Наталья Рузанкина

Первый раз я увидела его на одном из бардовских концертов в ДК МГУ в конце 90-х. Высокий, сутуловатый, застенчивый, с близоруким беспомощным взглядом, он походил на пришельца из иного мира среди нахальных, уверенных в себе местных бардов и представителей городской богемы. Неизменный, серый с ромбами, свитер, потрепанные ботинки, надорванная пачка сигарет из кармана – вот, пожалуй, и всё, что запомнилось на первый взгляд, и, услышав от друзей: «это замечательный поэт, бард Виктор Мишкин», я вначале недоверчиво усмехнулась: ну да, знаем мы эту поэзию, очередная графомания! Кроме него, выступал кто-то еще, но после первых слов песни я видела только его, рассеянного, смущенного общим вниманием. Его – и строки, огненной молнией полыхнувшие в сердце...

Неба перед боем

Не бывает мало,

Пуля шла над полем

И тебя искала.

Днём и тёмной ночью

Всё тебя искала,

Эта пуля точно

Твоё имя знала.

И летела пуля,

Шла над снегом талым,

Как пчела над ульем

Со свинцовым жалом,

Как пчела из улья,

Как холодный ветер,

Так летела пуля,

В твоё сердце метя...

Исчез зал, легкий гомон вокруг, остался лишь негромкий голос и простые до гениальности, страшные слова. В первый момент я удивилась: неужели сейчас, в наше время, в провинциальном городе работяг и мелких лавочников можно написать подобное?

Песня-то была о чеченской войне... После этого я прослушала еще несколько концертов Виктора, но на всю жизнь запомнила тот, первый, где и состоялось Явление Поэта.

Жизнь самого Виктора была творческим подвигом, подвигом, который совершал молодой, талантливый человек со своим видением мира, своим понятием чести, совести, добра и зла. Он и в жизни, и в творчестве был очень искренним человеком и ненавидел любую ложь, выдающую себя за настоящее, подлинное, дешевку, которую он презрительно именовал «попса позорная». Самое интересное, что в песне с одноименным названием он, фактически, предсказал свою смерть...

А тогда, в конце девяностых, мне открылась целая Вселенная. Вселенная по имени поэзия Виктора. В этой Вселенной настоящими ценностями были дружба, любовь, преданность и жертвенность. В типовой панельной многоэтажке, в квартире на десятом этаже рождались строки, которые были Чудом, и в которых, как в каждом Чуде, присутствовал Господь.

Мы пережили

                     холодную зиму.

Мы видели казнь и крест.

Бежит человек по Ершалаиму

С криком:

           «Воскрес! Воскрес!»

Боль нужно мерить

                      полною мерой,

Тогда лишь

           почувствуешь твердь,

Бог предлагает

                         в теории веры

Как доказательство –

                                     смерть.

Когда рассеются

                          чёрные тени,

Станет ясно одно:

Тёплой весною

                      вода сомнений

Превратится в вино.

«Воскрес! Воскрес!

И мы тоже воскреснем!» –

Человек повторяет опять,

Совершенно забыв,

           что на этом же месте

Кричал он:

              «Распять! Распять!»

Это стихотворение Виктора, с которым он стал одним из лауреатов конкурса «Рождественская звезда». Призовое второе было для него полной неожиданностью, принять участие в конкурсе его попросила я. Фантастически одаренный, Виктор напрочь был лишен тщеславия и каких-либо амбиций. «Почему бы тебе не попытаться издать книгу? – однажды спросила я. – Вопиющие бездари штурмуют издателей, любыми путями пытаются оставить свой след в литературе, заручаются поддержкой сильных мира сего для издания своей белиберды, а ты...» «Ты знаешь мои стихи? – спросил он. – Знаешь. Саша знает, Дима, Лена... А мне больше и не надо». Сразу после этого я попала на республиканское мероприятие с весьма колоритными, заслуженными и народными поэтами и невольно вспомнила слова Петра Вяземского: «Беда литературы в том, что мыслящие не пишут, а пишущие не мыслят». На фоне местных амбициозных «творцов» Виктор казался скромным, болезненно застенчивым человеком. Но в творчестве он был многогранен. В его поэтическом и прозаическом наследии, в его творческой Вселенной есть место и блистательному юмору (одной из особенностей его было великолепное умение шутить с неподражаемо серьезным видом), есть место и философии, и тонкой лирике, и в то же время в его произведениях звучит трагическая нота одиночества, непонятости, смерти. Он всегда казался мне чудовищно одиноким человеком. И не только мне...

Ну вот и всё, теперь прощай.

Настал последний час.

Слепое время, как праща,

Швыряет в вечность нас.

И, перед тем,

                     как в мир теней

Уйти, покинув Русь,

Я только в памяти людей

На время задержусь.

И отлетит моя душа,

Но вот куда? Как знать...

А память тем и хороша,

Что можно забывать,

И лихом

             в этот горький срок,

Когда уйду за край, –

Не поминай меня, дружок,

Совсем не поминай...

На одном из своих концертов Виктор признался, что любимая его тема – древнегреческая. У него были великолепные стихи, преобразованные в песни, про Ясона и Золотое руно, про Одиссея, про взятие Трои, но среди них было мое любимое стихотворение «Марафонец». Не стихотворение – крик о подвиге, который оказался ненужным и непонятным обывателю.

Последний подъём,

                 заплетаются ноги,

В глотку как будто бы

                              вбили клин,

Сколько же пыли

                      на этой дороге

От Марафона и до Афин!

После падения

               кровоточит локоть,

Лёгкие сбились

                   в пылающий ком,

Сердце, кажется,

             собирается лопнуть,

Словно мех

            с перезрелым вином.

Нет никого на дороге, кроме

Его и тени,

      из болельщиков – Зевс.

Откуда же взялся

               этот привкус крови,

Будто живьём

            им был съеден перс?

Сколько усилий

                 от выдоха к вдоху

И обратно,

               но затронута честь!

Он подумал:

        я, возможно, подохну,

Но доставлю

                  эту светлую весть!

Вовсе не нужен

                       венок из лавра,

Человек рождён слабым,

                                   увы и ах!

Жалко, что мать

не влюбилась в кентавра, –

Тогда б не темнело

                    от бега в глазах.

Он в город вбежал

                   на пределе силы,

В последний миг

                ему стало светло...

– Радуйтесь, афиняне,

                         мы победили!

И сонный голос из толпы:

– Кого???

Он и сам порой казался мне таким марафонцем, не сходящим с дистанции своего творчества, с дистанции по обнаженным нервам. Преодолевая свой жизненный путь, как марафонец, врывающийся в Афины, он врывался в людские души и пытался докричаться, что, кроме стяжательства и власти, в эпоху дикого рынка в России есть другие, самые главные человеческие ценности: настоящая любовь, верная дружба, честность, преданность, жертвенность и мужество, подлинное творчество. Он был смешон для дельцов и пройдох от культуры и литературы, которые небрежно цедили в разговоре: «Кто? Мишкин? Поэт? Не знаем, не знаем... не думаем, что это поэзия». После чего вышеозначенные графоманы выпускали свои очередные стихотворные опусы, добиваясь звания заслуженных и народных, а также, бряцая купленными орденами и медалями, плясали и пели на всех культурных тусовках города, окончательно превращая в идиотизм любое мероприятие... А у Виктора при жизни вышла только одна небольшая книжечка «Зимнее время», выпущенная при помощи и содействии о.Александра Пелина, а проза при жизни издавалась всего раз в одном из коллективных сборников – его потрясающий по силе и психологической глубине рассказ «Девочка и киллер». Замечательный фантастический роман «Все деньги мира» опубликован только в 2015-2016 году в журнале «Литерра-Нова». Совсем недавно в московском издательстве «Ридеро» наконец-то вышла книга прозы Виктора Мишкина. Лучше поздно, чем никогда...

Застенчивый, неприкаянный, слишком талантливый и оригинальный, чтобы быть принятым, особенно в маленьком провинциальном городе, Виктор нередко находил успокоение в вине, и здесь его судьба удивительным образом повторяет судьбу его современника и друга, ушедшего в лермонтовском возрасте великолепного поэта Сергея Казнова. Только вот Сергей сумел отучиться в Литинституте в семинарах Е.Рейна и Ю.Кузнецова, подружиться с представителями московской богемы, в частности с Дмитрием Быковым, заявить о себе как о сильном и ярком даровании, сумел вырваться в творческом плане за пределы республики, а Витя не смог... или не захотел. Тем не менее оставленное им литературное наследство говорит не о республиканском местечковом, а о превосходном российском уровне его стихов и прозы. Жесточайшая алкогольная депрессия стала причиной самоубийства Виктора...

Его любовная лирика изумительна. Она потрясает тем, что, наряду с лирической печалью и тоской по утраченным чувствам в ней присутствует всё тот же неистребимый мишкинский юмор.

Проходя мимо,

       знакомое увидел окно.

Но теперь, я знаю,

      меня там никто не ждёт,

Всё, что было,

        было настолько давно,

Что с тех пор живая вода

              превратилась в лёд.

Ничего не увидим мы,

              оглянувшись назад,

И стираются в памяти лица

                          день ото дня,

Я забыл, какого цвета

                                   ее глаза,

А она не помнит,

        сколько глаз у меня...

В середине мая прошлого года мы с друзьями-литераторами ездили на могилу Виктора в селе Пермиси. Там похоронена вся его семья (мама, брат и отец). Могилы заброшены – ухаживать некому. Обрывая молодую траву с низкого холмика, я вспоминала отрывки стихов, четверостишия, которые посылал он мне в виде эсэмэсок, и чувствовала: вот это теперь со мной навсегда, как и неясное ощущение вины в том, что случилось. Иногда от послед-
него шага отчаявшегося человека спасают дружеская улыбка и несколько добрых слов...