Александр АРАПОВ

«Полетать бы словно птица...»

 

РОЛЬ

Роль выбрана. Осталось лишь сыграть.

Готова сцена. Остаётся выйти.

Но главное – не торопить событья

И на успех не надо уповать.

Роль выбрана. Осталось лишь начать.

Известно, что сказать и где смеяться.

И нечего, прислушиваясь, ждать,

И хватит бесконечно собираться.

Прошу, не рви поводья, мой глагол,

Не горячись, а наберись терпенья,

Не суетись, и поимей сомненье,

И с кем попало не садись за стол.

Роль выбрана! Гасите фонари!

Играй, оркестр дождя, грозы и ветра!

Итак, игра. С рассвета до рассвета.

...Любимая, не надо, не смотри.

 

БЕГ

Я помню – если перейти на шаг,

Смогу идти как надо, то есть ровно.

Так ходят. Так надёжно, то есть «скромно».

Прости, Господь, я не умею так.

Прости меня за мой неровный бег

Напропалую – в нём моё спасенье.

А может, это не смешной побег

На сей земле под собственное пенье?

Прости меня и не избавь от сил

И жить, и выжить средь людского хора.

Бегу... Моё дыханье – до упора.

Бегу, чтоб не сказали: «семенил».

 

 

ИЗ ДЕТСТВА

В сенях прилягу – возле ветра, хруста,

Где сны свежи, чисты и глубоки.

Там ночью – возле кадок под капусту –

Воскресные приснятся пироги.

А на рассвете громкой суматохой

Разбудят окаянные грачи.

Прощаются... Наверное, им плохо.

Прощаются... Попробуй не кричи.

Напяливаю маечку спросонок.

Мне мать кричит: «На пироги иди!»

Не знаю я, что я ещё ребёнок,

Не знаю я, как страшно впереди.

 

 

* * *

Мама вновь до рассвета встаёт,

Шалью старенькой накрывается.

Бросит тихой бурёнке осот,

После хмуро бадья закачается.

И спросонок ведро зашумит,

И снежинка нырнёт невесомая.

Бодро лёдышко зазвенит,

Улыбнётся звезда полусонная.

Дым уставится из трубы

На печальные заводи инея.

И оставит на небе следы

Голубые, белёсые, синие...

После мама застонет во сне.

Всё ей снится – в сарае заброшенном

Встал на ножки и к мёрзлой стене

Прислонился телёнок в горошинах.

 

* * *

Прохудилось это время,

Ничего-то я не помню.

Только помню: ночь сырая,

И отец в плаще – худой.

Дождь всё лил и лил, пространство

Свежей дрожью наполняя.

И стоял отец печальный

Под небесною водой.

 

И – предчувствие глухое:

Что-то страшное случится, –

Неприкаянность, сиротство

Было в шаге у отца.

Ветка молнии на небе.

Ветка молодой сирени.

Опрокинутое счастье

Без начала и конца.

 

* * *

– И в тридцать в облаках витать?

– И в тридцать в облаках витаю...

Вы видите, как я летаю...

А помните, как мог летать?

 

..И не вернуть, не изменить

Ни юность, ни любовь, ни вьюгу...

Смешно – поддакивать друг другу,

Сорваться и пустить по кругу

То, что обещано хранить.

 

* * *

Долго и бережно женщина пела

Грустную песню за поздним столом.

Пела – как по небу птица летела

С тёмной дорогой под белым крылом.

 

Пела и глаз своих не поднимала

С гулкой российской густой синевой.

Каждое слово душа понимала –

Слушал любимый, качал головой.

 

Литься бы песне да не обрываться,

Только гостям собираться пора.

Выбежит в сени она попрощаться,

Лишь одному не уйти до утра.

 

«Ах, уходите, печали-тревоги,

Ах, догорай, золотая свеча...» –

Мягко коснётся причёскою строгой

Крепкого и молодого плеча.

 

Может, до счастья совсем недалёко?

Что с ней творится, не знает сама.

Просто ей холодно и одиноко,

И за окном непроглядная тьма.

 

 

* * *

Проснётся целовать,

Внезапная как ливень:

– Чего ещё желать,

Когда ты рядом, милый...

Я как в бреду жила,

Жила, копила силы.

Пока тебя ждала,

Семь платьев износила.

Ждала я, как вода,

Как речка, ледолома.

Хотелось иногда

Закрыть глаза и – в омут.

Ни весточки одной.

Ни голоса, ни взгляда.

Зачем ты так со мной?

Со мною так не надо...

Дыханья глубоки,

Исповедальны речи.

Тревожны и зябки

Её худые плечи.

Ты от неё уйдёшь,

Вернёшься к ней едва ли.

Как медленная ложь,

Вдруг мокрый снег повалит.

«Зачем ты так со мной?..» –

Как крик, как выдох горький,

Услышишь за спиной

Задёрнутые шторки.

 

 

* * *

Жили мы спиной к волне

Тихо жили, виновато.

Две герани на окне,

И часы без циферблата.

 

А на улице был день –

Словно красная рубаха:

Чей-то праздник, чья-то тень

От широкого замаха.

 

Может, надо было так,

Чтобы не сорваться сдуру:

Ты – целковый, я – пятак, –

Уходящая натура.

 

Я не прав, а ты – права,

Как дышали, так и жили.

Буква к буковке – слова,

Только песню не сложили.

 

Нараспашку, неглиже...

И не помнится уже –

Жили или же блажили,

Ворожили, ворошили...

 

То ли было, то ли нет:

На стене – чужая дата.

Куст герани. Твой портрет.

И часы без циферблата...

 

 

* * *

Не вернулся Анисим с войны,

Он лежит посреди тишины,

Возле самого сердца страны,

Призывник сорок первого года,

Рядовой пулемётного взвода.

Внук очнётся в афганской пыли –

Басурманские пули нашли, –

Внук Володенька, косточка рода

(И до «дембеля» только полгода)

...Не вернуться ему из похода.

 

В плен Володенька не попадёт,

Себе в голову он попадёт,

И в себя он без промаха бьёт,

Призывник невоенного года,

Снайпер мотострелкового взвода.

 

Не вернётся Володька с войны –

Он лежит посреди тишины

Возле доброго сердца страны.

...Ни жены, ни вина... ни вины...

 

ИРОНИЧЕСКОЕ

Надоело суетиться.

Полетать бы от души.

Полетать бы словно птица

Где-нибудь в лесной глуши! –

Возле облака седого –

Чтоб кружилась голова

У меня, у молодого,

Кому страха никакого,

Кому небо – трын-трава.

 

А потом бы над деревней,

Над соседом покружить,

Чтобы он, чудак, поверил,

Что и в небе можно жить.

 

Знаю, стоит приземлиться,

Скажет мне наверняка:

«Всё равно ты, братец, птица,

Хоть убей, невелика».

 

«СВОЙ»

Как здорово играет головой,

Как бьёт, не целясь, с метки угловой,

Как может он по флангу прорываться!

Как мастерски умеет притворяться,

Чтобы услышать за спиною: «Свой...»

 

Какой красивый филигранный пас!

И так и эдак он обводит вас.

Какая нежность, теплота во взоре!

«Он в доску свой!» – кричите вы, которых

Он предавал и продавал не раз.

 

* * *

Я устал от тьмы кромешной и разлада,

От людей, которых видеть нету сил.

Ничего мне, ничегошеньки не надо,

И врагов я, и друзей своих простил.

 

Так выходят из гостей и из притворства,

Как выходят на свободу подышать,

Где простая деревенская берёзка

И копеечная школьная тетрадь.

 

* * *

Перед зеркалом долго стоял,

Там искал себя.

                      Бестолково.

Нет меня! Я себя не узнал,

Не признал себя, честное слово!

 

Всё моё, и морщинка моя,

Но во взгляде так много чужого.

Словно кто-то глядит на меня

Вопрошающе, строго, сурово.

 

Словно кто-то, а вовсе не я

Там стоит и разводит руками.

И какая такая стена,

И когда она встала меж нами?

 

* * *

И опять приснился август

С громом, ягодой лесной,

А ещё весёлый адрес

В старой книжке записной.

Угловат и нежен почерк:

«...дом 4. Приходи».

Мне семнадцать, молод очень,

Мои встречи впереди.

 

А она смеялась звонко

И мигала через зал...

Что я понимал в девчонках?

Ничего не понимал.

 

* * *

Не шумят леса, а поют,

Не шуршат, а вздыхают чащи.

Словно в гости к себе зовут.

В этом пенье – ни нотки фальши.

 

С этим пеньем летит листва.

Есть у леса свои слова...

 

 

ПАРЕНЬЕ

                                Николаю Мичурину

Ночами – паренье.

Над прошлым паренье, –

Над тихой деревней,

Над шумной рекой,

Над детством, похожим

На стихотворенье

Со свежей и яркой, как полдень,

Строкой.

 

Паренье над баней –

Тимуровским штабом

С консервными банками,

Бодрым флажком,

Над кошкой больной,

Полосатой и слабой,

Которую не принимали в наш дом...

 

Паренье над ёлочкою

Новогодней,

Прощальной минутою

В декабре,

Ревущей и рвущей порой

Половодья,

Бумажным корабликом во дворе.

 

Паренье над первой звездой

И любовью,

Над дракой,

Над первой недетской

Тоской.

Паренье над верой,

Что свалишь любого,

Который пристанет

К одной городской.

 

Парение...

Над малодушием, гневом,

Над словом небрежным,

Что не вернуть,

Над тем, что не сделал

Под этим небом,

Что сделал с ленцою

И как-нибудь.

 

Ночами – паренье...

Знобит от полёта

Над тихой деревней,

Над шумной рекой,

Над вечным вопросом:

Зачем ты и кто ты?

Над мальчиком тихим

С нескладной строкой.

 

 

 

 

В этом году нашему другу и члену редакционного совета Александру Арапову исполнилось бы 60 лет.