Владимир ЛАПТУН

РАСКОЛ

(к истории взаимоотношений Русской Православной Церкви и государства в первые годы советской власти)

После октябрьской революции 1917 года государственная власть в России, как известно, перешла в руки Совета Народных Комиссаров (СНК), который в одном из первых же своих декретов – Декрете о земле – достаточно определенно выразил  отношение советской власти к Русской Православной Церкви (РПЦ). Согласно этому документу, Церковь, а вместе с нею и приходское духовенство лишалось прав собственности на землю. Но этим дело не ограничилось. Уже в декабре 1917 года последовал еще ряд декретов и постановлений СНК, напрямую затрагивающих РПЦ. Прежде всего речь идет о Декрете о земельных комитетах от 4(17) декабря, по которому все сельскохозяйственные земли, включая церковные и монастырские, переходили в государственное пользование, а также о Декрете СНК от 11(24) декабря, передававшего все церковные учебные заведения в Комиссариат просвещения. Другими словами, Церковь одним росчерком пера лишалась всех духовных училищ, семинарий и ЦПШ и, соответственно, всего принадлежащего им имущества.

Тем самым была подготовлена почва для главного, основополагающего документа, который регламентировал взаимоотношения молодого советского государства и РПЦ, – Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви, опубликованного 23 января 1918 года. Анализ данного закона позволяет сделать вывод о том, что его главной целью являлось «удушение» Русской Православной Церкви. Судите сами.

Во-первых, вышеупомянутый Декрет лишал РПЦ всего имущества, движимого и недвижимого, а также права владеть им. Во-вторых, прекращались всякие государственные субсидии церковным и религиозным организациям, а их банковские счета закрывались. С этого момента религиозные общества могли получить необходимые для совершения богослужения здания и соответствующие церковные «предметы» только с разрешения местной или центральной власти, причем на условиях «бесплатного пользования». Однако при этом все полученное имущество подлежало налогообложению. В-третьих, Декретом запрещалось преподавание религиозных вероучений во всех государственных, общественных, а также частных учебных заведениях, в которых изучались общеобразовательные предметы. А посему «обучать и обучаться религии» разрешалось лишь в частном порядке…

Итак, согласно Декрету от 23 января, получение в пользование церковного здания теперь полностью зависело от группы мирян, заключавшей об этом договор с местной властью. Таким образом, духовенство, в том числе патриарх и епископы, оказывались как бы не у дел, по крайней мере юридически, а поэтому были лишены возможности влиять на паству. «Власть епископов над паствой, – пишет профессор Д.В.Поспеловский, – теперь всецело определялась доброй волей верующих и мерой их готовности исполнять преподанные им наставления и указания, в силу чего указания эти приобретали некий просительный характер. Сама ситуация несла в себе приглашение к конфликту, к расколу, который и не заставил себя долго ждать». По его мнению, Декрет от 23 января представлял собой не что иное, как «классическое свидетельство попытки Ленина дословно следовать заветам Марксова учения о религии как духовной надстройке на материальном базисе. Следует убрать этот базис – имущество и средства доходов Церкви, – и Церковь отомрет сама по себе».

Согласно статистическим данным, во исполнение этого Декрета около шести тысяч церквей и монастырей по всей России сразу же перешли в руки государства, под его охрану как «особо ценные памятники истории и архитектуры». Точнее сказать, были просто отобраны у верующих. Однако, вопреки ожиданиям, Церковь не собиралась «отмирать сама по себе». Дабы не быть голословными, проиллюстрируем это на примере города Саранска, входившего тогда в состав Пензенской губернии.

В конце марта 1920 года заведующим Саранским отделом управления было получено предписание Пензенского губисполкома на предмет использования одной из нескольких церквей города для «общественных целей». Ответ не заставил себя долго ждать, и уже через неделю завотделом отправил  в Пензу письмо следующего содержания:

«Согласно Вашего предписания от 25-го марта с.г. за №1898, Саранский отдел Управления сообщает:

1. Всех храмов в городе – 14, из них два при женском городском монастыре, общая площадь вместимости обоих храмов 270 кв. сажень, и два кладбищенских храма, построены за городом на двух городских кладбищах бесприходные, и 10 приходских храмов, общая площадь вместимости равняется 1460 кв. сажень.

2. Граждан, подписавшихся под заявлением взять в свое пользование храмы с их имуществом, 994 человека, такое незначительное количество подписавшихся сравнительно с общим православно-христианским населением города объясняется §6 инструкции по проведению в жизнь Декрета от 23 января 1918 года об отделении церкви от государства, где сказано: «Необходимое число местных жителей, получающих в пользование богослужебное имущество, не может быть менее 20 человек», поэтому полагали, что для взятия храма во временное владение достаточно подписей 20 человек. В Саранске на 10 приходских хамов в настоящее время православно-христианского населения около 24000, не считая военных и временно проживающих. Кроме сего, к городским храмам подлежали приходом все окружные деревни.

3. Фактическая посещаемость открытых церквей в воскресные и праздничные дни в каждом храме от 1000 до 1500 человек и более. В общем во всех городских храмах молящихся в каждом из указанных дней бывает от 10000 до 15000 и более.

4. Нужды в использовании нескольких или хотя бы одного храма для каких-либо общественных целей нет, даже и в настоящее время – время войны и эпидемии, кроме того, храмы по своим планам, по их высоте внутри кумполы к жилью совершенно не подходят. Каждый храм придется капитально перестраивать внутри, а отопление их очень дорого.

5. Население города в общем, за исключением, может быть, 1% или 2%, в своих религиозных убеждениях очень стойко и, нужно полагать, едва ли индифферентно отнесется к утилизации хотя бы одного храма, стоящего даже на самой окраине города.

Затронуть святое святых христиан очень рискованно: последствия такого необычайно смелого шага предсказать нетрудно».

Приведенный выше документ определенно свидетельствует о том, что по прошествии двух лет с момента издания «Декрета об отделении церкви от государства» РПЦ продолжала достаточно твердо стоять на ногах и по-прежнему пользовалась авторитетом среди населения, особенно в провинции. Таким образом, все ухищрения большевиков поколебать религиозные убеждения верующих ни к чему не привели. Поэтому необходимо было искать какие-то другие, наиболее эффективные пути и способы отторжения народа от Церкви. И в этом им помог случай. Как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло…

Сильнейшая засуха 1920-1921 годов в восточных районах Европейской части России привела к небывалому голоду по всей стране. Советское государство оказалось в тяжелейшей ситуации, так как запасы зерна в этих районах в течение гражданской войны были полностью истощены. Голод, охвативший около 20 миллионов человек, продолжался с лета 1921 года до лета 1922 года.

Русская Православная Церковь одной из первых откликнулась на эту беду, и уже в августе 1921 года Патриарх Тихон обратился с призывом о помощи к главам разных христианских церквей за пределами России. Тогда же был создан и Всероссийский церковный комитет помощи голодающим, а во всех церквях начали собираться пожертвования. Однако по распоряжению СНК этот комитет был закрыт, а собранные средства переданы правительственному комитету помощи голодающим (Помгол). А уже в феврале 1922 года ВЦИК принял  декрет, предусматривающий в качестве одной из мер изыскания средств для помощи голодающим изъятие церковных ценностей. В связи с этим Наркомпрос разослал на места инструкции, в которых предписывалось не допускать порчи произведений искусства, а также указывалось, что изъятие ценностей возможно только после предварительной экспертизы, осуществленной экспертами музейных отделов. Кроме того, в них отмечалось, что верующие могут выкупать церковные реликвии. Надо признать, что эти инструкции практически не выполнялись, а городские и сельские власти очень редко считались с мнением экспертов. Поэтому нетрудно представить, как происходило изъятие ценностей. Конфисковывалось все, в том числе и священные сосуды и прочие богослужебные церковные предметы.

Церковь фактически сразу же отреагировала на произвол властей. 28 февраля 1922 года Патриарх Тихон обратился к верующим с воззванием, в котором, в частности, говорилось: «Мы допустили, ввиду чрезвычайно тяжелых обстоятельств, возможность пожертвований церковных предметов, не освященных и не имеющих богослужебного употребления… Но не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольное пожертвование, освященных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами Вселенской Церкви и карается ею, как святотатство, мирянин – отлучением от нее, священнослужитель – низвержением из сана».

Большевики только этого и ждали. Им представился великолепный шанс скомпрометировать Церковь и ее главу в глазах верующих. Поэтому «воинствующие безбожники» сразу же обвинили Тихона в том, что он выступает против помощи голодающим и призывает не отдавать ценности. В «строго секретном» письме от 19 марта 1922 года Ленин писал Молотову: «…Для нас данный момент представляет из себя… единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову… Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией… Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо во всяком случае будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства… Мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий».

Из письма вождя мирового пролетариата видно, что его в данном случае меньше всего заботит судьба голодающих. Его волнует лишь то, как бы извлечь для власти выгоду из этой трагедии. Во исполнение пожеланий Ленина в стране начались массовые репрессии. По статистике, в ходе изъятия церковных ценностей произошло 1414 кровавых инцидентов. Были расстреляны по приговору «суда» и погибли во время этих инцидентов 2691 священник, 1962 монаха, 3447 монахинь и большое количество мирян. Изъятые у церкви ценности всего лишь составили: 21 пуд золота и 23 тысячи пудов серебра (рассчитывали на 525 тысяч пудов – В.Л.). Драгоценных камней было изъято ничтожно малое количество, да и те были очень плохого качества. Причем многое было разворовано самими чекистами, которых в то время называли «ловцами жемчуга».

Кроме того, власти предприняли попытку подорвать Церковь изнутри. Так, 20 марта 1922 года, то есть на следующий день после оглашения «строго секретного» письма Ленина, состоялось заседание Политбюро, где было принято решение «внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу и взяв под защиту власти тех священников, которые открыто выступают в пользу изъятия». Таковыми священниками оказались представители Союза церковного обновления.

Впервые программа этого радикально-реформаторского направления в РПЦ прозвучала еще в 1905 году в обращении к митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Антонию. Оно содержало в себе следующие идеи и требования: отделение Церкви от государства, демократизация церковного управления и восстановление в нем соборных начал, переход на григорианский календарь (новый стиль), перевод богослужения с древнеславянского на современный русский язык, введение принципа брачности епископата и проч. Необходимо также заметить, что обновленцы активно выступали и против восстановления патриаршества. Вот с патриарха и начали.

Шестого мая 1922 года Русская Православная Церковь как организация была обезглавлена – Патриарх Тихон оказался под домашним арестом. Ему грозило обвинение в сопротивлении актам изъятия церковных ценностей. Для обновленцев это был долгожданный повод и сигнал к выступлению. Первым делом они начали распространять мнение об эгоизме и бессердечии Патриарха и его окружении. Большую помощь в этом им оказало ГПУ. Сейчас уже с уверенностью можно сказать, что организующую и руководящую роль в инициировании и осуществлении обновленческого раскола играли ГПУ и ЦК ВКП(б).

Пока Патриарх Тихон в ожидании суда находился под арестом, обновленцы 29 апреля 1923 года созвали Поместный Собор. На нем была принята резолюция в поддержку советского социалистического общественного строя, осуждено контрреволюционное духовенство, и самое главное – на этом Соборе Тихон был лишен сана и монашества и вместе с тем объявлен отступником от заветов Христа и предателем Церкви. Здесь же было принято решение об укреплении и распространении церковного обновления в РПЦ, а также устанавливался новый стиль богослужения.

Постановления Поместного Собора 1923 года были приняты священнослужителями неоднозначно. Фактически в их рядах произошел раскол: одни стояли на стороне обновленцев, другие же оставались верными канонам старой Церкви. Неоднозначно к решению Собора отнеслись и священники Саранского уезда Пензенской губернии. Вот что писал по этому поводу в своем докладе в Пензенский Губотдел ГПУ уполномоченный ГПУ по Саранскому уезду Корнев (Доклад по духовенству всех культов за июль месяц 1923 г. с грифом «Сов. секретно», датированный 10 августа 1923 года. – В.Л.): «…В данный момент православное духовенство разбито на два течения: обновленческое и Тихоновское; всего по Саранскому уезду насчитывается 110 православных церквей и монастырей; взяты нами на учет и священнослужители, на коих в настоящее время заполнены анкеты и выявлены 98 церковнослужителей, из них членов Живой Церкви (одно из ответвлений обновленческого движения. – В.Л.) 22 человека, сочувствующих 28 человек и Тихоновцев 32 человека, сочувствуют Тихону 15 человек». Далее он сообщал, что разложение Церкви в Саранском уезде началось фактически в июле месяце «главным образом с верхушек». Что под этим имел в виду уполномоченный – неизвестно, но, вероятно, духовное руководство уезда.

«В данный момент, – писал Корнев, – уже признали новый стиль и проводят по таковому службу 10 церквей города Саранска (в оригинале было напечатано «2 церкви», а затем ручкой исправлено «10»; что соответствует действительности установить не представляется возможным – В.Л.), а остальные в отношении стиля руководятся прихожанами. Отношение верующих к обновленческому движению недоброжелательное, и таковое отношение, к сожалению, занимает доминирующее положение в среде религиозных людей. Наблюдается недовольство со стороны верующих своими попами, примкнувшими к Живой (новой. – В.Л.) церкви. Последним предлагается принять отказ от таковой, в противном случае они, верующие, изберут себе новых попов – приверженцев старой церкви. Результатом такого недовольства массы и брожения среди ее является снятие с себя сана священником Тиховым; заявление об отставке священника Вязерского; священник Вирганский тоже намерен сбросить с себя сан священника. Разжигающим недовольство религиозной массы против Живой Церкви и приверженцев ее являются граждане г. Саранска Сыромятникова и Никулин – уполномоченный от старой церкви и местные священники Слухов и Добронравов, каковые имеют связь с оренбургским Аристархом – все – осколки Тихоновщины; они же призывают мирян не входить ни в какое соглашение с местным благочинным Соколовым, проводящим идею Живой Церкви и Пензенской епархии, а также с Архиепископом Борисом, вместо такового предлагают найти другого Архиепископа – единомышленника.

12 июля с.г. создана комиссия из трех лиц, целью которой является раскол Тихоновской централизованной церкви и борьба с приверженцами Тихона (копия протокола заседания комиссии при сем прилагается). Завербовано из среды духовенства 5 спецов информаторов, в обязанности которых также вменено информировать меня о всем происходящем внутри православной церкви и религиозных масс…»

Поиски копии протокола заседания «комиссии из трех человек», о которой упоминает в своем докладе Корнев, к сожалению, не увенчались успехом. Однако нам удалось обнаружить не менее интересный документ – протокол собрания церковнослужителей г.Саранска, датированный 17 июля 1923 года. Можно предположить, что это собрание, судя по повестке дня, было инициировано именно членами данной комиссии. К тому же председательствовал на нем местный благочинный протоиерей А.Соколов, ярый сторонник церковного обновления.

Вот какие вопросы были рассмотрены на собрании:

«1. О признании Поместного Собора 1923 г. О принятии, укреплении и распространении церковного обновления в Пензенской Епархии (…)

2. О признании нового стиля с указанием нового богослужения по нему в каждой церкви (…)

3. О ликвидации монастырей и пожертвовании церковных ценностей согласно воззванию Бориса (имеется в виду Архиепископ Пензенский и Саранский Борис. – В.Л.) (…)

4. Пожертвовать колоколов от каждой церкви, особенно от городской (…)

5. О производстве перевыборов членов тех приходских советов, которые в настоящее время не соответствуют духу времени (…)

6. О возложении на каждого священнослжителя неуклонно проводить в жизнь обновление в церкви, т.е. разъяснять верующим путем проповедейя. Лекций и пр. о группе Живая Церковь и вообще обновлении церкви (…)

7. Об отношении к церковно-священнослужителям, не признающим Поместного Собора 1923 г. и не желающим никакого церковного обновления».

По последнему пункту было принято следующее постановление: «Духовенство, не признающее Поместного Собора и не присоединяющееся к обновленческому движению, считать единомышленниками б[ывшего] Патриарха Тихона как контрреволюционное и вносящими разделение среди верующих и подготавливающими раскол в русской Церкви, а потому совершенно нежелательными для замещения священнослужительских мест».

Таким образом, священникам, по сути, был предъявлен ультиматум: или присоединяйся к обновленческому движению, или освободи место. Из ранее упоминавшегося доклада уполномоченного ГО ГПУ по Саранскому уезду видно, что некоторые из них так и не смогли принять церковного обновления, а посему процесс «разложения» церкви, спланированный ГПУ и местными властями, начал давать сбои. Об этом красноречиво свидетельствует августовский доклад Корнева.

По его словам, в августе предполагалось проделать среди верующих большую работу, так как были все основания для успеха, но в связи с освобождением Патриарха Тихона (он был освобожден из-под стражи 25 июня 1923 г. – В.Л.) дело остановилось и носило характер застоя. «Попы насторожились, – писал Корнев, – чуя на свободе «дарующего им жизнь» Тихона, и к работе по расколу церкви стали относиться безучастно. Спецосведомители (всего спецосведомителей 9, из них завербовано 4 в августе) за август почти не представили никаких материалов, и один из них, вновь завербованный Перовский, ссылаясь на свои «благородные порывы», отказывается совершенно от работы. Развитию обновленческого движения также препятствовала подпольная агитация реакционного духовенства и некоторых отдельных лиц, как Сыромятниковой и Никулина; они же расшифровали перед народом и духовенство обновленческого движения, которое в данное время теряет авторитет среди своих прихожан, что, конечно, является плюсом к вышеизложенному факту, т.е. минусом в области работы по разложению церкви (о результате их работы видно из объяснительной записки священника Слухова, копия которой при сем прилагается)…»

Копия объяснительной записки священника Вознесенской церкви г.Саранска Павла Слухова, о которой упоминает в своем докладе Корнев, к счастью, сохранилась, несмотря на гриф «Сов. секретно». Из нее следует, что 29 июня 1923 года группе приходских советов саранских церквей – Рождественской, Казанской, Богословской, Духосошественской, Петропавловской, Вознесенской, Троицкой, Успенской и Тихвинской – местным Уисполкомом было разрешено общее собрание прихожан. Только не совсем понятно, когда оно состоялось. Дело в том, что согласно тексту записки оно состоялось «29/8 – 23 г.», тогда как рядом с подписью П.Слухова стоит дата «1923 г. Августа 27 дня». Скорее всего, в первом случае имеет место опечатка, что, собственно, не суть важно. Важнее другое, а именно – принятое на собрании решение.

«Не разделяя взглядов групп Живой Церкви и вообще обновленческого течения, – писал П.Слухов, – собравшиеся решили объединиться в отдельную группу, Греко-Российской Кафолической церкви православных христиан, не разделяя взглядов Поместного Собора 1923 г., и не подчиняться высшему церковному совету, Пензенскому Епархиальному Управлению и местному Благочинному как обновленческим, […] для выполнения желаний объединенных приходов был избран «объединенный церковный совет» из священника Слухова, священника Добронравова, Солнцева, Никулина, Сыромятниковой, К.Горбунова, Банникова, Любаева и Александрова как лиц, не состоящих в обновленческих группах, и было поручено совету немедленно вступить в каноническую зависимость от православного Епископата, не входящего в обновленческие группы». Поэтому на собрании было решено обратиться к Епископу Сердобскому Петру, который, по имевшимся сведениям, не являлся обновленцем. Тогда же Объединенный церковный совет постановил командировать священника Слухова и М.О.Сыромятникову в Саратов, где в то время находился епископ, «для вступления в каноническую от него зависимость».

Уже будучи в пути, командированные узнали, что Петра в Саратове нет. Поэтому Сыромятникова возвратилась в Саранск, а Слухов проследовал в Москву. Здесь он встретился с епископом Козловским Иоанном и с благословения Патриарха вступил в каноническую от него зависимость, «дабы не прерывать каноничности с единой Кафолической церковью на Востоке». С этого момента Объединенный церковный совет стал исполнять постановления только приходских общих собраний, вошедших в группу объединенных церквей города Саранска и уезда.

Таким образом, сторонники Патриарха Тихона фактически оградили себя от влияния местных обновленцев, чем серьезно нарушили планы ГПУ по «разложению церкви». Эта мысль четко прослеживается в докладе уполномоченного ГО ГПУ по Саранскому уезду Корнева. Он писал: «В первой половине августа, имея еще надежду на разложение церкви, мною были завербованы 4 благочинных, пользующихся авторитетом среди верующих, коим дано задание читать лекции на тему: «Живая Церковь в работе ВЦС (Высший Церковный Совет. – В.Л.), о Патриархе Тихоне, заграничном духовенстве и монастырях», но результаты их работы пока еще не видно и вряд ли можно дождаться. В таком, приблизительно, положении находится весь уезд. Что касается отношения граждан к церковному движению, то они все на стороне реакционной церкви».

Кроме того, по мнению уполномоченного, большое влияние на население уезда «в деле сохранения традиционных религиозных привычек» оказывали монастыри. В Саранском уезде их насчитывалось пять: два мужских – Б.-Вьясский Владимировский и Тепловский Ново-Серафимовский, и три женских –Саранский Петропавловский, Куриловский Тихвинский и Чуфаровский Троицкий. В последнем 14 сентября 1923 года состоялось общее собрание Чуфаровской религиозной общины, на котором монахини со всей определенностью выразили свое отношение к Поместному Собору 1923 года, Высшему Церковному Совету и вообще к обновленческому движению.

В архиве ФСБ по Республике Мордовия сохранился протокол этого собрания, подписанный игуменьей Маврикией Аверьяновой и секретарем Прасковией Ивлиевой. Как видно из текста, сестрами был принят ряд постановлений следующего характера: «Присоединиться к Объединенному Церковному Совету; войти в каноническую зависимость от епископа-единомышленника; в религиозном отношении желаем принадлежать к Православной Греко-Кафолической церкви; не признавать Поместного Собора 1923 года; не подчиняться: а) Высшему Церковному Совету как обновленческому; б) Пензенскому епархиальному управлению и местному благочинию как обновленческим, объявить себя, согласно декрету от 23.1.1918 г., разъясненному НКЮ 20.11.1922 г., автономными в делах веры; на основании делегатского собрания от 29.07.с.г., бывшего с разрешения уполномоченного, церковный приход Чуфаровской общины передает представительство своих интересов Объединенному Церковному Совету добровольно; изъявить желание быть временно, до подыскания своего епископа, в канонической зависимости от епископа Иоанна Козловского; впредь допустить служащего при общине иеромонаха Сергия, принадлежащего к Православной Греко-Кафолической церкви, для совершения богослужений и прочих церковных треб в общине».

Неудивительно, что столь откровенное выступление монахинь Чуфаровского монастыря не прошло для них бесследно. Уже в начале января 1924 года председатель религиозной общины Маврикия Аверьянова получила от помощника прокурора Пензенской губернии 1-го участка Антонова отношение, в котором сообщалось о выселении общины из занимаемых помещений, так как теперь они принадлежали Саранской Трудземколонии, или попросту – тюрьме. Монахиням было предложено в семидневный срок переселиться в бывший Куриловский женский монастырь. Вот так, по сути силовым решением, был ликвидирован один из «очагов» антиобновленческого движения. Тем самым был создан прецедент прямого вмешательства властей в отношения между «тихоновцами» и «обновленцами», естественно, на стороне последних.

Однако, несмотря на поддержку властей, обновленцы по-прежнему продолжали сдавать свои позиции по всей стране. «Можно, таким образом, сказать, – пишет профессор В.Д.Поспеловский, – что первая большевистская атака на Церковь имела лишь ограниченный успех: властям вполне удалось посеять в Церкви раздор и смуту, но добиться полного торжества обновленчества они не смогли». Более того, в среде обновленческого духовенства все чаще стали раздаваться голоса, призывающие к возвращению в лоно патриаршей Церкви и к «мирным переговорам» с патриархом. Кстати, на переговорах настаивало и ГПУ. Заинтересованность чекистов в воссоединении Церкви, по мнению В.Д.Поспеловского, диктовалась  очевидной неспособностью обновленцев «привлечь к себе и удержать верующую массу». Переговоры действительно состоялись, но в конечном итоге завершились ничем.

Между тем патриаршая Церковь уверенно перешла в контрнаступление. Об этом свидетельствует и статистика. Известно, что к концу 1922 года правительством было передано обновленцам около 20 тысяч храмов, а спустя два года, то есть к концу 1924-го, их количество сократилось более чем на четверть. По всей стране наблюдался подъем религиозности, и этот процесс становился неуправляемым. Для контроля религиозной ситуации в стране большевики предприняли ряд мер.

Прежде всего были пересмотрены законы о религии, провозглашенные в Конституции 1918 года, где гарантировались свободы религиозной и антирелигиозной пропаганды. В какой-то степени это сдерживало решительные действия властей в отношении Церкви (все-таки основной закон государства!). Поэтому в новой Конституции 1924 года религиозная пропаганда была запрещена, права верующих ограничивались лишь «отправлением религиозного культа» в специально отведенных для этого помещениях. Правительством также было принято постановление, запрещавшее всякие религиозные процессии или церковные службы вне стен храма. Теперь на это требовалось специальное письменное разрешение местных властей. Кроме того, в 1925 году была создана массовая «добровольная» организация трудящихся – Союз Воинствующих Безбожников. Ее целью являлось ведение научно-атеистической пропаганды.

Несмотря на предпринятые правительством антицерковные действия, остановить наступление патриаршей Церкви на обновленческую никак не удавалось. Число приходов последней постоянно сокращалось, а количество случаев перехода обновленцев в стан тихоновцев соответственно увеличивалось. Таким образом, запланированный органами ГПУ раскол Церкви изнутри фактически потерпел фиаско, и властям пришлось отказаться от принципа «разделяй и властвуй». В связи с этим задачу снижения религиозности в обществе необходимо было решать другими средствами. Для этого был выбран самый простой, но верный способ – закрытие храмов. Массовое закрытие церквей в стране началось с 1928 года. И на то были веские причины. Так, по заявлению митрополита Сергия (в 1943 году он станет Патриархом Московским и всея Руси. – В.Л.), в 1930 году патриаршая Церковь имела около 30 тысяч приходов. Легко предположить, что двумя годами раньше их насчитывалось значительно больше.

В 1930-е годы власти повели широкомасштабное наступление на все религии и церкви, включая обновленческое движение. Именно на эти годы приходится наибольшее число закрытых храмов. Например, на территории Мордовии к 1934 году насчитывалось 576 церквей, из которых лишь 233 являлись действующими (данные на 1 декабря 1934 года. – В.Л.). За неполных четыре с половиной месяца, с 1 декабря 1934 г. по 10 апреля 1935 года число действующих церквей сократилось до 71. Здесь необходимо отметить, что храмы в этот период закрывались независимо от их принадлежности – будь то тихоновский или обновленческий. Кстати, то же самое можно сказать и о священниках. Для органов НКВД теперь не имело значения, к какой религиозной касте принадлежал тот или иной священник, главное, что все они являлись распространителями «опиума для народа». Поэтому преследованиям подвергались как «тихоновцы», так и «обновленцы». Этот факт, на наш взгляд, свидетельствует о полном провале возложенной на обновленческое духовенство миссии по расколу Русской Православной Церкви. Получилось как у Гоголя: «Я тебя породил, я тебя…» В данном случае мы имеем в виду органы ГПУ–НКВД, инициировавшие обновленческое движение.

В заключение нам бы хотелось привести выдержку из книги В.Д.Поспеловского «Русская Православная Церковь в ХХ веке», где, на наш взгляд, весьма лаконично объясняются причины поражения обновленческой Церкви в борьбе с патриаршей и то, что обновленческое движение не прошло для нее бесследно:

«…Подталкивание «тихоновцев» под репрессии советской власти, оправдание большевистского террора и восхваление его больше всего оттолкнули церковный народ от обновленчества, а заодно скомпрометировали и всякое стремление к здоровым, нужным реформам в Церкви. Тесные связи обновленцев с ГПУ, их моральное падение, с другой стороны, было в значительной степени результатом их одиночества, изолированности от верующего народа. На какой-то момент государство сослужило обновленцам службу, но им пришлось отплатить ему за это дорогой ценой, ценой полного подчинения этому государству.

Обновленческий раскол ликвидировался, но история движения, оставленная им традиция сотрудничества с «органами власти», использование Церкви в политических целях – все это не прошло бесследно для патриаршей Церкви, наложило отпечаток и на нее. Во время Великой Отечественной войны ей было дозволено возродиться (имеется в виду беседа Сталина с митрополитами Сергием, Алексием и Николаем, состоявшаяся в Кремле 4 сентября 1943 года, на которой произошло «замирение» с Церковью. – В.Л.), но во многих и многих отношениях ей пришлось заплатить за это ту же цену, что до нее заплатил за свое существование обновленческий раскол».