Мила Мельникова

Наташа снова почувствовала себя девочкой. На древнем, с фигурной спинкой, «фамильном» диване все так же сладко нежится пушистый Котофеич, роскошные розы, не скупясь, расточают прелести с маминой вышивки крестом. И в книжном шкафу чуть потертыми переплетами аккуратно теснятся Пушкин, Блок, Твардовский. И ходики на стене мерно отсчитывают: секунды, минуты, дни, годы. Только время на полтона высветило пурпур розовых лепестков, только маятника стук слышится глуше. И папины волосы в детской памяти – статного великана, часто наизусть читавшего им с сестренкой «Евгения Онегина», «Мцыри», покрылись серебром. Совсем дедушка.

И Наташа все не могла понять: «День же, а на улице тускло, темно». Или просто фильтры детского восприятия отсеивают мрачную неприглядность реальности. И действительность щедро раскрашивается в радостное разноцветье свободной фантазии.

Тогда, вроде, не замечались убогость и серость. Милый, родной Саранск…

*  *  *

– У вас удивительная девочка. Такая уж опрятная, спокойная, внимательная. А какие чашечки лепит…

Восьмилетнюю Наташу маме пришлось оставить одну в московской клинике. После сильного дифтерита старшая дочка безнадежно поникла.

– Странное воспаление,– пожимали плечами местные медики. Направили в знаменитый противотуберкулезный институт. Мама вернулась домой к младшей Леночке.

…Наташа ужасно скучала. Старательно принимала процедуры, пила лекарства. И лепила изумительные пластилиновые сервизы.

– Быть тебе художницей,– шутил профессор. В выздоровлении своей пациентки он не сомневался, но вряд ли подозревал о пророческом смысле своих слов.

*  *  *

Вежливая, тихая, послушная. Взрослым обычно такие нравятся. Прилежная ученица-отличница.

Вечером первого сентября, между прочим, маме с папой Наташа сообщила: «А я в художественную школу записалась».

В городе в ту пору подобная школа была единственная, организованная неуемным энтузиазмом П. Ф. Рябова. В полуподвальных тесных комнатушках саранским ребятишкам открывалось волшебство прекрасного. Плата за учебу не требовалась.

Живописец Рябов возлагал серьезные надежды на востроглазую стрекозу. Программа Наташе давалась без труда. Рисовала что надо «по заданию» и много больше по внутренней требе. А еще из воска, из пластилина, обыкновенного хлебного мякиша делала всякие забавные штучки, изящные скульптурки.

*  *  *

После восьмого класса подумывала об училище. Ехать в Пензу отговорили родители: Подожди, закончишь школу, тогда видно будет». Согласилась.

Школу закончила с медалью. Сразу после выпускного подалась в Москву.

*  *  *

Шумная, многоликая столица ошеломила восторженную провинциалку. Проспекты, скверы, любопытное соседство древнерусского аскетизма старинных храмов, пышно-витиеватого барочного зодчества, старой классики и современных стеклобетонных небоскребов, своей мощью заслоняющих утлые пятиэтажные хрущевские «муравейники».

Околдованная Наташа дни напролет бродила по прохладным выставочным залам, бесчисленным музеям.

В Архитектурный институт с первой попытки не прошла по конкурсу.

– Все равно поступлю. Ну, поработаю с годок, подготовлюсь как следует.

В «Художественном салоне», что затерялся в массе достопримечательностей близ Красной площади на улице 1905 года, ее внимание зацепилось о гипсовую головку – для натуры.

– Такие вещи частным лицам не продаются,– объяснила продавщица,– только по официальному запросу от организаций.

С горя Наташа почему-то поплелась в институт. В учебной части ее, как ни странно, запомнили. В ответ на приветливую улыбку Наташа неожиданно разревелась. «Что с вами?» – успокаивали растерявшиеся сотрудники. «Мне голову не дали»,– рыдала неудачливая абитуриентка.

Когда составлялся список вольнослушателей, ее аттестата в приемной комиссии уже не было. Поторопилась немого Наташа, забрала.

«Запрос» на голову в институте ей не дали, зато посоветовали записаться на подготовительные курсы там же в Архитектурном.

*  *  *

Вторая половина легендарных шестидесятых. Прически а ля «Биттлз». Молодежь фанатела от ливерпульской четверки.

За пять студенческих лет Наташа облазила все интересные места в Москве.

Общежитские ночи в спорах о смысле существования, о ценности искусства, поэзии, естественно, о любви и людском назначении. Смело шагая в открытый космос, человечество вступало в новую стадию самопознания.

Еще в 17 лет Наташа полагала, что имеет уже вполне зрелое понимание окружающего и себя в нем. И вдруг на третьем курсе что-то произошло. Будто ее раздели: не оголили тело, отобрав одежду, но обнажили существо, сняв кожу, мышцы. Словно она заново родилась. Наташа ощутила это однажды в ЦДХ на Кузнецком мосту, на лекции странного художника-абстракциониста.

Завтра нужно было сдавать экзамены по «Истории искусств», а она, «прозревшая», всю ночь рисовала, рисовала, рисовала. Исключительно линией и цветом, без реалистического посредства условных образов, пыталась изобразить сразу то, что чувствовала.

За экзамен ей поставили «тройку». А она испытывала счастье открытия чего-то великого, доселе неведомого. История вошла в нее естественным ходом. Ее легкие переполнялись вдохновением, искусство растекалось по кровеносным сосудам…

*  *  *

В качестве дипломного Наташа защищала оригинальный проект Сельскохозяйственного института. Ей вообще нравилось придумывать что-нибудь необычное. Не типовые спальные коробки, а симпатичные теремки-коттеджи со сказочными удобствами. А производственную махину заводов, например, прятала под землю, оставляя на поверхности два отверстия – для загрузки сырья и выхода готовой продукции. Жаль, все необычное так и осталось в чертежах.

Предложение поступать в аспирантуру Наташа отвергла. «направьте меня во Владивосток». На нее смотрели как на ненормальную. Однако распределили в подмосковное Пущино.

Коллектив ее принял. Выделили отдельную однокомнатную квартиру. Чего больше? Полтора часа езды до столицы. А там еще был Он.

Ну так, дружили, в кино ходили. Он учился на скульптора двумя курсами младше. Про свадьбу и речи не заводили. Родителям Наташа писала про друга-эквадорца. И тут сообщает: «Расписываемся».

Органы, как прознали про сие намерение, потребовали от перспективного студента-выпускника, которому светила-преподаватели тоже пророчили аспирантуру, немедля покинуть Страну Советов. Заявление в загсе все-таки приняли. Выдали положенные талончики в магазин для новобрачных. День регистрации назначили за трое суток до его отбытия из СССР. Тут вдруг все Наташины знакомые-соотечественники разом захворали. А без свидетелей нельзя.

Выручил священный интернационализм, советским же законом благословенный. Студенты-иностранцы встали грудью на защиту любви. Свидетелями были веселый кудрявый бразилец и белокурая девочка из ГДР.

Перед самой регистрацией выяснилось, что куда-то исчезли документы невесты. Студенты посулили устроить скандал международного уровня. «Сломавшись», власти поторопились «замять» дело.

Друзья уступили молодоженам комнату в общежитии. Через трое суток он уже был в Эквадоре. А Наташа еще год отрабатывала «распределение».

*  *  *

Выездные документы ей оформили без традиционной волокиты. Сам начальник пущинской милиции сопровождал Наташу по инстанциям.

Знакомые увещевали: «Куда ты? Посмотри на карту. Где он находится, этот Эквадор? Там же крокодилы прямо по улицам бегают» Ну и что, думала. Была убеждена, что ничего страшного просто не может случиться. Любила тогда безумно и доверяла ему полностью. Порхнула в другое полушарие, не ведая ни речи, ни чужих нравов. Знала только, что летит почти на самый экватор. Город Гуаякиль – главный морской и речной порт. Каково же было после размашистой московской масштабности ей очутиться в примитивной деревеньке с узенькими улочками, напичканными крошечными соломенными хижинами, на упругих бамбуковых палочках висящих прямо над водной тропической гладью. Ни канализации, ни электричества, ни прочих излишеств прогресса. Крокодилы, правда, под ногами не шастали.

Резкий контраст районам аборигенов-индейцев являют респектабельные буржуазные кварталы с суперсовершенными авто, шикарными особняками, обвитыми декоративной резнолистой лианой.

Семья мужа принадлежала к числу людей среднего достатка. На жизнь зарабатывали не только интеллектом.

Наташе пришлось заниматься фотографией (пригодился опыт школьного увлеченья). Потом вместе с мужем недолго преподавала в Гуаякильском университете.

Больше всего была рада устроиться (совершенно случайно) по специальности, архитектором в крупный промышленно-строительный трест. Они совместно с японцами возводили электростанцию. Вся документация, техника, даже монтировочные конструкции в готовом виде поставлялись подрядчиками. От Наташи требовалось подобрать «на месте» подходящий под проект материал. В общем, скорее снабженческие функции. Причем рабочие говорили по-испански, инженеры с японцами еще и по-английски, а она исключительно по-русски, поскольку в школе и институте с горем пополам «проходили» немецкий.

Однако с задачей справлялась. Через год освоила испанский. Натягивала каску, спецовку и отправлялась на площадку. Народ косился на русскую в штанах.

Раз привезла Наташа облицовочный кирпич. Каменщики сложили инструменты: мы с таким не работали, не умеем. Тогда она замесила раствор, мастерок в руки и давай класть стену. Обернулась – все инженеры выстроились у нее за спиной, рты пораскрывали. С той поры зауважали, но участок не доверили. Наташа обижалась. А начальство:

– У тебя руководить не получится.

– Почему?

– Материться не умеешь.

Но и ей скоро «участок» нашелся. Дали им с мужем квартиру. Наташа там развернулась на полную: и за прораба, и за маляра, и за штукатура. Смотрит, молодые соседки только начали обиходить жилье. Огромный захламленный двор смотрелся лишь неуютно.

Собрала Наташа мусор, под окном рассадила цветочки, деревья. Взяла немного в сторону – соседи прибежали: «Чего это? Тебе отсюда досюда. А тут мы сами». Палисадничек постепенно распространился вширь и ввысь, образовав целый парк.

Как малость пообжились, мужу пристало открыть книжную лавку. Хоть не по сердцу была Наташе та задумка, но смирилась.

Торговали учебниками, атласами, тетрадями. Цену не ломили – от покупателей отбоя не было.

Два вечера у прилавка вертелась худенькая голенастая девчушка, смоляными глазенками буравя школьный атлас-схему. У родителей, понимаете, семеро по лавкам, а денег нет. Наташа за «просто так» отшлепала ей карты на копировальной машине. Для бедняцких ребятишек установила особый вид бесплатных услуг.

Рассказы про «добрую русскую» гуляли по всему городу, хотя вообще чужеземцев гуаякильцы воспринимали довольно агрессивно, видно, сказывается генетическая реакция самозащиты от завоевателей-колонизаторов.

…Как-то перед Рождеством в дверь постучали. На пороге стояла та самая девочка-смугляночка, принесла пироги и изумительно ароматный букет цветов. В ту ночь Наташу завалили подарками.

Через три года торговая затея, однако, прогорела. У Наташи началась жуткая депрессия. Отношения с мужем разладились. Искать работу ей запретил, пригрозив разводом. Идти было некуда. Все шесть лет она существовала под строгой мужниной опекой. И теперь Наташа оказалась на улице беспомощной. Все-таки каким-то чудом разыскала психолога.

Подавленной убийственным безразличием, ей уже и ничего не хотелось.

– Хорошо,– настаивал психолог,– скажи, чего тебе хотелось в последний раз?

– Выучить английский.

– Вот и займись языком.

Через силу записалась на курсы. Сходила в музей. Директор тамошней галереи предложил Наташе оформить археологическую выставку. Согласилась.

С мужем Наташа развелась-таки. Поселилась у одинокой эквадорки, стала копить деньги на билет до Москвы.

Общаясь с разными художниками, мало-помалу, после восьмилетнего перерыва решилась попробовать творить. У нее словно камень с души свалился.

Раз готовила экспозицию молодого скульптора Антонио Каухо. Таскали с ним каменные глыбы, прикидывая, какой выбрать ракурс, где освещение лучше. Он так ласково улыбался. Потом попросил Наташу съездить с его выставкой в Кито (столицу Эквадора – ред.). А у нее уже билет до Москвы был на руках.

– Я без тебя умру,– потухли ласковые угольки.

Пришлось билет сдать…

*  *  *

Была зима. И она все не могла понять: «День же, а на улице темно». В Саранск в гости к маме с папой Наташа Демченко приехала уже через 20 лет.

Кстати, до сего дня живет-здравствует в Саранске Наташина бабушка (по маме), которой идет десятый десяток. Мировая, по нынешним меркам, бабуля. Не только в отношении долголетия. Возрастная разница ее дочерей свыше 30 лет.

А внучка Наташа, задержавшаяся на экваторе, до недавних пор и не ведала о двоюродном брате, сыне своей младшей тети. Брат, меж тем, в 11 лет одержал победу на Международном юношеском конкурсе в Чехии и не только там. Совершенно верно: Дима Демяшкин – кузен российско-эквадорской художницы Натальи Демченко. Вот так.

P.S. Наташины снимки взяты из семейного архива Татьяны Дмитриевны и Григория Осиповича Демченко. А фотографии картин художницы, к сожалению, не передают цветовую гамму, без которой любая живопись, а в особенности абстрактная, теряется.