Алина ДВОРЕЦКАЯ

 

В редакции газеты «Петербургское право» морили тараканов. Тараканы выползали из папок с документацией, из-под клавиатур компьютеров и медленно умирали на паркетном полу. Очумевшие сотрудники редакции пытались утолить жажду коньяком, чаем, кофе, «Херши», потом опять коньяком – все было безрезультатно. От жары на улице плавился асфальт. Сотрудники бессмысленно слонялись из угла в угол, наступая на агонизирующих тараканов – сегодня не позднее полуночи свежий номер «Права» должен был быть подписан в печать.

Лев Маркович Минкин сбежал из здания редакции в полвосьмого вечера. В метро было немного прохладнее, он едва не проехал свою остановку.

У нее были странные, прозрачные русалочьи глаза и родинка на левой щеке. Она была на полголовы выше Минкина. Он столкнулся с ней в дверях, выходя из вагона метро. Какие-то доли секунды он колебался, потом вернулся в вагон – двери захлопнулись за его спиной.

Она села на освободившееся место, поймала взгляд Минкина и опустила глаза. Ему оставалось только стоять и смотреть на нее. Он вышел бы на следующей остановке, но девушка вдруг посмотрела прямо на него – нежно и умоляюще. Он остался. Она смущенно отвела взгляд, но на ее губах появилось нечто вроде победительной улыбки. Как будто она одержала победу над ним.

Минкин удивлялся сам себе – на улицах он не знакомился уже, дай Бог памяти, лет десять, а последние шесть лет и вовсе жил в моногамном браке с любимой женой. О браке свидетельствовало золотое кольцо на его безымянном пальце – возможно, девушка еще не разглядела кольца. Она сидела очень прямо, сложив руки на коленях, смущенно опустив ресницы. Эта поза и ее одежда, длинное расклешенное платье из светлой ткани – абсолютно контрастировали с порочной улыбкой накрашенных алым губ. Всякий раз, когда поезд приближался к очередной станции, она смотрела ему прямо в глаза. На «Владимирской» она встала и вышла из вагона, улыбаясь ему вполоборота. Минкин, как заколдованный, пошел за ней. Девушка постоянно оборачивалась. Это давало ему какую-то надежду на знакомство. Чего он хотел от нее, он и сам не мог бы сказать, он не знал, как можно начать разговор, но остановиться уже не мог. Она перешла Загородный к троллейбусной остановке, у самого перехода какой-то тип спросил у нее, сколько времени. Она небрежно вскинула руку с часиками, украшенными цветными камушками. Минкин сразу решил про себя, что спросит у нее, который час. Внутренне он осознавал, до какой степени это банально, ощущение этой банальности отнюдь не прибавляло ему смелости.

Она, похоже, ждала троллейбуса. Он подошел к лотку и купил баночку джина, только это сейчас могло сделать его хоть чуточку увереннее. После третьего глотка ему стало почти все равно, слева приближался троллейбус, больше тянуть было нельзя. Он направился к девушке, казалось, она ждала этого, улыбнулась приветливо. Минкин осмелел совершенно.

– Девушка, извините, можно задать вам два вопроса?

– Конечно,– он понял, что она действительно ждала, когда он подойдет к ней.

– Во-первых, сколько времени? – на секунду он почувствовал себя полным идиотом.

– Пятнадцать минут девятого,– она по-прежнему улыбалась.

– И второй вопрос – можно с вами познакомиться?

– Конечно,– сказала девушка.– Меня зовут Маша.

– А меня Лев.

– Очень приятно.

– Мне тоже,– сказал Минкин и понял, что все его сомнения – полнейшая глупость. Возможно, сейчас стало проще знакомиться на улицах.– Хотите выпить? Джин или лимонад?

– Да нет пока,– сказала Маша.– Жара такая. Весь день пью лимонад. Больше уже не влезет.

– Вы куда-то едете? – спросил Минкин.

– Да вообще-то к подруге, но теперь, наверно, это неактуально, раз уж мы познакомились,– сказала Маша.

– Ну пойдемте прогуляемся,– предложил Минкин.

– Пойдемте,– она так запросто взяла его под руку, продолжая рассказывать что-то там про свою подругу.– Я ее даже не предупредила, что я к ней еду, мы привыкли друг к другу приезжать без звонка. Она вообще, например, позавчера ко мне завалилась в полпервого ночи. Давай, говорит, пройдемся по ночным барам.

– Оригинальная у тебя подруга,– заметил Минкин.

– Ага,– согласилась Маша.– Нет, она вообще тихая, но иногда на нее находит. Когда с мужем поссорится или еще что-нибудь. Она вообще может, например, мужу по голове сковородкой съездить. У нее куча проблем, но зато она – верный друг.

– А ты не замужем? – поинтересовался Минкин.

– Я разведена,– сказала Маша.– Уже год как. А ты чем занимаешься? Давай тогда уже на «ты».

– Давай,– сказал Минкин.– Я – журналист.

– Журналист? Здорово,– сказала Маша.– Весело, наверно, ужасно.

– Очень,– признался Минкин.– Где-то в среднем раз в месяц, например, меня собираются убить.

– Серьезно? – испугалась Маша.– Что значит убить? На самом деле?

– Ну, мне угрожают,– пояснил Минкин.– Говорят, что если я не сниму, например, такой-то материал, или если я не буду писать и печатать то-то и то-то, то тогда мне будет то-то и то-то.

– А ты что?

– Продолжаю делать то, что считаю нужным.

– Не боишься?

– Два раза, говорят, не умирают,– сказал Минкин.

– Это значит, сейчас из-за угла может выскочить какая-нибудь машина, а в ней типы с автоматами?

– Ну нет,– сказал Минкин.– Это ты боевиков насмотрелась. В жизни все это все делается по-другому.

– С тобой, значит, ходить опасно? – спросила Маша.

– Да нет,– Минкин взял ее руку в свою,– исключено. Я не думаю, что все это так серьезно.

Откуда-то с юга надвигалась гроза. Он знал, что рано или поздно она накроет их. Они шли пешком через город, по Фонтанке, по Невскому, мимо Дома кино, посидели на скамеечке у Инженерного замка, потом прошли еще немного и сели на скамейку на Марсовом поле. Именно там их и застал дождь. Разговор к этому времени почему-то дошел до эротики и порнографии в средствах массовой информации. Минкин вообще любил такие разговоры, возможно, компенсировал ими долгое время не-измен жене.

Дождь подкрался внезапно. Они бежали от него под колонны «Ленэнерго». Маша засмеялась и откинула назад длинные черные волосы.

– Такой дождь,– сказала она.

– Ну вот, он как бы весь день намечался,– сказал Минкин. Он не был уверен, стоит ли возвращаться к затеянному им же самим разговору.– Я еще с утра поспорил с Сашей Тимочкиным, что будет дождь.

– Ты так говоришь, как будто я знаю, кто такой этот Тимочкин,– сказала Маша.

– Ну это журналист из «Бизнеса Петербурга»,– пояснил Минкин.– Мы иногда с ним пишем что-нибудь вместе.

– А. Ну так о чем мы говорили? Ты мне хотел объяснить, чем эротика отличается от порнографии,– сказала Маша и посмотрела на его кольцо. Минкин не был уверен, что ее устраивает вариант с кольцом, но пока еще он и не думал о продолжении знакомства.

– На самом деле есть международная конвенция на эту тему, и я ее даже читал.

– И что там?

– Там много чего.

– Понятно,– сказала она, улыбаясь.

Она абсолютно не стеснялась таких разговоров. Это заводило его, заводила эта странная улыбка и алый цвет помады на губах. При ближайшем рассмотрении она оказалась несколько старше, чем ему показалось вначале, но лет десять разницы между ними все равно было наверняка. Другое поколение, у него практически не было знакомых этого возраста, но, кажется, разговор вполне получался.

– Дождь такой кошмарный,– сказала Маша.– Ты никуда не опаздываешь?

– Да вообще нет,– сказал Минкин, обернулся и посмотрел на дождь, не дождь даже, а ливень, над Марсовым полем висела лиловая, почти черная туча. Нигде не было видно ни души. Они с Машей были абсолютно вдвоем. Она присела на корточки, подол платья послушно улегся вокруг нее веером на грязный пол.

– На самом деле я безумно хочу спать,– сказал Минкин.– Я не спал две ночи. То есть какое-то время все это можно переносить, а потом уже начинаешь спать на ходу.

– Бедный,– сказала Маша.– Ну этот дождь скоро закончится. Поедешь домой спать.

– Я вообще-то хотел еще с тобой немного погулять, если ты не против.

– Не против. Даже за. Когда совсем будешь засыпать, скажешь.

– Обязательно. Давай я запишу твой телефон,– сказал Минкин не терпящим возражений тоном, если бы он спросил что-то типа: «Ты оставишь мне телефон?», то она, пожалуй, могла бы отказать.

– Давай,– согласилась Маша.

– Дай ручку,– сказал Минкин, доставая свою огромную записную книжку.

– Что же ты, журналист, а без ручки? – спросила Маша.

– А я их постоянно теряю,– сказал Минкин.– Сегодня потерял две. Одну точно на телевидении, а где вторую – не помню.

Сейчас он смотрел на нее сверху вниз, она сидела на корточках, раздвинув колени в стороны. Широкий подол платья свисал между коленок, закрывая ноги, но, несмотря на это, было что-то неприличное в ее улыбке, или в выражении ее глаз…

– Давай телефон,– сказал Минкин.

Она продиктовала номер.

– Я тебе оставлю рабочий,– сказал Минкин.– Домой мне звонить практически бесполезно.

– Что, жена ревнивая? – спросила Маша.

– Да нет…– опешил Минкин.– Просто прихожу домой в одиннадцать или в двенадцать, ложусь спать, утром встаю и сразу на работу уезжаю. А по рабочему мне в любом случае передадут информацию на пейджер, и я тебе сразу позвоню.

– Я не привыкла звонить мужчинам,– сказала Маша.– Я привыкла, что они мне звонят.

– Да? – переспросил Минкин и, присев на корточки рядом с Машей, ласково заглянул ей в глаза. В ее ответном взгляде было столько интима, что у него перехватило дыхание. Он сразу забыл, что хотел сказать ей. Еще пять минут назад он не представлял, какого черта все это нужно, и зачем он познакомился с Машей. Внезапно он осознал, что будет завершением их знакомства… он прочитал в ее глазах намек или разрешение на то, в чем еще не был уверен сам.

– Я обычно звоню или очень поздно вечером, или очень рано утром,– сказал Минкин.

– Да ради Бога,– разрешила Маша.

Дождь был недолгим. Они шли по Дворцовой набережной, наступая на лужи, не глядя под ноги. Минкин держал в своей руке нежную машину ладошку с накрашенными алым лаком ноготками. Приближалась ночь, белая ночь. Последний раз Минкин вот так вот гулял с женщиной, кажется, еще в студенческие годы. Даже его знакомство с женой было менее романтичным. Ну что ж, раскрутить такой вот романчик с красивой молодой девушкой. Почему бы не вернуться в юность? Пусть это будет всего лишь роман на час. Он знал теперь, что постель будет завершением всей этой истории. Что еще ему может быть нужно от Маши? Глупенькая девчонка с накрашенными алыми губками, больше ничего там быть не может.

Первый раз Минкин поцеловал Машу у подъезда Дома ученых. Пыльные парапеты подъезда, он притянул ее к себе, она не сопротивлялась. Сначала, прижавшись к нему, облокотилась рукой о парапет, потом засмеялась, отряхнула руку и обняла его. он увидел близко-близко ее прозрачные глаза и подумал о том, что это, возможно, все слишком быстро… ее помада была сладкого земляничного вкуса. Маша вела себя так, как будто этот поцелуй – нечто само собой разумеющееся.

Обратный их путь к Невскому пролегал по набережной Мойки. Когда они спустились к самой воде, Маша спросила игриво:

– Интересно, здесь глубоко?

– Хочешь проверить? – спросил Минкин.

– Нет. Просто интересно.

Минкин легонько подтолкнул ее к воде.

– Сейчас выясним.

– Ты что, с ума сошел? – испугалась Маша.

– Боишься?

Она вдруг стала серьезной.

– Мне однажды гадали по руке. У меня тут на руке какой-то знак, в общем, это может быть смерть от воды. Я поэтому боюсь воды. В ближайшие года два не предвидится наводнений, ты не знаешь?

– Да вроде нет, а что?

– А вдруг я утону во время наводнения? – продолжала Маша все так же серьезно. – Кроме этой якобы смерти от воды – может быть, и не от воды, а просто смерти – у меня очень странная линия жизни. Она очень длинная, но в одном месте прерывается. Где-то в районе двадцати пяти. То есть, если я не умру лет до двадцати семи, то уже точно буду жить долго-долго.

– Ты будешь жить долго,– сказал Минкин, вновь притягивая ее к себе.

– Ты уверен? – она засмеялась, и он поцеловал ее в смеющиеся губы, все это было так просто.

– Только смотри не усни,– сказала Маша.

– Я постараюсь,– сказал Минкин.

 

 

Открывая ключом входную дверь, Маша слышала, как надрывается телефон. Она успела на звонок. Это был Павел, его уверенное «Привет», машин голос сразу стал мягким и детским:

– Привет.

– Где гуляешь? – спросил Павел.

– У подруги была, а что?

– Просто спросил. Весь вечер тебе звоню.

– Ну у подруги была,– повторила Маша.– Нужно мне пейджер купить.

– Зачем?

– Я шучу. Как дела? – она подумала о том, что денег уже почти не осталось.

– Гадко.

– Что, так гадко?

– Именно так. Приехал сегодня с таможни в шесть вечера, жара жуткая. Весь вечер тебе пытаюсь дозвониться.

– Ну извини. Я не знала, что ты будешь звонить.

– Да не страшно,– он любил ее извинения.– Я долго не могу говорить. Завтра у меня времени не будет, давай послезавтра. Я хотел сегодня вечером, но видишь, как получилось.

– Ну давай, когда тебе удобно,– сказала Маша; это был ее обычный ответ Павлу.

– Давай я к тебе послезавтра заеду часов в десять утра.

– Давай. В десять.

– Договорились.

– Пока,– она повесила трубку и, раздеваясь на ходу, пошла в ванную.

Когда Минкин добрался до дома, было уже далеко за полночь. Он открыл дверь своим ключом, вошел в прихожую, стараясь не шуметь, но в глубине квартиры услышал ответный шум. Жена Люба вышла в халате, элегантная даже в ночное в ночное время, светлые волосы аккуратно расчесаны. Возможно, ждала его. Минкин почувствовал легкие угрызения совести.

– Добрый вечер,– сказал Минкин.

– Привет,– сказала Люба.

– Что у тебя есть?

– Голубцы. Будешь?

– Буду.

Он бросил в коридоре рубашку и прошел на кухню. Пока он ел, Люба сидела и смотрела на него. Это было нечто вроде ритуала – как бы поздно он ни ужинал, она всегда присутствовала при этом.

– Вкусно? – спросила Люба.

– Вкусно,– согласился Минкин и поцеловал жену, готовила она действительно отменно.– Ты у меня умница. Пойду спать.

– Устал?

– Да, очень,– сознался Минкин.– С утра на телевидении с Тимочкиным под прожекторами жарились. В воскресенье будем смотреть. Потом вышли на улицу, там такая же почти жара.

– Номер сдали?

– Ну да, как всегда, к двенадцати. Еле успел на метро,– соврал Минкин.

– Работа, работа…– Люба обняла его.– А с отпуском что?

– Будет отпуск,– пообещал Минкин,– через месяц-полтора обязательно будет.

– Галка кассету хорошую дала. Будешь смотреть?

– Я спать,– сказал Минкин.– Ты думаешь, твой муж способен не спать три ночи подряд?

– Возможно,– улыбнулась Люба.

– Ну, знаешь! – в шутку возмутился Минкин.– Ты как хочешь, а я – носом к стенке.

 

 

Телефонный звонок разбудил Машу в половине седьмого утра. Не открывая глаз, Маша нащупала трубку:

– Але?

– Привет это Лева.

– Привет,– приоткрыв один глаз, она посмотрела на часы; это было презабавно.– Ты выспался?

– Наконец-то да,– голос в трубке звучал весьма бодро.– Как мы с тобой расстались, я пришел, сразу свалился и проспал до шести вечера следующего дня. Потом съездил на встречу и опять лег спать. Извини, я тебя разбудил. Я же предупреждал, что я звоню или очень рано, или очень поздно.

– Да все нормально,– это действительно было забавно.– Я рада тебя слышать.

– Я тоже. Чтобы сильно тебя не будить, я буду краток. Тебе когда удобнее – сегодня вечером или завтра утром?

С полминуты Маша осмысливала, что именно ей удобнее, сегодня вечером или завтра утром.

– Ну, наверно, завтра утром,– она вспомнила про предстоящий визит Павла.

– Ну, значит, завтра утром я к тебе и заеду. Диктуй адрес.

– Адрес? – удивилась Маша.

– Ну, это, наверно, лучше, чем встречаться, например, у метро. Так что, если пригласишь, я заеду.

– Приглашу,– сказала Маша, не будучи уверенной, правильно ли она поступает. Почему она должна принимать его у себя? В конце концов за эту квартиру платит Павел.

– Тогда я записываю,– сказал Минкин.

Внутренне сомневаясь, Маша продиктовала адрес.

– Это выходишь из метро…– попыталась объяснить она.

– Я прекрасно знаю город, можешь не объяснять,– прервал ее Минкин.– Я прощаюсь до завтра.

– Ага,– сказала Маша.

– Можешь спать дальше,– разрешил Минкин.

– Спасибо,– она положила трубку в несколько растерянном состоянии. Этот самоуверенный тип в очках… Маша не была уверена, что он ей нужен. Знакомясь с ним у метро, она вовсе не думала о продолжении знакомства… все произошло само собой. Она вновь посмотрела на часы – ей нужно было готовиться к визиту Павла.

 

 

Павел, как всегда, был точен. Ровно в десять Маша открывала ему входную дверь. Как всегда, он поцеловал ее в дверях.

– Как дела? – спросил Павел.

– Нормально. Заходи,– улыбнулась Маша.– Есть будешь?

– Некогда, некогда,– он уже запихивал ее в комнату.– Я убежал с работы на полчаса.

– Как всегда,– сказала Маша.

– Быстрей, быстрей, быстрей,– торопил Павел.– Чем быстрее разденемся, тем больше времени для любви.

Он всегда торопился. Сначала это раздражало Машу, теперь она привыкла. Говорить все равно было не о чем. Как любовник Павел очень нравился ей, но она никогда не знала, как вести себя потом. К счастью для нее, Павел всегда торопился и после. Как и сегодня – взял с тумбочки машины часы, посмотрел на циферблат:

– Уже пора. Как у тебя с деньгами?

– Ну как…– сказала Маша.

Павел поднял с ковра свои джинсы, достал бумажник:

– Полтинника хватит?

– Смотря на сколько.

– Ладно, держи стольник,– сказал Павел.

– Спасибо,– сказала Маша.

– Да не за что,– он уже начал одеваться.

– Пойду тоже с тобой,– сказал Маша.– Разменяю твои доллары и куплю пожрать.

– Пойдем.

– Сейчас я причешусь быстренько,– заторопилась Маша; ей всегда было неудобно задерживать Павла.

– Да не торопись ты так. Пять минут плюс, пять минут минус,– успокоил Павел. Он уже был полностью одет.

 

 

Они шли по Невскому под руку, Маша любила прогуливаться с Павлом, она испытывала некоторую гордость за своего спутника. Павел действительно выглядел внушительно – неизменно дорогие кожаные куртки, не какие-нибудь там дешевые турецкие подделки, модная стрижка, темно-коричневый загар, мышцы тяжелоатлета.

– Вот так все время,– сказал Павел.– Куда-то тороплюсь, тороплюсь… Постоянно некогда.

– Ну я уже в курсе,– засмеялась Маша.– Хочешь иметь деньги – нужно работать.

– Да, так оно и получается в жизни,– сказал Павел.– Но должен признаться, я тебе уделяю времени куда больше, чем кому-либо из своих любовниц. Ну тех, что были раньше, я имею в виду.

– Приятно слышать,– сказала Маша.– Надо мне тоже на работу устроиться. И тебе будет легче. Меньше я тебя обворовывать буду.

Про себя она подумала, что те деньги, которые дает ей Павел, для него явно лишние. Он был не из тех, кто делится последним.

– Хочешь, я тебя в казино устрою,– предложил Павел.

– А с таможней что? – спросила Маша. Не далее как две недели назад Павел предложил устроить ее на таможню.

– Ихний директор чего-то хвостом крутит,– сообщил Павел.– Такое ощущение, что он просто не знает, как отказать.

– А что я в казино буду делать?

– Ну не знаю. Фишки раздавать, наверно. Я сам в казино был один раз в жизни, но у меня просто знакомый один директором работает.

– Это, конечно, интересная мысль,– задумалась Маша.

– Да вот я тоже думаю: к тебе там мужики всякие приставать будут…

– А ты ревновать будешь? – оживилась Маша.

– Понимаешь,– сказал Павел,– я вот умом понимаю, что когда-то ты все равно замуж выйдешь, и я должен быть этому только рад, но все равно, когда я думаю, например, о том, что у тебя кто-то еще появится, я ревную.

– А я тебя ревную только к жене,– сказала Маша.

– Почему? – удивился Павел.– Уж к кому, к кому, а к жене, по-моему, глупо ревновать.

– Ну, например, потому что, когда мы станем старенькие, вы будете умирать вместе,– пояснила Маша,– а я буду умирать одна.

– Почему одна?

– Потому что мне так кажется.

– Ну вот,– сказал Павел,– хороший разговорчик получается. Давай не будем о грустном.

– Ну так что с работой? – спросила Маша.

– А вот я и подумал, зачем тебе работать? Пока я богатый – бездельничай,– предложил Павел.

– Ну мне-то так, может быть, и лучше,– сказала Маша.– Я уже привыкла бездельничать. Кстати, ты помнишь про девятое?

– А что будет девятого?

Он не помнил.

– Не помнишь,– сказала Маша.– Будет ровно год, как мы с тобой знакомы.

– Извини, я забыл,– Павел смущенно потер нос.– Мы обязательно это отметим. Как ты хочешь отметить?

– Я не знаю…–  почему-то ей казалось, что такие вещи должен решать мужчина.

– Жена,– вдруг сказал Павел; Маша не сразу сообразила, о чем это он.– Что она здесь делает?

– Что? – переспросила Маша.

– Моя жена. Легка на помине.

– Ну так иди,– пожала плечами Маша.

Павел быстро поцеловал ее:

– Ну, все. Я тебе позвоню.

Маша увидела, как он подбежал к этой серьезненькой маленькой худышке, своей жене, поцеловал и жену тоже. Это было почти смешно… хотя сейчас Маше было не до смеха. «Хороший эпизод для фильма»,– подумала она. Какое-то время она шла за Павлом и его женой по Невскому. Абсолютно непонятно, что Павел нашел в этой бесцветноволосой женщине. Даже дорогая куртка моталась на ней, как на вешалке. Маша представила, как такая куртка смотрелась бы на ней… совсем другое дело. Когда-то Павел сказал, что вначале их совместной жизни с женой он был просто влюблен в нее. Ну да, конечно. Он еще сказал, почему он обратил внимание на свою будущую жену. Его внимание привлекла ее северная красота. То есть бледность и еще что-то в этом духе. У него на Украине все девушки были более яркие. Маша живот представила себе такого провинциального мальчика с юга, приехавшего завоевывать большой город. А вот на нее, Машу, он обратил внимание, потому что она была того самого южного типа, к которому он привык у себя на родине. То есть, в конечном счете, ностальгия замучила. Впервые она почувствовала нечто вроде неприязни по отношению к Павлу.

 

 

Домой Маша вернулась с огромными пакетами, загрузила продуктами почти пустой холодильник. Нужно было приготовить что-то поесть. Собственно, готовить она не умела, но котлеты для гамбургеров, например, очень симпатично зажаривались в духовке. Маша открыла духовку, зажгла спичку… накопившийся в духовке газ вспыхнул, и длинные машины волосы вспыхнули тоже. Обожгло лицо… на какое-то мгновение оторопев, Маша открыла до отказа кран и сунула голову под хлынувшую воду.

Полчаса спустя она расчесывала под душем вымытые волосы… целые обгоревшие пряди отваливались и падали в ванную. Теплая вода больно жгла обгоревшее лицо. Запах в квартире стоял кошмарный. Маша протерла запотевшее зеркало и, внутренне содрогнувшись, посмотрела на свое отражение. Брови и ресницы выгорели полностью.

В травмпункте, куда обратилась Маша, добродушная врачиха посадила ее на вертящуюся табуретку и начала внимательно осматривать: с перепугу Маше показалось, что у нее сразу ухудшилось зрение.

– Посмотрите налево… направо… Слава Богу, с глазами ничего,– сказала врачиха.– Лицо я вам сейчас помажу марганцовкой для дезинфекции.

– И я так по улице пойду? – ужаснулась Маша.

– Ну что же, будут пикантные родинки. Вы еще легко отделались. Были бы более глубокие ожоги – дело могло б дойти до пластической операции,– объяснила врачиха, намазывая Маше лицо густой марганцовкой.– Я осторожно. Ранки руками не трогать, корочки можно потом детским кремом мазать.

Хорошо, что у Маши были с собой солнечные очки. Очки скрыли хотя бы ожоги под глазами. А вот черное пятно на носу спрятать было некуда.

 

 

На следующее утро Маша, стоя перед зеркалом, рисовала подводкой «стрелки» на веках. Получилось еще хуже, чем вовсе без косметики. Смыв «стрелки», Маша накрасила губы – в это самое время раздался звонок в дверь. Это мог быть только Минкин. Маша замерла у зеркала. То лицо, что отражалось в зеркале, вовсе не было ее лицом. Ей абсолютно не хотелось, чтобы кто-то видел ее такой. Но звонок звенел настойчиво – еще и еще.

В конце концов, какого черта? Какая разница, что подумает этот тип? Ну, уйдет, увидев ее такой. Зачем он ей вообще нужен? Она пошла к двери.

– Привет,– сказал Минкин.

– Только не смотри на меня, пожалуйста,– скороговоркой сказала Маша, пряча лицо.– У меня вчера волосы загорелись от духовки, все лицо в ожогах. Проходи.

Она сделала неловкое движение, попытавшись занавесить лицо волосами. Спереди теперь они были короче, чем сзади. Минкин прошел в коридор, развернулся и внимательно посмотрел на Машу.

– Ну я же сказала, не смотри на меня,– она все еще пыталась спрятать лицо.

– Просто неожиданно очень,– сказал Минкин.

– Я не хотела тебе открывать,– сказала Маша; это прозвучало довольно резко.– Ты заметил, наверно, я к двери долго шла. С таким лицом. Тебе еще не хочется уйти?

Теперь он увидел полосы ожогов у нее под глазами и один – большой – ожог на носу. Ожоги были черного цвета.

– Да нет,– сказал Минкин.– У тебя есть еще тапки?

– Возьми,– она ногой подвинула к нему тапочки.– Я пока кофе принесу.

Минкин прошел и сел на диван. Маша таскала из кухни чашки, чайник, банку кофе «Чибо», печенье какое-то в импортной упаковке. Потом она села рядом с ним на диван.

– У тебя вид такой обалделый,– сказала Маша.

– Ну, действительно, не ожидал,– честно сказал Минкин.

– Со мной все время что-то случается,– она закинула ногу на ногу.– Это, конечно, уже из ряда вон выходящее, но что-то все равно все время случается. Так что со мной лучше не общаться близко.

Она как будто все время отталкивала его.

– Ну почему, со всеми что-то случается,– сказал Минкин.– Я, например, прошлой зимой упал с ледяной горки и сломал челюсть. Крови было море. Роберт Шерман толкнул меня с горки, я съехал так еще ничего, балансировал как-то, а в самом конце упал прямо подбородком на железный поребрик.

– А кто такой этот Шерман? – спросила Маша.

– Это наш журналист,– пояснил Минкин.– Я упал и лежу, а Роберт так смеялся, что тоже поскользнулся, упал и разбил нос. Я, наверно, очень смешно ехал. Но у него недолго кровь шла, а у меня просто ужас что было. Море крови. Видишь, шрам остался? Меня пытались сначала перевязать шарфом, потом поняли, что это бесполезно и отвезли в травматологию. Я весь салон Роберту кровью измазал, белую кожу от «бээмвэ» тещиного, из чувства мести, наверно. Привезли меня в травму, зашили, кошмар, короче.

– И что?

– Ну что, две недели ничего есть не мог. В рот не помещалось, вернее, не мог рот как следует открыть. Мог только водку пить маленькими стопочками и закусывать маленькими грибочками.

Маша засмеялась. Ее хорошенькое личико сразу искривилось от боли:

– Слушай, ужас, даже смеяться больно. Но зато есть могу что-то более существенное, чем грибочки. Слушай, ну что ты так на меня смотришь?

– Извини, я просто привык смотреть на собеседника,– сказал Минкин.

В сумке у него запиликал пейджер.

– Кто там? – спросило Минкин у пейджера. Звонили из редакции; неужели это могло быть так срочно? – А, черт с ним,– сказал Минкин и засунул пейджер обратно в сумку.

– Я хотела сначала накраситься к твоему приходу,– оправдывалась Маша,– но потом решила, что будет еще страшнее. Хочешь, я пойду покрашусь?

– Да не надо,– сказал Минкин.– Я как-то равнодушно отношусь ко всем этим женским украшениям, к косметике и прочему.

– Просто мне ужасно стыдно, что я в таком виде,– продолжала Маша виноватым тоном.

– Нормальный вид,– сказал Минкин. Конечно, она выглядела бледнее без косметики, но все равно на редкость симпатично, даже с этими ожогами и без ресниц с бровями. Алым пятном на лице выделялись губы, накрашены они или нет, он мог определить только на вкус.

– Я просто действительно не привыкла в таком виде быть перед мужчиной,– сказала Маша.

– Я понимаю, не каждый день волосы от плиты загораются,– иронически сказал Минкин.

– Вообще я довольно-таки хорошенькая, когда с косметикой,– она никак не могла отойти от этой темы, Минкин чувствовал, что ей неловко, но не знал, как сгладить это чувство.

– Я заметил,– сказал он.

– Ну не смотри на меня,– она занавесила лицо волосами.– Пожалуйста!

– Извини,– он отвернулся.– Что ты так переживаешь, все нормально.

– Таким лицом человека до полусмерти напугать можно, на самом деле,– упрямо продолжала Маша.

– Все нормально,– Минкин обнял ее, и Маша спрятала лицо у него на груди. Он боялся шевельнуться, какое-то время они оставались так.

 

 

Позднее они лежали в обнимку на застеленной постели, Маша казалась таким ребенком! он не знал, что и как с ней делать, она не проявляла никакой инициативы, только прижималась к нему по-кошачьи, наверно, что-то нужно было делать ему. Минкин уже пытался поцеловать ее, но ей было больно, как начать по-другому, он не знал. Он дотронулся осторожно до ее лица, лаская.

– Так больно,– сказала Маша.

– Извини,– сказал Минкин.

– Ну идиотизм полный,– она засмеялась.– Я не знаю, что ты там себе подумал. Пришел, называется, к девочке, а ее даже руками трогать нельзя.

Минкин уже понял, что сегодня он не получит ничего, но почему-то ему показалось, что между ними возникло нечто большее. По крайней мере, он почувствовал, что уже не может просто повернуться и уйти. Это было странно, он вовсе не хотел испытывать ничего такого к Маше. Он рассматривал всю эту историю как приключение, не больше. Но ее изуродованное личико с выгоревшими ресницами, ее смущение по поводу своих ожогов, все это было как-то забавно и странно. Почему-то ему было смешно и радостно, именно это ощущение было в его общении с Машей.

 

 

Четыре дня спустя Минкин отмечал свой день рождения. Звонки звенели не переставая – телефонный и дверной. Люба, в светлом костюме, встречала гостей. Очередным гостем был Андрей, шофер Минкина, со своей женой Иркой.

– Проходите, пожалуйста, проходите,– радовалась Люба.– Лева!

– Именинник! А именинник! – позвал Андрей.

Минкин поздоровался с Андреем за руку.

– Держи,– Андрей протянул ему какой-то сверток.– У меня на даче ягнята родились, я хотел тебе ягненка подарить, но, как всегда, моя подруга жизни позвонила твоей, они посовещались и решили это мое начинание порубить на корню.

– Ягнята? – переспросил Минкин, принимая сверток.– Это здорово. Проходи.

После третьего часа застолья, когда все тосты были сказаны, пошли по второму кругу пить за Минкина.

– Я опять хочу поднять тост за моего лучшего друга, за Левку,– встал Андрей.– И хочу пояснить, за что я его люблю. Во-первых, что бы он ни начинал, он все доводит до конца. Во-вторых, он не гордый.

– Почему я не гордый? – удивился Минкин.

– Он ужасно гордый,– сказала Люба.

– Ну вот по его положению,– объяснил Андрей,– полагается, чтобы я его целый день на машине катал. Утром я за ним, конечно, заезжаю, и на все встречи его отвожу. Потом отвожу его в редакцию, ну, сижу там до конца рабочего дня – вдруг куда ехать понадобится? А дальше уже все. Домой Лева сам добирается. На метро. Другой бы вполне воспользовался своим положением, а Лева нет. Давайте за него выпьем.

– Хотя если бы ты его домой отвозил, как полагается,– сказала Люба, отпив чуть-чуть из своей рюмки,– мне было бы спокойнее. А то приходит домой за полночь…

– Люба! – обрадовалась андреева Ирка.– Ты его, оказывается, ревнуешь?

– Я шучу,– сказала Люба, обнимая Минкина.

– Он же у тебя такой правильный! – продолжала Ирка.– Я тебе всегда завидовала.

– Могу подтвердить,– встрял Андрей.– К чужим женщинам – ни-ни!

Минкин почему-то почувствовал себя неловко. И дело было даже не в Маше. Может быть, количество выпитого развязало ему язык.

– А откуда ты знаешь, что я делаю, когда ты домой уезжаешь? А? – спросил Минкин у Андрея и почувствовал, как дрогнула рука жены на его плече. Люба-то, во всяком случае, ни в чем не была виновата. Да и его увлечение Машей не стоило всех прожитых с Любой лет.

– Люба, я пошутил,– сказал Минкин.

– А вот я хочу выпить за Левину супругу,– сказал Лев Раушенберг, тезка Минкина, главный редактор «Петербургского права».– Я ничего плохого не могу сказать про свою жену. Но вот Левина жена…

– Вот это интересно, – сказал Минкин.

– Она у тебя просто золото,– продолжал Раушенберг.– Мы все прекрасно знаем, как много времени Лев Маркович проводит на работе. И, соответственно, как мало времени он проводит дома. Но Люба все это переносит, надо сказать, стоически. Более того, она никогда даже не упрекает своего мужа.

– Могу подтвердить,– сказал Минкин. Люба улыбнулась – впервые с того момента, как была задета эта щекотливая тема.

– Она отлично вяжет, прекрасно готовит,– перечислял Раушенберг.

– Господа, все, что стоит на этом столе, приготовлено руками моей любимой жены,– сообщил Минкин.– За исключением вина, конечно.

– Она очень красива,– продолжал Раушенберг, дергая Минкина за рукав.– Лева, она очень красива.

– Ну спасибо, Лева,– сказал Минкин.

– Действительно,– сказал Раушенберг.– Вообще она бесценный человек. Она делает все для того, чтобы мы знали Льва Марковича таким, каким мы его знаем. Лева, я считаю, что тебе крупно повезло со спутницей жизни.– Он повернулся к жене Минкина.– Люба, за тебя!

Люба сидела, порозовевшая, ужасно хорошенькая. Минкин понял, что все еще любит ее – ее элегантность и изысканные манеры, ее тонкую, прозрачную красоту. А Маша… Это было смешно. Он даже не спал с Машей.

– За тебя, Люба,– сказал Минкин тихо и поцеловал жену.

 

 

Павел объявился у Маши, когда ее ожоги уже почти прошли, оставалось только черное пятно на носу. Маша считала, что она выглядит довольно смешно, ей было неловко перед Павлом. Все эти дни она хотела его увидеть… и боялась, что он приедет и увидит ее такой. Он пришел. Ее вид, кажется, насмешил его. в постели с Павлом Маша старалась спрятать лицо. Все время Маша думала только о том, чтобы пудра не слезла с кончика носа, предварительно тщательно замазанного тональным кремом. Никакого удовольствия. Когда все закончилось, Маша кинулась к зеркалу:

– Подожди, я нос припудрю. Я чувствую себя полной идиоткой с этим носом.

– Ничего, очень даже очаровательный пятачок,– засмеялся Павел.

– Ты бы видел, что было раньше,– сказала Маша.

– Ну, у меня были дела,– Павел истолковал ее слова как упрек.– Сама понимаешь – эта работа…

– Понимаю,– сказала Маша.– Даже хорошо, что ты не видел. Зрелище было преотвратное.

– Ты слишком комплексуешь по этому поводу,– заметил Павел.– Нужно было шторы занавесить, было бы не так светло.

Возникла какая-то пауза. Маша чувствовала себя жутко неловко.

– Или ты обиделась, что меня так долго не было? – спросил Павел.

– Да нет, я все понимаю,– сказала Маша.– Я даже боялась, что ты увидишь меня в этом жутком виде.

– Прекрати,– сказал Павел.– Не комплексуй.

– Я не комплексую,– сказала Маша спокойно.

– Ну, что случилось? – занервничал Павел, он уловил, что что-то не так.– А. я понял. Ты обиделась, что я тогда так побежал к жене?

– Нет,– сказала Маша, но вспомнив, как Павел сначала поцеловал ее на прощание, а потом свою жену, внутренне содрогнулась.

– Представляешь, какой бы был скандал, если бы она нас увидела,– сказал Павел.

– Представляю, – сказала Маша.

– Ты не представляешь,– заявил Павел, натягивая брюки.– Ну вот ты не ревнивый человек, а она, может, например, истерику закатить, царапаться начать. Драться. Истеричка, короче. Слава Богу, у нее в последнее время хоть вспышек ревности не было. А то, знаешь, иногда, я ухожу из дома, а она: «Ты куда?» Я говорю: «Пройтись». А она: «Я с тобой». И пошло-поехало.

– Сейчас не ругаетесь? – спросила Маша.

– Сейчас нет.

– Я рада за тебя,– сказала Маша.

Павел обнял ее, все было не то, она понимала.

– Я надеюсь, у тебя нос заживет, и ты перестанешь дуться,– сказал Павел.– Ну, вот так.

– Как у тебя с деньгами? – спросила Маша, Павел уже вышел в коридор.

– А, совсем забыл. Хорошо, что напомнила. Держи.

Маша небрежно взяла сотку:

– И за квартиру надо платить.

– С памятью у меня…– сказал Павел, доставая деньги.– Ты напоминай мне.

– Я напоминаю,– сказала Маша.– Спасибо.

– Да не за что. Все, я побежал, опаздываю,– Павел чмокнул ее в щеку.– Если я долго не буду звонить, звони сама, что ты стесняешься?

– Я не привыкла мужчинам звонить,– сказала Маша.– Ты же знаешь. Вроде как навязываешься.

– Ерунда. Сто лет знакомы,– Павел замялся.– Да, извини, мы с тобой годовщину не отметили. В следующий раз, может быть, в ресторан сходим?

– Как хочешь,– пожала плечами Маша.

– Как ты хочешь,– Павел сделал ударение на местоимении.– Ты не обиделась?

– Ну ты же звонил,– сказала Маша.– Это главное. Я знала, что ты не пропал, что ты занят.

– Ну, договорились, я побежал,– он еще раз поцеловал ее в дверях.

– Так что ты звони,– сказала Маша.

– Обязательно,– сказал Павел.

 

 

Маша привыкла ни в чем себе не отказывать. Дорогие продукты в «Елисеевском; помаду в «Северной розе». То же самое можно было купить на Апраксином – дешевле. Маша никогда не опускалась до рынков, ей нравилось чувствовать себя богатой.

 

 

Что-то все-таки было в этой девочке. Минкин набирал машин номер, чтобы договориться о встрече… ее мягкое «Але…» Он не был уверен ни в чем, даже в своих желаниях. Нор было бы глупо расстаться с Машей на полдороге… Это было бы действительно глупо с его стороны.

Он повесил пиджак на спинку стула в ее комнате:

– У тебя достаточно тепло.

– А я хотела спросить, почему ты вдруг в пиджаке.

– Да, я вообще джинсы люблю,– сказал Минкин.– Это был такой дерзкий шаг: купить малиновый пиджак. Почему-то мне захотелось это сделать. И надо сказать, это произвело на всех впечатление. Все дружно сказали: «Ну вот, Минкин купил себе малиновый пиджак». То есть в принципе это не в моем стиле. И я даже не знаю, почему я это сделал. Просто захотелось сделать нечто такое. Выходящее за рамки имиджа.

– В стиле «новых русских»,–  сказала Маша.

– Я абсолютно не вписываюсь в этот стиль,– сказал Минкин.– Я тебе даже могу подробнее рассказать, как появился этот пиджак. У нас в редакции была такая очаровательная кошечка. Мы все ее очень любили. Она ловила тараканов. Но потом у нее почему-то вдруг испортился характер. Может быть, ей был нужен кот. Не знаю. Она начала гадить где попало. На компьютеры, например. Однажды она наделала в сумочку с диктофонами. А Роберт как раз поехал брать интервью, не помню у кого, но у кого-то очень значительного, у прокурора нашего, что ли. И представляешь, достает он из сумочки этот диктофон… Сама понимаешь, совать такое в лицо человеку в высшей степени неприлично. После этого нашу милую кошечку посадили в сумку и отвезли на электричке далеко-далеко. На дачу к Андрею, моему шоферу. И представляешь, эта пушистая сволочь нашла дорогу обратно. Пришла в редакцию, вся ободранная, чтобы продолжать свои гадкие дела. Но окончательно у всех терпение лопнуло по другому поводу. У меня в первую очередь. Я ехал на какой-то очень крупный прием, кажется, в посольство какое-то. И по дороге туда мы с Андреем заехали в редакцию. Меня, конечно, тут же позвали к телефону. А у нас около телефона в редакции стоит огромное такое кожаное кресло. И я сделал одну ошибку. Я в него сел. Я этого не должен был делать. Когда я встал, то я понял, почему я этого не должен был делать. Потому что наша милая кошечка успела сделать туда все свои дела. Шофер срочно повез меня переодеваться домой. В машине мне специально постелили полиэтиленовый пакетик, чтобы я мог сесть. А я знаешь, на самом деле люблю джинсы. Поэтому костюм у меня был один. Ну пришлось мне одеть джинсы и ехать на этот прием, потому что не ехать я не мог. А наше руководство почему-то было страшно шокировано. И меня потом спрашивают наши держатели: «Минкин, ты почему уже даже на приемы ходишь в джинсах? У тебя что, костюма нет?» Вытаскивают толстую такую пачку денег и спрашивают: «Сколько тебе надо на костюм? Пол-лимона? Лимон?» Тогда я взял и вот так жутко пошутил: купил себе костюм «нью-рашен».

– Понятно,– сказала Маша, улыбаясь.

– А сегодня я в пиджаке, потому что мне нужно на презентацию. Открывают бизнес-клуб на Невском. Я приглашен.

– Так ты торопишься? – спросила Маша.

– Пока еще нет. Я хотел с тобой пойти,– сказал Минкин.

– Серьезно? – кажется она обрадовалась.– Ну я не знаю. Неожиданно как-то.

– Там не будет ничего особенного. Все будут ходить с серьезным видом, сначала перережут ленточку, потом все нажрутся и напьются до свинского состояния. Может быть, мне с тобой не будет так скучно. Я бы хотел, чтобы ты пошла.

– Ну я не знаю,– Маша кокетливо повела плечами.– У меня есть одно шикарное вечернее платье. Оно подойдет к твоему костюму. Такое тоже жутко вульгарное и в стиле «нью-рашен», как ты говоришь. Хочешь посмотреть?

– У меня еще будет время посмотреть. У нас с тобой довольно много времени в запасе,– он присел на корточки перед креслом, на котором сидела Маша. Она протянула руку и погладила его по волосам. Кажется, по всем законам полагалось сначала сводить девушку куда-то, а потом уже тащить ее в постель. Ну хорошо, пусть у них с Машей все будет наоборот.

 

 

На презентацию Маша надела короткое черное бархатное платьице, в обтяжку, с какими-то золотистыми пряжками на поясе, и туфли на высоком каблуке. Какая-то доля вульгарности была во всем этом – и в толстенькой цепочке на правой руке, увешанной толстенными золочеными шарами, и в шелковых черных колготках со швом сзади, и в ослепительной улыбке, не сходящей с машиных губ. На нее все обращали внимание. Минкин вдруг понял, что гордится Машей – не как своей собственностью, нет. Она не давала ему повода почувствовать себя хозяином. Даже после сегодняшнего сближения он так и не понял, кто из них кого завоевал. Может быть, это Маша праздновала победу над ним сегодня. Он поил ее шампанским из запотевшего розового бокала на высокой ножке – она стояла, заложив руки за спину и смеялась, капли шампанского блестели на черном бархате, обтягивающем ее грудь. Мужчины слева и справа смотрели на Машу и на Минкина – с явной завистью. Маша наклонила голову, столкнувшись лбом с Минкиным, и сказала шепотом:

– Слушай, мы с тобой как два дурака. Я уже совсем пьяная.

– Сюда все приходят, чтобы пожрать и выпить,– успокоил ее Минкин.– Я прихожу, чтобы пообщаться. Но уже через час все доходят до свинского состояния, общаться не с кем. Поэтому я взял тебя, чтобы общаться с тобой.

– Я думала, ты здесь должен что-нибудь делать,– сказала Маша.– Интервью брать, например.

– Нет, я должен только присутствовать. Видишь, все со мной здороваются. Значит, меня знают, и, значит, я здесь нужен. Это вот даже не знаю кто,– Минкин кивнул в ответ на приветствие высокого человека во фраке.– Пойдем, подберемся туда, где ананасы. Вот с этими людьми обязательно надо поздороваться. Приветствую.

Это были очень важные для Минкина люди – из числа держателей его газеты. Кроме «права», они владели еще десятком газет, магазинами… Минкин знал, что Богданов определяет политику всей фирмы, он уважал его – Богданов никогда не лез в дела «Права». Второй мужчина, по фамилии Рубацкий, кажется, владел основным пакетом акций фирмы. Оба они уставились на Машу – потом уже на Минкина.

– Минкин,– воскликнул Богданов.– Я думал, ты сачканул. Наконец-то ты с женщиной.

– Это Маша,– сказал Минкин.– Маша, это мое руководство.

– Я слышал от кого-то, что у тебя красивая жена,– сказал Рубацкий.– Немудрено, что ты ее от всех прячешь. Тебе просто можно позавидовать.

– Сначала я заметил твою жену, Минкин,– сказал Богданов,– честное слово, а потом уже тебя. Извини.

– Увидимся,– Рубацкий очень внимательно разглядывал Машу.– Не забудь про пятницу.

– Я помню,– сказал Минкин.

Они распрощались. Минкин подтащил Машу к огромному блюду с ананасами.

– Вот сюда. Здесь, кстати, и икра. Не забудь про пятницу,– он хмыкнул.– Хотел бы я про нее забыть.

– А что будет в пятницу? – поинтересовалась Маша.

– Мое руководство назначило мне встречу с тамбовцами,– пояснил Минкин.

– С кем?

– Ну, с этой мафией.

– А зачем тебе с ними встречаться? – удивилась Маша.

– Ну я бы не хотел с ними встречаться, но они со мной хотят. Такие встречи можно отложить, но нельзя отменить. Поэтому откладывать бесполезно.

– Зачем ты им нужен? – она запихивала в рот кусочки ананаса, а очищенную кожуру собирала в ладошку.

– О, это долгий разговор. Им нужно мое имя, мое влияние, моя газета, наконец,– объяснил Минкин.

– Зачем?

– Чтобы публиковать какую-то свою информацию. Я не знаю, зачем. Знаю, вернее, но не вдаюсь в подробности. Но ритуал встречи уже известен. За все мои услуги мне предложат какую-то сумму, довольно крупную, я полагаю.

– И отказаться нельзя? – спросила Маша.

– Это называется еще по-другому,– сказал Минкин.– То есть мне предлагают купить мою жизнь. То есть они ее купят. Сколько сегодня стоит человеческая жизнь, ты не знаешь?

Он немного блефовал. По сути, он знал, что от него немногое зависит, что основной разговор будет с Раушенбергом, хотя небольшой страх все-таки сидел где-то в глубине души. Ему было приятно, что машино лицо выразило нечто вроде испуга.

– Я старалась не думать об этом, – сказала она.

– Какие-то копейки,– ответил он Минкин сам себе.– Ну, жизнь такой знаменитости, как я, возможно, чего-то и стоит.

– Кошмар,– сказала Маша, высыпая ананасовые кожурки из ладошки на стол.

– Я отношусь к этому философски,– продолжал Минкин.– Даже интересно будет узнать, сколько стоит моя жизнь. В долларах или в рублях.

– И что ты собираешься делать?

– Ну я разработал для себя программу-минимум и программу-максимум. Программа-максимум – отказаться вообще от всего. То есть ты говоришь, что принципиально не будешь выполнять никакие их условия. И в ответ на их угрозы начинаешь доказывать, что, убив тебя, они ничего не выиграют, а не убив, ничего не потеряют. Дальнейшее зависит от дипломатических способностей обеих сторон.

– Послушай…– Маша нахмурила бровки, старательно нарисованные черным карандашом,– ты что, на полном серьезе? Что значит «от дипломатических способностей»?

– Ну я решил для себя, что денег в любом случае брать не буду,– сказал Минкин.– То есть даже если под дулом пистолета придется публиковать что-то, идущее вразрез с моими понятиями о человеческой справедливости, от денег я откажусь.

– Все это очень страшно,– сказала Маша.

– Ерунда,– Минкин махнул рукой. Машино личико приняло слишком уж озабоченное выражение.– Смотри, какие бутерброды, таких мы еще не пробовали. Давай я тебе налью вон тот ликер.

– Я сопьюсь,– сказала Маша.

– Я доведу тебя до дома,–  пообещал Минкин.

Павел и Минкин были слишком разные. Маша не смогла бы предпочесть кого-то одного из них. Однако после затянувшегося постельного эпизода с Павлом она вдруг подумала, что больше не любит Павла, хотя по-прежнему и получает удовольствие от секса с ним. И деньги. Впрочем, Минкина она тоже не любила… хотя, если задуматься, он уже был приятнее ей, чем Павел. У Павла были слишком твердые мышцы и слишком холодный взгляд. Когда-то это нравилось Маше.

Деньги Павел положил на тумбочку в коридоре.

– Тебе деньги,– сказал он.

Герои кинофильмов обычно так расплачивались со своими шлюхами.

– Спасибо,– сказала Маша.– Не забудь, что через две недели за квартиру платить.

– Не забуду,– Павел в который раз уже посмотрел на часы.– Я тебе позвоню. Еще две недели, мы увидимся, я думаю, до тех времен.

– Я просто так напомнила,– Маша равнодушно пожала плечами.– Мы с тобой не виделись недели две, наверно. Вдруг ты опять надолго пропадешь.

– Ну, если вдруг мало ли что – ты тоже звони,– сказал Павел.

Маша опять пожала плечами – в очередной раз говорить, что она не любит звонить мужчинам, было лень.

– Ладно, я должен бежать,– Павел наспех поцеловал Машу. Ни о каком ресторане уже и речи не было.

 

 

Минкин не позвонил в пятницу. В субботу Маша купила в киоске газету «Петербургское право». На последней странице, в выходных данных, был телефон редакции. «Я позвоню ему завтра»,– подумала Маша, запихивая газету в сумку.

 

 

– Андрей, я хотел попросить тебя об одной услуге,– сказал Минкин своему шоферу.

– Конечно, Лева, о чем разговор.

– Давай в среду позагорать съездим.

– О чем разговор! – Андрей резко повернул руль.– Сто лет уже не ездили. У меня Ирка выходной возьмет. А у тебя Любаша уже в отпуск ушла?

– Нет, она одновременно со мной уйдет,– Минкин замялся.– Я как раз хотел сказать, что без жен. Я почему и говорю про среду. То есть просто ты с утра уезжаешь на работу… ну вернешься попозже, скажешь, что меня весь день возил по важнейшим делам.

– А кто едет? Руководство? – поинтересовался Андрей.

– Нет, едем ты, я и одна девушка, ты ее не знаешь. Ну просто ты меня вместо работы вывозишь на природу.

– А что за девушка?

Андрей был слишком любопытен.

– Одна моя знакомая,– сказал Минкин.– Увидишь.

– Что, любовница? – саркастически спросил Андрей.

– Ох, какой ты любопытный! – не выдержал Минкин.

– Подожди! Стой! – у Андрея даже голос изменился.– Серьезно? Что я слышу! Ты будешь с какой-то девушкой?!

– Ну почему «с какой-то»? Пожалуйста, Андрей, только без выводов,– взмолился Минкин.

– Нет, я просто ушам своим не верю! Я почему-то думал, что ты любовниц не держишь.

– Я и не «держу любовниц»,– реакция Андрея начинала раздражать Минкина.– Глупое выражение. Ты думал, что я все эти годы верен Любе?

– Ну, не знаю,– сказал Андрей.

– Короче, Андрей, давай без лишних вопросов. Просто в среду ты вывозишь меня загорать. От меня мы заедем за девушкой, это на Невском. Договорились?

– Как скажете, шеф,– ухмыльнулся Андрей.

 

 

В воскресенье, помучив себя сомнениями, Маша набрала номер минкинской газеты. Ей ответил женский голос:

– «Петербургское право» слушает.

– Здравствуйте,– сказала Маша.– Мне, пожалуйста, Леву.

– Льва? Которого? – голос в трубке, наверно, принадлежал секретарю.

– Ну я не знаю,– удивилась Маша.– У вас их что там, целые толпы ходят?

– Если вам главного редактора, то он в командировке.

– Нет, главного мне не надо,– испугалась Маша.

– Значит, его первого зама,– сказала девушка.

– Первого зама? А больше у вас никаких Львов нет?

– Больше нет,– категорически заявила девушка.

Такого Маша не ожидала.

– Ну давайте зама,– согласилась она.

– Как ему сказать, кто звонит?

– Скажите, что Маша.

Это было чем-то новеньким в ее жизни. Она-то думала, что Минкин – нечто вроде рядового журналиста.

Катенька, секретарша, засунула голову в дверь Минкина, едва он успел усесться за свой стол:

– Лев Маркович, вас по телефону спрашивает какая-то Маша.

– Маша? Спасибо большое,– он бросился к телефону.

– Она даже не знает, кем вы у нас работаете,– предупредила Катенька.

– Алло? Маша? – Минкин не мог скрыть своей радости.

– Это я. Привет, – сказала Маша нежно.

– Рад тебя слышать! – Минкин просто плясать был готов.

– Ты извини, пожалуйста, я случайно нашла твой рабочий номер на обложке газеты и решила позвонить.

– Я действительно рад,– сказал Минкин.– Я очень рад, что ты позвонила.

– Ты, наверно, занят,– предположила Маша.– Я только хотела спросить: как у тебя там те дела с мафией?

– С тамбовцами,– уточнил Минкин.

– Да. Ты не звонишь, я подумала, мало ли что.

Минкин посмотрел на себя в зеркало – по его лицу гуляла счастливая улыбка.

– Спасибо, что переживаешь. Я тут совсем заработался. Хотел как раз тебе звонить. У нас Лева Раушенберг разобрался с ними перед отъездом в Израиль, до чего-то они там договорились, слава Богу, меня это не коснулось. Лева у нас главный редактор, он поехал в командировку в Израиль, мы дали ему кучу указаний, например, не делать больше одного обрезания.

– У вас, оказывается, не ты один Лева, я уже в курсе,– сказала Маша.

– Да, так получилось, мы в паре работаем, Лева Раушенберг главный редактор,– объяснил Минкин.

– Слушай, а ты, оказывается, зам?

– Я первый зам,– уточнил Минкин.

– Обалдеть,– засмеялась Маша.– Ты, оказывается, серьезный человек!

– Ну почему сразу серьезный?

– Ну, руководящее лицо,– пояснила Маша.– А я, наоборот, человек очень несерьезный.

– Очень?

– Я просто очень легко отношусь к жизни. Не знаю, почему. Не хочется быть слишком серьезной. Живу, пока живется.

– Жизнь, если присмотреться, вообще очень несерьезная штука,– сказал Минкин.

– Может быть, согласилась Маша.

– Я тебе хотел звонить,– Минкин резко перешел к объяснениям.– Хочу тебе сказать, что в среду мы с тобой едем на природу.

– В смысле на природу?

– Ну, загорать, помнишь, мы как-то говорили,– Минкину очень не хотелось, чтобы она отказалась.– Далеко-далеко и на машине. Меня вывозят, а ты едешь со мной.

– Серьезно? – похоже, эта мысль понравилась Маше.– Слушай, это так неожиданно. Мне же даже нельзя загорать лицом после ожогов.

– Будешь сидеть в тени,– сказал Минкин.

– А что я должна взять, еду? – она была согласна.

– Ну не знаю, подумай там что-нибудь. Я тебе еще позвоню перед этим.

– Хорошо,– ее голос был нежный-нежный.– Я жду твоего звонка.

– Пока,– сказал Минкин и положил трубку.

Катенька с интересом смотрела на него.

– Это Маша, очень хорошая моя знакомая,– пояснил Минкин.

 

 

Почему-то Минкин думал, что Маша приготовит что-то сама. Она купила какие-то кексы, конфеты… ему было неудобно, что она потратилась, он мог купить что-то сам. Минкин так привык, что его жена все готовит сама. Маша заявила, что не умеет готовить. Они сидели под кустами на траве, Маша была в длинном платье и в соломенной шляпке с широкими полями. Солнце уж точно никак не могло коснуться ее лица.

– Через неделю я должен ехать в отпуск,– эта тема была довольно щекотливой для Минкина, он не знал, как Маша воспримет его слова.– Где-то на месяц. Я приеду числа двадцать пятого августа и сразу тебе позвоню, хорошо?

– Хорошо,– согласилась Маша. Она отнеслась к его сообщению как-то даже слишком спокойно.

– Ну я думаю, мы еще увидимся до этого,– поспешил сказать Минкин.

Из-за кустов возник Андрей; ему явно было скучно.

– Почему не загораете, братцы кролики?

– У нас все в порядке, можешь идти загорать,– сказал Минкин как можно более недовольным тоном.

– Я зверобой собираю,– Андрей проигнорировал его тон.– Или иван-чай, как там эта гадость называется. Моя жена кладет ее в чай.

Минкин посмотрел на Андрея таким взглядом, что тот сразу исчез. Можно было продолжить начатую тему.

– Я бы не поехал в отпуск,– сказал Минкин,– но, понимаешь, я уже три года не был в отпуске. Серьезно.

– Тогда, конечно же, надо ехать, раз такая возможность предоставляется,– сказала Маша равнодушно.

– Ты не скучай тут,– сказал Минкин.

– Не буду.

– А вообще, чем ты обычно занимаешься? – он давно хотел задать ей этот вопрос.

– Не знаю…– Маша посмотрела куда-то в небо, сощурилась.– С подругами встречаюсь. Читаю. Сплю. Может быть, скоро я на работу устроюсь.

– А пока у мамы деньги берешь?

– Ну я не знаю…– он явно застал ее врасплох.– Как-то так… Я стараюсь не брать.

– А на что ты живешь? – спросил Минкин напрямую.

– У меня был один хороший друг после замужества…– у Маши на лице появилась какая-то странная улыбка.– Он был очень богатый. Он давал мне деньги. Я их откладывала. Накопилась довольно приличная сумма. Она уже заканчивается, правда. Поэтому нужно идти работать. Может быть, когда ты приедешь из отпуска, у меня уже будет работа.

Этот ответ устраивал Минкина – более или менее. Возможно, чего-то Маша недоговаривала. Он все равно не мог проверить.

На обратном пути она заснула рядом с ним на заднем сиденьи «Волги». Минкин сидел, боясь пошевелиться – Маша спала, доверчиво положив голову ему на плечо. В этом было что-то трогательное… комок каких-то странных чувств. Минкин вдруг почувствовал, что ему уже никуда не деться от этого.

 

 

Минкин благополучно уехал в отпуск. Павел не звонил. Маша слонялась по квартире в ожидании звонка – за квартиру надо было платить. Впрочем, она уже чувствовала, что звонка не будет. Квартира вдруг стала чужой. Тридцатого к вечеру она набрала номер истинного владельца квартиры:

– Геннадий Сергеевич, это Маша.

– Добрый вечер, Маша.

– Я должна вам послезавтра за квартиру заплатить,– Маша глубоко вздохнула.

– Да.

– Давайте договоримся, как мы встретимся.

– Во сколько вам удобно, чтобы я подъехал? – обычно он подъезжал на машине и забирал деньги.

– Ну давайте после шести.

– Хорошо, в полседьмого, в семь я буду.

Маша набрала в легкие побольше воздуха:

– Я только хочу сказать… я не уверена, что у меня будут деньги.

– А… Понятно,– Геннадий Сергеевич выдержал паузу.– Тогда давайте так договоримся: если денег не будет, вы мне перезвоните, и тогда мы договоримся, когда встретимся. Когда вы сможете заплатить?

– Нет, давайте мы так с вами договоримся: если у меня будут деньги, то я заплачу, а если нет, то отдам вам ключи.

– Хорошо…– судя по голосу, он был явно обескуражен.– Хорошо…

– До свидания,– Маша повесила трубку.

Она могла еще позвонить Павлу. Наверняка он был просто занят на работе… он забыл о ней… если он мог забыть о ней и о плате за квартиру, то все прочее уже не имело смысла. Она могла бы позвонить ему и послать его подальше… или наоборот, попросить деньги на квартиру.

Маша сняла телефонную трубку и набрала рабочий номер Павла.

– Але,– ответил Павел.– Слушаю вас.

Почему-то ей стало совсем уж противно. Это его казенное «слушаю вас», которое раньше так нравилось ей.

– Слушаю вас,– повторил Павел.

Маша с размаху бросила трубку на рычаг. Даже если он заплатит за квартиру в этом месяце, это не значит, что он не забудет о ней в следующем. Были времена, когда они встречались через день и ей не приходилось напоминать ему про деньги. Эти времена прошли.

 

 

Два дня подряд Маша перетаскивала вещи на мамину квартиру. Вещей накопилось много: одежда, косметика, посуда, всякая ерунда типа утюга и импортного фотоаппарата… Она могла бы взять тачку и перевезти все за один раз, но Маша с каким-то мазохистским удовольствием вновь и вновь возвращалась на Невский, где снимала квартиру, и до отказа забивала чемодан и дорожную сумку. К концу переезда она уже была уверена, что ненавидит Павла.

Первого вечером Маша засунула в сумку гору импортного белья – последнее, что оставалось в квартире, и отдала ключи Геннадию Сергеевичу. Геннадий Сергеевич, маленький коренастый мужичок в пропотевшей майке, только развел руками.

– Вы были очень хорошей квартиранткой. Маша, жаль расставаться с вами.

– Вот ваши ключи, можете проверить, все в порядке, ничего ценного я не унесла, телевизор работает,– скороговоркой отчиталась Маша.

– Да я вам верю. Очень жаль, я уже так привык, что вы у меня снимаете. Если вам нужно, я могу подождать с деньгами, месяц, например,– предложил Геннадий Сергеевич.

– Да нет, я уже решила,– махнула рукой Маша.– Буду с мамой жить. Всего вам хорошего.

– До свидания,– Геннадий Сергеевич придержал дверь, чтобы Маша могла выйти со своей огромной сумкой. Она даже не оглянулась.

 

 

Маше нужна была работа. Газетные объявления пестрели информацией. «Интим». «Манекенщицы». То, что она могла делать, укладывалось в профессии этого типа. Хотя для работы манекенщицей ей пришлось бы подучиться. «Рекламные агенты»,– она знала, что это бесполезно. «Няня»,– она не любила детей. «Малярные работы»,– Маша усмехнулась, представив себя в спецовке. «Ищем девушек и шоферов с личным автотранспортом»,– слишком откровенно. «Работа в офисе»,– вряд ли это могло подойти ей. «Требуется квалифицированная массажистка». Где-то у Маши валялось свидетельство, полученное на курсах массажа. Это было еще до ее замужества – один из ее любовников очень любил квалифицированный массаж.

Хозяйку салона звали Юлия Анатольевна. Она была очень мало похожа на бандершу. Хотя…

– Я заканчивала курсы массажистов. Вот свидетельство,– Маша придвинула к собеседнице свою корочку.

– Четырехлетней давности… И нигде не работали?

– Нет,– Маша вспомнила про своего ревнивого мужа. Вряд ли он позволил бы ей работать где-то вообще, тем более массажисткой.

– Я должна быть уверена, что вы умеете это делать,– сказала Юлия Анатольевна.

– Ну, если хотите, я могу на вас показать,– неловко улыбнулась Маша.

Юлия Анатольевна улыбнулась в ответ.

– Хорошо. Я могу вас взять с испытательным сроком в один месяц.

– Ради Бога. Я действительно делаю это профессионально.

– Я хотела вам сразу предложить…– Юлия Анатольевна сделала паузу.

– Да?

– Вы никогда не занимались эротическим массажем, например?

Маша поняла, что не ошиблась. Она не была уверена, что это ей нужно, но отказать сейчас было бы уже совсем глупо. Она засмеялась, неловкость сразу прошла:

– А что? Я почему-то подумала, что вы спросите что-нибудь такое.

– У нас раньше была девушка, которая этим занималась…– объяснила Юлия Анатольевна.– Ну, знаете, может быть, она была не столь профессиональна, но она говорила, что ей не доставляет удовольствия массажировать толстых и старых теток… Это ее фраза. У нее были особенные клиенты… молодые мужчины, бизнесмены… ну не всегда столь молодые, но всегда богатые… У нас есть сейчас эта клиентура, но нет квалифицированной массажистки… квалифицированной в этой области. Та девочка, которая сейчас занимается этим, не нравится клиентам. Они говорят…

– Я поняла, думаю, что мы договорились,– Маша почувствовала, что пора брать рыбу за жабры.– Что вы мне можете сказать про оплату?

 

 

Когда Минкин с женой вернулись из отпуска, Питер вновь изнемогал от жары. Машина ехала по пыльным жарким улицам… Минкин вспомнил такой же жаркий день, когда он познакомился с Машей. Их встречи сейчас казались чем-то далеким и нереальным. Но именно по этим улицам они ходили с Машей… вот здесь, на набережной, целовались… по спине у Минкина побежали мурашки. Чем-то Маша умудрилась привязать его к себе… он не мог этого объяснить.

В квартире было прохладно – отчасти из-за зашторенных окон. Яркий луч света пробивался сквозь щель между портьерами; в луче света висела пыль.

– Ужасно тяжелые вещи,– сказал Минкин.– Ужасно хочется есть. Как будто тысячу лет не были дома.

Люба уже скинула босоножки, стояла на половике босыми загорелыми ногами.

– Я приму ванную и приготовлю что-нибудь,– сказала она.

– А побыстрее нельзя? – спросил Минкин.

– Ну, хорошо,– сжалилась Люба.– Я схожу в ближайший магазин. Залезь пока в ванную. Или можешь вещи разобрать. Все в стирку.

– Я понял.

– Я быстро,– сказала люба, захлопывая за собой дверь.

Минкин посмотрел в окно, как Люба идет через двор; длинная белая юбка колыхалась в такт шагам. Минкин набрал машин номер – ответом ему были длинные гудки.

 

 

В метро к Маше привязался какой-то тип – годам этак к пятидесяти, крупный, с брюшком, с круглой лысиной на макушке и коротко стриженными, почти бритыми волосами над ушами.

– Девушка, извините, я обратил внимание на вашу походку…

– А что с моей походкой? – спросила Маша, не сбавляя шагу.

– Она просто замечательная. Вы не работали манекенщицей?

– Как-то не доводилось.

– Может быть, танцевали?

– Может быть.

– Мне кажется, вы могли мне подойти.

– На предмет чего?

– Я работаю в совместной фирме, мы рекламируем итальянские товары. Устраиваем показы,– охотно объяснил тип.– Очень красивые вечерние платья. Вы выглядели бы в них бесподобно.

Маша резко остановилась и окинула своего собеседника оценивающим взглядом. Бежевый пиджак из замши… ботинки не супермодные, но явно дорогие. Непонятно только, почему в метро едет… но, в принципе, деньги должны водиться.

– Вы мне работу предлагаете? – спросила маша.

– Решим, решим этот вопрос,– закивал мужчина.– Я хочу предложить вам походить на наши шоу… возможно, еще балетмейстер с вами позанимается… как только освободится вакансия, в течение месяца-двух… Вы согласны?

По мнению Маши, ответ был не очень вразумительный.

– Ну я не знаю,– сказала она.– Смотря что за работа. Это конкретно шляться по подиуму?

– Да, да, да,– заулыбался ее собеседник.– Все девушки об этом сегодня просто мечтают, у нас огромный конкурс. Но ваша походка – это что-то. Такая летящая и легкая…

– И что вы говорите нужно демонстрировать?

– Это шоу для оптовиков. Они приходят к нам, смотрят возможные модели, потом делают заказы… В основном вечерние платья, еще деловые костюмы, но, я думаю, деловые костюмы – это не ваш стиль.

– Да? Почему же? – поинтересовалась Маша.

– Вам очень пойдут открытые вечерние платья…– мужчина окинул ее взглядом с головы до ног.– Какой цвет, по-вашему, вам подойдет?

– Ну я не знаю… мне практически все цвета идут,– заявила Маша.– Такой нежно-яблочный мне не идет, темно-коричневый мне не идет. А остальные вроде все идут.

– Ну какой цвет ваш? – настаивал мужчина.

– Ну не знаю. А по-вашему, какой?

– Вот как вы считаете, розовый цвет вам подойдет?

– Не знаю… Может быть…– пожала плечами Маша.– Розовое я никогда не носила.

– Открытое розовое вечернее платье, по-моему, очень вам пойдет.

– Возможно.

– А белье какого цвета вы любите?

– Белье? – это было не вполне неожиданно, но Маша демонстративно вздернула брови.

– Я вам не сказал. Наши девушки демонстрируют также белье. Красивое шелковое итальянское белье.

– Интересно,– сказала Маша. Она не раз слышала о мужчинах такого типа, завлекающих молоденьких девушек в постель под предлогом работы моделью, актрисой или еще кем-то в этом роде, но сама никогда не сталкивалась с такими. Неужели она еще может выглядеть такой наивной?

– Простите, я не представился, кажется. Олег Алексеевич,– сказал мужчина.– Для близких друзей просто Олег.

– Маша,– сказала Маша. Они стояли под колоннами станции метро, машин поезд, хлопнув дверьми, отошел от перрона.

– Очень приятно, Машенька,– сказал Олег Алексеевич ласково.– Так вот, Машенька, если бы вы согласились посмотреть эти вещи… они очень красивые… посмотреть на наше шоу…

– Хорошо, оставьте телефончик, – сказала Маша.

– Да, конечно. А вы мне свой.

– Ну не знаю. Лучше вы мне оставьте свой. Или давайте сразу договоримся о встрече.

– Вы мне не доверяете. Ой, не доверяете,– сказал Олег Алексеевич. На лице его появилась мягкая, хитрая улыбка.– Давайте мы прямо сейчас поедем и посмотрим… если вы не торопитесь. Там есть одно платье ну прямо на вас.

– Да нет…– Маша придала своему лицу более простецкое выражение.– А не поздно? Мне вообще-то нужно успеть домой до закрытия метро.

– О, так у нас есть еще три часа! – обрадовался Олег Алексеевич.– Вы согласны? Вещи того стоят.

– Ну, хорошо, уговорили,– улыбнулась Маша.– Ведите.

 

 

Однокомнатная квартирка Олега Алексеевича была обставлена со вкусом. Однако Маша сразу заметила, что на телевизоре и нигде рядом нет видака, аудиоаппаратуры тоже нигде не было видно. Машин взгляд привлекла маленькая гуттаперчевая фигурка обнаженной женщины с большим бюстом, висевшая над диваном, соски были покрашены алой краской. «Вкусы хозяина»,– усмехнулась по себя Маша. Она сразу изъявила желание посмотреть вещи, ради которых пришла, нужно было показать себя как можно более наивной.

– Все по порядку, Машенька,– сказал Олег Алексеевич, разливая в бокалы купленное по дороге шампанское.– Давай сначала выпьем.

– Давай,– согласилась Маша. Они уже перешли на «ты».

– За что пьем? – Олег Алексеевич загадочно улыбался.– Ешь шоколадку.

Шоколад с шампанским – это было негусто, еще он поставил на стол какие-то яблоки.

– Пьем? Ну не знаю,– Маша кокетливо стрельнула глазами в сторону.– В таких случаях обычно – за знакомство.

– Ты все очень правильно говоришь,– обрадовался Олег Алексеевич.– Конечно – за знакомство. Давай выпьем.

Они выпили. Маша засмеялась и поставила бокал на столик у дивана.

– Ты потрясающая девушка, Маша,– сказал Олег Алексеевич.– Очень часто даже в первые минуты знакомства у меня зажигается красный свет, понимаешь? Когда девушка что-то делает не так… Я на самом деле человек жутко привередливый.

– Правда?

– А вот с тобой у меня еще ни разу не загорелся красный свет,– продолжал Олег Алексеевич, глядя Маше в глаза.– Ты как-то все очень правильно делаешь.

– Ну замечательно,– сказала Маша.

– А вот как ты думаешь: тебе идут, например, рубашечки с погонами?

– Не знаю. Никогда не носила. По-моему, так мне практически все идет.

– Да, ты права, ты права,– Олег Алексеевич буквально пожирал ее глазами.– Я обещал тебе кое-какие вещи показать… хочешь примерить такую рубашечку? Если она тебе пойдет – я тебе ее подарю. Рубашечка была вовсе не вечерним платьем.

– Вы обещали дать мне позвонить,– Маша вдруг перешла обратно на «вы».– Можно позвонить вначале?

– Ну, хорошо, звони,– Олег Алексеевич кивнул на телефон, висящий у кровати.

– Просто дома будут волноваться, – пояснила Маша.

– Звони, конечно,– Олег Алексеевич расслабился.– Все для тебя, Машенька. Делай все, что хочешь.

– Але? – ответила машина мама в своей квартире.

– Привет,– сказала Маша.– Я сегодня задерживаюсь. Не переживай.

– Ночевать придешь?

– Ночевать? Приду. Должна. Ну ладно, пока,– она повесила трубку и повернулась к Олегу Алексеевичу.– Спасибо.

– Ну все, все дела ты сделала, теперь я хочу тебя одну вещь попросить,– сказал Олег Алексеевич.

– Да?

Олег Алексеевич распахнул дверцы шкафа, порылся на полке и достал розовую клетчатую рубашку с коротким рукавом.

– Вот американская рубашечка с погонами… Мне кажется, она тебе очень должна подойти. Иди, пожалуйста, в ванную и примерь ее. Можешь там помыться и все прочее…

Это был интересный поворот событий. Впрочем, Маша ждала этого. Она покорно пошла в ванную, включила воду.

– Какое полотенце?

– Что?

– Каким полотенцем можно будет вытереться? – Маша наполовину высунулась из ванной, поймав взгляд Олега Алексеевича; конечно, он смотрел на ее распахнутую блузку.

– Там такое большое… синенькое…

– Хорошо,– она захлопнула дверь и даже заперла ее на задвижку.

Помывшись, Маша надела свои шелковые брючки и рубашку Олега Алексеевича. Ее блузка и лифчик остались висеть на веревке в ванной.

– Ну вот,– сказала она, появляясь в комнате.

– Потрясающе! Как будто на тебя сшито.

– Она мужская,– сказала Маша, глядя на себя в большое зеркало.

– Все равно. Тебе очень идет.

Маша не видела ничего такого особенного в этой рубашке. Единственное, что могло привлечь взгляд – это ее грудь с резко обозначившимися сосками.

– Мне все идет,– сказала Маша.

Олег Алексеевич подошел с бокалом шампанского:

– Выпей еще.

Маша выпила шампанское одним махом, поставила бокал на трюмо:

– Хорошее шампанское. Я люблю сладкое.

Дальнейшее она могла бы предсказать до мелочей.

– Шоколад,– Олег Алексеевич засунул ей в рот кусочек шоколада, подошел сзади и крепко обнял Машу, притиснул к себе.– А как бы мы с тобой смотрелись, а? посмотри, какой кадр.

Маша видела в зеркале, как рука Олега Алексеевича цапнула ее за грудь.

– Положи руку вот сюда,– он передвинул ее руку с тонкими белыми пальчиками на толстолапую свою.– Ну ты сама знаешь, что надо делать. Потрясающе. Ты шикарная женщина. Мы обязательно должны с тобой сфотографироваться. Шикарный кадр. Рядом с красивой женщиной обязательно должен быть настоящий мужчина, верно?

Маша ослепительно улыбнулась в зеркало.

– Прижмись крепче, – сказал Олег Алексеевич с придыханием.

Ничего из того, что делал Олег Алексеевич, не было новым для Маши. Особого отвращения она тоже не испытала. Зато Олег Алексеевич, кажется, был в восторге. Оставив его валяться без сил на постели, она зашла в ванную, вымылась, надела свою блузку. Когда она вернулась в комнату, Олег Алексеевич уже перешел в сидячую позу.

– Пожалуй, мне нужно идти,– сказала Маша.– Через час метро закроют.

– Я тебя провожу,– Олег Алексеевич потянулся за трусами.– Видишь, я все делаю, как хочешь ты.

– А что насчет денег?

– Денег? – удивился Олег Алексеевич.

– Ну да. Как у тебя с деньгами?

– Тебе нужны деньги?

– Ну, разумеется,– Маша подошла к зеркалу, начала причесываться.

– Ну да, я понимаю,– сказал Олег Алексеевич.– Видишь ли, я должен на днях получить зарплату… в следующую нашу встречу я обязательно дам тебе денег. У тебя тяжело с деньгами, да?

Маша резко повернулась, глаза ее сузились:

– Ты не понял. Ты дашь мне деньги сейчас.

– Подожди,– он явно не был готов к такому ходу событий.– Но ведь мы… Подожди, ведь мы не договаривались… Ты хотела просто посидеть…

– Ты что, идиот? То, что я делала для тебя, стоит денег,– сказала Маша.

– Но я думал, ради взаимного удовольствия…– протянул Олег Алексеевич.– Ты была так темпераментна…

– Какое удовольствие? – сказала Маша грубо.– Ты что, с ума сошел? Посмотри на себя в зеркало!

– Машенька, у меня нет сейчас денег,– голос Олега Алексеевича звучал уговаривающее, он подошел и погладил Машу по плечу.– Я не думал ничего такого. Я дам тебе их в следующую встречу.

– Ну хорошо,– Маша была намерена идти до конца.– Ты слышал, как я разговаривала по телефону? Я звонила своему хозяину. У него стоит телефон с определителем номера. Ты понял? Ты хочешь, чтобы к тебе на квартиру приехали его мальчики, да?

– Подожди,– Олег Алексеевич побледнел.– Давай присядем.

Маша села в кресло у столика, закинула ногу на ногу. Олег Алексеевич явно был сильно напуган.

– Ешь шоколад,– сказал он.

– Я ем, ем,– Маша налила себе шампанского, отхлебнула, повертела бокал в руках.– Дошло в конце концов?

– Подожди,– сказал Олег Алексеевич.– Вот у меня сразу загорелась красная лампочка. Зачем ты меня обманула?

– Что значит «обманула»? – Маша была очень хладнокровна.– Это делается именно так. Ты что, идиот?

– Значит, ты позвонила своему хозяину,– Олег Алексеевич все еще пытался осмыслить ситуацию.– Зачем ты это сделала? Зачем ты обманула меня?

Маша постучала по краю бокала накрашенным ноготком. Олег Алексеевич вздрогнул от неприятного звука.

– Что значит обманула? – повторила Маша.– Это всегда так делается. Я звоню из квартиры, он записывает номер. Если я не возвращаюсь до часу ночи, он узнает адрес по номеру телефона – это элементарно – и посылает туда своих мальчиков. Вдруг со мной что-нибудь случилось? Или клиент вдруг отказался платить?

– Подожди…– Олег Алексеевич взялся рукой за голову, на лбу у него выступили мелкие капельки пота.– Но я не думал… ты же сказала, позвонишь домой…

– О, господи,– Маша начинала раздражаться,– это всегда так говорится. Я сделала звоночек, за этот звоночек я должна хозяину процент. Если я не приду или если я его не заплачу, приедут мальчики в машине… ну что мне тебе объяснять?

– Зачем ты ему позвонила? Ты что, не доверяешь мне? – воскликнул Олег Алексеевич.

– Конечно, нет. И имею для этого основания,– Маша посмотрела на часики…– Я могу опоздать на метро. Давай деньги.

– Машенька, но у меня действительно…– в голосе Олега Алексеевича появились умоляющие нотки.– То, что у меня есть в кошельке, этого вряд ли хватит…

– Ты должен мне сотню баксов,– отрезала Маша.– Двадцатку я отдаю хозяину.

Она знала, что это даже слишком дешево, но сейчас ей нужно было вытянуть с этого типа хотя бы сотню. Вспотевший, перепуганный, он вызывал у нее сейчас нечто вроде омерзения.

– Но я… у меня нет долларов…– промямлил Олег Алексеевич.– Это около трехсот тысяч, да?

– Сто долларов – это около пятисот тысяч,– холодно сказала Маша.– Пятьсот тысяч, и я ухожу.

– Но у меня нет таких денег,– Олег Алексеевич достал из кармана бумажник, руки его заметно тряслись.– Вот все, что у меня есть… пятидесятка, вот десятки… сто я еще могу набрать… ты сможешь расплатиться с хозяином…

– Да? – Маша с презрением посмотрела на мятые купюры.– Неужели ты думаешь, что я останусь на сегодня без зарплаты? Неужели ты думаешь, что я делала это все бесплатно?

Совершенно неожиданно даже для Маши Олег Алексеевич залился краской.

– Ну подожди… ну я верну тебе потом…

– Потом к тебе приедут мои друзья.

– Хорошо… у меня есть серебряная цепочка… ты согласишься ее взять? И деньги…

– Серебряная? Это дешево,– Маша наслаждалась своей властью.

Олег Алексеевич достал цепочку из стенки:

– Но у меня нет ничего дорогого. Я ведь небогатый человек. Цепочку, и все деньги, какие у меня есть в кошельке, хорошо?

– Она действительно серебряная? – Маша взяла цепочку, помотала ее из стороны в сторону, запихнула в карман брючек.– Я еще возьму эту рубашечку.

– Да, конечно…

– И деньги.

– Вот, пожалуйста, вот все, что есть… вот восемьдесят тысяч… здесь пятерка, еще тыщами… мелочь берешь?

– Мелочь можешь себе куда-нибудь засунуть,– Маша почувствовала дикое желание ударить его. Крупные купюры она засунула в сумку, туда же отправилась и рубашка.– Пока,– она улыбнулась от двери.

– Я провожу тебя,– Олег Алексеевич рванулся одевать брюки.

– Нет уж, спасибо, – усмехнулась Маша.

– Мы в расчете? – его голос был таким униженным, что Маша почувствовала во всем этом какое-то унижение и для себя тоже.

– Ну будем считать, что да.

– Ты позвони… я получу зарплату на той неделе… может быть, встретимся еще?

Это было смешно. Она понравилась ему.

– А пошел ты знаешь куда?!

Торопясь к метро, Маша никак не могла выкинуть из головы выражение лица Олега Алексеевича. Все было ужасно противно. Она передернула плечами и отбросила всякие лишние мысли.

 

 

Сидя в своем редакционном кресле, Минкин слушал длинные гудки в телефонной трубке. Телефон не оставлял ему надежды.

– Что с тобой, Лева? – спросил Раушенберг, когда он повесил трубку.

– А что со мной? – дернулся Минкин.

– Ну я не знаю,– Раушенберг притворил дверь в общий отдел, они были вдвоем в редакторской.– Тебе виднее. Ты как будто чего-то ждешь все время. Это никак не связано с нашими большими друзьями?

– Нет, это связано только с моими личными делами,– сказал Минкин.

– Ага. Это та самая девушка, с которой тебя возил Андрей?

«Андрей – трепло»,– выругался про себя Минкин.

– Это та самая девушка.

– Андрей рассказывал,– сказал Раушенберг.

– Интересно, что именно он рассказывал,– ощетинился Минкин.

– Он сказал, что ты возил загорать свою, по всей видимости, любовницу… Он очень интересно ее обозвал.

– Как же он ее обозвал? – спросил Минкин. Ему еще только не хватало сплетен за спиной.

– Порочный ребенок,– сказал Раушенберг.

– Действительно интересно,– сказал Минкин.

– Я попросил его описать объект,– пояснил Раушенберг,– ну ты понимаешь, интересно же, с кем там наш Левка крутит… он сказал: «Порочный такой ребенок».

– Очень интересно,– повторил Минкин.

– Левка, да расслабься ты, действительно! – Раушенберг хлопнул его по плечу.– Что случилось?

– Я не могу ей дозвониться,– сказал Минкин. Он чувствовал себя полным идиотом.

– И это все? – брови Раушенберга резко поехали вверх.– Боже мой, Лева, ты меня удивляешь.

– Всю эту неделю, что я приехал с юга. Ни в шесть утра, ни в три ночи.

– Ну тоже уехала куда-нибудь отдыхать,– предположил Раушенберг.– Она замужем?

– Нет.

– Я потрясен,– сказал Раушенберг.

 

 

Золотая осень сменилась осенью дождливой. Для Маши дни текли слишком быстро. Работа, рестораны, она почувствовала вкус свободной разгульной жизни. Думать было не о чем, она уже не стеснялась знакомиться на улицах, особенно ей удавались знакомства в метро. Дальше Маша действовала по обстоятельствам. Это еще не было проституцией в прямом смысле слова, но прогуливаясь по Невскому и смело заглядывая в глаза хорошо одетым мужчинам, угадывая богатых «нью-рашенс» в магазинной толкучке, она твердо знала, что секс «за бесплатно» – это не для нее. Она стала вульгарно краситься и одеваться, почему-то состоятельных мужчин наиболее притягивал стиль «новогодняя елка», как она сама его называла. Дни были похожи один на другой, ночи одна на другую своим праздничным разнообразием.

В ресторане с очередным богатеньким мужчиной она кокетливо строила глазки, моргала накрашенными ресницами, томно приоткрывала ротик.

– Мне бы, честно, очень хотелось куда-нибудь отсюда свалить,– говорил очередной ее «знакомый», нагибаясь к ней через столик.

– Ну и куда же?

– Например, ко мне домой.

Маша быстренько оценивала денежные возможности собеседника – исходя из выбранного ресторана, заказанных блюд, одежды, марки автомобиля.

– Это будет тебе стоить двести баксов.

– На всю ночь?

– На всю ночь. Деньги вперед,– предупреждала Маша.

– Дороговато, крошка,– сообщали ей иногда.– Я, правда, щедрый.

– Я стою этих денег,– спокойно отвечала Маша, глядя в глаза мужчине.

Поутру она открывала дверь квартиры своим ключом, на цыпочках проходила мимо маминой кровати, стелила себе на диване и заваливалась спать. Четыре дня в неделю она работала в массажном кабинете во второй половине дня.

 

 

Для Минкина, наоборот, дни тянулись слишком медленно. Надежды, что Маша появится в своей квартире, уже не оставалось. Он звонил и даже приезжал к ней несколько раз,– бесполезно. Он ни разу не задал себе вопроса, зачем ему нужна она, было ощущение, что из его жизни исчезло что-то радостное и светлое. Он забывался только в работе, стоило ему хоть на минуту отключить мозг от работы, как его заполняли какие-то странные мысли, он сидел и тупо смотрел в стену, перебирая какие-то незначительные эпизоды их короткого романа с Машей. Маша стала для него чем-то вроде символа, чем больше проходило времени со дня их разлуки, тем настойчивее становилось желание найти ее. Перемены в нем уже заметила и Люба. Она молчала, но однажды, когда за ужином Минкин ковырял котлету на тарелке, вдруг спросила:

– Лева, что с тобой?

– Ничего. Все нормально,– вздрогнул Минкин.

– Ты за что-то на меня злишься? – спросила Люба, и на лице ее промелькнуло какое-то жалкое выражение.

– Нет, не злюсь.

– А мне, кажется, злишься,– сказала Люба тихо.

– Люба, ради Бога,– сказал Минкин.

– Ну что тогда? Что-то на работе? Почему ты мне не рассказываешь?

Минкин сделал над собой усилие:

– Очень много работы. Что-то я как-то устал. Через месяц нужно сдать в редакцию этот чертов справочник. По-моему, предостаточно причин.

Люба ничего не ответила, какое-то время они молча жевали.

– Мне все-таки кажется, что ты на меня за что-то злишься,– сказала Люба наконец.

Минкин увидел, что она сейчас заплачет.

– Нет. Правда, нет,– он обнял жену.– Любаша, зайчик, у нас все с тобой хорошо. У нас все с тобой будет хорошо. Действительно хорошо.

Когда он много раз подряд повторял какую-нибудь фразу, то сам начинал в нее верить.

К ноябрю у Маши появилась подруга – Марина. С появлением Марины в машиной жизни всем остальным подругам была дана отставка, да, собственно, Маше и некогда было встречаться для пустой девичьей болтовни. Марина была профессиональной проституткой, стаж ее работы насчитывал уже более пяти лет, но, как и Маша, она умудрялась обходиться без сутенера. Вдвоем им было веселее. Маша перестала играть в «случайные знакомства», теперь по вечерам они шлялись по Невскому с Мариной под ручку, их экипировка говорила сама за себя. Конфликтов по поводу клиентов у них не возникало, они были очень разные внешне, хотя и одинаковые ростом. Если они подцепляли двоих, то, как правило, одного из мужчин привлекала экзотическая Машина внешность, а кто-то сразу прельщался Мариной – грубоватой, но эффектной крашеной блондинкой с правильными чертами лица.

Однажды вечером Маша и Марина прогуливались у ресторана, изображая ожидание. Маша, в новом кожаном пальто до пят, расстегнутом по неожиданно теплой погоде, демонстрировала дорогие чулки на кружевной резинке, заканчивающиеся много ниже края юбочки. Под чулки были надеты блестящие колготки с лайкрой – чтобы уж совсем не заморозить задницу. Девицы вели светскую беседу.

– Меня тоже вчера один уламывал без презерватива,– рассказывала Марина.

– Они все уламывают,– сказала Маша.– Почти все, скажем так.

– Я одеваю силком,– поделилась опытом Марина.– Этому, вчера, сказала, что недавно болела.

– Знаешь, я, наверно, уже раза три была без презерватива,– сказала Маша, лицо ее некрасиво перекосилось от неприятных мыслей.– Такие были симпатичные мальчики… я не знаю, как-то так получалось, особенно по большой пьянке.

– Да ты что, мать? – ужаснулась Марина.

– Потом, конечно, очень мучилась,– сказала Маша.– Представляешь, пару раз ночью просыпалась, как в страшном сне. Чуть ли не в поту. С мыслью – вдруг заразилась?

– Да ты что, мать? – эта фраза у Марины выражала разнообразную гамму чувств.

– Я после последнего раза такого на СПИД ходила проверяться,– сказала Маша.

– Правильно. И больше не делай таких глупостей,– сказала Марина учительским тоном.

– Ну я постараюсь,– Маша засмеялась.– Когда ты меня что-нибудь по сексу просвещаешь, у тебя такой вид… как у сельской учительницы.

– Ты думай о своем здоровье хоть чуть-чуть! – сердито сказала Марина.

– Да я думаю,– отмахнулась Маша.

К ресторану подкатила очередная машина, водитель в коже включил сигнализацию, пошел к дверям, остановился внезапно, наморщив лоб:

– Привет…

Это был Павел.

– Привет,– засмеялась Маша. Вот уж какой встречи она не ждала.

– Как дела? – спросил Павел.

– Как видишь,– Маша потрясла дорогущим пальто.– А у тебя?

– Да… ничего…– Павел с некоторым недоумением оглядел ее прикид.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, сейчас Павел уже не казался Маше таким красивым и сильным, как раньше. Просто крупный молодой мужчина… стрижка немного не модная… и вообще какой-то провинциальный, провинциальность он не утратил, несмотря на все свои деньги… Это было нечто вроде разочарования.

– Пойдем, посидим в машине,– предложил Павел.– Ты не торопишься?

– Да пока нет.

Он отключил сигнализацию, они сели в машину.

– Я очень рад тебя видеть,– искренне сказал Павел.

– Я тоже,– сказала Маша по привычке. Что-то было не так. Когда-то она так гордилась Павлом… а теперь… в ее сегодняшнем прикиде ей было бы стыдно показаться с ним в людном месте… он никогда не сорил деньгами, как ее постоянные клиенты, она это помнила. Когда-то Маша смотрела на Павла как на Бога, теперь она вдруг почувствовала свое превосходство.

– Ты тогда вдруг так пропала, – сказал Павел.

– Я не пропала,– постоянная почти улыбка сползла с ее лица.– Нужно было платить за квартиру. Денег у меня не было. Мне пришлось съехать.

– Маш, я жутко извиняюсь. Я понимаю, какой подлец…

Он мог бы и не начинать этот разговор.

– Да нет, все нормально,– сказала Маша.

– Я абсолютно забыл про квартиру,– объяснил Павел.– Я несколько дней подряд торчал на таможне… забыл абсолютно. Я звонил первого, тебя уже там не было.

– Естественно.

– А почему ты не позвонила? У тебя же есть мой телефон.

– Ну зачем это я должна навязываться?

– Что значит «навязываться»? – сказал Павел с жаром.– Какое имеет значение, кто кому звонит?

Маша давно отвыкла от таких разборок. Теперь в ее жизни все было проще.

– Для меня имеет,– сказала она.

– Ну ладно,– Павел попытался сгладить ситуацию.– Я очень рад тебя видеть.

– Я тоже,– сказала Маша.

– У тебя как со временем?

– Когда?

– Сейчас.

– В принципе я свободна,– сказала Маша.– А что ты предлагаешь?

– Ну что я могу предлагать?

Маша очень хорошо знала его взгляд – томный прищур черных глаз. За ними всегда следовал секс. Быстрый секс.

Павел нагнулся и поцеловал Машу в губы.

– Ты меня еще не разлюбила?

– А ты меня? – она прекрасно знала, что он уже готов. Странно, как легко можно изучить любого мужчину.

– Ну поедем,– заторопился Павел.– Часок у нас с тобой есть. Я поужинать собирался, ну да обойдусь без ужина.

– Сто баксов,– сказала Маша.

Это была цена ее часа.

– Что? – не понял Павел.

– Сто баксов,– равнодушно повторила Маша.– Я стою сто долларов.

– Ты что, серьезно? – похоже, она здорово удивила его.

– Абсолютно,– сказала Маша.

– Ну хорошо,– он достал бумажник.– Сколько-то денег у меня с собой есть… Ну вот, восемьдесят долларов.

– Этого мало,– сказала Маша все тем же равнодушным тоном.

– Ну пойми меня правильно,– похоже, Павел просто решил, что она капризничает.– Я звонил тебе буквально на следующий день, тебя уже не было. Ты могла сказать этому типу, чтобы подождал пару дней? В конце концов, ты могла просто мне позвонить? Ну вылетела у меня из головы эта чертова плата за квартиру.

– Да все нормально,– сказала Маша.– Я даже рада, что переехала к маме. Она скучала без меня.

– Ну я же вижу, что ты обиделась,– Павел протянул руку и дотронулся до ее лица.– Я очень рад, что я тебя встретил. Ну я сниму тебе другую квартиру, все будет как прежде, Маша?!

Происходящее напоминало дурацкую семейную сцену.

– Ты же слышал, я теперь живу с мамой, и меня это устраивает,– сказала Маша.

Павел посмотрел на часы и повернул ключ зажигания.

– Ну ладно, по дороге поговорим, время не терпит.

Маше стало смешно. Он опять куда-то торопился.

– Я никуда не поеду за восемьдесят долларов,– сказала она.

– Маша, ну что ты, как глупенькая,– возмутился Павел.– У нас все будет по-прежнему, слышишь? Маша!

Маша сузила глаза.

– С чего ты взял, что я захочу «по-прежнему»? – спросила она тихо.

– Маша, ну все,– Павел опять перешел на ласково-уговаривающий тон. – Хватит обижаться. Я все объясню, я куплю тебе все, что попросишь. Тебе что, было плохо со мной?

Перетаскивая вещи с Невского проспекта на мамину квартиру, Маша мечтала о том, чтобы когда-то Павел пожалел о своей ошибке. Почему-то теперь она не испытала даже удовлетворения от его слов. Скорее, они задели ее.

– У меня все есть, мне ничего не нужно,– сказала Маша.– Я стою сто долларов, и если их у тебя нет, я никуда не поеду.

– Прекрати,– сказал Павел.– У нас же все было хорошо. Глупо, из-за каких-то обид…

– Приходи, когда будут деньги,– остановила его Маша.– Мы с Маринкой частенько торчим у этого ресторана. Или внутри. Приходи, когда будут деньги.

Он смотрел на нее, не зная, что сказать. Она выскочила из машины. Маринка мерзла у дверей ресторана.

– Ну, чего ты? – спросила она.

– О цене не договорились,– ответила Маша.

 

 

Вопреки упорному нежеланию Геннадия Сергеевича видеть Минкина, Минкин настоял на встрече. Он хотел бы побывать на бывшей машиной квартире… почему-то ему хотелось видеть, насколько все изменилось там и изменилось ли. Но Геннадий Сергеевич согласился встретиться только у метро.

– Так что, вы не сможете сказать ничего определенного? – пытал его Минкин.

– Да нет…– мямлил Геннадий Сергеевич.– Я же говорю, нам не стоило встречаться, я мог все сказать по телефону.

– Понимаете, ну может быть, она не велела никому говорить, куда переехала… Я уехал в отпуск – и вот… Не могу ее теперь найти. Может быть, она обиделась на что-нибудь. Может быть, она от кого-нибудь скрывается, но уверяю вас, не от меня. Я ее очень хороший друг,– получалось довольно неубедительно.

– Нет,– сказал Геннадий Сергеевич,– ничего такого. Я надеюсь. Поймите, я просто не могу знать ее новый адрес. Она эту квартиру у меня снимала. В течение года. Потом вдруг как-то неожиданно уехала.

– Так существовал контракт по найму? – осенило Минкина.

– Да, существовал,– неохотно сказал Геннадий Сергеевич.

– Только не говорите мне, что в нем нет ее адреса. Там должен быть адрес ее местожительства.

– Да, но…– замялся Геннадий Сергеевич.– Дело в том, что снимал квартиру… мужчина… ее знакомый… он и платил в первые месяцы, потом платила она… В контракте стоит его имя.

– Вы могли бы передать мне этот контракт?

 

 

Следующим пунктом в поисках Минкина стоял некий Павел Коваленко, чей адрес и телефон были указаны в контракте по найму. Вопреки ожиданиям Минкина, из обещанного синего «форда» вышел не толстопузый и старый капиталист, а «кожаный» «нью-рашен», по годам явно моложе Минкина. Минкин неожиданно почувствовал себя неловко – он был уверен, что бывший машин содержатель окажется более почтенного возраста.

– Вы – Лев Маркович? – спросил этот самый Павел, приблизившись к Минкину. Минкин пожалел, что назвался по имени-отчеству – ему хотелось казаться солиднее рядом с предполагаемым пожилым соперником, но в ситуации, когда он сам оказался старше…

– Да, добрый день, – сказал Минкин.

– Разве я могу говорить такие вещи по телефону? – с капризными интонациями спросил Павел.– У меня жена дома!

– Единственное, что я хотел узнать, это где сейчас находится Маша,– сказал Минкин.

– Я представления не имею! – воскликнул Павел.– Мы встречались, да, потом перестали, она съехала с квартиры, где жила…

– И вы не знаете ее настоящий адрес?

– Зачем мне это было нужно? – с лица Павла не сходило самодовольное выражение.– Мы познакомились, я сразу снял ей квартиру…

– Хорошо. Вы можете хотя бы сказать, как ее фамилия?

– Я не интересовался ее фамилией! Как-то в голову не пришло. Вам ведь это тоже не пришло в голову?

– И вы ничего больше о ней не знаете?

– Ну почему,– ухмыльнулся Павел.– Я видел ее как-то на улице… случайно. Она сейчас проституцией занимается, если вас это интересует. Предложила мне за сто долларов. Поищите ее… где тут у нас проститутки бывают?

 

 

Минкин возвращался в редакцию со странным чувством. Ему было стыдно – за себя или за Машу, он не мог понять. Раз за разом он вспоминал красивое наглое лицо Павла, его презрительную усмешку… Это могло быть и неправдой. Это могло быть правдой еще и на момент их знакомства. В сущности, Минкин ничего не знал о Маше – кто она, на какие деньги живет, чем занимается. Слова Павла походили на правду больше, чем что либо иное.

Минкин от души ненавидел проституток и вообще женщин легкого поведения. Полученное в возрасте 18-ти лет серьезное заболевание и три последующих года серьезного лечения выработали в нем глубокую ненависть ко всем «свободным» женщинам и особую щепетильность в вопросах чистоты секса. Проще всего было сейчас провериться у врача на всякий случай и забыть Машу навсегда. Забыть. Судя по возникшим чувствам, Минкину был нужен для этого какой-то срок.

Новый год Минкин встретил с женой дома, в гости зашел Андрей с Иркой. Смотрели телевизор, Минкин раз пятнадцать бегал к телефону, отвечал на звонки каких-то левых знакомых, поздравлявших с праздником. Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь, следовательно, в новом году Минкину была уготована семейная жизнь и общение с коллегами по работе.

После Нового года пошли какие-то бесконечные тусовки с пьянками, Минкин уже потерял им счет. Он не вылезал из своего малинового пиджака. Очередная гулянка в каком-то дворце на Старый Новый год была абсолютно не к месту, но, как всегда, там должна была быть масса нужных людей. Причесываясь перед зеркалом, Минкин отметил, что пора бы подстричься… все время было некогда.

– Ну очень красивый,– сказала Люба.

– Ага,– согласился Минкин.

– Ты сегодня долго?

– Нет, сегодня, я надеюсь, нет,– сказал Минкин.– Нет особого удовольствия смотреть на пьяные рожи. Но там будут все сильные мира сего… ты меня понимаешь. Я должен быть.

Люба понимала все.

– Ну пока,– она чмокнула Минкина в щеку.

– Пока,– сказал Минкин, одевая куртку.

 

 

В зале было слишком много народа. Минкин послонялся среди фуршетных столов, поздоровался со всеми, с кем было нужно поздороваться, дал пару каких-то обещаний… Поскольку официальный части просто не было, народ спивался на глазах. Внимание Минкина привлекла высокая женская фигура в другом конце зала – черные длинные волосы, сильно декольтированное сзади черное платье… Женщина стояла спиной… в тот момент, когда она полуобернулась, стоящие рядом с ней мужчины заслонили ее от взгляда Минкина, и он не успел увидеть ее лицо. Минкин подобрался поближе.

– А я говорю: не станет,– говорил коротко стриженный блондин в бирюзовом пиджаке.

– Станет,– сказал стоящий с ним плечом к плечу высокий брюнет в светлом костюме.– Маша, что ты скажешь?

Сердце Минкина застучало быстро-быстро.

– Зелененькие, зелененькие! – услышал он знакомый голос.

– Давай, Машка! – хрипло крикнула красивая блондинка.

Минкин увидел, как светлокостюмный господин подхватил на руки Машу (это действительно была она) и поставил на стол.

Машу было трудно узнать, так сильно она была накрашена – но Минкин узнал бы ее из тысяч женщин. Неизменной осталась только алая помада на губах. Одета она была черт знает во что – коротенькое расклешенное черное платьице, черные гетры повыше колен, все руки в кольцах и перстнях… кажется, она говорила как-то, что не любит золото, вспомнил Минкин.

– Деньги давайте,– сказала Маша, стоя на столе.

Минкин не чувствовал ничего. Как во сне, он смотрел на Машу – она танцевала, сильно кривляясь, вихляя бедрами. Это было как в «плэйбойских» кассетах. Странно, она очень органично смотрелась в этой роли.

– Ну что? Давай ей деньги,– со смехом сказал брюнет.

Блондин в бирюзовом пиджаке вытащил из кармана какие-то деньги, доллары, кажется, Минкин не видел и подкинул их в воздух. Купюры посыпались на Машу дождем.

– Ножки выше! – крикнул блондин.

– Дороже стоит,– сказала Маша.

Блондин швырнул еще деньги, маша перешла на канкан. Деньги посыпались на нее со всех сторон, на плечи, на стол. Минкин оглянулся и увидел, что вокруг них собралась большая толпа. Глаза мужчин сверкали. Маша имела успех. Когда она спрыгнула со стола на руки своих спутников, вокруг зааплодировали. Маша начала собирать деньги со стола, она держалась очень естественно, абсолютно не стесняясь окружающих.

– Маша! – негромко окликнул ее Минкин.

Она обернулась. Они встретились глазами. На лице Маши не отразилось ни смущения, ни растерянности, ничего из того, что он ждал. Она улыбнулась и пошла к нему, на ходу засовывая в сумочку смятую пачку купюр. Почти все бумажки были зеленого цвета.

– Привет,– сказала Маша. Это прозвучало так, как будто они расстались только вчера.

– Привет, – сказал Минкин.

Они шли по освещенной фонарями ночной улице. Одинокие прохожие наводили на Минкина некоторый страх. Маша, вся увешанная золотом, в чернобурой шубе до пят, он даже не смог бы защитить ее. Она так уверенно держалась… она всегда держалась уверенно, но сейчас в ней появилось нечто новое, эдакий налет вульгарности. Двое ее спутников увезли с собой раскрашенную блондинку, машину подругу. Маша долго целовалась с ней у выхода, громко и радостно говорила что-то. Потом как-то резко изменилась, стала проще, но что-то новое, неприятное и притягательное, все же было в ней.

– Ну и как ты поживаешь? – спросил Минкин.

– Вот видишь,– сказала Маша.– На столах танцую.

Она достала из сумочки ту самую пачку денег, она совершенно ничего не боялась, никакой ночи и никаких случайных прохожих. Денег было действительно много.

– Бабки надо сосчитать,– сказала Маша и начала ворошить купюры.– Еще работаю, правда. Массажисткой. Я же обещала тебе на работу устроиться, помнишь?

– Ты массаж умеешь делать? – спросил Минкин.

– Я все умею,– она засунула деньги обратно в сумочку.– Наверно.

 

 

Встреча с Минкиным не оставила особого следа в машиной душе. Это было нечто почти уже забытое, игра в чувства. Она давно мыслила другими категориями. Что-то всколыхнулось в ней, был момент, когда ей хотелось заплакать от счастья, но это было минутно, не более. Она дала Минкину рабочий телефон – лишь потому, что он очень настаивал.

На следующий день после обеда она отправилась на работу в массажный кабинет. Первым клиентом был какой-то новый дядька, пожилой уже, вел себя прилично, правда. Уже одеваясь, сказал:

– Вы очень хорошая массажистка. Честное слово.

– Спасибо,– сказала Маша.

– Вы, наверно, что-нибудь еще должны уметь делать. Кроме массажа,– предположил дядька.

– В каком смысле? – спросила Маша.

– Ну…– он замялся.

В дверь сунулась Гулька, восемнадцатилетняя хорошенькая массажистка:

– Маша, к телефону!

– Я сейчас,– сказала Маша дядьке.

Это был Минкин.

– Привет,– сказал Минкин.– Ты-таки на работе?

– Привет. Рада тебя слышать,– ответила Маша.

– Я тоже. Я буду краток.

– Хорошо,– согласилась Маша.

– Давай завтра в шесть вечера у выхода с Достоевской.

Завтрашний день был у Маши нерабочим.

– Давай,– согласилась она.

– Прямо у схода с эскалатора,– уточнил Минкин.

– Хорошо. А куда мы пойдем?

– Один мой знакомый оставил мне ключи от квартиры,– сказал Минкин.– Я думаю, это нормально.

– Конечно,– сказала Маша.

– Ну, я жду тебя завтра.

– До завтра,– она повесила трубку.

– Кто это? – спросила Гулька.

– А. знакомый,– сказала Маша.

– Жених,– сказала гулька.

– Только еще не хватало.

– Тебе сюда никто никогда не звонил раньше,– пояснила Гулька свое предположение.

– Он женат,– сказала Маша категорично.– Это деловая встреча. Понятно?

 

 

Это вовсе не было деловой встречей. За последние месяцы Маша столько раз ложилась в постель с мужчинами – высокими и низкими, молодыми и пожилыми, смуглыми и белокожими, брюнетами и блондинами… Она не могла вспомнить, кто какие анекдоты рассказывал, кто как вел себя в постели, с кем и как познакомилась… Все это была работа, хотя почти всегда Маша получала удовольствие тоже. Она никогда не шла с теми, кто был неприятен ей, хотя от некоторых встреч оставался потом неприятный осадок. Теперь она не совсем понимала, как вести себя с Минкиным. Квартира какого-то минкинского друга, мебель конца 70-х, хрустальные бокалы в «стенке». Минкин рылся на кухне.

– Ага, кофе у него есть,– сказал он.

– Я могла бы приготовить что-нибудь, но я очень плохо умею это делать,– сказала Маша.– Практически не умею.

– Ничего, я купил кексы,– Минкин появился из кухни с банкой кофе.– И самое главное – коньяк.

Пока он доставал из сумки бутылку, Маша пыталась понять, что она чувствует. Ей было трудно почувствовать что-либо. Сумки, из которых извлекались бутылки… Пакеты, из которых извлекались бутылки… Дипломаты и портфели, из которых извлекались бутылки… Она уже привыкла чувствовать себя шлюхой. Она даже гордилась этим ощущением.

– Настоящий,– сказал Минкин про коньяк.– Сколько я смотрел в последнее время по барам – настоящего коньяка нигде нет. Ну можно сказать, бренди. Поэтому, когда я увидел вот это, то жутко обрадовался. Сейчас попробуем. Ты пьешь коньяк?

Она пила все.

– Наверно,– сказала Маша.– Если я сильно напьюсь, у меня будет скучное выражение лица.

– Тут нечем напиваться,– бутылка действительно была маленькой.– Мы выпьем понемножку.

Маша пожала плечами. Она действительно не знала, как себя вести.

 

 

Маша и сейчас казалась Минкину ребенком. сегодня она была почти не накрашена, это была его, прежняя Маша. Родинка на щеке и алая помада. Как и в первую их встречу, она то смущенно опускала ресницы, то смотрела ему прямо в глаза – дерзко и умоляюще. Когда Минкин разлил последний коньяк, она была еще абсолютно трезвой.

– Вообще, знаешь, французский коньяк пьют по-другому,– сообщил Минкин.– Его наливают в такую широкую посудину с ножкой, не знаю, как она называется. И больше нюхают, чем пьют.

Разговор не клеился – Маша стала какой-то молчаливой. Он встал, подошел к Маше сзади и обнял ее. Маша откинула голову, он поцеловал ее. Ягодный вкус помады, послушные мягкие губы. Почему-то ему вдруг захотелось встать на колени перед ней, перед этой ее покорностью и податливостью… но он опустился всего лишь на корточки. Маша молча смотрела и ждала, когда Минкин поцелует ее.

 

 

В эту встречу он забыл о приготовленных заранее презервативах. Он был счастлив, как ребенок. Бессмысленно было сражаться с самим собой. Они стали встречаться регулярно. Минкин никогда не спрашивал Машу о жизни, которую она вела, он не был уверен, что с прошлым покончено. На встречи с ним Маша не надевала колец и черных гетр, но все равно она выглядела слишком уверенно и преуспевающе. Массажный салон, куда он ей звонил, мог быть, впрочем, и просто массажным салоном, вопреки дурацким мыслям Минкина. Что касается других мужчин, богатых «нью-рашэнс»… Маша так и не рассказала о том брюнете в светлом костюме, а спросить о нем Минкин считал ниже своего достоинства. Если мужчина был ее содержатель, то, расставаясь с ним, она могла бы и вернуть ему подаренные вещи… но Маша по-прежнему носила шубу из чернобурки и в более теплые дни – сказочно дорогое кожаное пальто на меху. Впрочем, на эти вещи она могла заработать и сеансами массажа. Чтобы не думать о других машиных мужчинах, Минкин раз и навсегда решил пользоваться презервативами – Маша была не против, скорее, наоборот, «за».

 

 

Месяца два спустя после их новогодней встречи Минкину в голову вдруг пришло потрясающе простое решение – жениться на Маше. Он сидел в своем офисном кресле, когда эта мысль осенила его. Никогда еще жизнь не казалась ему такой простой и удивительной. Если он женится на Маше, она, конечно же, перестанет изменять ему, научится готовить и стирать… в любой женщине должна быть тяга к семейной жизни, и вряд ли Машу устраивало то, что он женат. Возможно, именно поэтому она и вела себя так – потому что не была уверена в нем, потому что знала, что он возвращается домой к другой. Минкин подумал о том, что после свадьбы, может быть, Маша бросит свою странную работу… он вполне сможет обеспечить ее.

Тут Минкин вспомнил о Любе. Была еще Люба, безмолвная и все понимающая Люба. После того, как Маша вернулась в жизнь Минкина, он совсем не обращал внимания на жену. Отправляясь на первое свидание в квартиру друга, он переодел обручальное кольцо с правой руки на левую… в другой раз ему показалось, что кольцо лучше вообще снять… он не помнил день, когда кольцо окончательно перекочевало с его безымянного пальца на дно объемистой черной «редакторской» сумки.

Да, была еще Люба, которая молча снесла отсутствие кольца у него на руке… кажется, один раз она спросила, где он потерял кольцо, а Минкин в ответ пробормотал что-то невнятное.

Три дня Минкин носил в себе мысль о женитьбе на Маше. Чтобы жениться, нужно было развестись, но слово «развод» никак не укладывалось у него в голове.

 

 

В воскресенье Минкин торопился на свидание с Машей, нервничал. Зачем-то он обещал показать ей свой студенческий диплом, похвалиться отличными отметками, что ли. Минкин перерыл весь шкаф – диплома не было. Вместо этого на глаза ему попалось свидетельство о браке – он выронил его на пол, как будто обжегся.

– Ну почему ты так нервничаешь? – спросила Люба, уже с полчаса наблюдавшая за «мучениями» мужа.

– Я не могу найти того, что ищу,– ответил Минкин.

– А что ты ищешь?

– Какая разница?! – воскликнул Минкин раздраженно. Через пять минут ему нужно было выходить из дома.

– Я не понимаю,– сказала Люба спокойно.– Ты куда-то торопишься?

– Да,– отрезал Минкин.

Люба подошла и прикоснулась рукой к его лбу, как будто проверяя, нет ли у него температуры.

– Я думала, у тебя сегодня выходной.

Минкин взял ее руку в свою и молча держал, не зная, что сказать. Сейчас у него не было никаких чувств к Любе. Она была абсолютно чужим человеком. Хорошо причесанная, аккуратная, с нежной кожей, заботливая блондинка. Минкин подавил приступ раздражения.

– Я думала, мы с тобой сегодня сходим куда-нибудь,– сказала Люба.

– Я не могу сегодня,– сказал Минкин.– У меня дела.

– Лева, что с тобой происходит? – в ее голосе было волнение.– Пожалуйста, скажи мне. Сначала ты делал справочник, я понимаю, что теперь?

Минкин молча держал ее руку. Ему казалось, что любино лицо все отдаляется и отдаляется от него, отъезжает куда-то к противоположной стене.

– Ну скажи мне,– она попыталась приласкаться, потерлась головой о минкинское плечо, прижалась к нему.– Я же вижу, что что-то не так.

Минкин машинально обнял ее и прижал к себе. Это был лучший момент для того, чтобы сказать Любе. Он вдруг понял, как просты те слова, которые он собирался и не мог произнести.

– Люба, я хотел тебе предложить… развестись,– сказал Минкин.

Она замерла. Он почувствовал, как ее рука стала каменной.

– Что значит… развестись?

Отступать было некуда.

– Ну я не знаю… Люба, прости. У меня есть другая женщина. Я хочу жить с ней.

Люба резко оттолкнулась от Минкина и посмотрела ему в глаза.

– Ты с ума сошел? – спросила она.

Минкин виновато улыбнулся. Все оказалось проще, чем он думал. Первый шаг был сделан. Он уже не видел лица Любы – перед его глазами сияла победительная машина улыбка.

 

 

Их свидания с Машей в питерской квартире отъехавшего в Германию друга были уже привычны для обоих. В холодильнике лежали сосиски, шоколад… чтобы не покупать каждый раз. Однажды Маша приволокла какую-то смесь для блинчиков, развела водой, начала печь. Блинчики не отлипались от сковороды. Маша злилась, обожгла руку и бросила в конце концов это занятие. Минкин, чтобы поощрить машину тягу к хозяйству, съел все горелые блинчики, но больше Маша не проявляла желания готовить.

В этот решающий для Минкина день они, как всегда, пили на кухне кофе с сосисками и шоколадом. Минкин не знал, как начать разговор – почему-то с Машей это оказалось сложнее, чем с Любой. Он сказал, что его брак с женой – давно уже – всего лишь символ, она ни с того ни с сего начала вспоминать свое прошедшее замужество, порассказывав немного о семейной жизни, сказала, что абсолютно к ней не способна.

– У меня всегда все дома делала мама,– сказала Маша.– Когда отец был жив, она готовила потрясающие обеды. Да и сейчас тоже. Но, знаешь, со временем все приедается. Она такие пирожки печет! Я еще из детства помню этот запах пирожков.

Разговор перешел на какие-то детские воспоминания.

– Я все детство провел на Васильевском,– сказал Минкин.– Мы жили в мансарде. Стены были деревянные. Когда по переулку шел какой-нибудь транспорт, в буфете звенела вся посуда… рюмки… Горячую воду дали году так… я, наверно, уже в старших классах учился. Сейчас этой квартиры уже не существует.

– Дом снесли?

– Нет, мансарду срезали,– сказал Минкин.– Теперь это такой плоский дом… двухэтажный.

Ему было хорошо с Машей в постели. Ни с кем и никогда не было так хорошо, он не был уверен в ее ответных чувствах. После секса она всегда говорила одну и ту же фразу: «Ты замечательный». Абсолютно спокойно говорила. Каждый раз ему казалось, что это какая-то универсальная, отрепетированная фраза, которую она говорит всем. К тому же он не помнил, звучала ли эта фраза раньше, в первые их встречи в ее квартире на Невском.

– Ты замечательный,– сказала Маша и в этот раз.

Минкин выдержал довольно длинную паузу.

– Маша, ты бы пошла за меня замуж? – спросил он наконец.

– Ты мне предложение делаешь? – Минкину показалось, что Маша была удивлена.

– Я развожусь с женой,– сказал Минкин.– Я хотел бы, чтобы ты вышла за меня замуж.

Маша подумала секунд двадцать.

– Ты мне очень дорог,– заявила она,– ты уверен, что ты разводишься?

– Я уверен,– сказал Минкин.

– То есть вне зависимости от того, что я тебе отвечу?

Минкин не совсем понял суть ее вопроса.

– Вне зависимости…– сказал он,– но все-таки я хотел бы слышать твой ответ.

– Конечно, я согласна,– сказала Маша так обыденно, как будто они обсуждали проблему поездки за город, например.

Минкин поцеловал ее. Все было решено.

У нее не было никаких сомнений насчет себя. Просто ей очень не нравилось то, что Минкин постоянно пользовался презервативами. Это было нечто вроде демонстрации недоверия. Теперь, когда они оба собирались начать новую жизнь, Маша решила покончить с недомолвками раз и навсегда. Первая брачная ночь с презервативами – это совсем уже маразм, решила Маша, даже если эта ночь далеко уже не первая. В крайнем случае она могла бы показать ему справку. Она не собиралась изменять Минкину после свадьбы… по крайней мере, ей так казалось. Ее работа… она не сомневалась, что Минкин найдет ей более приличную работу, если будет нужно, но в глубине души она считала, что работать замужней женщине совсем не обязательно.

В анонимном кабинете сдачи крови на СПИД у молоденькой медсестры округлились глаза, когда Маша, придя за результатами, назвала свой номер. Первым машиным желанием было убежать. Пока еще никто не назвал ее фамилии, имени, адреса… Повернуться и убежать – кто мог ее остановить, вернуть? Речь медсестры, похоже, была отрепетирована:

– Вам нужно пересдать еще раз. Вы же знаете, как у нас все это делается. Сливается вместе десять анализов. То, что больны именно вы, один шанс из десяти.

– Вы меня успокоили,– слабо улыбнулась Маша. Она почувствовала, что ее загнали в угол… дыхание перехватило… один шанс из десяти. Она не могла быть больной. Один шанс из десяти. Это не могла быть она.

Она плохо помнила, как во второй раз толстая игла вонзилась в ее вену… Маша отвернулась, чтобы не видеть, как шприц заполняется темной жидкостью.

 

 

Заявление на развод Минкин писал в районном суде. Полноватая усталая женщина со звучной фамилией Капитанова, которую Минкину назначили в судьи, тяжело вздохнула, принимая его бумаги:

– Детей нет, да?

– Нет, детей нет.

– Если ваша жена согласна на развод, вы можете развестись через ЗАГС.

– Она категорически не согласна,– сказал Минкин.

Судья Капитанова подняла глаза от бумаг и внимательно оглядела Минкина.

– А вы, наверно, себе другую жену нашли,– предположила она.

– Наверно,– согласился Минкин. Судья Капитанова, по виду женщина разведенная или вовсе не бывшая замужем, доверия ему не внушала.

 

 

Появление Маши в массажном салоне с огромной спортивной сумкой произвело фурор. Она довольно легко отмахнулась от всех уговоров Юлии Анатольевны. Та предложила повышение зарплаты… Маша наконец-то выяснила, сколько она стоит на самом деле.

Сложнее был разговор с Гулькой. Те доверительные отношения, которые сложились у них в последнее время, требовали серьезного разговора – так считала Гулька. Маша, оглушенная известием из диспансера, молча кидала в сумку свои вещи – одежду, белье – то, что хранилось на работе, выслушивая гулькины рассказы о любовниках, она никогда не рассказывала о себе – и прощальный разговор считала просто бессмысленным.

– А где ты теперь будешь работать? – спрашивала гулька, обиженно надув губки.

– Нигде, наверно.

– Наверно, замуж выходишь,– предположила Гулька.

– Исключено,– сказала Маша.– Я не из тех, кто выходит замуж.

– А на что жить будешь? У тебя, наверно, счет в банке.

– Вроде того,– согласилась Маша.

– Так много, что можно жить на проценты?

– Какая ты любопытная,– Маша резко рванула «молнию» на сумке.– Нет, не так много. Но на мою жизнь хватит.

– А детям? – Гулька, несмотря на свою ветреность, всерьез мечтала о «хорошем муже и детях».

– Ну, детей у меня уже не будет,– сказала Маша сквозь зубы.

– Почему? – огорчилась Гулька.

– Ну почему… Так вот,– сказала Маша.

– Тебе не понравилось у нас? – сменила Гулька тему разговора.

– Нормально…– протянула Маша.

Пора было уходить.

– К тебе Юлия Анатольевна по-особому относилась,– сказала Гулька.– Не так, как к нам всем.

– Да, я знаю,– сказала Маша.

– По-моему, ты что-то скрываешь,– нахмурилась Гулька.– Наверно, у тебя появился богатый мужчина. У тебя вид такой загадочный.

– Не загадочный, а серьезный,– сказала Маша.– Гулька, честное слово, не умею я вести душевные беседы. Никогда не умела. Извини.

– Да ладно,– сказала Гулька.

Маша видела по гулькиным глазам, что та обижена, но ей сейчас было не до этого. Совсем не до этого.

 

 

Что происходило, Минкин не мог понять. Он набрал телефон машиной работы, чтобы договориться о вечерней встрече. Вечером он хотел сказать ей о том, что подал заявление на развод, как они и договаривались. Однако обиженный девчоночий голос в трубке сказал, что Маши нет и не будет.

– А когда будет? – спросил Минкин.

– Никогда,– категорически заявила его собеседница.– Она уволилась сегодня утром.

Это походило на дурную шутку. Минкин еще раз набрал номер. Нет, на том конце провода явно не шутили.

– Опять что-то с твоей красоткой,– констатировал Раушенберг.– Я правильно понял?

Минкин не слышал его. Он сидел и смотрел в одну точку. Непонятно, для чего все это было нужно Маше.

– Ну ты идешь? – спросил недовольный Андрей, поднимаясь из кресла и дергая Минкина за рукав.– Датчане ждут.

– Да, да, иду,– опомнился Минкин.

 

 

Двумя часами позже Минкин сидел в кабинете Юлии Анатольевны, директора (или владелицы?) массажного салона. Сейчас Минкину было уже все равно, как он выглядит, наверняка он выглядел смешно и глупо, но дело было не в этом. Юлия Анатольевна, казалось, была раздосадована его визитом. После того, как Минкин сообщил, что собирается жениться на Маше, в ее голосе зазвучало нечто вроде ревности. Минкин собирал последние душевные силы. Он готов был уже наброситься с угрозами на эту чертову Юлию Анатольевну, назвать ей пару влиятельных имен… Это могло кончиться всего лишь скандалом. Наверняка эта классически одетая, строгая женщина могла перечислить ему не менее внушительные имена.

– Ну вы же заводили на нее какой-то личный листок, в конце концов,– сказал Минкин.

– Какой личный листок? Мы что с вами, в государственном учреждении времен застоя? Молодой человек! – воскликнула Юлия Анатольевна.– Что вы на меня так смотрите? В конце концов, если она ваша будущая жена, вы должны знать, где она живет. Или хотя бы ее фамилию. Вы мне такие истории рассказываете! Все это весьма подозрительно.

– Она была права. Минкин, наученный горьким опытом, должен был узнать машину фамилию. Он должен был посмотреть ее паспорт. Почему-то это не приходило ему в голову. Он должен был побывать у нее дома, в конце концов. До идеи о разводе ему вовсе не хотелось знакомиться с машиной мамой. Что он мог сказать ей? Теперь было самое время знакомиться, но…

Минкин вдруг физически почувствовал, что теряет Машу навсегда.

– Ну не спрашивал я ее фамилию! – он пытался защищаться.– Которую она все равно в итоге сменит на мою.

Выражение лица Юлии Анатольевны неожиданно смягчилось.

– Ну вообще-то мне показалось, что она решилась на что-то серьезное. Типа брака,– сказала Юлия Анатольевна.– Потому что понимаете… у нас заведение… не слишком серьезное… ну вот она и ушла. Может быть, это как раз связано с тем, что она собирается за вас замуж? Может быть, она просто сама вам позвонит?

 

 

В начале мая Маша купила себе автомобиль, новенькую черную «девяносто девятую». Маргарита Эльмаровна, машина мама, высунувшись из окна по пояс, смотрела, как лихо Маша паркует машину у лысого газончика во дворе, хлопает дверью, включает сигнализацию. Через две минуты в замке щелкнул ключ. Маша была возбуждена, щеки ее горели. Она небрежно швырнула на трюмо в коридоре зеленую «косуху» из «рептилиевой» кожи:

– Ты видела? Красивая, да?

– Маша, я не понимаю, откуда такие деньги,– озабоченно спросила Маргарита Эльмаровна.– Этот автомобиль…

– Мама, не будь наивной,– Маша хлопнула дверью ванной.

Маргарита Эльмаровна тяжело вздохнула. Она догадывалась, чем занимается дочь, да Маша и не пыталась хоть как-то объяснить свои вечерние «выходы» в вульгарных платьях и кружевных чулках, свое постоянное отсутствие по ночам, появляющиеся невесть откуда шикарные наряды и дорогие духи.

– Хорошо. Хорошо,– Маргарита Эльмаровна качнула головой, отгоняя дурные мысли.– Но почему вдруг? Такая дорогая машина? Деньги захотелось истратить?

– Я не знаю, мама,– Маша появилась в коридоре, довольная, с сияющими глазами.– Ну а что, зачем их копить? На будущее?

Что-то в машиных интонациях нескрываемой радости показалось Маргарите Эльмаровне неестественным.

– Маша, что с тобой творится? – спросила она.– Я никогда тебя не спрашивала. Ты в последнее время стала совсем другой.

Маша, автоматически улыбаясь, смотрела мимо матери куда-то на стену.

– Да. Весна,– сказала она наконец.

Что-то уже готово было сорваться у нее с языка.

– Маша, ну я же вижу, что-то происходит,– настаивала Маргарита Эльмаровна.– Ты как будто в пропасть смотришь. У тебя что-то случилось?

Маша внутренне содрогнулась. Ей казалось, что она очень естественно изображает радость.

– Мама, я не хочу тебя волновать.

– Нет уж, лучше скажи. В неведении еще хуже,– Маргарита Эльмаровна заглянула Маше в глаза.– Ты не мать, ты этого понять не можешь. Когда у тебя будут свои дети, ты меня поймешь.

– У меня не будет детей,– холодно сказала Маша.

Маргарита Эльмаровна вспомнила маленькую Машу – лет трех, с черными уже, отросшими до плеч волосиками, и неожиданно прозрачными выпуклыми глазами. Маленькую Машку, прижимающую к себе дорогую блондинистую куклу с алыми губками. Такого же цвета губы были у ее дочери сейчас.

– Это ты пока так говоришь,– сказала Маргарита Эльмаровна.

Маша почувствовала подступающую к горлу дурноту… нечто, похожее на комок слез.

– Ты хочешь знать. Да? – она по-прежнему смотрела куда-то в стену.– Ты хочешь знать?

– Да, хочу. Может быть, я чем-то смогу тебе помочь.

– Помогать мне нечем,– неожиданно резко сказала Маша.– Знаешь, есть одно такое слово. Ты его триста раз слышала по телевизору.

Она сделала паузу. «Бедная девочка, бедная моя дочь,– подумала Маргарита Эльмаровна.– Она думает, я не догадываюсь, чем она занимается. Сейчас она назовет себя проституткой… шлюхой… я и не думала, что это так мучает ее».

– Но никогда не думаешь, что это может случиться именно с тобой,– сказала Маша. Она падала в какую-то глубокую-глубокую пропасть. Можно еще было остановить поток слов. Таких ненужных и банальных.

– В конце концов, это не обязательно от развратного образа жизни,– продолжала Маша.– Сколько случаев, когда жена вообще, например, не изменяет мужу. И он ей не изменяет. И изменяет только один раз в жизни. этого вполне достаточно, чтобы заразиться. Заразить потом жену и, может быть, даже детей…

Она остановилась. Поняла мама или нет? Ей так не хотелось произносить одно это, последнее слово.

– Маша, ты говори, пожалуйста, яснее,– сказала мама.

– У меня СПИД обнаружили,– Маша изобразила на лице нечто вроде улыбки.– Куда уже яснее.

 

 

В коридоре своей собственной квартиры Минкин повесил на плечо сумку, подхватил чемодан.

– Лева, это абсолютная глупость,– сказала люба. На его счастье, она хорошо держалась – ни слез, ни истерик. Стояла, запахнув поглубже полы шелкового с драконами халата, скрестив руки на груди. Впрочем, Минкин и ожидал чего-то подобного.

– Глупость то, что мы с тобой живем в одной квартире,– сказал Минкин.– Это ненормально.

– Мы же спим в разных комнатах,– возразила Люба.

Комнат было всего две, после решения о разводе Минкин ютился на диване в большой комнате, Люба ночевала в спальне, втайне надеясь на «возвращение» мужа.

– Это твоя квартира,– сказал Минкин.– Это твои вещи. За своими я еще заеду.

– Ты будешь жить у мамы? – спросила Люба.

– Ты уже спрашивала,– сказал Минкин устало.– Пожалуйста, не надо. Не надо звонить моей маме, на работу, никуда. Люба, пойми, пожалуйста, что ничего уже нельзя изменить.

– Лева, ты нормален? – в ее голосе появились саркастические нотки.

– Абсолютно,– сказал Минкин.

– А по-моему, нет. Где твоя замечательная женщина? Где она? – Люба перешла в наступление.– Почему ее не видно? Я же прекрасно знаю, где и как ты проводишь время. Твоя подруга, наверно, разлюбила тебя?

– Люба, пойми меня, пожалуйста,– сказал Минкин мягко.– Я люблю другую. Я не могу жить с нелюбимым человеком. Это смешно. Может быть, как-нибудь потом… Нет, не знаю. Он повернулся к двери.

– Это нереально,– заговорила Люба торопливо.– Лева, подожди, пожалуйста. Давай поговорим. Давай просто поговорим.

– Мы обсудили уже все, что только можно, – сказал Минкин.

Это была правда. За последний месяц не прошло и дня, чтобы Люба не предприняла попытки к примирению. Она начинала длинные бесполезные разговоры, она готовила ужины и встречала его с шампанским, она приходила ночью к нему на диван в роскошном кружевном белье. Надо отдать ей должное, она всегда держалась достойно.

– Нет, это невозможно,– сказала Люба.– Мне даже в голову не приходило, что у нас все может кончиться так. Вот так… в коридоре… маразм какой-то.

– Действительно, маразм, Люба, продолжать бессмысленно,– сказал Минкин.– Наши разговоры топчутся на одном месте. Пойми, Люба, ты меня не уговоришь.

Она подошла и обняла его, прижалась крепко. Даже, если бы он закрыл глаза, он не спутал бы ее с Машей. Ни одну женщину в мире он не спутал бы с Машей.

– Лева! – воскликнула Люба.

В ее голосе были слезы. Пора было прекращать этот разговор. Что он мог еще сказать? Он обнял ее одной рукой. Розовые обои в цветочек, вместе с Любой они оклеивали коридор.

– Я не могу так,– сказала Люба.

Минкин молчал.

 

 

Машиного врача звали Игорь Сергеевич. Это был крупный мужчина в очках с очень толстыми стеклами, он был похож на кого-то из постоянных машиных клиентов из массажного кабинета. Маше всегда казалось, что, будь она больна чем-нибудь другим, он бы обязательно начал приставать к ней.

– Так… пока никаких изменений,– сказал Игорь Сергеевич в очередной раз.– Все нормально. Что вы так боитесь? Болезнь может проявиться через десять лет, пятнадцать…

– Ага,– Маша поцарапала алым коготком полировку стола.– Когда-то я думала, что стоит умереть молодой. Я думала, что ужасно быть старухой. Состариться, стать некрасивой. Наверно, я сама накликала эту болезнь. Теперь я в любом случае умру молодой. Красиво.

– Да не переживайте вы так,– Игорь Сергеевич был настроен весьма жизнерадостно.– Вы знаете, сколько у нас в городе вич-инфицированных? И все живут. Забудьте об этом вирусе и просто живите.

– Просто жить? Хорошо. Я подумаю,– улыбнулась Маша. От общения с Игорем Сергеевичем у нее всегда поднималось настроение.

 

 

Минкин получил развод в конце июля. Когда Раушенберг узнал о минкинском разводе, он подавился коньяком; Минкину пришлось стучать его по спине, чтобы коньяк провалился внутрь.

– Ты сумасшедший, честное слово,– сказал Раушенберг, откашлявшись.– Я мог бы понять, если бы ты женился на этой своей… как там ее назвал Андрей… «порочный ребенок». Наверно, этот ребенок действительно слишком порочен. Как это она так умудрилась запудрить тебе мозги? Ты же вроде человек неглупый…

– Лева, ради Бога,– сказал Минкин.

– Так ты объясни, кто у вас кого бросил? – настаивал Раушенберг, но, увидев каменное лицо Минкина, смягчился.– Ну все, молчу. Что же ты теперь, один жить будешь?

– С мамой,– сказал Минкин.

– Это понятно,– Раушенберг собрал на лбу все свои морщины.– Не могу представить тебя холостяком… ну не могу, и все.

– Не можешь – не представляй,– отрезал Минкин.

– Ну все, не буду, не буду,– замахал руками Раушенберг.

 

 

Однажды Маша увидела Минкина на улице. Она вышла из подъезда, села в свою машину, завела мотор, выехала со двора на улицу и притормозила, чтобы поправить талисманного зайчишку, болтавшегося у лобового стекла. Минкин прошел по тротуару мимо ее машины.

Маша инстинктивно пригнулась, легла головой на руль. Когда она выпрямилась, то долго не могла прийти в себя, руки ее почему-то дрожали. Минкин не заметил ее.

Маше и в голову не могло прийти, что их с мамой квартира находится всего в каком-то квартале от теперешнего жилища Минкина.

Минкин опаздывал на деловую встречу. Андрей, восседая на шоферском месте, терпеливо слушал его монолог.

– Нам обязательно нужно достать этого типа,– рассуждал Минкин.– Если он не согласится на диалог со мной в эфире… я не знаю… я напишу о нем все, что я о нем думаю… я все равно вызову его на дуэль. Должны же у него быть хоть какие-то принципы, а?

Андрей пожал плечами, тормознул на красный свет. На правый поворот рядом с ними, резко визгнув тормозами, заехала черная «девяносто девятая». Минкин обернулся направо, на визг тормозов – за рулем сидела черноволосая женщин в черных очках. Маша. Кажется, она тоже заметила его. «Девяносто девятая» сорвалась с места еще на желтый сигнал светофора.

– Андрей, поезжай направо,– успел сказать Минкин.

– Зачем? – обалдел Андрей.

– Поезжай направо, я сказал,– сквозь зубы повторил Минкин.

– Я нарушу,– сказал Андрей, выворачивая направо.

– Нарушай,– сказал Минкин. Черная «девяносто девятая» ехала чуть впереди, тесный ряд машин не давал ей возможности прибавить скорость.

– Это она? – спросил Андрей, угадав взгляд Минкина.

– А ну тебя к черту. Поезжай за ней.

«Девяносто девятая» свернула на боковую улочку, свободную от машин. Скорость ее движения сразу увеличилась раза в три. Андрей тоже поддал газу. «Девяносто девятая» сделала еще один поворот, потом еще один.

– Ты можешь быстрее? – Минкин вцепился в дверную ручку.– Быстрее, я сказал! На красный свет поезжай.

– Сумасшедший,– качнул головой Андрей, дав сигнал зазевавшемуся дедуле.

– Ты можешь быстрее?! – заорал Минкин.

Похоже, владелица «девяносто девятой» сама не знала, куда ехала. Машина выехала на набережную и уткнулась в строительный забор. Андрей остановился в метрах в десяти от нее. Из «девяносто девятой» выскочила Маша, в длинном белом платье, и побежала по набережной вдоль забора. Минкин кинулся за ней.

– Не подходи ко мне! – крикнула Маша зло, как показалось Минкину.

– Маша! Подожди!

Он догнал ее и схватил поперек талии. Маша тяжело дышала.

– Сумасшедшая! Ты чего? – спросил Минкин.

– А ты чего? – она как-то странно улыбалась. Расслабилась сразу, оттолкнула его и как-то странно, криво улыбалась.

– Ну что случилось? – спросил Минкин.

– Зачем ты поехал за мной? Ну зачем ты поехал за мной? – Маша вдруг заплакала.

Минкин стоял, опустив руки. Больше он ничего не мог сделать. Странная машина жизнь, в которую он пытался втиснуться… Маша не пускала его в свою жизнь и в свою душу.

 

 

Потом он сидел рядом с Машей в ее красивой новенькой машине. Маша смотрелась в зеркальце заднего вида, вытирая слезы.

– Я прекрасно представляю все, что ты можешь мне сказать,– начал Минкин.– Я, конечно, деньгами швыряться не могу. Хотя шубу тебе и я могу купить.

– Только давай не будем про деньги,– сказала Маша.

Минкин испугался, что сейчас она, что сейчас она станет совсем чужой. Она и так была слишком независима. Он боялся, что она отдалится еще больше. Он не хотел отталкивать ее от себя.

– Я тебе однажды уже деда предложение,– сказал Минкин.– Ты согласилась, кстати. Я не спрашиваю о причинах твоего исчезновения. Хотя мое мужское самолюбие задето. Я просто с упорством идиота опять предлагаю тебе… как это раньше говорили… руку и сердце.

Маша повернулась к нему, что-то изменилось в ее лице.

– Я хотела, как лучше,– сказала она решительно.– Видит Бог. Тебе не нужно бы всего этого знать. Ну раз так случилось… Я не могу выйти за тебя замуж, потому что у меня СПИД. Тебе, кстати, тоже не мешало бы провериться. Я и тебя могла заразить. Так что привет и иди проверяйся.

Это могла быть и шутка. Минкин снял очки, потом опять надел.

– Ну что ты на меня так смотришь? – спросила Маша.

 

 

Они расписались в районном ЗАГСе в конце сентября. Маша была в новеньком платьице из белой тафты, очень коротком, с пышной юбочкой. Белые туфельки на каблуках и белые колготки делали ее похожей на Золушку. Минкин в своем парадном костюме с малиновым пиджаком оказался ниже Маши ровно на голову. Они записывались без свидетелей.

– Объявляю вас мужем и женой,– сказала гордая своей значительностью тетка. Потом она обратилась персонально к Минкину:

– Можете поцеловать супругу.

 

 

Их семейная жизнь оказалась на удивление легкой и безоблачной. Маша, наверно, от скуки, довольно быстро научилась неплохо готовить; по воскресеньям Минкин наблюдал, как она, в фартуке в горошек, стоит у плиты, постоянно сверяясь с «поваренной» книгой. Он был абсолютно счастлив. Он узнал, что родинка на машиной щеке – наполовину нарисованная; первое, что она делала, просыпаясь – подрисовывала карандашом это едва заметное коричневатое пятнышко. Он заучил наизусть все четырнадцать оттенков алых машиных помад – оттенки варьировались в зависимости от цвета надеваемой Машей одежды. Маша была такой ласковой. Ближе к вечеру она обязательно звонила ему на работу.

– Лев Маркович, вас жена спрашивает,– говорила обычно секретарша Катенька.

Ритуал был отработан до мелочей.

– Да? Але,– нежно говорил Минкин в трубку.

– Привет,– отвечала Маша.

– Привет,– соглашался Минкин.

– Я звоню спросить: тебе что на ужин приготовить? – спрашивала Маша.

Минкин старался вспомнить что-нибудь из списка знакомых Маше блюд.

После Нового года Маша заболела. Минкин вздрогнул, впервые услышав, как она кашляет – до слез в уголках глаз.

– Что с тобой? – спросил Минкин.

– Простыла что-то,– пожала плечами Маша.– Насморк.

Как показалось Минкину, она была спокойна. И ему даже в голову не пришло, с чем могла быть связана эта простуда.

 

 

Игорь Сергеевич снял очки и протер стекла. Маша сидела очень прямо, внутренне сжавшись.

– Я даже не знаю, что вам сказать,– начал наконец Игорь Сергеевич.– вы, наверно, все поняли.

– По вашим глазам – да,– Маша вдруг почувствовала, что у нее кружится голова.– Я сейчас закричу,– сказала она словами какой-то книжной героини.– Вы, я понимаю, ну хотя бы раз в месяц говорите человеку, что он приговорен к смерти…

– Ну почему сразу приговорен,– мягко сказал Игорь Сергеевич,– есть всевозможные лекарства… Здесь все будет зависеть от ваших… так сказать, финансовых возможностей…

Лекарства. Маша внутренне засмеялась. Если «звезды» вроде Фредди Меркьюри быстренько загибались от СПИДа, то какие такие дорогие лекарства могли помочь ей, что это за цена такая?

 

 

Хорошо, что минкинской матери не было дома. Вечно она гостила где-то у подруг. Маша, бессмысленно бегая по комнате, швыряла свои вещи в чемоданы. Те, с которыми она въехала сюда. Думать было некогда. На глаза ей попался шикарный черный наряд, вульгарное платье с блестками – то, в котором она обычно стояла с Маринкой у ресторана. Какая-то часть ее жизни. Маша задумалась лишь на пару секунд – и черное платье полетело в чемодан вслед за другими вещами. Левка мог вернуться с минуты на минуту. Маша сбежала по лестнице вниз – лифт не работал, запихнула чемоданы в свою «девяносто девятую». Задыхаясь, опять побежала наверх – за сумкой, за кожаными пальто и курткой, за роскошным белым плащом из магазина «Барон». Чернобурку она надела на себя.

 

 

Минкин долго звонил в дверь, потом открыл ее своим ключом. В квартире было тихо.

– Маша! Ты дома? – он заглянул в спальню, на кухню, из окна кухни посмотрел вниз – ну да, машиной машины не было у подъезда, почему он не заметил этого сразу? Минкин вспомнил, что сегодня она собиралась куда-то – этого не следовало бы делать с ее простудой.

Минкин устало опустился в кресло. Хотелось есть, но он не привык ужинать один, он решил подождать Машу. Сидел, не включая света, желтый квадрат от фонаря лежал на темном ковре, от окна к шкафу. Взгляд Минкина упал на шкаф… дверцы были распахнуты, одна, две, с десяток вешалок светились внутри голыми плечами. Три оставшиеся с минкинскими свитерами одиноко висели в углу шкафа.

Минкин метнулся к трюмо. Ее духи, помады, косметические наборчики – все исчезло. Белье с полок, сувенирные розовые слоники из серванта, золотые серьги, кольца из вазы в стенке. Ни одной машиной вещи, не было даже ее ночной рубашки под подушкой. Маша растворилась, испарилась, она унесла с собой все запахи – ничто в квартире не напоминало о ее недавнем присутствии.

 

 

Маринка вышла из ванной нагишом, только волосы были замотаны полотенцем. Маша даже вздрогнула – она никогда не видела подругу без «боевой раскраски», и теперь ужаснулась – она и не думала, что «a-la naturel» Маринка такая страшная. Фигура тоже не внушала особого восхищения, хотя лишнего ничего не было, сама же Маша за несколько месяцев замужества заметно «потеряла форму», но все равно – ее фигура была много красивее Маринкиной. «Господи, какое это теперь-то имеет значение»,– подумала Маша.

– Уф. Хорошо, – сказала Маринка.

Маша, сидя в кресле со скучающим видом, листала «Плэйбой».

– Ты не боишься, что я тебя заражу? – лениво спросила она.

– Ты ванную за собой хорошо помыла?

– Хорошо.

– Я за тобой ее еще полчаса мыла,– сказала Маринка.– Хотя вроде бы так нельзя заразиться.

– Я к тебе ненадолго,– сказала Маша.– Максимум неделя.

– Я тебя предупреждала, подруга,– напомнила Маринка.– Презерватив – штука тонкая, но использовать его надо обязательно.

– Хочешь у меня машину купить? – спросила Маша.– Я продаю. Себе на таблетки. Хотя какого черта.

– У меня есть,– сказала Маринка,– я на ней не езжу. Но я спрошу, может, кому нужно. Сколько ты хочешь?

– Ну я не знаю,– пожала плечами Маша.– Там посмотрим.

 

 

Минкин с Маргаритой Эльмаровной пили кофе на кухне. Минкин, потрясенный невозмутимостью машиной мамы, повторял одну лишь фразу:

– Ну куда она могла пойти?

– Я не знаю, Лева,– в сотый раз говорила Маргарита Эльмаровна.– Мы ведь никогда не были с ней близки. Она заехала минут на пять. Торопилась. Все время в окно смотрела. Сказала, что все вещи в машине. Украсть, сказала, могут.

– Ну что она говорила? – дергался Минкин.– Что вообще она говорила? Может, я ее обидел чем… не знаю… мы ведь не ссорились даже… я утром ушел на работу, она еще спала… Мамы дома сейчас нет, она в Колпино уехала к подруге на неделю да они и не ругались никогда…

– Поезжайте домой, Лева,– сказала Маргарита Эльмаровна.– И ложитесь спать. Все равно мы с вами уже ничего не можем изменить.

– Но что могло случиться? Она вернется, как вы думаете? С той поры, как мы познакомились, я все время занимаюсь только тем, что ищу ее.

– Вы хотите знать, что случилось,– голос Маргариты Эльмаровны вдруг стал жестким.– Это я могу вам сказать. Она заболела. Эта ее простуда… уже не простуда.

Мир качнулся медленно-медленно. Медленно-медленно вернулся на прежнее место. Он мог бы догадаться сам.

– Да, она кашляла…– сказал Минкин неожиданно высоким, не своим голосом.– Никак не могла вылечиться… она сказала, что простуда у нее всегда затягивается…

– Ну вот теперь она узнала точно,– сказала Маргарита Эльмаровна.– Она не хочет, чтобы вы видели ее больной, Лева. Вы никогда нигде не читали, как может протекать эта болезнь?

– Но это невозможно,– Минкин как будто пытался бороться с чем-то неведомым.– Постойте…

– Вы же все прекрасно знали, когда женились на ней.

– Да… но почему так скоро?

– Мой вам совет: поезжайте домой, Лева,– повторила Маргарита Эльмаровна.– Если Маша что-то решила, то это так и будет. Она отказалась и от моей помощи. Нам осталось только ждать, когда она даст о себе знать.

– О, господи! – схватился за голову Минкин. Никогда еще он не чувствовал себя таким беспомощным.

 

 

В накрашенном состоянии, конечно, марина выглядела много лучше. Нарумяненные щеки, махровые от водостойкой туши ресницы, малиновые губы… Маринка, в нижнем белье, вертелась перед зеркалом:

– Машка, слушай, а ты какие-нибудь свои старые вещи взяла? Платье то черное?

– Вон в том чемодане. Посмотри,– равнодушно сказала Маша.

– Дашь одеть?

– Можешь забрать насовсем.

Маринка тут же открыла чемодан, начала рыться в белье:

– Ой, спасибо. Слушай, может быть, у меня вечером гость будет. Ты будешь пока в маленькой комнатке, хорошо?

– Хорошо,– сказала Маша.

– А то, понимаешь, он вообще брюнеток любит,– пояснила Маринка.– Он все уговаривает меня обратно в мой цвет покраситься. Ну ты понимаешь, русый не черный, а черный мне как корове седло. Я, конечно, могу ему объяснить, что у тебя СПИД, но тогда он вообще сбежит.

– Я спать лягу,– сказала Маша.– Ты не переживай.

Маринка натянула на себя Машино платье – оно было узко ей в плечах и в талии. Маша зажмурилась на какое-то мгновение.

– Классно оно на мне, да? – спросила Марина.

– Да,– Маша повернулась к телефону, набрала номер.– Алло? Позовите Павла, пожалуйста.

– Ты что, тоже к мужику? – округлила глаза Маринка.– Он знает, что у тебя СПИД?

– Здравствуй, Павел,– сказала Маша.– Это Маша. Помнишь такую? Ты мне квартиру снимал на Невском проспекте.

 

 

Маша встретилась с Павлом в «Дональде». Она любила это кафе, она также знала, что Павел презирает всякого рода гамбургеры. Ему пришлось заплатить за нее, Маша заметила, как он поморщился, глядя на ту кучу разогретых продуктов, которую она заказала. Себе Павел взял только кофе.

Маша сразу сделала вид, что очень занята едой; это было нужно ей скорее для того, чтобы скрыть дрожь в руках и в голосе. Просто нервное возбуждение. Маша знала: Павел думает, она попросит его вернуться. Она ненавидела его сейчас, она никогда не думала, что можно так сильно ненавидеть кого-либо.

Надо было отдать ему должное. Когда она сказала Павлу про свою болезнь, ни один мускул не дрогнул на его лице. Как будто это совсем не касалось его. Как будто она была всего лишь чужой шлюхой, с которой его лишь сегодня случайно свела судьба. Как будто не ей он шептал нежные слова, не ей говорил о любви. Она-то тогда еще знала, что все это было пустой игрой.

– Ну и чего же ты от меня хочешь? – спросил Павел, улыбаясь мягко и самоуверенно.

Маша выдержала паузу – настолько длинную, насколько могла.

– Ну я не знаю,– ответила она наконец.– Я хочу, чтобы ты мне квартиру купил. Однокомнатную.

– Зачем тебе квартира? – обалдел Павел.

– Ну да, логично,– сказала Маша.– Все равно скоро помру, зачем мне квартира. Мне жить где-то нужно. Отдельно от моего мужа. И отдельно от мамы.

– А, у тебя и муж уже есть,– сказал Павел.– Ни за что бы не подумал.

– Это тебя не касается,– сказала Маша.– Я даже не совсем изверг. Ты квартиру на себя оформишь, и после моей смерти ее можешь продать.

– Замечательно,– Павел допил кофе и отодвинул чашку.– Но только у меня сейчас нет денег на квартиру.

– Только не надо,– сказала Маша резко.– Я тебе звонила на работу, ты все там же работаешь, значит…

– Ну знаешь что? Я от тебя обалдеваю,– Павел был вне себя, Маша видела это, он с трудом сдерживался.– У меня действительно нет сейчас денег. Лишних денег.

Он никогда не думал, что машины глаза могут быть такими злыми.

– Значит, появятся,– сказала Маша.– Или ты хочешь, чтобы твоя жена была в курсе твоей связи со мной? Она же у тебя ревнивая…

– Ну знаешь! – прервал ее Павел.– Это было так давно…

– Давно,– согласилась Маша,– и СПИДом я заразилась тоже не вчера. Ты, кстати, после меня проверялся?

– Я проверялся,– отрезал Павел.

– Ну вот,– улыбнулась Маша,– а я твою фамилию не назвала, когда врачам диктовала свои связи. Могу еще вспомнить. Они обязаны проверять всех, кто был в связи с инфицированными. Я не знаю, как они это делают, домой присылают бумажку или как, я точно не знаю.

– Вот идиотка! – воскликнул Павел.

– И потом, у меня есть договор на квартиру, которую ты мне снимал. На твое имя. Сохранила как приятное воспоминание.

– Ты меня шантажируешь, что ли? – спросил Павел.

– Да нет,– Маша почувствовала, что у него нет никаких аргументов.– У нас же с тобой были очень хорошие отношения, правда? Ты можешь меня даже убить, конечно, но это будет стоить больших денег, а мне как-то без разницы – умру я через год или завтра. А квартиру ты потом  дороже продашь. Недвижимость дорожает. В этом деле я очень хорошо понимаю.

Павел отвернулся к окну, она видела, что он что-то решает для себя. Она не думала ни о мести, ни о чем таком, но ненависть к Павлу была сильнее всего. Она-то знала, что это Павел виноват во всем. Он приучил ее к деньгам, к хорошей еде, к красивой одежде, к дорогой косметике…

– Вот честное слово, про кого я не мог подумать ничего такого, так это про тебя,– сказал Павел.– Что ты такой сукой окажешься.

Это было все, что он мог сказать ей.

– Мне не обязательно квартиру в центре,– улыбнулась Маша.– Можно и подальше. Только чтобы от метро не очень далеко. К врачу надо ездить иногда.

 

 

Минкин ждал месяц. От Маши не было ничего, она даже не позвонила. Она исчезла так легко… она всегда исчезала легко. Он кидался к телефону, как сумасшедший – дома и на работе. Маша как будто сгинула, растворилась в людской толпе. По истечении месяца Минкин пришел в милицию.

– Напишите заявление,– серьезно объяснил ему молоденький прыщавый дежурный милиционерчик.– Укажите все точно: когда пропала, при каких обстоятельствах. Будем искать.

– Я хотел бы уточнить,– сказал Минкин.– Я хочу, чтобы сначала вы проверили этот чертов центр… который занимается вич-инфицированными. Дело в том, что моя жена состоит на учете в этой поликлинике.

Милиционерчик отшатнулся от Минкина так, как будто мог заразиться от одного прикосновения к нему:

– Ах, вот как?

– И я точно знаю, что она посещает врача. Постоянно,– сказал Минкин.

– То есть, она жива, ваша жена? – уточнил милиционерчик.

– Конечно! Она скрывается от меня, от своей семьи…– голос Минкина звучал слишком взволнованно.– Это глупое заблуждение, что она будет нам обузой.

– Тогда я не понимаю, чего вы от нас хотите,– сказал милиционерчик. На его красном лобике образовались две параллельные морщинки.

– Понимаете, я не могу нанять человека, чтобы он днем и ночью караулил эту чертову поликлинику,– пояснил Минкин.– Кажется, Маша посещает ее всего лишь раз в месяц… или что-то в этом роде. Кто согласится сидеть у этой клиники целый месяц? А врач не желает меня понять. Я прошу его назвать только дату очередного визита к нему моей жены. Он говорит о какой-то врачебной тайне и прочую чепуху. У меня в паспорте штамп, что она моя жена. Я знаю Машу, она может уговорить кого угодно, любых врачей. Если она не хочет меня видеть, она уговорит кого угодно.

Минкину показалось, что милиционерчик вздохнул с облегчением:

– Вы знаете, я боюсь, что в этой ситуации мы ничем не сможем вам помочь. Это ваше внутрисемейное дело.

Он был явно счастлив, что одним уголовным делом в его дежурстве стало меньше. Минкин, сжимая кулаки, досчитал до десяти:

– Где сидит ваш начальник? – спросил он.

 

 

К лету Маша похудела ровно вдвое. Никаких других признаков болезни пока не было заметно, только бледность и худоба, но вставать с постели по утрам ей было уже тяжело. Маша часами сидела у окна, глядя на распускавшиеся листья. Ее новая квартира, «подаренная» Павлом вместе со всей обстановкой, казалась абсолютно необжитой, хотя Маргарита Эльмаровна принесла сюда многие ее вещи, даже детскую игрушку, любимого маленькой Машей мохнатого мишку. В первый раз Маша позвонила маме в тот день, когда впервые переступила порог своей новой квартиры, но еще с месяц Маргарита Эльмаровна не знала адреса дочери, они лишь перезванивались. Потом Маша позвонила со слезами в голосе, ее всхлипывания и «мама, прости» ранили Маргариту Эльмаровну больнее, чем холодное молчание. Маша назвала свой адрес, попросила приехать, с этого дня они виделись практически ежедневно. Маша уже не могла ходить по магазинам, Маргарита Эльмаровна приносила ей продукты, Маша ела все меньше, а денег на продукты давала все больше, как будто чувствовала, что не успеет все истратить.

– Ой, это много всего,– сказала Маша привычно, глядя, как мама выставляет на стол пакетики и баночки.– Я это за неделю не съем.

Маргарита Эльмаровна каждый раз внутренне вздрагивала от этих слов, но внешне она держалась так, как будто ничего не происходило.

Маша выбралась из постели, включила телевизор:

– Сейчас Левку будут показывать. В его новой программе.

Маргарита Эльмаровна видела рекламу этой программы по пятому каналу. Она не знала, как лучше: сказать Маше или нет. Значит, Маша тоже видела этот рекламный ролик. Она так просто произнесла: «Левка». Как будто они с Минкиным расстались только вчера. Как будто они вообще не расставались.

– Он приходил опять,– сказала Маргарита Эльмаровна.– Маша, я, конечно, все понимаю. Но почему ты отказываешь ему в возможности просто видеть тебя?

– Мне не нужно его жалости,– Маша взяла с тумбочки зеркальце, посмотрелась в него, положила обратно.– Посмотри, на что я похожа. Мне уже тяжело вставать с постели.

– Я не думаю, что он будет жалеть тебя. Ты плохо его знаешь. Он не из тех людей. Скорее его жалко.

Выражение лица Маши было каменным:

– Мама, ты прекрасно все понимаешь. Находиться у постели умирающей женщины, практически инвалида… Я уверена, что у него давно кто-то есть.

– А я уверена, что нет,– заявила Маргарита Эльмаровна.– И сомневаюсь, что его интересует сейчас нечто подобное.

Маша отвернулась, сжала губы в узкую полоску – разговор был окончен.

Так же молча она просмотрела все двадцать минут программы. Минкин был неотразим.

– Впервые вижу Левку в синем пиджаке,– сказала Маша, когда Минкин стал прощаться.– Всегда он носил малиновый. Даже на свадьбе. Я привыкла к этому,– она улыбнулась.– Это уже другой человек, мама. Мне незачем даже прощаться с ним.

– У нас осталась пара минут,– сказал Минкин в телевизоре.– Я хотел бы использовать их в личных целях. Я хотел бы обратиться к своей жене. Маша. Если ты слышишь меня. Я ищу тебя. Я ищу тебя везде. Если ты слышишь меня, пожалуйста, отзовись. Я просто хочу увидеть тебя. Мне все равно, как ты выглядишь и что с тобой. Я просто хочу видеть тебя. Я хочу быть с тобой. Маша, пожалуйста, дай знать о себе.

Маргарита Эльмаровна быстро встала, подошла к окну – чтобы дочь не видела ее слез.

– Дешевый трюк,– жестко сказала Маша.– Но придумано классно.

Маргарита Эльмаровна обернулась – Маша, Машенька, ее дочка, бледная, сидела в постели, облокотясь на подушки, некрашеная, страшненькая, чужая. На ее лице не было никаких чувств.

– Мама, я тебя умоляю,– голос Маши тоже был неживым.– Чтобы Левки не было даже на моих похоронах. Я не хочу.

После выхода передачи в эфир Минкин ждал дня три. Быть не могло, чтобы Маша не видела программы или чтобы кто-то не сказал ей. Последнее, что он мог сделать – это нанять частного детектива. Иногда Минкин даже испытывал нечто вроде ненависти к Маше. Что она сделала с ним, чем она привязала его к себе? Может быть, ему всего лишь было нужно до конца исполнить свой долг.

Частный детектив не был похож ни на Шерлока Холмса, ни на Эркюля Пуаро. Это был серый, безликий человек в серой одежде. Даже после продолжительного разговора с ним Минкин вряд ли узнал бы его в толпе.

– Я хочу, чтобы вы проследили за Маргаритой Эльмаровной,– сказал Минкин.– Я не знаю, как вы это сделаете, но я не думаю, что это ж очень тяжелый труд. Уверен, что она ходит к Маше, причем очень часто. Я уверен, что они видятся.

– Я все записал,– детектив захлопнул серенький ежедневник.– Все понял… Оплата после того, как будет результат… думаю, вас предупредили об авансе, когда вы звонили нам.

– Результатом будет конкретный адрес,– сказал Минкин, отсчитывая деньги.

 

 

Звонок в дверь был неожиданностью. Маргарита Эльмаровна никого не ждала. Она с опаской посмотрела на спящую Машу и пошла к двери.

– Лева… господи, Лева… как вы нас нашли?

Минкин мягко отодвинул Маргариту Эльмаровну и шагнул в коридор.

– Я должен был ненавидеть вас… если бы не знал машиного характера. Где она?

– Она спит… не шумите…– беспомощно сказала Маргарита Эльмаровна.

Первое, что бросилось Минкину в глаза – это желтоватые пятна на Машиных щеках. Она спала, чему-то улыбаясь во сне… чему она могла еще улыбаться? Минкин стоял неподвижно не больше минуты… ему нужно было привыкнуть… в первую очередь к бледности ее губ, не тронутых помадой. Потом он встал на колени у ее постели и поцеловал Машу в губы.

Она открыла глаза. Нечто вроде удивления… потом улыбка исчезла с ее лица.

– Лева, что ты здесь делаешь, черт возьми?

Минкин прижал палец к губам. Кажется, у Маши не было сил даже прогнать его. Он целовал ее спутанные черные волосы, тонкие желтые руки…

– Я противная, я страшная…– сказала Маша хрипло и обняла его.

Он вновь прижал палец к губам. Она должна была молчать, он видел, что у нее нет сил на разговоры. Он боялся, что она умрет прямо сейчас, у него на руках. Ему казалось, что его поцелуи возрождают ее к жизни.

– Не смотри на меня, я страшная,– повторила Маша.

Когда-то она уже говорила это… но кажется тогда еще он не любил ее так… тогда ему не хотелось так целовать ее.

Минкин прожил с Машей еще два месяца. День ото дня ей становилось все хуже, почему-то родинка на ее левой щеке стала такой заметной на фоне бледной восковой кожи, что теперь Маше не пришлось бы ее подрисовывать, даже если бы это для нее было важно. Приходя с работы, Минкин сменял Маргариту Эльмаровну, дежурившую у машиной постели днем. Каждый раз, уходя, Маргарита Эльмаровна говорила:

– Ну, Лева, если что – звоните сразу.

Сначала до Минкина не доходил смысл ее слов, потом он понял – она боится, что Маша умрет ночью, а ей сообщат не сразу. Пару раз Минкин не спал ночами, караулил Машу, прислушивался к ее дыханию. Но она спала так спокойно… на третью ночь Минкин и сам не заметил, как уснул рядом с ней.

По вечерам, когда Минкин кормил машу ужином – какой-то кашей или йогуртом, с ложечки, как маленькую, он рассказывал ей свои новости. Может быть, они были безразличны ей – он не знал.

– Короче, мне даже и не нравится такое к себе отношение,– рассказывал Минкин.– Я у них вроде интеллектуальной собственности. То есть мне все позволяется. Если я, допустим, обделаюсь посреди комнаты, извини за выражение, то шеф просто позовет секретаршу и скажет: «Катенька, уберите здесь, пожалуйста, Льву Марковичу было плохо». Вот вчера, когда мы играли в футбол на выставке, Богданов говорит: «Только Минкина не бить по голове, он у нас умный». Я его чуть не убил, сказал, что если он еще такое скажет, то я его убью.

Маша сделала движение рукой, отодвигая тарелку.

– Ты устала? – спросил Минкин.

– Я не хочу больше эту гадость. Убери,– сказала Маша.

– Как хочешь,– он отстранил в сторону тарелку, опустил Маше подушку, помог ей лечь. Она слабо улыбнулась и уснула – практически сразу. Минкин так много еще хотел рассказать ей… но она уже спала.

Маша умерла в конце сентября. Желтые листья медленно падали с деревьев и опускались на свеженасыпанную могилу. Минкин, взъерошенный и невыспавшийся, мучительно вспоминал – в сотый раз уже – последние машины минуты. Рядом с ней сидела ее мама, вся в слезах. Маша открыла глаза и сказала что-то типа «ну вот», Минкин не понял точно, а потом «мама». Она ничего не сказала о Минкине, даже не поглядела в его сторону. Если бы он знал, что она умирает… если бы он был уверен, он подошел бы ближе, он бы постарался как-то обратить на себя ее внимание… хотя зачем?

– Она любила вас, Лева,– сказала Маргарита Эльмаровна потом.– Хотя, наверно, для вас не это главное. Главное, что вы ее любили. Она это знала.

Минкин брел по темным улицам, наступая в лужи, когда-то это уже было, тогда тоже не имело значения, что у него под ногами.

Ах, да, это было в день их знакомства с Машей; тогда он думал, что завершением их знакомства будет постель… только одна ночь с Машей, и ничего больше.

 Постель.

Минкин бессмысленно шлялся по улицам, и в голове у него почему-то все крутилась любимая машина песня. Может быть, только сейчас до него дошел смысл этих слов:

«Что там за крылами?

Камень».

Теперь он знал – это был серый камень на машиной могиле.