Игорь Блинов
Фонтан
Рассказ из трех раз
И раз...
СКр – сторожевой корабль – возвращался на базу. За плечами – полгода боевой службы, заходы в порты «младших братьев» (по разуму), чемоданы «колониальных» подарков и дикое желание плюхнуться в домашнюю ванну.
Полгода – ничто по сравнению с последними часами, последние мили – самые длинные. Это момент постижения истины: «Спасибо, Господи! Теперь я знаю, что такое счастье! Это когда тебя ждут! Но сколько же еще, Господи?»
– Штурман! Сколько до места?
От зудящего нетерпения командир сияет, как бляха дневального. Ему тесно на ходовом мостике. Еще чуть-чуть – и спрыгнет за борт и побежит впереди... По водам...
– Еще полтора часа!
– Точно?
– О-ох... Да абсолютно, тащ командир!
– Ну ты еще раз проверь.
– Есть... Ё-моё...
Командир молод, ретив. По служебной лестнице не идет, а скачет, что, впрочем, и не удивительно: любимец командира дивизии, продукт его, так сказать, «племенной работы».
Вот сейчас он ошвартует корабль, доложит, что, мол: «Всё путем, шеф! Живы-здоровы, происшествий нет и завсегда готовы куда прикажете!» А потом – ДО-МОЙ!!! В ванну! И за стол!.. Хотя, впрочем, стол подождет... К ЖЕ-НЕ!!! Штыки примкнуть! В атаку!!! М-м-м!..
– Старпом!
– Здесь, товарищ командир!
– Сколько на лаге?
– Семь узлов.
– Может, больше дадим?
– Вы же знаете: здесь больше нельзя.
– Ну да, ну да... М-м-м...
Старпом спокоен. Он знает, что сегодня останется на борту разбираться с хозяйством, а сход будет завтра... может быть... а может и не быть... Короче, база покажет. Ближе к вечеру, когда беготня уляжется, супруга обязательно принесет горячие манты. С укропчиком... И бутылочку пивка из холодильника, и простыни принесет свежие... Она в стопку белья лаванду кладет для аромата... «Эх, посплю... Надо будет сразу чемодан отдать, и рубашки... и полотенца, и чтоб ванну завтра набрала, а шурин чтоб раньше пяти не появлялся, а то опять.... М-да...
– Ну, что грустишь, Петрович? – командир острым локтем ткнул старпома в бок.
– Это я тихо радуюсь, Михал Михалыч.
– Знаешь, давай последний аккорд дадим! Для красоты! Чтоб не как всегда, а то ведь жизнь проходит, вспомнить нечего! Смотри погода какая! Мы ж с боевой идем, нам же немножко пошалить нам Бог велел!
– А комдив?
– А что комдив? Да он не скажет ничего!
– Точно?
– Ну!
«Баранки гну... Своему зятю комдив-то ничего не скажет, а мне снова начнет: «я хочу, чтобы вы помогли командиру в его становлении... ваш возраст... ваш опыт... молодые кадры...» Поменяй нас местами – воспитаю. Мама не узнает. Хренушки! Сиди, Петрович – зять тракториста, муж медсестры, отец студентки, сиди на железе и не жужжи. Копи выслугу... Где б ее на деньги поменять?»
– Ну, что задумался Петрович?
«И в самом деле, чего думать? Он6 командир – ну путь и шалит, а нам наплевать: наступать – бежать, отступать – бежать, что прикажет – то нам и понравится... Надо будет с комдивом потолковать... Может, на берег отпустит?»
– Да как хотите, Михал Михалыч. Вы командир – вам и решать... Что делать будем?
– Фонтан!
И два...
Командир дивизии в ожидании прогуливался по причалу. За его спиной, сверкая медью, громоздился оркестр, а за решеткой забора радостно галдели жены и дети экипажа. Погода, май, цветы, помада...
Наконец-то появился СКр. Лихо развернувшись почти на пятачке, он как по ниточке прицелился кормой в узкий промежуток между уже стоящими плавмастерской и эсминцем.
«Моя школа! Едрить ее за ногу!» – хмыкнул в усы комдив и дал отмашку оркестру. Музыканты набрали воздуха и, вылупив глаза, задудели что-то веселое. Адмирал поправил фуражку и вышел вперед.
И три...
– На юте! Дистанция до стенки? – мужественно прогремел над бухтой усиленный на всю катушку голос командира.
– До стенки сто пятьдесят метров!
– Обе машины полный назад!
Пенные буруны вырвались из-под бортов, корабль присел на корму и, плавно заворачивая вал воды, ринулся вперед... То есть назад... Короче, задом. На юте начали отсчет:
– До стенки сто сорок!.. Сто тридцать!..
Кормовая волна росла на глазах.
– Ох, зря мы это делаем, Михал Михалыч! Машины поизносились, народ расслабился, кабы не вышло чего! – заволновался старпом.
– Ай! Не болтай под руку! Красивый фонтан хочу!
– Сто двадцать!..
– Пора, командир, пора!
– Все нормально! Еще чуть-чуть! Эх! Щас дадим! – затараторил командир, отключив громкую.
– Сто десять!..
– Обе машины – стоп! – снова загремело над бухтой.
– Сто!..
– Обе – средний вперед!
– Девяносто!.. Восемьдесят!..
– Что-то я не понял, а где же ход? – в недоумении командир постукивал микрофоном себя по носу.
– Вы громкую забыли отключить.
– А?
– Семьдесят!..
– Обе! Самый полный вперед!
– Шестьдесят!..
– Машинное! Где ход!!! – взревел командир, распугав всех птиц обоих полушарий.
– Пятьдесят!..
– Ни хрена себе! Щас влипнем!
– Сорок!..
– Ну всё! Абзац! Приплыли! Здравствуй, папа... – прошептал в неотключенный микрофон командир, видя, как у тестя от удивления вытягивается лицо.
– Тридцать!..
И тут из стального нутра Скра гулко донеслось:
– Мостик!.. Машинное! У нас масло погнало. Не будет хода. Совсем.
– А уже и не надо, – подумал вслух старпом и схватился за ограждение мостика.
– До стенки двадцать!..
– Держаться на юте! – взвизгнул командир и зажмурил глаза.
– Корма на стенке!
ТР-Р-РАХ!!!
КАКОЙ ШИКАРНЫЙ БЫЛ ФОНТАН!
С перепугу оркестр сыграл туш. Обалдевшие жены чуть не съели цветы. Мокрый до трусов комдив выплюнул грязные водоросли, облизал усы и, осторожно открыв глаза, увидел перед собой смятую в гармошку корму СКРа. «Ну слава Богу! Это еще не рай!» – вздохнул он с облегчением и, протянув руку, потрогал пальцем кормовой герб. Герб с кастрюльным звоном упал на бетон пирса и покатился прочь.
Внутри корпуса что-то загремело, послышалась возня, и в дыре от отвалившегося герба появилась голова матроса. Голова узнала адмирала и заулыбалась:
– Здравия желаю! А мы вот, значить, приехали!
– Ну, значить, семь суток ареста! – как-то буднично-спокойно ответил комдив и посмотрел вверх. Там сияли любовью два огромных прожектора. Это были глаза командира.
– Прибыли, тащ адмирал, без происшествий!
– Спасибо, родной... Мне уже доложили...
Эх раз, еще раз, еще много-много раз.
Старпом Петрович, кстати, отделался легче всех: его просто перевели на берег. Командиром роты в наше училище. Он нас потом жизни учил и опытом делился. Мамы нас не узнавали.
Воюем, служим, не скучаем
Матрос Меламедов – связист. Сегодня он дежурит на телефонном коммутаторе, а я дежурю по части. В части я второй год, и все это время Меламедов стреляет у дежурных сигареты. Своих у него никогда нет. Вот опять:
– Товарищ лейтенант! Вы курите?
– Умею в совершенстве.
– А мне?
– А тебе нельзя: ты – задовик.
– Не понял.
– Объясняю как младшему брату по разуму. Вот, к примеру, Ораздурдыев – передовик?
– Ну.
– То есть он всех тянет вперед, так?
– Ну.
– Значит, и сигарету ему сам Бог велел, в смысле Аллах... О! Ораздурдыев! Сто лет проживешь, нА сигарету!.. Как зачем? Курить! Ничего не знаю. Научишься. Бери, я сказал! Все, брысь-брысь!.. А ты нас тянешь назад, поэтому ты – задовик, так что кури веник. Понял?
– Я все понял... Опять издеваетесь над беззащитным матросом. Ну ладно, мы не гордые, перетопчемся! Будет и на нашей улице праздник!
Меламедов надулся и скрылся за дверью своего поста. Последние слова – это намек на возможность позвонить домой бесплатно. Меламедов на своем железном агрегате может достучаться и до Президента, и до Парагвая, и даже до моего родного города. Я, разумеется, этим пользуюсь. Иногда.
Однако рабочий день закончился, отцы-командиры разбежались по домам, и я в «лесу» остался за главного. Самое время позвонить родителям.
– Мармелад!.. Мармела-а-ад!..
– Я занят! У меня профилактика каналов!
– Мармелад! Хочешь курить?
– Не хочу! Я бросил!
– Мармелад, ну давай домой звякнем! Угощу вкусной сигареткой!
Дверь открывается – в проеме голова Меламедова.
– Сколько?
– Ну, пару хватит?
– Всего две сигареты?! Это не разговор деловых людей!
– Сколько?
– Вы же знаете, как это сложно: шесть коммутаций, ограниченный доступ, цензура... Пять сигарет!
– Черт с тобой! Набирай!
– Только из чувства нашей с вами корпоративной солидарности! – Мармелад залезает на стул, как байкер на мотоцикл. – Будьбе любезны, сигаретку! Что сегодня курим? «Ява»... М-да... Ну ладно. Звоним как обычно – мамику и папику?
– Угу.
– Ох и занесло же вас... Чего дома-то не сиделось?
– Родина позвала.
– И меня позвала... а я не смог отказать женщине-матери...
«Клац-клац» – Мармелад делает вызов. В замотанной синей изолентой трубке что-то свистит и щелкает. В левый глаз лезет дым. Он щурится.
– Ну, что там? Уснули, шалавы?.. Але-е... «Дворец»? Девушка! Будьте любезны – «Радон»! Хорошо, я подожду... Ишь, недовольна... Ужинать мешаю... Зараза... Спасибо, девушка! «Радон»? «Конус», пожалуйста!.. Да знаю, что доступ ограничен! Ну, разумеется, по списку! Для кого? – Мармелад оценивающе смотрит на меня. – Для контр-адмирала Кузнецова!.. Как нет в списке?! Наверно, еще не внесли! Он у нас с проверкой из Москвы!.. Да абсолютно точно!.. Конечно! Жду!
Мармелад упирается ногами в пульт и, раскачиваясь, пускает колечки дыма.
– Не люблю «Яву», «Родопи» лучше.
– Кури «Родопи».
– Не подают.
– Обидно.
– Вот именно... Курите всякую ерунду... О! «Конус»? А можно «Люстрин»? Ну пожалуйста, тетенька! Я еле-еле на вас вышел! Я с побережья! Я только бабушке позвоню и все! Она старенькая!.. Спасибочки, тетенька!.. Нудная... Тащ лейтенант, еще сигаретку! А прикурить? М-м-мерси! – Опять дым в глас. – «Люстрин»? Здорово, зёма... По какому году служишь? А-а-а... Зёма, наковыряй «Ракетку»... О`кей, зёма. Давай дежкрь... Да что такое? – Мармелад с кряхтением лезет под пульт.
– Чего, сломалось? Не работает? – Я тяну шею, но ничего не видно.
– Да пятка... О-о-о! Хорошо!.. «Ракетка»? Здорово, зёма! По какому году служишь?.. Ой! – Мармелад мгновенно вскакивает. – Извините, товарищ майор! Дежурный связист матрос Меламедов!.. Ме-ла-ме-дов! – И, прикрыв микрофон рукой: – Вот блин!.. Есть! Виноват! Не повторится!.. Срочная информация для нашего начальника штаба! Он у вас в отпуске. Прошу добро на доступ к городу!.. Есть! Исправлюсь! – И снова в сторону: – Сам дурак!.. Спасибо! Тащ лейтенант, номер, быстро!
Я сую ему бумажку под нос.
– Полста четыре! Полста восемь! Две тройки!.. Ну вот, вызов пошел, держите трубку, – он встает из-за пульта, уступая место. – Как поговорите – вот здесь дерните, а я пойду курну в родном воинском коллективе.
– Подожди... На, забирай, – отдаю Мармеладу всю пачку. – Угостишь коллектив.
– Уважаю российское офицерство за широту души! Только в следующий раз можно «Родопи»?
– Борзость твоя не знает границ!
– А кому сейчас легко?
Поздно ночью в квартире моих родителей зазвонил телефон. На ночные звонки всегда отвечает отец.
– Слушаю!
– Здравствуй, пап, это я!
– Здравствуй, сын. Я догадался. Как у тебя дела?
– Нормально, пап. Воюем, служим, не скучаем...
Формула-1
В подсобном хозяйстве соседей – электронных разведчиков числились: свинарник, лошадь, корова, два поросенка, матрос Брагин и телега с надписью «Marlboro». Командовал этим «животноводческим гигантом» мичман Калинкин, или просто Калина.
Под его чутким руководством каждый элемент хозяйства знал свое место и добросовестно исполнял обязанности: свинарник укрывал всю живность от непогоды, Брагин доил корову, лошадь возила камбузные помои, а поросята с энтузиазмом их лопали. Сам же Калина сидел на телефоне и следил за матросом Брагиным.
Когда же Калинкин заступал в наряд, то оставшийся без присмотра краснофлотец немедленно перелезал через забор и направлял свои стопы к «храму», а точнее к расположенному неподалеку винзаводу, где и отдавался с трепетом воле Бахуса и его «жрецов» – местных грузчиков.
Тем временем брошенное на произвол судьбы хозяйство агонизировало: недоенная корова выла, выпучив глаза, голодные поросята орали нечеловеческими голосами, а лошадь, наслаждаясь бездельем, индифферентно жевала сено и косилась на спущенное колесо телеги «Marlboro». В итоге Калинкина снимали с дежурства, втыкали выговор и отправляли искать Брагина.
Так продолжалось до тех пор, пока в служебной карточке Калины не закончился раздел «Взыскания». Когда же это случилось, он побежал к командиру, упал перед ним на колени утром и ползал так до конца рабочего дня. Калина клял судьбу, Конституцию и Министерство обороны, рвал на себе волосы, громко рыдал и грозил кулаком в сторону свинарника. В конце концов он своего добился: командир части приказал убрать матроса Брагина с подсобного хозяйства немедленно!
Радость Калины не поддавалась описанию. И поэтому он, чтобы не свихнуться от счастья, занял у технарей пол-литра спирта, захватил на камбузе нехитрую закуску и в компании коллег-мичманов умчался на свой свинарник обмыть «благую весть».
Брагин был до глубины души поражен коварством мичмана, однако, как всякий разгильдяй, он не мог, да и не хотел понять истинную причину своих бед, а потому, обидевшись на весь белый свет, молча собрал пожитки в целлофановый пакетик и не торопясь побрел прочь – в часть.
Закуска, между тем, скоро кончилась, а компания категорически настаивала на «продолжении банкета», и поэтому, следуя законам гостеприимства, Калина запряг лошадь и снова отправился на камбуз.
Примерно на полпути он догнал Брагина. Закинув мешок за спину и низко опустив плечи, тот вяло переставлял конечности по пыльной дороге. Над его поникшей головой беспокойно кружили мухи.
«Ишь ты... Как черны вороны...» – подумал Калина и остановил лошадь.
– Эй! Лейтенант Шмидт! Садись, что ли, подвезу... В последний раз...
Матрос шмыгнул носом и уселся рядом.
– Вот смотрю я на тебя, Брагин, и думаю: какой же ты все-таки дурак! И ничему тебя, бестолкового, жизнь не учит! Вот я, например, выпил пять грамм и сижу тихо, а ты?
– А я чего? Я тоже тихо.
– Э-ге, «тихо»! Что ни день – то пьянка, что ни пьянка – то залет! Да надо мной уж люди смеются! – Калина шлепнул вожжами, и кобыла засеменила резвей. – Да мне командиру в глаза смотреть стыдно! Он же меня каждый божий день, как этого... Пошла, скотина! – Скотина пошла рысью. – Как египтянина! С утра до вечера только и слышу: «Брагин-Брагин, Брагин-Брагин!» Да ты мне уже по ночам снишься! Прости Господи... Пошла! Пошла! А ты?
– А я чего? Я...
– Головка ты! От вентилятора! Авария самоходная! Но, ленивая! – Лошадь, хвостом ощущая недоброе, перешла на галоп.
– Товарищ мичман! Она не может так быстро!
– А я могу? Да я сам как лошадь! Как ишак с крыльями, сутками ношусь: «Где Брагин? Где Брагин?» А нету его! Они на товарища мичмана болт положили! Они отдыхать изволят! Вино кушают да стрессы, блин, снимают! Пошла живей!
– Упадет! Тащ мичман, ей-богу упадет!
– Да я сам с ног валюсь! Я их уже по колено стоптал! Скоро на ягодицах ездить буду! Пошла, зараза!
– Ой, мама! Там же поворот!
– Во-во! Будет тебе новый поворот! С проворотом и кувырками! А ну давай, залетная!
И «залетная» дала: она скакала так быстро, как только могла. Увидев поворот, умная лошадь, чтобы притормозить, стала отрабатывать всеми четырьмя ногами назад и забирать влево. Телегу занесло, и, ударившись колесом о бордюр, она завалилась набок – прямо в свежевырытую траншею теплосети. Стоявшая в ней бадья с еще не вычерпанными помоями медленно наклонилась, и все содержимое выплеснулось на свалившихся в канаву Калину и Брагина.
Они потом еще долго ругались на свинарнике, отстирывали одежду и отмывали перепуганную кобылу. Поздно ночью злой и вонючий Брагин в одних трусах убежал в казарму, Калинкин же остался ночевать на столе с телефоном.
Через пару дней на телеге кто-то сделал еще одну надпись: «Формула-1», а Калина получил новую кличку: «Шумахер».
