крыши домов и, наконец, все село, лежащее под Ишакскими горами.

Село в тот морозный день все курилось. Над ним висело серое облако. Кизячный запах дыма ощущался издалека.

Подъезжая к школе, мы очень обрадовались, когда заметили, что нас пришли встречать. Видимо, беспокоились.

У школы, располагавшейся в центре села, ждал председатель, в своей неизменной серой шинели с заправленным за ремень пустым рукавом. Я очень обрадовался, когда увидел свою бабушку, в желтой, с круговыми складками, шубе. И еще увидел в толпе деда Микажа. Его рыжая, острая бородка вся утопала в белом инее, и я его еле узнал.

Да, нас ждали, как героев, совершивших подвиг. Тогда ведь и перевозка леса в такой сильный мороз для нас была подвигом.

– Батюшки! Кажись, все живы... – с улыбкой на лице говорит бабушка, сама смотрит на меня, хочет понять, как себя чувствую, все ли у меня в порядке.

– Смотри, кажись, все шестеро вернулись... вот молодцы! – проговорил дед Микаж с довольным видом и подошел к нам. – Я ведь говорил, на этих ребят можно положиться. Работники хоть куда – настоящие мужчины: умные, сильные. Да какие большие возы привезли, как умело скрутили!..

– Не шестеро приехали, дед Микаж, а вон, смотрите, и седьмого привезли, – показал Охонька на волка. Он схватил его за лапу и выдернул с повозки. «Бацк!» – волк упал на снег. Ударился, как камень. Пока ехали, успел промерзнуть насквозь.

– Ай-яй-яй! Вот где чудо-то! Никак волк! Откуда это? – не выдержал дед Микаж и от удивление разинул рот.

– Вон наш герой его трахнул топором у Волчьей балки, – показал я на Тараса и вытащил с повозки свой чапан, чтобы удивить бабушку. – Смотри, баб, что наделали волки с дедушкиным чапаном. Теперь и одеть-то нельзя. Наверно, этот самый и отхряпал угол чапана, – кивнул я головой на волка.

Бабушка аж прослезилась:

– Хорошо, хоть сами вернулись, Бог с ним, с чапаном, заштопаем как-нибудь. Я целый день так беспокоилась, боялась, чего случится с вами. Ведь холод-то, вдохнуть нельзя. Поди и ноги замерзли?

– Нет, у меня не замерзли, баб, вон Охонька в дороге плясал, у него валенки худые.

– Теперь вы уже дома. Хорошо, что все живы и здоровы. Я молилась за вас весь день.

Сельские ребятишки и на второй день не отходили от привезенных дров, рассматривали тут же валявшегося волка, ставшего в те дни «музейным экспонатом».

Война все шла. Весь трудоспособный люд: молодые, старики, женщины – были отправлены на берег Суры строить оборонительные сооружения. В колхозе работать стало некому. На лошадях пахали, сеяли, возили лес ребятишки-подростки тринадцати-шестнадцати лет. Более старших отправляли на фронт. Вскоре были призваны и мои друзья-лесовозы: Ося Бакланов, Вася Курган, Семка Ипинькин, Охонька Прокошин, Тарас Олдонькин. Из них не вернулся никто. Все пали смертью храбрых на полях сражений. Светлая им память.