Юрий САМАРИН

Как она бежала! Задыхаясь в слезах, выскочила на школьное крыльцо. И тут ее догнала теперь уже бывшая классная. Тоже плача, задыхаясь, грузная, тяжело дышала, обнимала, гладила по голове – совала в руки какие-то деньги «в помощь». «Прощай, школа! Прощай, надежда! Прощай, дом! И деревня с покосившейся избушкой и старенькой бабушкой, и все ее козички и котятки!» «Не выдюжить мне, Настенька, – сказала бабушка, – не поднять тебя». И вот теперь ей нужно уезжать к далеким полузнакомым родственникам в холодный северный город, покидая весь свой мир. За что?

Про этот случай говорили – невероятно, и снаряд в одну воронку дважды не падает. А тут! Семь лет назад умерла мама девочки, одна, без мужа воспитывавшая дочку. Одинокая тётя, сестра матери, полная, внешне цветущая, хорошо обеспеченная женщина взяла сироту на воспитание. Жили ладно, много разговаривали, в каникулы девочка ездила к старенькой бабушке в деревню, тяжелая психологическая травма постепенно затягивалась. И вдруг, скоропостижно, в две недели умирает тетя.

Что эта девочка должна чувствовать по отношении к миру? Да то же, что и мы все, окружающие, только с бесконечно более пронзительной остротой: за что? Господи, за что? Именно в ребенке, страдающем невинно, и заключается весь вопрос, это еще Достоевский вывел: мы-то ясно за что, а они, невинные. Не понимаю, не понимает никто.

Случилась эта тяжелая смерть в конце августа, перед самым началом школьных занятий. Дни стояли чудесные, по августовски прохладно-ясные, просторные, сухие. В такие дни глаза радуются миру, и думается – легко. С работы я возвращался пешком, по улочке меж частных домов и думал о вещах серьезных и даже глобальных.

Бог наш – не есть бог языческий, – так размышлял я и чувствовал, что иду по какому-то внутреннему лезвию. Про умершую тетю и ее племянницу-дочку знал я, что были они люди «близкоцерковные», соблюдали посты. И именно отсюда с каким-то даже торжеством пришла ко мне эта фраза: «Бог наш не есть бог языческий!» И хоть весь обвешайся иконками – не застрахуешься. Бог промыслит о тебе не так, как ты сам о себе. И вдруг выплыло лукавое: «молись – не молись, Бог твою судьбу устроит по Своему усмотрению. А может, Он тогда нас и не слышит? А может, и не молиться вовсе? Ведь чуда не будет, как ни разбивай лоб…» И показалась мне эта мысль даже вначале смиренной, лишь после понял, что ведет она к унынию и отчаянию, мать коих – гордость. Отчаешься – если Господь-то не слышит. Но Он – слышит! Никак иначе не может быть. Или Его вообще тогда нет. другое дело, что мы действительно не знаем – о чем молиться, слишком нацелены мыслями и сердцем на здешнее, земное благополучие. Вспомнил я, как часто в молитвах встречаются слова: «Не знаю о чем просить… Сам молись во мне…» А в давно любимой мною молитве Богоматери есть такие удивительные слова: «Вот я пришел, я стою, я жду Твоего отклика, о Богоматерь, о Всепетая, о Владычице! Ничего не прошу, только стою пред Тобой. Только сердце мое, бедное человеческое сердце, изнемогающее в тоске по правде, бросаю к Пречистым ногам Твоим, Владычица!»

Будет ли чудо по нашей горячей молитве? Не знаю. Может быть, будет невидимое для нас, и н о е, неосознанное, не принятое нами, иноприродное чудо. Что можем мы знать о Промысле? Ни опыт, ни мудрость житейская, ни умножение даже богословских знаний не приближают нас к Истине. Только открытое сердце, только детская вера, только наивная радость присутствия в Божьем мире.

Много пишут нынче о прямых чудесах, об исцеляющих и обороняющих крестных ходах, источниках, молебнах. Верю – исцеляют и обороняют, но как-то иначе, чем понимаем это мы. Не обязательно – прямо, а, может быть, невидимо, непостижимо для нас. Один известный писатель с упоением сообщает о ежегодном Крестном ходе в одной из северных губерний. Дело, без сомнения, доброе. В губернии этой, – радуется писатель,– даже разврата меньше, ни наводнений, ни ураганов, ни прочих катаклизмов, столь ужасно сотрясающих прочие области нашей огромной страны. Всё это, конечно, ласкает самолюбие – дескать, правильной жизнью живем. Да только Бог наш – не есть Бог языческий, которого надо жертвой задобрить. Наш Бог, говорят, как раз кого любит – тому и испытание пошлет. А наша вера состоит в том, чтобы с готовностью – принять, и понести, и не спросить: «за что?» – ибо добровольной жертве и цены-то назначить невозможно, так она велика. Не Сам ли Христос, спасая нас, именно так и поступил?

Сколько же надо мужества, чтобы быть человеком. Чтобы свободно, добровольно принимать Промысел о себе. Как всё связано в этом мире – ведь любить Бога – это и значит быть свободным, свободно идущим к Нему, по пути, обозначенному Им же Самим.

Господи, с ужасом думаю – а смогу ли принять? А выдержу ли, а не сломлюсь? И трепещет малодушная душонка.

Помоги, Господи! а главное – помоги той девочке, дважды сироте. И другим деткам. И не вмени им наших тяжелых, мерзких, смрадных, отвратительных грехов. И научи нас Сам дерзновенно и смиренно молиться. И подай нам мужества, Господи! мужества остаться человеком перед лицом Твоим…