Современные рассказы

 

 

Ольга ГОНЦОВА

 

 

МОЙ ВЫБОР

 

Рассказ

 

 

Только одного хочу я от тебя, чтобы

ты поверил всему, что скажет моя рвущаяся к тебе боль.

С.Цвейг

 

 

Хочешь разлюбить человека – признайся ему в любви. Как ты думаешь, Женя, это утверждение верно? Давай посмотрим вместе. Только читатели ничего не узнают, ведь рассказ закончится раньше, чем ты познакомишься с ним и осознаешь глубину моего помешательства, раньше, чем ты сможешь дать ответ…

Хочу ли я разлюбить тебя?.. Кто скажет? Разлюбить – значит избавиться от мучений, стать снова независимой, сильной, насмешливой и противной. Неплохо сохранять достоинство холодного сердца, свысока смотреть на ползающих, расслабленных любовью людей, ничего не видящих, кроме своего идола… Я не Желтков из «Гранатового браслета» и не цвейговская незнакомка – смогу разлюбить, смогу! Особенно, если ты мне поможешь. Только сначала я умру.

А пока расскажу тебе, каким должен быть мужчина и как рушатся все принципы.

Бог постоянно выпрямляет мою кривизну, исправляет максималистские ошибки, Он совершенствует меня, делает мудрей и несчастней. Когда-то я ненавидела интеллигентных мужчин, считала их  слабыми и бледными существами – пожалуйста, в одночасье была сражена Олегом Меньшиковым, утонченным, возвышенным созданием. Презирала деревенщину – обалдела от сельского милиционера. Любого солидного мужчину именовала «толстяком» – и вот я люблю тебя. Не выносила запах алкогольного перегара – теперь мне приятен этот твой «одеколон». Настоящим избранником, казалось мне, должен быть тот, с кем чувствуешь себя королевой, нежной и беззащитной женщиной, с кем никогда не придет в голову поумничать, интеллектуально заткнуть за пояс. Настоящий избранник должен быть сильным, очень сильным. А что же получилось? С тобой я ощущаю себя униженной, пытаюсь доказывать свою привлекательность, хочу встряхнуть тебя, чтобы твои депрессии наконец закончились.

За окном гроза, «Крематорий» исполняет «Бадихойли», а я делаю вывод: настоящий мужчина должен быть таким, какого ты любишь. Я люблю тебя.

 

Все началось банально до пошлости, словно у судьбы уже кончилась фантазия и она нарисовала очередной сюжет по трафарету из своего векового набора.

Август, сосны, река, песчаный пляж, две девицы-подруги. Мы с Олеськой прохлаждались в этом доме отдыха уже седьмой день и не искали романтических приключений: она устала от этого в городе, а я давно сделалась скептиком. Если поношенные мужланы приглашали нас покататься на катере или отведать с ними ночью ухи на другом берегу, Олеська молчала, предоставляя мне возможность все решить за нее. Я отказывалась мягко, чтобы не обидеть возбудившихся дядек, тут все и заканчивалось. Скучный народ, примитивные желания.

Куда лучше было зайти в дикий уголочек природы и слушать тишину, смотреть в огромное умное небо, вдыхать живой ветер, целовать сочные васильки и жевать сосновые иглы. Какой восторг наблюдать за невесомой белкой, пересвистываться с маленькой любопытной птичкой, гладить голубую воду и смеяться теплому дождю! Смеяться…

Время плакать наступило, когда приехали вы… Нет, Женя, я не ругаю тебя – сама виновата. Сама позволила себе восхититься тобой, несмотря на то, что отлично видела – ты, как и все мужики, мгновенно «запал» на пышные формы и осветленные волосы подруги.

После завтрака мы отправились от нечего делать на пляж. Вы с Владей лежали на огромном покрывале толстыми животами вниз и истерично хохотали с угрозой для своих жизней. Столь непривычный в нашем суровом климате избыток энергии меня поразил. Солидные, респектабельные молодые мужчины с благородным блеском в глазах балдели от жизни, цепляя всех девчонок, появляющихся на берегу. Причем загорелый и кареглазый (то есть ты) отпускал шуточки совершенно в моем вкусе – без излишнего эстетизма, а белокожий лишь сипло смеялся, являясь для тебя «группой поддержки». Я как-то сразу слегка ошалела и поэтому расстелила наше маленькое покрывальце (снятое с кровати в номере) там, где велел ты – «параллельно» вам, «чтобы все лежали в одну линию», правда, на «пионерском расстоянии».

Это длилось одно мгновение – мой выбор. Владя походил на тебя лишь габаритами и веселостью, но он был обычным, взятым из реальности. А ты прилетел из моей мечты, ты весь был моей фантазией… Ирония и недоверие к жизни отступили, цинизм и скепсис рассыпались, голова кружилась, ум не мог привести в систему происходящее. Меня просто несло по течению.

У тебя тоже случилась любовь с первого взгляда, но не ко мне – к Олеське. Узнав имя подруги, ты стал произносить его чаще, чем все остальные слова, ты рисовал ей на песке львов и «черные» квадраты Малевича, а она лежала под солнцем и расслабленно улыбалась, давно привыкшая к таким знакам внимания.

Потом появились две вульгарные девки с кислыми лицами, но неплохими фигурами. Узкие полоски материи вместо купальников их не стесняли. Они бросили свои полотенца рядом с тобой и улеглись, пытаясь завести пустой разговор. Неласково встретил ты вчерашних подружек! Посоветовал им отодвинуться подальше, чтобы люди на пляже не подумали ничего плохого и неприличного. И вообще, они не оставили тебе места для огорода, так что пора была уже проводить границу.

Я смиренно читала литературный журнал, наполненный содержательными, речевыми и орфографическими ошибками в творениях молодых горе-писателей. Волшебство первой минуты рассеялось. Я не в твоем вкусе, я для тебя никто, ты мыслишь по периметру, ты любишь то же, что любят все.

Приближалось время очередного посещения столовой. В нашем непритязательном доме отдыха обед значился на час раньше, чем в вашем крутом санатории. Мы оставляли на берегу новых знакомых почти без сожаления: Олеське всегда все безразлично, а мне не хотелось невзаимности.

Но тебе она была нужна! И ты чуть ли не умолял прийти нас (и меня тоже, раз уж я ее подруга) к лестнице на пляж сразу после дневной трапезы.

Она встречаться не хотела. Пообедав, валялась на кровати в нашем деревянном домике и лениво предлагала мне продолжить эту спячку до вечера, когда можно будет со свежими силами подергаться на дискотеке. А я все вспоминала твои наивные глаза, твою просьбу не глумиться, твои волосатые руки и маленькую татуировку на груди…

Я привела ее тебе.

Мы разместились на берегу в сторонке от пляжа. Владя достал ружьецо с оптическим прицелом, ты нашел пару пластмассовых бутылок. Началась стрельба по цели, сначала по покоящейся, потом по движущейся (по течению реки). Наверное, подумала я, два богатеньких паренька уже не раз сражали девичьи сердца, устраивая им такое оригинальное времяпрепровождение.

Комплиментов ты не говорил (может, не мастер), но всем своим жеребячьим поведением демонстрировал симпатию к Олеське. Владя тоже стал интересоваться исключительно ее жизнью: на кого она учится да чем собирается заниматься.

Почувствовав себя лишней, я спустилась под обрыв к воде и принялась обдумывать свое дурацкое положение, а Женька, то есть ты) по-прежнему нравился. Ладно, что же! Во всяком случае, мне, как пишущему человеку, возможно, пригодятся эти образы: Влади и Жени. Какой он все-таки необычный, какой… Я имела в виду тебя.

У вас там наверху уже было решено, что вечером мы идем в бар. Вспомнили обо мне и решили спросить, что же я пью. «Все», – равнодушно отозвалась я. И тут мой любимый превзошел себя! Занес надо мной огромную мокрую доску и грозно проговорил: «Зачем она нам нужна, если пьет все?» Конечно, ты шутил. Конечно, хотел рассмешить Олеську, ведь у нее такая улыбка! Но я почувствовала лишь подступающие слезы.

Ты бегал вдоль берега с ружьем и подстрелил лягушку, ты плавал по реке, одновременно куря свою «Золотую Яву», ты мечтал о гитаре, рассказывал смешные анекдоты, целился в одиноких прохожих и кричал по-немецки… Ты хватал на руки Олеську, обнимал ее и вообще старался дотронуться при малейшей возможности. А Олеське все это было как мертвому припарка, она не видела разницы в людях.

Договорились встретиться после ужина, обычные девчонки и солидные мужчины разошлись по номерам и унесли с собой разнообразные эмоции. Женечка был прост и весел. Владя разрабатывал план перехвата, Олеська брезгливо морщилась, я пыталась побороть пышно расцветающую симпатию к тебе.

Какая ловушка! Два года ждала письма от сельского милиционера, которому не была нужна, два года не писала стихов, два года мечтала кем-то восхититься или умереть… Думала, если полюблю – умирать не захочется. И вот на старости лет влюбилась, да еще как полная дура – с первого взгляда, а жить все равно не тянет… Не лучше ли покой?

Женя, я была о тебе с самого начала слишком высокого мнения, поэтому не сомневалась, что ты не переключишься на меня, как это могли бы себе позволить безмозглые кобели. Никаких надежд не лелеяла, а все-таки шла в бар. В этом было что-то рабское – просто хотела увидеть тебя. Помнишь, ты как-то сказал: «Знаю, что я плохой на лицо»? Твое лицо стало для меня самым красивым.

В баре роли поменялись. Владя раскрылся, как ночная лилия. Он, наверное, уже давно смекнул, что бедные девчонки нечасто бывают в таких местах. Поэтому начал давить своей респектабельностью: принес меню и предложил выбрать какой-нибудь алкогольный напиток, десерт, может быть, салаты, горячие закуски… Что я с дырявыми карманами могу выбрать, если терпите вы меня только из-за красавицы Олеськи? Сейчас начнется дуэль. Я достанусь проигравшему, и он от меня откажется: «Уж лучше ничего!»

Ты сдержанно посетовал на наличие меню и тут же принес какое-то молдавское вино. Покрутив бутылку в руках, неуверенно спросил: «Пойдет?» Мы так же неуверенно кивнули. Себе вы взяли водку в красивом графинчике, от которого Владя весь вечер приходил в экстаз: «Какой сервис! Какой графин! Надо бы мне домой такой же!» Шоколад ел Владя, мороженое со сливками – Олеська, соленые лимоны – ты, мне же ничего в горло не лезло, даже вино я почти не пила.

Ты сидел молчаливый и апатичный, ты не пробирался по трупам в рай. Это же Владя! Он не церемонился: подсел поближе к подруге и принялся незаметно обнимать ее за талию, щекотать и пощипывать, от чего та даже иной раз вскрикивала. Я испуганно косилась на тебя и видела совсем другого человека: не беззаботного весельчака, а пассивного меланхолика. Ты вел себя благородно, даже что-то говорил мне, рассказывал о семилетнем сыне от какого-то брака, о своих пристрастиях в музыке, о том, что читал в армии…

Не видеть бы этого Владю никогда! Но он снова давал о себе знать. Он злился на девушек, сидящих за соседним столиком в компании невменяемых подростков: «Сейчас купят бутылку пива за десять рублей на всех и начнут там…» Может быть, они ранее пренебрегли его персоной? Ты съехидничал: «А сейчас позовут тебя – сразу побежишь!» Владя не унимался, он поведал о даме, которая его сразила в студенческие годы. Чем сразила? Золотой цепочкой на шее. Он долго смаковал вожделенную тему, глубокомысленно рассуждая о том, что толстые золотые цепочки не придают сексуальности. Мой любимый попросил его замолчать и отвернулся: «Ненавижу такие разговоры». Ты, наверное, не заметил, но я смотрела на тебя с обожанием. Мне нравилось, что по отцу ты мордвин-мокша, что в дипломе у тебя одни тройки, кроме истории КПСС, что ты любишь Гарика Сукачева, принимаешь душ в два часа ночи и не ходишь на речку в пять утра. Мне сразу пришелся по вкусу твой подсоленный лимон, газировка «7-UP», которую налил мне ты, и тост на испанском языке. Я не шутила, когда пообещала к утру написать тебе стихотворение.

Чем больше Владя обнимался с Олеськой, тем мрачнее делалось твое лицо. Ты настоял выйти из бара в ночную прохладу. Дискотека была в разгаре.

Владя танцевал с подругой, сексуально вращая ее и себя вокруг невидимой оси, колол ее щетиной и даже целовал. А мой несчастный Женька куда-то ушел, потому что не считал меня своей.

К утру было готово стихотворение, переполненное горечью скрытой любви.

 

Настоящий

 

Есть народец, покрытый лоском мира,

Хотящий! И хотящий получить все

За бумажки, заменяющие ему кумира.

Ну, а мы, как говорится, – «другим путем».

 

Посмотри-ка, у тебя есть иная валюта:

Откровенные шутки, игра до слез,

Разговор напрямую, обращенный к кому-то,

И в открытую выбор – и невыбор всерьез.

 

В мире копий, подделок и сомнительной твердости

Ты, конечно, подлинником пошел.

И пока не начнутся приступы гордости,

Буду вспоминать тебя хорошо.

 

«Народец» из первой строфы – это камушек в огород Влади, «разговор напрямую» – это с Олеськой (хотя она только молчит и улыбается), «в открытую выбор» – это она, «невыбор всерьез» – это я. Меня ты не выбрал всерьез, пора было бы вспомнить и о гордости, перестать обожать человека, которому неинтересна. Пора бы, да что толку! Сердце переполнялось благодарностью. Спасибо за вдохновение, мой любимый! Я два года не писала стихов и забыла, как это делается. Спасибо! Последняя по-настоящему счастливая минута…

Днем мы встретились на пляже. Милые пареньки загорали в обществе новых девушек, ружьецо покоилось здесь же. Ты опять был на коне – весел и игрив. Понятно, почему. Олеська убежала от Влади прямо с дискотеки, и ты решил: значит, ее симпатии на твоей стороне. Подошел, предложил пострелять. Подружка вдруг разговорилась и зачем-то соврала, что в одной далекой деревне у меня живет «бой-френд, мент по национальности». Господи! Он мне не бой-френд, это человек, о котором я писала и которому всегда было наплевать на меня! А Олеська, между прочим, тайно мечтала выйти за него замуж! Я сильно обозлилась и процедила: «Какой еще бой-френд! Мужчина». Разумеется, он мужчина, только не мой… Ну как,  как я теперь буду признаваться тебе в любви? Разве ты поверишь теперь, что до встречи с тобой я никого видеть не могла, знать не хотела! После заявления Олеськи я буду выглядеть в твоих глазах только шлюхой… Зачем она это сболтнула! Кто ее просил!

Мое горе со стороны выглядит смешным, ни на чем не основанным, ведь тебе было и тогда, и потом совершенно безразлично, есть ли у меня любовники и сколько их. Никому не интересно было то, что я всю жизнь хранила верность тебе, неведомому. А я страдала! Я убежала от Олеськи куда-то в лес, села на землю и горько зарыдала. Да, Женечка, в то время как ты мирно обедал в роскошной столовой, я валялась на желтых сосновых иглах и плакала по тебе. Думаешь, никто меня не пожалел, сраженную несчастной любовью? Пожалели! Добрые люди всегда найдутся, а если не люди, то хотя бы собаки. Доверчивая дворняжка, которую я уже неделю кормила котлетами, пришла по моим следам и попыталась успокоить, облизывая лицо мокрым большим языком. От нее пахло псиной, но я растрогалась еще сильнее и, обняв ее за крупную морду, продолжала всхлипывать.

За день я опять сильно соскучилась. Негодяйка-любовь изводила, как могла. Карие глаза… один взгляд, только один взгляд… где я могу встретить моего любимого? На вечерней дискотеке… И вот я уже там, рядом с болтушкой Олеськой. Она не думает, когда врет, я ее простила.

Искала тебя, как полоумная. Вышел человек с двумя швабрами (то есть девушками) под руки. Я мечтала, чтобы это оказался ты. Мне все равно, пусть девки, лишь бы увидеть, что ты улыбаешься, что ты в хорошем настроении. Ты улыбался. Оставил своих милых и подошел к нам с добрым светлым лицом: «А где обещанное стихотворение?» Я протягивала листочек бумаги, свернутый в восемь раз, а сама смотрела в твои глаза и не видела там своего отражения. Олеська! Только она… «Может, завтра шашлычок?» – ты спрашивал нас обеих. Хоть что, лишь бы ты не пускал меня по боку. Хоть что… Рядом с тобой я опять начинаю жить.

На другое утро я с трепетом ждала твоего отзыва о стихах. Что ты должен был понять? Что ты понял?

Замечательный, серьезный мужчина пришел на пляж с двумя мальчишками, чужими детьми, которых ему доверили мамаши. Пацанята купались, а ты молча решался сказать… Чувство долга – и только! Я ждала твоих слов, замирая и не дыша, краснея и бледнея… «Это не стихи – это проза», – проговорил сдержанно. И через длительную паузу: «Мне понравилось». Я выдохнула тихим голосом: «Два года не писала. А это из-за встречи с тобой». Ну, чем не признание в любви? Ты сделал вид, что не услышал, тебе это было невыгодно. Ведь в следующую минуту ты отозвал в сторону Олеську и ее одну, только ее одну, пригласил вечером на шашлык. Подруге не хотелось идти в незнакомую компанию без меня (а ты сделал акцент на том, что мне там делать нечего), и она отказалась. Когда ты ушел, она все рассказала мне.

Ты очень обидел меня, очень… Почти убил. Как я пережила этот день, не знаю. Ноги сами привели на бетонный мост. На плотину. Там много неба, и я могла сколько угодно разговаривать с Богом, разрывающим мое сердце в клочья.

– Господи, зачем Ты так посмеялся надо мной? Ты же отлично знаешь, как я была измотана, измождена в этот год, как ежедневно молилась о том, чтобы Ты послал мне любимого и любящего. Зачем Ты отправил меня в дом отдыха? Я же не хотела, не просила. Ты послал меня сюда для новой сердечной боли, для новой болезни, чтобы так подготовить к рабочему году… Чтобы лишить меня последних сил и вдохновения и выпустить больную и полумертвую в новую мясорубку… Зачем, Господи? Ты ведь добр и милосерден, но так унижаешь меня, так больно ранишь! Зачем? Эта поездка останется в моей памяти кровавой раной, я буду еще несчастней, чем раньше. Никого Ты не пришлешь мне на помощь. Как будто никто не умеет любить! Я вроде успокоилась, смирилась, ничего уж не ждала, а Ты все взбудоражил и так меня сломал! Словно мне восемнадцать лет! Зачем, зачем Ты так?..

Какое сильное искушение возникало – сброситься с моста на бетон и железо! Умереть бы… Зачем это надо: чувствовать себя уродкой, некрасивой, непривлекательной, которой все гнушаются? Я давно не хочу жить, только делаю вид, что все в порядке. Мне периодически хочется покончить с собой, но я удерживаюсь ради призрачной надежды на счастье. Ад? Ну и что ад! Пусть какая угодно боль, только не эта!

Но я все еще любила тебя, мой милый Женя, и, кажется, даже еще сильнее…

 На четвертое утро знакомства мы с Олеськой опять были на пляже – как штыки. Ты грелся на солнышке, почитывая журнальчик, и делал вид, что не замечаешь нас. Владя как раз отлучился поудить рыбку. Подружка разместила покрывало около скамеек, подальше от тебя, радуясь в душе, что с твоей стороны больше нет никаких притязаний. А меня, дуру, опять распирала любовь.

Я не снимала платья, сидела на скамейке и, глядя на твою загорелую спину, думала: «Почему нельзя заговорить с первым встречным? Почему каждый сжимается, если встречает в ком-то свободу и считает необыкновенных  людей сумасшедшими? Город! Рамки! Низкое небо, низкие потолки, нехватка воздуха! Нехватка свободы, искренности, любви! Трафареты, формулы, правила, обычаи, привычки… Человек по рукам и ногам связан всем этим. Но тут же не город! И он не такой. Поэтому я и влюбилась в него…»

Изображала дурочку без гордости и чувства достоинства. Меня тянуло к тебе. Все простила! Сама себя не узнавала. Спросила, что ты читаешь, оказалось – журнал про автомобили. Уселась рядом и сообщила новость, выдуманную секунду назад: «Собираюсь писать произведение о тебе, хочу задать несколько вопросов. Ответишь?» милый, скромненький (куда все буйство делось?), ты послушно согласился. От тебя пахло спиртным, наверное, много выпил на шашлыке. Глаза смотрели вниз, волосатые руки бессмысленно теребили журнал. У меня почему-то нервно заколотилось сердце, не помню, как журнал оказался в моих руках, и в какую-то секунду я отметила, что листаю его судорожно и быстро, не успевая ничего увидеть на страницах. Я спросила, счастлив ли ты. Без раздумий ты ответил: «Нет». А что нужно сделать, чтобы стать счастливым? Ты не знал. С горечью я поинтересовалась, почему ты не выполняешь свои обещания и не мучает ли тебя в таких случаях совесть. Просто случается иногда, а совесть мучает, но не долго. И живешь ты сердцем, а не умом… Я уж поняла… Меня ты в упор не видишь, твое сердце запрограммировано на Олеську. А Владя тебе не друг – просто деловой партнер, на которого нечего и обижаться. «Был у меня такой партнер, я его долго не смогла терпеть», – с презрением отметила я, имея в виду школьную подругу Светку, карьеристку и предательницу. Ты, наверное, подумал про другое. «Куда отправить произведение, когда оно будет готово?» – спросила, не желая потерять тебя в нашем пыльном городе. И ты своей рукой написал адрес. Вот он лежит передо мной. Самый дорогой подарок от тебя…

В целом наши почерки похожи, хотя рисунок в отдельности различается. Буковки изящные, без украшательств, написаны с отрывом. Все это что-то обозначает, но мне понятно лишь одно – ты скромный человек с внутренней красотой. Первые слова прыгающие, нервные, затем спокойные. Фамилию свою ты ставишь часто, это привычно, она написана с выкрутасами, четко, уверенно, ровно. Инициалы набросаны как бы между прочим. Глупенький, ты устроил такой официоз, а я же не робот, я влюблена до потери пульса. Зачем эти инициалы, эта строгость, мой любимый Евгений Николаевич?

Ты был полон безволия и депрессивных настроений, по-прежнему косился на Олеську, как будто твой взгляд пришили к ней. У меня в душе поднималась внутренняя истерика. Поэтому я сорвалась на каких-то сопливых девчонок, бегающих мимо и обдающих водой и песком. Злобно выговорила им: «Вы почаще бегайте мимо нас – мы прямо балдеем», и девочки успокоились. Я чувствовала себя плохо, надо было что-то сделать, хотя бы искупаться в холодной воде. Только уплыви! Владя наблюдал у края реки, ты же моментально оказался рядом с Олеськой. Вот тут бы и пойти ко дну! Твой деловой партнер – чистоплюй, пока еще он решится нырнуть – сто раз успеешь захлебнуться. Но я плаваю, как пробка, и слишком влюблена, чтобы вот так распроститься.

Подружка едва терпела тебя, поэтому ты страдал… Я мокрая свалилась на покрывало и засмеялась. Это был с трудом сдерживаемый истерический смех. Ты вон бродишь за Олеськой по берегу как тень, а она не знает, куда скрыться. Неужели ты любишь ее сильнее, чем я тебя? Небо, как смешно, правда? Небо, как весело!.. Как больно…

Владя сидел рядом со мной на скамейке, успев уже окунуться, и предлагал смерзнуться в один айсберг, а потом отогреться под теплым душем в его номере. Ему легко, он не влюбляется, может говорить свои глупости кому угодно.

Ты же, терзаемый похмельем и невниманием Олеськи, тоже проплыл метра два и вернулся в компанию делового партнера. Молчать мне не хотелось. Я костерила на чем свет стоит этот дом отдыха, где чуть не умерла, радовалась, что скоро растворюсь в туманной дымке столицы, интересовалась, почему вы не носите крестов. Ты молчаливо бродил рядом, разгребая ногами песок. Я пожирала тебя глазами и обращалась только к тебе. В какую-то секунду, кажется, даже попала в цель. Моему Женечке не понравилось, что его обозвали больным (так как он отдыхает в санатории)! Наконец-то я заметила на себе твой свирепый взгляд и увидела руки, протянутые к моей шее с целью задушить. Задуши меня, Женя, задуши! Это так приятно – умереть от руки любимого человека. Но ты не взял греха на душу. И ушел якобы играть в теннис.

А помнишь, как мы встретились после обеда? Ты издалека помахал. Кому? Олеське? Она и не подумала отвечать. Зато я взвилась, вскинула руку, словно крыло счастливой птицы. Я была предана тебе всеми атомами, всеми электронами, протонами, нейтронами, а ты ничего не сказал?.. Только нервно потряхивал в руке какой-то маленький предмет.

Вечером на дискотеке ты бродил с осветленной девушкой, кого-то обнимал на крыльце, курил без перерыва и не находил себе места. У меня-то было место – в кружочке пляшущих приятельниц. Отсюда я обозревала всю темную площадку… Только когда ты исчез в корпусе, наблюдения были сняты.

Подходили какие-то парни, приглашали на танец, свидетельствуя о том, что я еще не совсем уродина. Но перед глазами был лишь ты, поэтому все остальные казались убогими. Да что там! Кроме тебя, никто не существовал!

Весь следующий день шел дождь. Только с темнотой перестал, и, несмотря на прозрачные лужи на танцевальной площадке, народ потянулся к вечерней тренировке мышц.

Истерика давно сошла на нет, сменившись великой апатией. Завтра мы уезжаем. Что я буду без тебя делать? Подростки и старики уже разбились по кружочкам и выделывали свои замысловатые фигуры в такт пустому ритму глупых песен. Глаза перебегали от одной группы людей к другой, пока я наконец не увидела со спины моего тирана. Он был вдрызг пьян, на нем висела вульгарная толстая баба с кучей неопрятных волос цвета сгнившей соломы. Она прижималась к нему богатыми телесами и отвратительно хохотала, когда мужчина пускал ей прямо в лицо клубы дыма. Парочка почти не держалась на ногах, но, обвисая, все же пыталась танцевать «медляк» под сумасшедшую музыку. Что я чувствовала? Полное разочарование и ужас перед толстым канатом, навсегда привязавшим меня к этому алкоголику.

Женечка, милый мой, прости, что я так плохо о тебе подумала! Конечно же, это был не ты, а совсем другой человек, издалека немного смахивающий на тебя. вы с Владей стояли в сторонке и, заметив нас, лишь изобразили на лицах легкое удивление. Твоя меланхолия продолжалась. Олеська, не глядя по сторонам, уселась на скамейку. А меня так и подмывало подойти и сказать: «Я завтра уеду, Женя, дай посмотреть на тебя напоследок!» Если бы не Владя, я так бы и сделала.

Судьбе было угодно столкнуть нас в этот вечер около корпуса санатория. Мы шли к пустующей скамейке, чтобы переждать медленный танец, а ты только что оставил в покое телефон и прятал в карман магнитную карту. «Почему не танцуешь?» – глупо спросила я, останавливаясь рядом. От тебя шли волны подавляемой, но все-таки энергии, в которых хотелось утонуть. «Я никогда не танцую», – скупо отозвался ты, глядя в сторону. Я изучала твое лицо, но ты не чувствовал. Олеська радостно сообщила, что мы завтра уезжаем. Тебя это абсолютно не задело. Ты поддерживал разговор, как всякий воспитанный человек, даже поведал, что весь этот день посвятил поездке в город и вернулся тридцать минут назад. Но никаких тем не было, слова иссякли. «Я обдумывала свое произведение…» – вырвалось у меня. И первый раз лицо твое просветлело исключительно из-за моего существа. Карие глаза взглянули с непонятной улыбкой, грустной, снисходительной и ранимой. «Я хотела узнать еще кое-что». – «Да ты всю жизнь у меня выспросила!» Но я увидела желание отвечать. Знаешь, почему я однажды сказала, что мечтаю быть исповедником? Я бы исповедовала одного тебя и прощала бы все твои грехи.

Спросила, кто ты по гороскопу. Оказалось, телец – кабан. Телец – самый лучший, самый мужественный знак. «Я так и знала». – «Почему? Потому что я упрямый?» – в твоем голосе было много грусти. Да, ты очень упрямый, но мне все равно. «Нет, из-за других качеств».

Тебе не терпелось исчезнуть, а я и не думала проявлять тактичность – прощаться. Стояла рядом и смотрела, смотрела, смотрела… сказал, что потом подойдешь. Я знала – ложное обещание. Ты ведь иногда даешь такие, и совесть тебя потом не мучает.

Милый мой, ты думал, я буду вырисовывать твой образ с объективностью художника-реалиста? Как это возможно? Я могу только петь тебе дифирамбы. Как было страшно жить, осознавая, что мир пуст! И как прекрасна эта осень, когда есть ты! Даже если мы никогда больше не увидимся – мир пуст, ведь мы встретились глазами и сказали друг другу несколько настоящих слов.

Ты порушил все мои принципы: неприязнь к людям, которых нельзя назвать бедными, отвращение к пьющим и курящим, взаимную симпатию к тем, кто меня не желает видеть… Ты провел меня через ад ревности… Ты сломал весь мой мирный уклад… Хочу ли я разлюбить тебя? Нет… Я хотела бы отдать тебе свою долю счастья, перелить в тебя хоть часть сил и благодати из тех запасов, в которые Господь открыл мне доступ. Я б спасла тебя, если бы понадобилось и если бы я смогла… Но нужна ли кому-нибудь моя жертва?..

Не забывай меня, любимый…

 

 

 

Светлана НОВОКРЕЩЕНОВА

 

 

БЕЛЫЙ  ЦИКЛАМЕН

 

– А что ты ей подарил? – любопытствовала Юлька.

– Как ты и сказала, живой цветок. Белый цикламен в горшке.

Юлька, подруга детства, мастерица по части дельных советов. «Срезанные цветы скоро станут признаком дурного тона, – поучала она. – Подари ей комнатный цветок. Она будет за ним ухаживать, беречь его. Любить. Эти чувства автоматически перенесет на тебя».

Живой цветок был преподнесен в день рождения любимой девушке Майе. И, как выяснилось на сем торжестве, любимой не только мною. Цикламен я вручил со словами: «Он похож на тебя. Такой же чистый и трогательный». Майя поставила его на стол вместе с другими презентами. На самый край.

– А этот, как его, Славик, что он ей подарил? – продолжала вопрошать Юлька.

– Какое-то сногсшибательное ожерелье.

– А она? – Юлька нетерпеливо ерзала на стуле.

– Она запрыгала от радости. Налетела на столик с подарками. Мой цветок кокнулся на пол.

«Лети, лети, лепесток», – продекламировала Майя над павшим растением и позвала сестру, чтобы та убрала. Очень удобно, когда цветок упакован в целлофан. Земля и осколки горшка остались внутри. Можно просто взять за кончики и выбросить вон. Я вспомнил узорчатые листки и белый цветок, похожий на бабочку.

– Майя даже не взглянула, сломался он или нет. Его можно было пересадить. Прижился бы где-нибудь под кустом смородины, – предложил я.

– Нет, Мишка, цикламены – цветы оранжерейные. Им условия нужны. А что потом?

Юлька забарабанила пальцами по столу.

– А потом – суп с котом. Майя ходила за этим хлыщом весь вечер и уехала вместе с ним.

Перед моими глазами стояла картина: Майя танцует с пухлым Славиком. Его руки на гибкой талии Майи. Хозяйские, обыденно-небрежные руки. Без ласки, без трепета. Пара поворачивается, и мне приходится лицезреть его прозаичные тылы. Ноги у него – прописной буквой «л»: как бы широко он их не расставлял, выше колен они не расходились, как будто срослись. Одет Славик в бесформенное и бесцветное. Майя тоже, как моль, под стать партнеру. Раньше она одевалась пестро и весело. Наверное, хочет соответствовать его вкусу. А может, мода сменила направление.

– Славик… – фыркнула Юлька. – Никогда не любила эти мужественно-ласкательные имена: Эдуард, Вадим. С отчеством еще куда ни шло. А так – Эдик, Вадик, Виталик. Мармелад-шоколад. Тьфу! Не знакома со Славиком, но уже одно имя внушает отвращение.

Юлька изначально на моей стороне. Наверное, она думает, что словесное уничижение Славика как-то поднимет мой дух.

–  Имена теперь принято сокращать на иностранный манер. Не Эдик, а Эд, Виталик – Вит, – почему-то вступился я за обладателей мудреных имен.

– Ерунда. Вот твое имя – универсальное. На все времена и народы. Майкл, Мигель. А в женском варианте – вообще песня: Мишель, Микаэла.

Сейчас будет перечислять мои достоинства. Чтобы доказать, что я хороший, а Майя не очень, и что «в такой потере горя мало, теряют больше иногда».

– Называй хоть горшком, только в печку не ставь, – махнул я рукой.

Кроме Юльки мне некому рассказать о том, как девочка моей мечты, ясноокая Майя стала достоянием преуспевающего адвоката. Юлька старше меня на полтора года. Свое превосходство в годах она использует в мирных целях – курирует мои амурные дела. Да и другие дела тоже. Так было всегда, сколько себя помню.

На наши отношения с Майей Юлька всегда смотрела с черным пессимизмом. «Красива безмерно», – говорила она про мою прелестницу. И предрекала нам скорую разлуку. По ее словам, если даже из этой односторонней любви что-то получится, то я останусь лишь тенью Майи. И тем не менее роль наперсницы исполняла изрядно.

Юлька слушала меня, а я прислушивался к себе. Пусто. Пусто, но тяжело. «Майю в мае потерял».

– Он ее купил. Как ты не понимаешь. Он ее купил! – Юльку осенило.

– Майя такая доверчивая!

– А я предупреждала: эта овечка еще состроит козью морду. Надели на шею дорогой колокольчик и повели. Она и не вякнула.

 

 

На плите забурчал чайник. Уютно звякая посудой, Юлька занялась чаем. В открытую форточку забирался весенний ветерок. Он приносит смесь запахов бензина и распускающегося тополя. Мы сидим бок о бок на малогабаритной Юлькиной кухне. Пьем красноватый чай с одеревеневшими баранками. В окне прямо перед глазами проплывают облака. Экзотика шестнадцатого этажа.

– Миш, ты должен совершить адекватный поступок. Она поймет, что счастье ушло из-под носа, – Юлька поставила на стол бокал с крепким чаем.

– Продать компьютер и подарить кольцо с бриллиантом?

– Нет, это будет стоить дорого. А выглядеть дешево.

В задумчивости Юлька стала раскачиваться вперед-назад, как иудей перед Стеной Плача. Задевала меня плечом. Ножки табурета мерно постукивали о пол.

Что делает женщина, когда дитя плачет? Качает его. Природа мудра в женщинах. А мы учимся у них. Вот и я, глядя на Юльку, невольно повторял ее движения. По кухне разносился перестук четырех пар деревянных ножек. Если бы в квартире этажом ниже кто-то был, то подумал бы, что Юлька привела домой копытное животное. Но там никого нет. В той квартире живу я. А раз я здесь, то можно скакать на табуретках, пока у них ножки не подломятся.

– Значит, надо быстренько завести роман с ее лучшей подругой, – выдал я следующую версию.

– Грубо. Она только перекрестится. Вместо эффекта получишь дефект.

Из моей руки вырвался стон. Я уронил голову на руки.

– Что ты вздыхаешь, как слон в зоопарке? Ты мужик или не мужик? Встряхнись, расправь плечи, – Юлька тычет длинными пальцами мне в плечо. – Надо восстановить твой статус-кво.

Юлька, как определила бы моя бабушка, «вружилась», то есть стала в ружье. Приготовилась к штурму.

– Как? Вызвать его на поединок? – усмехнулся я. – Дуэль в стиле «нувориш»: на антеннах сотовых телефонов.

– Будет он с тобой цацкаться! Привяжет к твоей двери гранату. Будешь лететь, тарахтеть и ангелам воздушные поцелуи слать.

– Лучше я сам застрелюсь.

Эта здравая мысль уже сутки не давала мне покоя.

– Назло маме отрежу себе ушки, – прокомментировала Юлька. – Вот народ посмешишь! Давай, вешайся на березе под окнами нашего адвоката! Самоустранившись, ты доставишь ему массу удовольствия и минимум хлопот. А Майечке какая реклама: роковая женщина! Нет, Мишаня, месть – это такое блюдо…

– …такое блюдо, как гороховый суп. Наесться вдоволь и заявиться к нему в контору. Были случаи, что помогает.

– Да ну? – Юлькин взгляд выражал одновременно интерес и сомнение.

– Точно. Нам на лекциях по нормальной физиологии рассказывали. Одного ученика философа Кратета дразнили из-за слабости кишечника. Он обиделся и в отместку решил помереть. Кратет плотно пообедал бобами и пошел к ученику. Ну и наглядно продемонстрировал принцип «Что естественно, то не безобразно». Кажется, парень остался жив.

– Михаил, разбитое сердце сделало тебя жестоким, – Юлька забавно сморщила нос. – Ты не дослушал. Я хотела сказать, что месть – это блюдо, которое нужно подавать холодным. А твой пресловутый гороховый суп – для тех, кто любит погорячее.

– Месть не в моих правилах, Юля.

– Тогда иди и помой ему «Мерседес».

– У него «Опель», – подсказал я.

– Один черт. Но Славика надо задвинуть на место.

После недолгих раздумий Юлька деловито осведомилась:

– У этого кадра есть слабости?

– Скорее всего, их много. Но то, что он мухерьего – это заметно без микроскопа.

– Кто он? Му… му… – переспросила Юлька.

– Мухерьего. Это по-испански «Поскольку нет в испанском слова «баба», а только слово «женщина» – мухер», – я нараспев процитировал отечественного классика.

– А-а-а… Я думала, порода кобелей. Как мастино неаполитано, например. Или же блюдо из улиток.

– Если его сравнивать с продуктами, то он пряник. Круглый розовый пряник.

– Пряники терпеть не могу, – передернула плечами Юля. – Помнишь, в детском саду нам на полдник давали, мятные пряники с кефиром? Брр…

– Да. И мы прятали их за стеллаж с игрушками, – подхватил я. – И там развелись мыши. В садик вызвали бригаду из санэпидемстанции и объявили карантин. Мы целый месяц гоняли по двору на горе нашим бабкам. А когда узнали, что этот виварий – наших рук дело, нам здорово досталось.

 – Ладно, Миша, отставить сантименты – от них добреют, – Юлька прервала мои детские воспоминания. – А нам надо разрабатывать стратегию на поражение. Итак, по твоим словам, Славик охоч до женского полу, – Юлька искала решение задачи на потолке. – На том и сыграем. Короче, расклад таков: ты перевоплощаешься в великолепную диву и отбиваешь Славика у Майи.

Юлька смотрела на меня радостно, как спаниель, положивший к ногам охотника вожделенную добычу. Если бы она обладала хвостом, то сейчас виляла бы им со значительной частотой и амплитудой.

– Славик не в моем вкусе. Да и, как я заметил, Майя ему нравится больше, – я ошалело посмотрел на подругу.

– Ничего, стерпится – слюбится, – успокоила Юлька.

– Я, конечно, обезумел от горя, но не до такой степени, чтобы менять ориентацию, – мне не верилось, что Юлька говорит серьезно.

– Правильно. Обойдемся малой кровью. Пол менять не будем. А так, приоденем, подкрасим, – Юлька произвела замысловатые пассы вокруг моей головы. – Как практикующий визажист, я заявляю: из тебя может получиться прехорошенькая женщина.

У Юльки не ладилось с работой. Свидетельства об окончании всяких курсов стилистов-визажистов-флористов не сильно действовали на воображение работодателей. В настоящее время она работала гримером и костюмером в опереточном шоу или мюзик-холле, точно не скажу. А днем ходила по учреждениям с сумой необъятных размеров и продавала косметику иностранной фирмы.

– Ну, соблазню, а дальше что? Жениться прикажешь? Кстати, Славик уже женат.

Я проявлял завидное терпение. Любопытно, как далеко зайдет в фантазиях моя наперсница.

– Твоя задача-максимум – заставить его проявлять инициативу. Так, легкий флирт. Как только его поползновения перевалят за черту дозволенного, ты откроешь ему свое истинное лицо. В другой раз будет на воду дуть.

Славика хватит кондрашка, когда он обнаружит фикцию. Делать комплименты и целовать ручки мальчику – еще тот номер! Именно на это и рассчитывала моя легкомысленная подруга.

– Какой флирт? Какая черта? Какого черта ему от меня надо?! – я чувствовал, что закипаю. Кажется, Юлия настроилась серьезно.

– Ну, это уж ты, будучи девушкой, определишь сам.

– Юля, хоть сейчас это модно, но трансвестизм я не приемлю.

– Просто ты смотришь на это явление круглыми глазами человека, боящегося оторваться от большинства. Не хочешь выпасть из массы. «Я ношу семейные трусы. Я такой, как все. Значит, нормальный. Не то что эти…» А ты заберись на другую колокольню и посмотри еще раз. Трансвестизм – это высший пилотаж в искусстве, – Юлька молитвенно воздела руки к потолку. Прямо египетская жрица. – Возьми литературу, кино, балет, шоу, эстраду, клипы, – загибала она пальцы. – Переодетый мужчина – главная фишка, гарантированный успех. И совсем не потому, что смешно, а потому, что дерзко. Это – катапультирование из толпы. Это, если хочешь, вызов богам. Они создали тебя в одном образе, а ты выбираешь другой.

«Эх, и нагорит от Создателя-то за такую самодеятельность», – подумал я, но промолчал. Нет у меня сил на богословские беседы. И смысла в них нет. Заранее известно, что к общему знаменателю мы не придем. Она скажет так: «Вот ты – будущий врач. А, между прочим, лечить людей – это тоже идти против Бога. Что он обещал человекам? Ни один волос с ваших голов не упадет без моей воли. Болезни посылает за грехи. Пусть очищаются через страдания. Ты лечишь, значит, мешаешь Богу осуществлять его волю. Вот!» Поэтому я пустил в ход светские аргументы.

– Пользоваться чужим лицом – это обман. Как удар в спину, – я покраснел до ушей. От возмущения и невысказанных слов.

– А Славик действовал открыто? – Юлька стервозно сощурилась. – Прислал тебе письмо с уведомлением: так, мол, и так, было ваше, стало наше.

Я скрипнул зубами, принимая удар.

– Ну-ка, встань! – скомандовала Юлия.

Я подчинился. Руки в брюки. Стойка «вольно». Я с вызовом смотрел на Юльку:

– Ну, что, Венера Милосская во плоти?

– Судя по осанке, к обезьяне ты ближе, чем к человеку, – Юлька не щадила мое самолюбие.

– Попрошу без оскорблений, – предупредил я.

– Попроси, попроси… – задумчиво проговорила подруга, осматривая мою фигуру цепким взглядом. Вместе мы являли композицию «Художница и натурщик». – А что, вполне возможно… Материал годный. Но повозиться придется капитально.

По-моему, Юлька во что бы то ни стало решила претворить свою сногсшибательную идею в жизнь. только эпидемия чумы или столкновение Земли с метеоритом могли изменить ее планы. Уж я-то ее знаю.

– И думать не смей. Как я появлюсь на людях крашеной бабой? – недоуменно потрясал я ладонями перед Юлькиным лицом.

– А кто неделю назад фейс тональным кремом шлифовал? – Юлька лукаво улыбнулась.

Она намекала на случай, когда соседи Майи бросили в меня чайником за то, что я пел под ее окном. Между прочим, по ее же, Юлькиному, наущению. Пел хорошо. Правда, поздновато. Синяк, доложу, был знатный.

– Так тогда причина была уважительная – травма, – напомнил я.

– Сейчас у тебя такая травма, что сам Бог велел штукатуриться с ног до головы, – не унималась Юлька.

– Но я не могу надеть женскую одежду. Мне даже ирландцы в их килтах смешны, – я упрямо держал оборону.

– А ты будешь в брюках ходить. Ты будешь стильная девушка. Сейчас в моде унисекс. Женщины пользуются бритвенными станками и галлонами пьют пиво. А мужики осветляют волосы и носят серьги в ушах, – убеждала изобретательница.

– Он же юрист. Под статью меняя подведет, – я пошел козырными.

– Ага. Вообрази. Бедный Славик пишет заяву в ментовку: «Соблазнял девочку, она оказалась мальчиком. Подменили, обсчитали, обвесили. Помогите».

– Попадусь – сядем вместе, – в моем голосе слышалась явная угроза. Надо же как-то вернуть эту аферистку в лоно морали.

– Уж лучше в тюрьме, чем…

– Чем где?

– Где – где? Не скажу при еде.

– Да ты просто издеваешься надо мной! Можешь предлагать переодеться в женщину, Кинг-Конга, во всадника без головы. В кого угодно! Ты-то ничем не рискуешь, – годы нашей дружбы давали мне право на прямолинейность.

– Ты же сам только что сказал: сядем вместе. Значит, рискую. И даже больше тебя: главарям дают на полную катушку!

– И правильно делают. Нечего нормальных людей с панталыку сбивать.

Наш спор норовил перерасти в ссору. Юлька отвернулась и принялась намазывать финский сыр «Виола» на бородинский хлеб. Делала она это с таким старанием, будто задалась целью занять первое место в конкурсе «А ну-ка, девушки!»

Мне уже расхотелось стреляться. Соломоново «Все проходит, пройдет и это» я принял как незыблемый постулат. Вершина философской мудрости. Если бы и Юлька согласилась с царем и со мной, то наверняка бы бросила все силы, чтобы отвлечь и развлечь меня. Водила бы меня в свою оперетту, поила чаем до водянки, нашла друзей по переписке, заставила бы прыгать с парашютом и т.д. и т.п.

Юлька мастерила один бутерброд за другим и, выразительно поглядывая в мою сторону, напевала: «Господа офицеры, голубые князья, я, конечно, не первый и последний не я. Господа офицеры, я прошу вас учесть: кто сберег свои нервы, тот не спас свою честь».

Фразу про нервы и честь она исполнила речитативом. И сделала многозначительную паузу.

– Да плевать мне на честь! – я не узнал своего голоса.

– Вопрос закрыт! – рявкнула в ответ Юлька и грохнула о стол огромной тарелкой. Бутерброды, те, что лежали по краям, шмякнулись сыром вниз. Удивительно, как от такого удара не осыпались лепестки и пыльца с цветочков, нарисованных на посудине.

Наступило тягостное молчание. Мы топили взгляды в чашках с чаем. Каждый в своей. Мне не хотелось ругаться с Юлькой. Пусть она немного сдвинутая, но желает мне добра как никто другой. Правда, следуя ее советам, я не всегда оказывался правильно понятым. Так было, например, с экзаменом по физиологии.

С первой встречи с нашей Ириной Викторовной я понял, что ее дисциплина доведет меня до точки. Юлька посоветовала не сводить с преподавательницы во время занятий, задавать как можно больше вопросов, а при встрече тет-а-тет прикидываться несколько смущенным и рассеянным. Такие знаки внимания, по ее мнению, не могли остаться без должной оценки. «Автомат» тебе обеспечен», – заявляла она. – Если, конечно, все сделаешь как надо». Результат оказался совершенно противоположным.

Очарованная старая дева Иринушка приняла мои бдения за влюбленность. Иного повода для встреч кроме как учеба у нас не было, и она таскала меня на кафедру в дело и не в дело: на консультации, пособия расставить и пр. Поскольку после экзамена мы должны распрощаться, она упорно отдаляла этот долгожданный для меня момент. Не желала оценивать мои знания и все тут! Я ходил за ней хвостом. Может быть, ей это было приятно. Я рад за нее. Но мне-то каково! Я имел задолженность за семестр. Хвост с хвостом. Лучше бы я пропадал в библиотеках и давился формалином в мертвецкой. Ко всему прочему, собратья по учебе просекли Иринушкины симпатии ко мне. Я стал предметом факультетских шуточек и розыгрышей. Но и насмешки однокурсников тоже полбеды. Совесть, моя беспокойная совесть не давала житья. Я проникся к Иринушке беспросветной жалостью. Ей и так досталось: старая дева. Впрочем, как старой деве ей как раз ничего и не досталось. И после того, как она, повздыхав, поставила закорючку в зачетку, я не смог оставить ее. Я регулярно возникал на кафедре и поддерживал околонаучные беседы. Чем, кстати, сильно раздражал Майю.

Были и многие другие случаи. Благодаря некоторым своим поступкам, режиссированным Юлькой, я заслужил прозвище «Последний Романтик». А как окрестила меня Юлька? Ископаемый. «Последний», «ископаемый». Какие-то неоптимистичные эпитеты. Интересно, почему? Есть повод для возобновления дискуссии.

– Кстати, а почему я – ископаемый?

– Потому что таких, как ты, еще поискать. В древних курганах. Под пеплом Помпеи. Я тебе больше скажу: ты – полезное ископаемое. Абсолютно безвредное. Девчонку увели, а он вослед платочком машет: «Совет да любовь». В душу плюют – утирается. Куда несет, туда и плывет. Никакого сопротивления, – снова обрушилась на меня подруга. Правда, этот ее натиск был менее агрессивным.

– А если они любят друг друга? – последняя фраза далась мне с трудом.

– Вот и проверишь опытным путем. Если у них все всерьез и надолго, то Славик на твои неземные прелести не соблазнится. Хотя, кто вас, мужиков, знает? Ты мило побеседуешь со счастливым соперником и отправишься восвояси. А голубки сомкнут объятья.

– Ну и пусть сомкнут, – выдавил я.

– Пусть, – согласилась Юлька. – А то я слушаю себя, и мне кажется, что я праведника с пути истинного сбиваю. Поступай, как знаешь.

Юлька поостыла, но все-таки заметно, что дуется на меня за то, что не впадаю в восторг от ее замысла.

– Юля, женщина из меня выйдет неказистая.

Для отказа от Юлькиной затеи мне хотелось найти благовидный предлог. Пусть думает, что не воспринимаю ее план по причине невозможности осуществления.

– Казистая-неказистая! Славик еще в ногах у тебя будет валяться, – она почувствовала, что перевес на ее стороне, и снова воспряла. – Ты ничего не теряешь. Подумаешь, несколько волосков из бровей выдернуть!

– Мне надо все взвесить, – под занавес я решил действовать дипломатично.

– Ну, думай, думай. Только недолго. А то акция потеряет свою актуальность.

И уже в спину мне крикнула:

– И про цветок не забудь.

Я оглянулся:

– Какой цветок?

– Белый. Он тоже пострадал.

 

 

День ангела моей возлюбленной справляли в субботу. Тогда и случилось это злополучное падение горшка. И ее любовь ко мне разлетелась на черепки. Вдребезги. Впрочем, как и я. В воскресенье Юлька сгребала меня в кучу. А понедельник – день тяжелый и надо идти в институт. Первая пара – семинар по анатомии. Наш преподаватель Липицкий – молодой и лоснящийся. Он блестит всем: редкими прилизанными волосами, слипшимися в тоненькие бороздки, лбом, губами, дорогим пиджаком и новыми ботинками. Даже ногти у него длинные, блестящие. Эти ногти – одно из самых ярких институтских впечатлений. Когда я впервые увидел, как Липицкий препарирует труп без перчаток, а потом ногтем большого пальца щелчком выковыривает из-под других ногтей отжившую ткань, я хотел уйти с факультета. Так мне стало не по себе. Сейчас Липицкий что-то объяснял, нежно водя по манекену холеной рукой. Манекен представлял собой мужика без кожного покрова. Одни мышцы и сухожилия. Я сочувствовал ободранному мужику: без кожи холодно и больно.

Майя сегодня прекрасна и далека как никогда. Она сидела через ряд, у окна. Чтобы ее видеть, я должен или сильно откидываться назад, или ложиться на парту. Ни то, ни другое в присутствии Липицкого не допускалось. Любое проявление невнимания он пресекал на корню. Мне оставалось только вспоминать, как мы сидели рядом, соприкасаясь аурами. И они, ауры, теплели и густели. Господи, спаси меня от глаголов в прошедшем времени!..

 

Я знаю, в этой жизни все проходит

И, не сказав «прощай», любовь

Уходит ночью в неразгаданную даль.

Но отчего так сердце бьется?

В душе моей отчаянно скребется

Зеленоглазой кошкою наследница любви

Печаль, печаль, печаль…

 

Один древний правитель придумал такую штуку: повелел изготовить из меди полого быка. Внутрь зверя помещали живых людей и поджигали. Они кричали в огне. А снаружи слышался мелодичный звон. Видно, был в этом быке какой-то хитрый преобразователь. Вот и у меня так же. Слова складываются в стихотворные строчки, когда в душе припекает.

– Петро-ов! – елейным голосом позвал Липицкий. И ласково так посмотрел на меня. Кивком головы указал на место рядом с манекеном. Сейчас начнется представление.

Группа приготовилась внимать. Сергей Сергеевич называл латинские названия, а я должен был отыскать их на манекене. Липицкий назвал орган, который я никак не мог обнаружить. Кажется, это где-то со спины. Я двигал указкой то выше пояса, то ниже. Группа сначала давилась беззвучным смехом. Когда Липицкий позволил себе вялое подобие улыбки, наши разразились громогласным ха-ха-ха.

– Петров, если вы когда-нибудь найдете пяточно-затылочную связку, напишите об этом диссертацию.

Мой взгляд остановился на Васе Билирубине. Он смеялся самозабвенно, запрокидывая голову назад. Наверное, я выглядел таким же кретином, смеясь над Васей, когда на экзамене он заявил, что билирубин – это компонент крови, открытый американским ученым Билли Рубином. С тех пор Васю и прозвали Билирубином.

Пусть мои однокурсники ржали, как боевые кони в атаке. Меня из всей массы интересовал лишь один человек. Майя. Отвернувшись от аудитории, она смотрела в окно. Вид у нее был сосредоточенный. Она морщила лоб и покусывала нижнюю губу. Как будто что-то считала. Что может считать женщина? Безопасные дни или метраж ткани на новую юбку. Лучше бы она смеялась громче всех. Только бы смотрела на меня. Хоть как-то обозначила мое присутствие.

Пара закончилась, все засобирались. Я вышел из-за стола, стал складывать тетради, анатомический атлас. Сашка Мельников, обходя, небрежно двинул меня плечом. Мои пожитки разлетелись веером. Пришлось присаживаться на корточки и таким нетопырем перемещаться между столами.

– Да, Петров, у тебя обе руки левые и вставлены другим концом. Неудивительно, что Майку удержать не смог.

Сашка завидовал нашим с Майей отношениям. А сейчас возликовал, хотя Майя осталась не с ним. Кстати, если бы Майя позарилась на него, я бы не удивился. Все понял и был бы спокоен за Майю. Мельников – гордость нашей группы и надежда отечественной медицины. Светило в зачатке. Светильник. А тут – Славик… Поматросит и бросит. И она будет страдать. А я вместе с ней. Потому что я люблю Майю.

Мельников с высоты своего роста взирал на мои неуклюжие телодвижения. Со мной не церемонились. Неудачников не любят и не жалеют. Их презирают.

 

 

Я вышел на улицу, купил в киоске банку пива. На душе было мерзопакостно. В ушах стоял раскатистый хохот однокурсников. Смех – вот чего я достоин! Клоун, шут. Даже фамилия в масть – Петров, петрушка. Пусть громче звенят колокольцы на нелепом колпаке – динь-дилинь!

Возле своей квартиры обнаружил отсутствие ключей. Обронил в аудитории. Теперь ищи-свищи. Надо прорываться через кордон вахтеров, умолять выдать ключи от нужной аудитории, шарить по замызганным полам. К родителям ехать тоже нереально. Я спустился к подъезду. Сел на лавочку. Допил пиво, смял банку и бросил ее в урну. Естественно, промахнулся. Бесформенная жестянка поскакала по асфальту.

Рядом тихая, как призрак, приземлилась Юлька. На ней длинная юбка и огромный бесформенный свитер крупной вязки. Она вытянула ноги в тяжелых бундесверовских ботинках. Молчит. Заговорю – ответит. Промолчу – не станет в душу лезть. Она чувствует меня как никто. Поэтому мы столько лет неразлучны.

– Юлька, что ты говорила про вызов богам и капитулирование?

– О! Прогресс. Слышу речь не мальчика, но мужа, – Юлька кивнула коротко стриженой головой. – Только я не про капитулирование, а про капитуляцию говорила. Выброс себя из толпы.

В лифте я рассказал про семинар по анатомии, пяточно-затылочную связку и Майю на фоне весеннего неба в окне.

– Не печалься, Михал-царевич! Будешь и ты на коне, – подбодрила меня Юлька. – В памяти Славика Майя потеряется среди других девочек. А твой светлый образ будет сопровождать его пожизненно.

 

 

Мы наспех перекусили, пошли в ее комнату готовить бон авантюр.

Стоя напротив, Юлька с пристрастием изучала мои скромные внешние данные. Это уже было. Дежа вю. Вчера. Но сейчас мой скепсис был далеко.

– Так. Прежде всего необходимо нейтрализовать типично мужские признаки.

Я принял позу футболиста, стоящего «в стенке» при пробитии штрафного удара.

– Это что, твой главный признак? – Юлька старалась не смотреть на мои сцепленные руки.

– А что ты имела в виду, когда говорила про мужские признаки? – спросил я, глядя исподлобья.

– Уж никак не то, что ты так рьяно защищаешь. У мужчин в больше степени, чем у женщин, торчат уши и кадык. Волос и голос грубее, – просветила Юлька. – С конечностями проще – побреем.

– Уши резать не дам, – я опять прикрылся руками.

– Вчера еще стреляться хотел, а сегодня ушей ему жалко. Мы их под париком спрячем, – Юлька пыталась развеять мои страхи.

– Парик?! Может, без него как-нибудь?.. – я провел по своим густым и довольно отросшим волосам. – Волосы у меня длиннее, чем у тебя. Если как-то уложить, заколоть… – в моем голосе слышалась надежда на минимальные изменения.

– Ага, кудряшки накрутить и веночек сплести. Амур, соблазняющий юношу. Какой масти твоя обожаемая Майя?

Я пустился описывать ее золотистые пряди, мягкие, волнующие, которые хочется гладить бесконечно, и они пахнут липовым цветом…

– Все понятно. Ты тоже будешь блондинкой.

– А что делать с адамовым яблоком? – поинтересовался я. Как бы Юлька не заставила вдавить его поглубже. Это может плохо кончиться.

– Элементарно: шейный платочек – хит сезона. А голос перековать придется.

Я произнес несколько фраз типа «Сегодня вечером я занята», «Сколько стоит эта блузка?» Юлька мне отвечала. Мы повторяли диалог снова и снова. Если бы на нас кто посмотрел со стороны, то безошибочно поставил бы диагноз «групповой психоз». Но я был серьезен, как президент на инаугурации.

– Лицо и одежду мы попробуем у меня на работе, а с жестами и мимикой придется потрудиться дополнительно.

Мы поехали к Юльке на работу. Ее рабочее место – грим-уборная. Длинное, как ферма, помещение с невысокими перегородочками. Юлька помогала актрисам кордебалета наклеивать ресницы, крепить на головах кокошники, султаны из перьев. После выступления они неслись сюда переодеваться. Потом убегали, оставляя после себя горы блестящего хлама и запах трудового пота. Тряпки надо разобрать и развесить по именным вешалкам и снова готовить костюмы уже к следующему номеру. Работка не для флегматиков. Потом у кордебалета был перерыв, и девицы расползлись, кто курить, кто в бар.

Тут Юля и занялась мной. Перво-наперво она загородила зеркало – «чтоб не говорил под руку». Она зачем-то прилепила мне на лоб скотч, отчего мои брови поползли вверх.

Юля энергично пощелкала миниатюрными щипчиками.

– А теперь займемся прополкой бровей.

Бедная, бедная Мона Лиза! Я готов преклоняться перед тобой лишь за одну твою безбровость.

– Ресницы клеить необязательно. Они у нас длинные, любой девчонке на зависть, – как маленького, хвалила меня подруга. – Кончики чуть подкрасим, и достаточно.

Юлькины руки порхали вокруг моего лица, едва касаясь всякими кисточками, палочками, пуховками.

– Помаду возьмем нежного колера, с перламутром. Славику понравится, – заверила подруга.

«Зачем вы, девочки, красивых любите? Непостоянная у них любовь», – напевала Юлька. Чтобы было удобнее красить, Юлька просила меня то растягивать губы в неестественно широкую улыбку, то прикрывать глаза и одновременно поднимать брови. Гримаски, должно быть, получались презабавные. Я пожалел, что зеркало мне недоступно.

– Теперь парик. Вот они, твои волосики.

Кто плавает в бассейне в резиновой шапочке, тот может оценить комфорт этого головного убора. В парике примерно так же. Зато теперь у меня шикарные золотистые волосы с кокетливой челкой.

– Готов? Алле – гоп! Смотри! – торжественно объявила Юлька.

И эффектно сдернула завесу с зеркала. Я невольно подался вперед. Я мог ожидать чего угодно: карнавальной маски, грубой клоунской размалевки. Из зеркала на меня смотрела весьма обаятельная особа. Яркая, но не вульгарная. С крупными, но не грубыми выразительными чертами. Златовласка, кареглазка.

– Ну, чего ты уставился? Улыбнись девушке.

Юлька стояла за моими плечами, скрестив руки на груди.

– Я на Брук Шилдс похож, да?

– Еще бы! У нее тоже два глаза, – приземлила меня Юлька, хотя по всему видно, что работой своей она довольна.

– Юля, ты – волшебница, – мне трудно было скрыть эмоции.

– Да ладно! За смазливое личико родителей благодари, – заскромничала Юлька.

Разглядывая свое новое лицо, я невольно приоткрыл рот и склонил голову к плечу. Получилось одновременно наивно и сексапильно. «Это выражение надо запомнить. Пригодится», – подумал я.

В шкафу мы перебрали кучу женских костюмов. Юлька извлекла аквамариновый комбинезон со свободной прозрачной блузой, которая не застегивалась, а завязывалась на бантик сверху. В тон подобрали лодочки с перламутровой пуговкой. Правда, они оказались несколько тесноватыми. Едва я успел облачиться, в дверь без стука (такие здесь манеры) заскочил парень с хвостиком:

– Ю-ю-уль, я видел, ты с м-мальчиком пришла. Г-где он? У нас в освещении з-замкнуло. П-помочь некому.

– Да ушел он, Мить. А мы с подругой вряд ли поможем, – развела руками Юлька.

Я стоял, прижимая к шее боа из белых перьев. Ни дать, ни взять, стареющая примадонна, маскирующая второй или третий подбородок. У меня другая проблема – кадык. Митя скептически оглядел меня и констатировал:

– Н-нет, девочки, вы пиццы мало ели. М-мне му-мужская сила нужна.

Митя извинился и ушел.

– Йес-йес-йес, – Юлька затрясла кулачками. – Мишка, он не узнал тебя! Отдай птичку.

Она вырвала из моих рук боа и заплясала канкан. «Красотки, красотки, красотки кабаре, вы созданы лишь для развлеченья». Юлька вовлекла меня в свою потешную пляску. Набесившись вволю, мы попадали на диван.

– Внешность – полдела. Надо освоить мимику, манеры. Походка у тебя чуть элегантнее неандертальской.

Юлька сидела, широко расставив ноги в огромных ботинках, и обмахивалась перьями.

– Другой не имею.

– К сожалению. Придется осваивать, – она переменила позу и теперь восседала как прима-балерина, ведущая урок в танцклассе. – Итак, представь, что у тебя между ягодицами вставлен рубль. Металлический, разумеется. Тебе нужно идти так, чтобы этот рубль не выпал.

– Это ты сама придумала, – догадался я.

– Нет, правительство. А вообще, так муштруют манекенщиц. Давай попробуем вместе, – моя учительница поднялась. – Спину прямо и твердо. Остальное – произвольно.

Свои инструкции Юлька сопровождала наглядным примером. Я не удержался и бросил в пол несколько монеток в такт ее шагам. Получилось как в сказке про золотую антилопу: шаг – дзинь, шаг – дзинь, денежка. Юлька сокрушенно всплеснула руками.

– Юль, извини, больше не буду, – искренне повинился я.

– Ладно. Попробуем другой способ. У тебя на джинсах лейбл справа. Иди так, чтобы он перемещался налево. Понял? Лейбл направо, лейбл налево.

– Слушай, если будешь так вилять задом, то, как будущий врач, гарантирую тебе вывих на оба бедра, – я счел своим долгом предупредить мэтрессу.

– Да? А если ты будешь сиднем сидеть и вспоминать, какого цвета глаза у Майи, то, как опытная женщина, я гарантирую тебе двусторонний вывих мозгов. На оба полушария, – грозя пальчиком, парировала Юлька.

Насчет опытной женщины она приврала. Ее легко спутать с мальчишкой, причем не очень ухоженным. А опыт – вообще из области научной фантастики. С личной жизнью у Юльки так же туго, как и с работой.

С нескольких попыток мне удалось симулировать женский аллюр. Я взглянул на себя в зеркало и направился к двери.

– Ты собираешься выйти на улицу? В таком виде? – сыпала вопросами удивленная моей смелостью Юлька.

– Но когда-то нужно начинать. Почему бы не сейчас? – я вошел в раж.

Юлька согласилась, но при одном условии: она будет идти сзади. «Я перед тобой меркну», – объяснила она.

Я шел и краем глаза смотрел на свое отражение в витринах. И видел свою современницу, высокую, стройную, длинноногую. Плод урбанизации и глобального потепления климата. Из толпы трудно выделить. В глазах прохожих не читалось ни удивления, ни насмешек. Сам же я боялся, что парик свалится с моей головы, так как волосы, мои настоящие волосы, стояли дыбом от напряжения, в котором я пребывал. Духи вызывали першение в горле и резь в глазах. Я будто дышал чужой атмосферой. Кожа под гримом нагревалась, и я боялся, что эта маска сейчас расплавится и утечет с лица. Я инстинктивно запрокидывал голову. Ресницы склеивались от туши, и мне приходилось время от времени широко раскрывать глаза, чтобы разлепить их. Так что, представители сильного пола, знайте, если во время разговора с девушкой последняя станет таращить глаза неадекватно сюжету вашего рассказа, это не от недостатка интеллекта, а от избытка туши. Каблуки на моих лодочках – сантиметров пять, не выше. А кажется, я так возвышаюсь над землей, что гравитационные силы вот-вот перестанут действовать. Еще немного, и я унесусь в черный космос, откуда пришел. Сейчас же я – гуманоид, мимикрировавший под обитателя этой планеты.

 

 

Успешно миновав бабулек возле подъезда, мы поднялись на Юлькин этаж. Мне нужно было поменять гардероб: переодеться в родное. Я заметил, что энтузиазма у моей спутницы несколько поубавилось.

– Юль, что-нибудь не так?

– Нет, Миша, у тебя все супер. Ты шествовал с достоинством вторично беременной женщины.

– А в чем дело? – во мне рождалось беспокойство.

– Знаешь, я завидую твоей Майе. Из-за меня никто не станет щипать брови и ходить в туфлях на полразмера меньше, – тихо проговорила Юля. – Ни для кого не стала Симонеттой, и Данте меня тоже не постиг.

– Юль, когда я выучусь, изобрету лекарство и назову его в честь тебя. Против рака или СПИДа. Хочешь?

– Ага. Противозачаточное, пер анус.

Юлька хохотала до слез. Смех и слезы одновременно – это истерика. Мне жаль мою бедную Юльку.

 

 

Утром следующего дня, собранный и проинструктированный Юлькой, я отправился в адвокатскую контору. Азимут был известен благодаря хвастливости Славика. На дне рождения наш герой раздавал свои визитки направо и налево. Наверное, видел во всех потенциальных клиентов. Возможно, мне скоро придется прибегнуть к помощи правозащитника. Вот узнает он меня и упечет в каталажку за сексуальное домогательство. Интересно, в какую камеру меня посадят – в женскую или мужскую. Пределом моих мечтаний была одиночная.

Помещение, в котором располагалась контора, никак не соответствовало моим представлениям о сем престижном заведении. Никаких портретов Кони и Плевако, почтенных томов с законами. Не говоря уже о кожаной мебели, высоких потолках и фотомодельных секретаршах. Разрозненная мебель, люминесцентное освещение, обои с рисунком в виде молекулы ДНК. Времянка. Правда, оргтехника в полном порядке. И везде – нард. Но лишь из разговоров можно понять, кто служитель Фемиды, а кто – простой смертный. Вот креслообразная дама, что-то возбужденно шепчет, низко наклонившись к молоденькой адвокатессе. Та, почти не раскрывая рта, как чревовещатель, отвечает:

– Если вы настаиваете на шизофрении, то необходимо провести экспертизу. Надо доплатить.

Просительница воровато зыркнула по сторонам и с готовностью закивала. Еще бы! Любой предпочтет больничную коечку тюремным нарам. Интересно, в случае разоблачения меня посадят или положат?

– Девушка, вы к кому?

Это заметили мое присутствие. Я изобразил улыбку и располагающим тихим голосом выдал публике следующую сентенцию:

– Меня зовут Юлия. Я представляю фирму (я произнес длинное и тяжелое, как товарняк, название иностранной компании). Мы более восьмидесяти лет занимаемся изготовлением и продажей косметики для женщин, живущих в странах с переменным климатом. Это Канада и Скандинавия. Сегодня фирма предлагает свою продукцию и российским женщинам.

В устах юной особы слова о восьмидесятилетнем стаже звучали не слишком убедительно. Но я их не сам придумал. Такой текст – без всякой отсебятины! – талдычили все распространители. В рекламном проспекте так и написано: «Мы более 80 лет…» Видимо, там не учли, что приторговывать женскими снадобьями будут не только пенсионерки.

Какая русская женщина не хочет сравниться с канадками, финками, шведками и прочими цивилизованными гражданками?! Всеобщее внимание я себе обеспечил. Даже мужчины повернули головы в мою сторону. Дамы потянулись на заморский дух. Причем клиентки не отставали от адвокатесс.

– А для женщин моего возраста что-нибудь найдется? – из-за толстенных линз на меня смотрели глаза энергичной особы возраста моей мамы.

У женщин старшего поколения я пользуюсь неизменным успехом. Особенно в мужском обличье. Но главное, бабоньки советуются со мной. Я принят в стаю.

– По какому поводу массовые беспорядки?

К двери я стоял спиной, но этот голос я узнал. Я был на него настроен. Дамочки мои наперебой затараторили:

– Да вот, Славочка, не знаем, чем красоту свою замазать.

– Давно пора, – говорил Майин воздыхатель, обнимаясь одновременно с двумя девушками. – А то ваш ослепительный вид приводит меня в нерабочее состояние.

Далее следовала череда скабрезных шуток про состояние нестояния. Я не мог поддаться всеобщему духу расслабленности по двум причинам. Во-первых, чувствовал я себя примерно так же, как акробат под куполом цирка без лонжи. Прерывистое, как у коматозника, дыхание – еще не самое неприятное проявление моего волнения. Во-вторых, мне надлежало изображать Мисс Добродетель. По моим наблюдениям, Славик из тех типов, для кого затащить в постель девушку из церковного хора или из приличной семьи – дело чести. Боязливую, как газель, и неприступную, как ледяная гора. Чем выше планка, тем азартнее он будет скакать. Я сделал вид, что не прислушиваюсь к разговорам адвокатов. А если бы и прислушивался, то все равно ничего бы не понял. То есть не поняла бы. Воспитание не то.

Славику объяснили причину оживления. Он наклонился к моей груди, на которой прикреплена карточка с именем «Юлия Гейджиева», и спросил:

– Юлечка заглянет ко мне в соседний кабинетик? На консультацию.

– Вы желаете что-то приобрести?

Я состроил минку инженю.

– Ну, смотря что вы предложите. Может быть, и пожелаю. Если в цене сойдемся.

– Непременно зайду, – пообещал я тоном девушки, не понимающей намеков.

 

 

Славик восседал за столом возле окна. Он откинулся на спинку стула, вытянул скрещенные ноги. Прямо как ковбой в салуне. Вероятно, он мнил, что такая поза ему очень идет. Мне же виднелись три жировых пласта, нависающих один над другим: подбородок, грудь, которую можно положить в бюстгальтер, и животик килограммов на восемь. Я машинально взглянул на свою долговязую тень на когда-то светлом линолеуме и согнул ногу в колене. Чтобы вписываться в параметры роста манекенщицы: 180 плюс-минус 5 сантиметров. Кивок хозяина кабинета я расценил как приглашение сесть.

«Держись от него подальше. Вдруг у него хорошее зрение», – вспомнил я Юлькин совет и приземлился на расстоянии полутора метров от Славика.

– Я не кусаюсь, – отрекомендовался адвокат.

Моим ответом была улыбка. Но с места я не двинулся.

– Так что у вас за дистрибьюторская деятельность? – Славик сплел пальцы в корзиночку и стал сучить большими пальцами. Так делает моя бабушка, когда смотрит телевизор.

Я затянул песню варяжского гостя про фирму, восемьдесят лет, Скандинавию.

– Понятно, – прервал меня Славик. – А для мужчин что-нибудь есть?

Да, современный мужчина должен уделять много внимания своей внешности. Ухоженному мужчине женщины отдают явное предпочтение. И удача на его стороне. Я не уставал воскурять фимиам кремам, гелям, лосьонам. (Фирма останется довольна моей активностью.) Адвокат кивал и делал заказ за заказом. Потом доверительно произнес:

– У меня есть знакомая девушка. Вы с ней даже похожи. Правда, она молоденькая совсем.

«Хам», – огрызнулся я мысленно. К тому же я догадался, о какой девушке идет речь. Я чуть было совсем не пал духом, но, вспомнив девиз Мерилин Монро «Терпи и улыбайся», остался сидеть с наклеенной улыбкой.

– Можешь порекомендовать что-нибудь для нее? Что бы ты купила для себя, например?

Ага, мы уже на «ты» хотя на брудершафт не пили. Может, и выпьем, чем черт не шутит!

– Откровенно говоря, – я положил руку на грудь, – откровенно говоря, я мало пользуюсь косметикой. У меня очень чувствительная кожа. («Только бы тональный крем не дал трещину!»)

– Да, вы, блондинки, вообще чувствительны!

Ну что я могу ответить на такой пассаж? Вместо ответа я принялся накручивать на палец прядь искусственных волос.

– Ты стесняешься этого? Ну и напрасно, – визави испытующе утюжил меня взглядом.

– Об этом как-то не принято говорить. Не все могут правильно понять.

Я кротко затрепетал ресницами.

– Не поймет тот, кто не разбирается в блондинках, – тоном знатока заявил Славик. – Кстати, ты ведь натуральная блондинка? А то, я смотрю, фамилия у тебя восточная.

Еще немного, и он потребует снять штаны. Я прикинулся, что не понимаю его намеков, и вернулся на коммерческую стезю:

– Если ваша девушка тоже блондинка (я сделал ударение на слово «тоже»), то ей подойдет вот этот ромашковый шампунь, – я ткнул пальцем в открытый каталог. – Кстати, покупателям, приобретающим более пяти предметов, наша фирма презентует пробный флакон духов. Они имеют запах белых цветов. Думаю, они понравятся вашей девушке.

Я протянул адвокату малюсенький флакончик, больше похожий на стеклянную палочку, нежели на емкость.

– У нее этого добра хватает, – Славик вяло махнул рукой. – Лучше ты возьми их себе. Только не эту фитюльку, – Славик подбородком указал на пробирку в моих руках, – а в натуральную, так сказать, величину. Я спонсирую.

Итак, он делает прикуп. Продолжим заманивать противника в глубь своей территории.

– Нет-нет, – открестился я, – нам категорически запрещено принимать подарки от заказчиков.

– Но ты же не побежишь докладывать своему боссу! – изумился адвокат.

– Нет, но я должна за них отчитаться, – не уступал я.

– Отчитывайся. Впиши их в мой заказ, и дело с концом.

Славик, вероятно, был удивлен, как торговый работник не сечет с ходу такие элементарные вещи. Впрочем, созданный иной образ предполагал некоторую инфантильность.

– Благодарю, но я не могу принять столь дорогой подарок. У меня не будет возможности ответить на него, – скромно пробормотал я.

– На том свете угольками расквитаемся.

На этом месте мне, вероятно, надлежало смеяться. Я решил ограничиться учтивой улыбкой.

– Эх, Юлия, цены ты себе не знаешь, – назидательно протянул Славик.

«Зато ты у нас опытный оценщик. Сейчас ты с купеческой широтой назначил мне цену в один флакон французских духов. Спасибо, дорогой. Век твоих щедрот не забуду».

– Знаете, мне никогда не делали подарков вот так, без повода, – подчеркнул я неискушенность моей героини. – Спасибо, но все-таки я чувствую себя неловко, – и, помолчав, добавил: – Ваш заказ я доставлю сегодня же.

– Валяй, – разрешил Славик.

Я поспешно удалился из офиса.

 

 

Когда Юлька говорила о моих издержках в этом розыгрыше, она назвала только поредевшие брови и мозоли на пятках. Если бы это было так! В автобусе, на пути из конторы домой, мое бедро нежно погладили. Затевать скандал я не стал из-за страха публичного разоблачения. Плотное народонаселение не давало шанса отодвинуться от тайного поклонника хотя бы на сантиметр. Я стиснул зубы и стерпел. Но когда рука вторично легла на мои чресла, я встретил ее крепким мужским рукопожатием. Я сжимал озябшие пальцы до тех пор, пока дядька сдавленно не простонал: «Девушка, вы мне на ногу наступили». Артист! Не ослабляя тисков, я обернулся и увидел высоколобого и весьма представительного господина. Я снова пожал ему руку, то теперь уже открыто, по-товарищески. Как извращенец извращенцу. Не знаю, сообразил ли он, в чем дело, но после моей любезности зашустрил к выходу.

Дома я подробно доложил Юльке обстановку. Даже незадачливого попутчика не утаил.

– Не знаю, чем дело кончится, чем сердце успокоится, но бизнес я тебе поправил. Смотри, сколько заказов! Кстати, эти духи возьми себе, – я был доволен тем, что чем-то помог Юльке.

– Кстати, я могу их продать еще раз, – рассудила Юлька.

– Но почему, Юль? Разве они тебе не нравятся?

Я понюхал духи так, как нюхают химический реагент: помахал ладонью над горлышком флакона по направлению к своему носу.

– Они-то мне нравятся. Да вот я не в их вкусе. А посему эти духи будут стремиться как можно скорее покинуть меня, – Юлька отодвинула флакон подальше.

– Да что ты говоришь такое?

– Что говорю? – звенящим голосом отозвалась Юлька. – Вот ты, прямо скажем, не гений чистой красоты, не идеальная девушка. И вообще не девушка. А совсем наоборот. Но мужики к тебе пристают. А на меня взглянут и плюнут.

Юлька, чернявая и носатая, как вороненок. Да еще этот необъятный грубый свитер, из распяленного ворота которого сиротливо торчит тонкая шея. Вся такая колючая, неласковая. Как-то в момент приступа уныния по поводу собственной внешности я попытался сделать Юльке комплимент. Начал я так: «Есть в тебе что-то…» – и запнулся. «…От страшных сновидений», – подсказала Юлька.

– Юль, ты же знаешь, что это фарс, грубое лицедейство. Ты кого угодно закадришь, если захочешь, – успокаивал я.

– «Закадришь, захочешь», – передразнила подружка. – Я не хочу заманивать и клеить! Почему я не могу нравиться такая как есть?

Юлька плюхнулась на диван и закрыла глаза ладошкой.

– Хочешь, я никуда не пойду?

Я приземлился возле ее тяжелых ботинок.

– Ну да. Будешь сидеть, натужно подбирая слова, рассказывать, какая я раскрасавица. А я буду делать вид, что верю.

Юля скрестила руки на тщедушной груди, замкнулась. Не подпускала мою жалость к себе. Кивком указала мне на дверь:

– Нет уж, иди и покажи ему…

– Ничего я ему не покажу.

– Иди и покажи дот торе адвокато, что против лома есть приемы.

Спорить с ней бесполезно. В этом я убедился давно.

 

 

В конторе я раздал работникам весов и меча их приобретения, собрал деньги. Поинтересовался, где Славик. Благо, повод есть: он сделал солидный заказ.

– Он на процессе, – оповестили меня.

– На каком процессе? – не сразу включился я.

– На уголовном. Бывают еще гражданские, – охотно проконсультировал толстый человечек, плохо переносивший духоту многолюдного помещения. Он страдал сильной одышкой.

Раз уголовный, значит, кого-то лишают свободы. Интересно, что будут делать с этой свободой те, кто ее отбирает? Скорее всего, разделят на части, возьмут причитающееся, и у них будет еще больше свободы.

Подобные рассуждения изменили мою мимику. Я почувствовал, как кожа выползает из-под клейкой ленты. Брови домиком теперь придется удерживать собственными усилиями.

Славик появился в конторе ближе к концу дня. Он был на гребне хорошего настроения. Наверное, ему что-нибудь перепало от уголовного процесса.

– О-о, Юлия! Пришла, девочка моя.

«А ты фамильярен, дружок!» Недовольство осталось невысказанным. Я позволил себе едва дернуть плечиком.

– Чего такая грустная? Ждать пришлось долго? – он обнял меня за плечи. Внутри я сжался, снаружи зажмурился. – Не волнуйся, я компенсирую тебе вынужденный простой.

Мое смущение привело Славика в полный восторг. Он прижал меня к себе и похлопал по спине.

– Карета ждет вас у подъезда, принцесса!

 

 

До ресторана добирались в машине Славика. В том самом авто, которое три дня назад безвозвратно увезло от меня Майю. Теперь я сидел на ее месте. По дороге мне опять пришлось пару раз зажмуриться: на зеленом сигнале светофора Славик перемещал правую руку с рычагов на мою коленку. Мужики, оказывается, у вас, то бишь у нас, мания – держаться за женские прелести во время движения транспорта. От недостатка уверенности, что ли?

Славик заказал себе такое количество блюд и напитков, и поглощал он их с таким энтузиазмом, что из-за стола его можно было отгружать прямо на бойню. С двойным привесом. Ножом и вилкой орудовал, как снегоуборочный комбайн лопастями. Подгребал пищу ко рту. Нет, Юлька, он не пряник. Он фагоцит. «Это еще что за зараза?» – спросит она. Это такая органическая клетка, которая жрет все подряд. Даже твердые тела. Не знаю, полезное или вредное это существо, но к фагоциту, сидящему напротив, я испытывал омерзение. Этот проглотит все, что попадется на пути: еду, людей.

Официант заносил заказ в маленький блокнотик.

– А что будет пить дама?

– Даме – шампанского, – сопя и причмокивая, распорядился Славик.

– Нет, я не пью, – помотал я головой.

– Это же не кальвадос, – удивился Славик и подтвердил заказ: – Шампанского. Бутылку.

«А вот от кальвадоса-то я как раз бы не отказался. Надо же когда-нибудь попробовать», – размечтался я, скребя ложечкой по дну вазочки с мороженым.

– А ты почему не пьешь? Больная? – демонстрировал верх такта сотрапезник. – Или считаешь? – Славик обвел рукой дорогие ресторанные яства.

В знак непонимания я пожал плечами. Тут Славик заговорил недовольно и даже зло:

– Та девушка, для которой я покупал цацки, как счетовод. На какую сумму ей надаришь, настолько она тебе отпустит внимания, ласк и прочего. Кстати, предпочитает инвалюту. На днях я ей подарил одну стоящую вещицу на шейку. Так она отлюбила меня по полной программе. Даже с тайским массажем, – Славик отвалился от стола и уставился на меня. – Так ты тоже из тех, кто считает? На сколько здесь, по-твоему? На три поцелуя? Или уже раздеться можно?

Сорвав сумку со спинки стула, я ринулся, куда глаза глядят. Опытный метрдотель принял метания по залу за нарушение координации перепившей девицы и скорректировал мою траекторию.

Я стою в дамской комнате, прижимаясь лбом к холодному зеркалу. От дыхания стекло запотело. Из другой туманной реальности на меня глядит престранное существо. С одним глазом вместо двух. До моих ушей доносятся обрывки разговора. Точнее, монолог на фоне потоков льющейся воды:

– Я говорю ему: «У тебя как будто критические дни. Пять дней ты не можешь без меня. Потом исчезаешь на три недели. Ты пользуешься мной».

Мало того, что я нахожусь на запретной территории, да еще получается, подслушиваю. Некрасиво. Я не желал вникать в чужие тайны. Поэтому я включил воздушное полотенце. Агрегат испустил мерзкую ледяную струю. Постепенно воздух нагревался, становился теплее и уютнее. Я поворачивал руки то вверх ладонями, то вниз. Наклеенные ногти, не выдержав температурных контрастов, отклеивались по очереди. Подобно шелухе, они осыпались с моих пальцев. Я внимательно посмотрел на свои руки без чужеродных дополнений. Он мне показались куцыми и жалкими.

Искусственный ветер обволакивал душным теплом. Я вспомнил Майю с ее дебеторско-кредиторской любовью, розовые, покрытые белым пухом уши ее кавалера, виновато-испуганный взгляд озабоченного дядечки из автобуса. Все, Юлька, сил моих больше нет. Ни дамских, никаких. Баста. Выхожу из игры. Сенсации не будет. А что ты хотела? Убегающую из-под венца невесту, срывающую на ходу фату, а заодно и парик? Нет, это уж слишком. С меня хватит. Я чувствовал себя как человек, который, преодолев большое расстояние вплавь, наконец выбрался на берег: обессилевший, опустошенный, непривычно легкий. Колотун понемногу отступал. Мне захотелось дышать глубоко и спокойно. Я освободился от шейной косынки. Этот туалетный бриз пошел мне на пользу.

Вернувшись к умывальнику, я наполнил водой пригоршни и с наслаждением опустил в них лицо. В холодной воде крем, покрывающий мое лицо, стал подобен воску. Мне пришлось ногтями сдирать эту субстанцию. Вспомнился Липицкий в анатомичке.

Вдруг, словно затворы винтовок, защелкали шпингалеты. Дверцы кабинок распахнулись, и неразлучные подружки устремились к умывальникам. Дабы не шокировать их своим видом, я уткнулся в ладони. Впрочем, почему – шокировать? Разве они сами никогда не плакали перед зеркалом? Не охлаждали водой пылающие щеки? Не размазывали тушь во все стороны? Так что картина для них не нова. Вот мужик, точно, напугался бы.

– Вам плохо? – прозвучало над головой.

В американских фильмах часто показывают сортиры, в которых отпыхиваются неудачники. Подходит к его согбенной фигуре этакий благополучный джентльмен и вопрошает: «Итс оʼкей?» В ответ бедолага судорожно трясет головой. Я сделал то же самое. И нисколько при этом не лукавил. У меня, действительно, все оʼкей, олʼрайт и абсолютно ноу проблем.

– А что я говорила? – воскликнула обладательница «критического» мужчины. – Все они ящеры плотоядные. Пригласил девчонку в ресторан и до слез довел. Девушка, с вами точно все в порядке?

Вот пристала! Я опять конвульсивно задергал головой и еще сильнее прижал ладони к лицу.

– Нет, мы не можем вас оставить в таком состоянии.

Господи, прямо Армия Спасения на марше! Пусть так и скажет, что хочет посмотреть на мою изуродованную физиономию и убедиться, что в аналогичной ситуации выглядит лучше. Эх, бабы-бабы! Да не жалко мне, на, смотри! И я выпрямился во весь рост. О чем мы все трое пожалели. Громкость их визга не смог бы перекрыть и взлетающий сверхзвуковой лайнер. У меня уши заложило. Вальяжный, как императорский пингвин, метрдотель шагнул в туалет. Как будто под дверью дежурил! Может, он ожидал увидеть прорвавшиеся канализационные трубы и посетительниц, задравших юбки до уровня груди? Но ему явились две вросшие в пол блажащие тетки и еще одно нечто в шикарном аквамариновом костюме. Проявив завидную прыть, метрдотель выскочил за дверь и засвистел в тривиальный милицейский свисток. Да, сильные эмоции всегда сопровождаются звуковым оформлением: визгом, свистом, ором или аплодисментами. Последние в сложившейся ситуации были, на мой взгляд, наиболее уместны. Но вместо оваций, цветов и прочего я получил приличный удар резиновой дубинкой прибывшего на место происшествия охранника. Охранник и метрдотель действовали дружно. Они выволокли меня в фойе, содрав по пути парик и конфисковав сумку. Там человек с ружьем очередным коротким ударом сбил меня с ног. По стенке я сполз на пол. По подбородку изо рта потекла кровь.

Публика столпилась полукругом. И вот я сижу возле стены, в центре живого амфитеатра, на мушке у охранника, а метрдотель деловито потрошит мою сумку. Прямо на мраморный пол (жутко холодный, кстати) он выбрасывает мои изрядно помятые джинсы, свитер, ворох банкнот, которые я выручил за косметику.

– Кого трахнул, падла? – схватил меня за ворот метрдотель. От его бульдожьей хватки прозрачные шелка затрещали по швам и не по швам тоже.

– Требую адвоката! – просипел я.

– Щас устроим тебе и адвоката, и присяжных заседателей! Граждане, проверьте, у всех ли деньги в сохранности! – обратился он к публике, а мне в ухо зашипел: – Я тебя заприметил, гад. Как только ты от столиков рванул. Я запомнил, с каким мужиком ты сидел. Эй, мужчина, подойдите сюда! – крикнул он Славику.

Тот, видимо, уже почуял неладное и хотел было уйти по-английски. Но всеобщее внимание исключало такую возможность. Он с явной неохотой подошел к театру военных действий. Перед ним расступились.

– Какое приятное заведение: и конвой, и адвокат! Как любезно с вашей стороны, господин защитник, оказаться в нужное время в нужном месте! – паясничал я, потому что ничего другого мне не оставалось.

– Адвокат? – оглянулся на Славика охранник. При этом не спускал вороненого дула с моей груди.

Славик помедлил и выдавил хмурое «да». Охранник вывернул наизнанку нижнюю губу, что должно было означать удивление.

– Вы знаете этого…? – кивнул в мою сторону метрдотель.

Я подумал, что он – какой-нибудь милицейский чин в отставке. Уж больно ладно у него все получается. И еще я подумал, что для моей персоны у него не нашлось никаких эпитетов.

– Первый раз вижу.

– Как, мэтр! Вы не узнаете меня?! Я же Юля!

Публика полностью переключилась на Славика. В разборке участвовали даже официанты. Полный аншлаг. А я продолжал:

– Может быть, вы забыли меня? А Майю? Майю помните? Она тоже блондинка. Вы ведь у нас дока по блондинкам.

Славик тупо молчал. Метрдотель плотно вошел в роль и продолжил расследование:

– Это ваши деньги?

– Нет, – мотнул головой Славик.

Не знаю, что на меня нашло, но я заголосил:

– Не его, не его! Он сам мне их дал. Это мой гонорар за сегодняшний вечер!

Сердобольная леди из туалета присвистнула. Ее молчаливая подруга укоризненно взглянула на нее. А меня все несло и несло:

– Граждане рестораторы, отпустите меня с миром. У нас с этим господином свидание. Мне деньги отработать надо.

Славик посмотрел на меня как боец сумо на соперника, грязно обозвал и бросился вон, расталкивая толпу зевак. В спину ему раздалось улюлюканье. А один браток тонко сплюнул и сказал: «Своего сдал, гад». Окажись под руками зрителей помидоры, Славик собрал бы щедрый урожай.

Публика, взбудораженная событием (еще бы, будет что завтра рассказать знакомым!), тоже стала потихоньку рассасываться, обсуждая на ходу увиденное.

Охранник передернул ремни портупеи так, что «калаш» оказался за его спиной. Он присел передо мной, как перед пацаненком детсадовского возраста, и, весело глядя, сказал:

– Слушай, я первый раз такого ненормального вижу. Ты в самом деле из «этих» или придуриваешься для понта?

– А что, хочется попробовать?

– Дурак, – искренне обиделся охранник, – я просто спросить хотел.

И зашагал прочь.

И у меня не было причин задерживаться дольше в этом гостеприимном местечке. Нисколько не опасаясь эпатировать посетителей, тут же, в фойе, я переоделся в свое. Я легко сбежал вниз по лестнице ресторана. Сейчас же отправлюсь к Юльке. Мы будем развешивать опереточные костюмы и потешаться над этой историей.

Я люблю, когда Юлька смеется.