Наталья ЗАМУЛКО-ДЮБУШЕ

«ЧУЖАЯ НАЦИЯ»

Когда-то читала у философов Древней Греции, что жизнь бессюжетна.

Оглядываюсь на прошлое и вижу, что сюжет моей жизни все-таки существует.

А началось все в далеком, голодном 1947 году на Украине, за год до моего рождения. Моя мать пошла пешком за 35 километров из своего села в районный центр на рынок в надежде обменять кое-что из одежды на еду. Возле ворот рынка сидела женщина в черном с огромной книгой на коленях и предсказывала людям их судьбу. Мать не верила особенно ни в Бога, ни в судьбу, ни в космос, к которому мы сейчас все чаще обращаем свои взоры, если не находим утешения на Земле.

Но женщина в черном ее окликнула, и моя мать, помимо своего желания, все же подошла.

«У тебя через год родится дочь, – сказала женщина, – и будет у нее трое детей, всю жизнь будет иметь дело с бумагами, а потом уедет в «чужую нацию».

Миссия женщины в черном была выполнена, а мать стояла оторопело и прикладывала мысленно сказанное к себе. Ничего не вязалось. Она уже тринадцать лет была во втором браке, детей не было, только сын от первого брака. После поездки в столицу к хорошим специалистам надежда угасла, т.к. заключение было жестким. Тяжелая работа на комбайне, лежание ночью на земле при ремонте уставшей от летней страды техники не благоприятствовали женскому организму. И все же я появилась через год. Сюжет начался. Мать никогда не говорила мне о далекой встрече с женщиной в черном. Но в мои девятнадцать лет, после того как один французский инженер решился просить моей руки, мать вдруг занервничала и сказала: «Так это значит он из «чужой нации» пришел за тобой».

«Из какой такой «чужой нации», – пыталась защититься я, – он из Франции».

Познакомились мы с Норбером благодаря одной соотечественнице. Десять лет назад она вышла замуж за француза, и теперь они приехали в командировку на Украину. Ее муж был в группе французских специалистов с Норбером. Нина, так звали женщину, скучала дома и, чтобы заполнить время, рисовала, переводила тексты. Я иногда заходила к ней в гости. В один из моих визитов ей позвонил коллега ее мужа и пригласил нас на чай с блинами, это был Норбер.

Высокий, яркий брюнет, живой и экспрессивный, умел хорошо танцевать, готовить, был галантен с дамами, короче, настоящий парижанин. От недостатка женского внимания не страдал. К своим тридцати трем годам успел объехать многие страны. Альбом с фотографиями был богат пейзажами Индонезии, Сирии, Туниса, Саудовской Аравии и везде его окружали красивые женщины. Но жениться не спешил, пользовался жизнью и свободой.

Я особых планов не строила, хотя заметила со стороны Норбера пристальное внимание ко мне. Ходить к Нине всегда было приятно. Через это прикосновение к чужой культуре виделась сама Франция с ее архитектурой, литературой.

Однажды мы все были в гостях у Нины. Мужчины готовили еду, жены – ухоженные и красивые – стрекотали между собой. Ко мне на диван подсел Норбер, и я плечами ощутила его ласковый взгляд.

«А тебе бы хотелось поехать во Францию?» – спросил он вдруг. Я посмотрела на него внимательно и поняла, что это не простой интерес, а поиск ответа на вопрос, который он сам себе уже задавал.

«Это не просто в наше время (шел 1969 год) и я особенно об этом не думаю», – ответила я ему.

«Мои родители – хорошие люди, у них большой дом…» – пытался продолжать Норбер. Но я уже подошла к Нине, и мы заговорили о чем-то своем.

Не получив определенного ответа, Норбер загрустил и вскоре ушел к себе. Он не появлялся на горизонте, недели две и я, признаться, уже стала его «выглядывать». Почему-то в его присутствии мне было спокойно на душе, радостно и жизнь, казалось, обещала только хорошее впереди. Так расцветал дивный цветок любви, когда не видишь ничего плохого вокруг, слепнешь и живешь в этой музыке ожидания новой встречи. Так наши отношения перешли во что-то другое, более серьезное. За этот год Норбер слетал домой и сообщил своим родителям, что планирует жениться на мне. Вот тогда и последовал его визит к моим родителям. Но надеждам нашим не суждено было сбыться. Мой брат был офицер, заканчивал военную академию. У него была уже своя семья, парализованный сын (полиомиелит), и мой брак с иностранцем был чреват последствиями для его карьеры. Норбер получил отказ от моих родителей, я еще была слишком молода и наивна, чтобы бороться против системы и своих же родителей. Обиженный отказом Норбер уехал, а я осталась.

Мне иногда снятся вещие сны. В этот раз я видела себя в битком набитом автобусе, на голове красивая меховая шапка. Норбер ломился в переднюю дверь, а меня к нему не пускали люди. Когда я выбралась из автобуса, шапки не было, ее украли, исчез и Норбер…

После отъезда Норбера я еще иногда заходила к Нине, но срок контракта ее мужа тоже подошел к концу. И однажды Нина подвела меня к окну на кухне и сказала: «Мы уезжаем, не ходите больше в этот дом. За нами следят. Видите вон ту серую «Волгу» – это КГБ. Они следят за всеми, кто встречается с иностранцами. Я не говорила вам этого раньше, думала, вы знаете об этом, а теперь вижу, что нет, слишком вы молодая девушка. Чтобы понять все». На меня эта новость подействовала как ушат холодной воды. Период иллюзий закончился. Еще впереди была моя трансформация в женщину волевую, сильную, непослушную. О переписке с Норбером речи не могло быть, все проверялось. Я была записана в «черные списки» КГБ как неблагонадежная и имевшая связь с иностранцем. Нужно было научиться жить в этом мире на своей Родине, которая, оказывается, мне не доверяла. Я, не зная того, нечаянно вышла из стада правильно ходящих.

Норбер в моих сновидениях появится спустя одиннадцать лет, когда я буду в декретном отпуске с моим третьим ребенком. С мужем моим мы были одногодки, он работал таксистом, любил авантюры с женщинами. Жили мы нескладно. Шли годы, получили квартиру, обставлялись мебелью, дети пошли в школу. Я закончила институт, и к моим тридцати годам карьера моя сложилась. Муж был красив, но слаб, очень любил свою мать, которая меня терпеть не могла за историю с Норбером. У нас были два разных круга общения. У меня – писатели, журналисты, художники. У мужа – его друзья-таксисты и плюс бесконечные истории с поварихами, официантками. Сюжеты общие уходили. Мы стали жить каждый свою жизнь под одной крышей. Разрыв надвигался. После окончания института и с получением солидного листа по распределению муж решил привязать меня к семье уже третьим ребенком на случай, чтобы я не оперилась и не ушла полностью от него. Мужчины не любят перемен. На некоторое время стал внимательным, больше был дома, и я сдалась.

Вот тогда я и увидела мой второй сон с Норбером. Я, с большим животом, на дне глубокого карьера, и вдруг наверху вижу Норбера. Он протягивает мне руку, тянет мое тяжелое тело наверх, мне мешает живот. Вытянул. Наверху я оглядываюсь по сторонам, а моего спасителя нет…

Появление меньшей дочери ситуацию в семье не поправило. У меня только стало еще больше забот. Мама перенесла два инфаркта, была в реанимации и уже после этого превратилась в ужасающее существо.

Грянул Чернобыль. Помню, мне позвонила на работу подруга-журналистка, Лариса, в голосе ее звучала тревога, мы решили встретиться в обед. Она сказала: «Я не знаю, что произошло, но это трагедия, равная третьей мировой войне». «Откуда ты это взяла, нет ни о чем никакой информации?» – спросила я. Это было 27 апреля 1986 года. «Партийное руководство бегает, как на пожаре, никого из прессы не подпускают».

Я позвонила в Киев своему руководству Комитета Защиты Мира, тем более что должна была ехать туда в командировку. Мой начальник, Борис Сергеевич, всегда светский, воспитанный, давно на дипломатической работе, резко и быстро ответил: «Никуда не езди. Не выходи на улицу!» «А работа?» – спросила я в полном недоумении. «Одень платок, прикрой волосы», – последовал приказ. «Да вы что там в Киеве, сошли с ума?! Какой платок!» – «Извини, я бегу по делам», – и в трубке пошли гудки. Оказывается, в это время Борис Сергеевич работал по подготовке эвакуации жителей городка атомной станции. Из Киева уходили эшелоны с детьми в более дальние регионы Украины, на Черное море. Сегодня Бориса Сергеевича уже нет, умер в 1999 году от белокровия, все эти годы боролся с болезнью после аварии – 26 апреля 1986 года. Первой волной смыло людей, у которых была хроника, а дальше пошли аномалии с детьми. Генетический код моей нации получил удар в самую сердцевину.

Летом 1986 года я увезла старшую дочь поступать в медицинский институт в Ленинград. И когда она не прошла по конкурсу в первый раз, я сказала: «Останешься здесь. Найдем работу в госпитале, будешь поступать на следующий год». «А мои подружки, наш город?» – пыталась защититься дочь. «Дороги домой нет!» – оборвала я ее. Возвращалась я одна на Украину через Москву. Знакомый дипломат пошутил не к месту: «Знаешь, какая теперь эмблема Украины?» – «Нет». – «Двуглавый хохол». И я поняла из этого жестокого анекдота, что страна моя осталась одна перед трагедией века.

Жизнь не состоит из историй любви. Если бы я перебирала в памяти сувениры нашей встречи с Норбером, я далеко бы с ними не ушла. Жизнь состоит из сплошной борьбы, преодолений, в ней есть смерть, любовь, рождение детей, познание и движение вперед. Если бы я не познала всю эту гамму, то никогда не стала бы женщиной независимой, сильной, способной что-то менять в судьбе. И от своих побед я становилась сильнее, и пришел день, когда мне стало по плечу изменить многое из давно установленного.

В 1988 году я поехала в Коктебель заканчивать мою книгу стихов. Осень в Коктебеле среди невиданных, каких-то лунных пейзажей гор. Море, выбрасывающее к моим ногам на берег полудрагоценные камни – аметист, топаз, сердолик. Старые крымские горы отдают их морю, а оно – людям. Чайный домик, куда мы вечерами ходили с группой писателей. Со мной там работала моя подруга, детский прозаик Майя Фролова. Она научила меня в тяжелые минуты, когда уже нет сил бороться, обращаться за силой к космосу. Я уходила в горы, поднимала руки к небу и разговаривала с космосом. Это называется медитацией. Новая энергия входила в меня.

Третий сон меня посетил в Коктебеле. Я видела Норбера за огромным стеклом какого-то здания редкой архитектуры. Он заметил и стал колотить в это стекло. Я забоялась, что оно рухнет, расколется под его ударами, и прокричала странную фразу: «Норбер, не стучи, я сама приеду!» – и проснулась от того, что произносила конец ее уже наяву. Меня как ветром сдуло с постели. Я не могла дождаться утра, когда смогу побежать и рассказать об этом видении Майе.

Рассказ Майю не удивил. Она знала историю с Норбером и всегда удивлялась, как я могу молчать об этом вот уже почти 20 лет. «Он пробивается к тебе, помоги ему найти тебя, – было ее заключение. И добавила: – Н свете все имеет свой смысл». Коктебельская осень закончилась, книга была в издательстве.

В начале 1989 года я нашла старую записную книжку, где был адрес Норбера в Париже и адрес его родителей. Я написала два одинаковых письма. Где-то через два месяца из почтового ящика достала письмо от Норбера. Верилось с трудом, что мы нашлись. Письмо Норбера излучало сплошную радость, он торопился найти меня уже наяву, приглашал приехать к нему в гости. Это было сложно, но меня все-таки отпустили с работы в разгар сезона с туристами, круизов по Днепру. Оттепель горбачевская длилась.

Я не могла поверить сама себе, что я сижу в салоне самолета, поднявшегося из Борисполя на Париж, и что через три часа мы увидимся, ведь двадцать лет жизни нас изменили даже внешне.

Аэропорт Шарля де Голля поразил архитектурой модерна. А когда за огромным стеклом я увидела Норбера, который пристально вглядывался в лица выходящих пассажиров, поняла, откуда брал начало сон, который я увидела в Коктебеле. Место было точно таким, как во сне.

Да, мы изменились за это время. Что было неизменным, так это наши души.

Норбер имел квартиру в центре Парижа. Работал инженером на всех стройках мира, не женился. Сейчас он работал в Шербуре, куда мы уехали в начале недели. Пока он был на работе, я проводила день на берегу океана. Официант из ресторана носил мне напитки и кофе прямо на берег. Вся публика шепталась, знали нашу историю от Норбера и поговаривали о возможной свадьбе. Через две недели Норбер меня повез через всю Францию знакомить со своими родителями. Там, в небольшом номере отеля, возле дома его родителей, он мне и сделал предложение. Мне еще предстояло вернуться домой, оформить все документы для брака, взять с собой меньшую дочь. С мужем развелись в 1987 году. Свадьба наша с Норбером состоялась в Париже в ноябре 1989 года. Норбер был дико влюблен, а я следовала за ним в этой эйфории запрета, которая обернулась возможностью соединить наконец наши судьбы. Но как и бывает в жизни, за все приходится платить свою цену.

Когда я уехала домой готовить документы, Норбер мне не сказал, что его выгнали с работы. Оказывается, он просил у начальника неделю, чтобы отправить меня из Парижа, но тот не дал. Норбер же не послушался и самолично оставил стройку на неделю. Это уже было ошибкой профессиональной. На улице, без выходного пособия. Ему было наплевать на все, и я еще не знала, какие ждут впереди новые испытания. Казалось, за спиной Норбера в его стране мне ничего не грозит.

Вечером после свадьбы мы нашли покой после всей беготни на мансарде его друга, так как в квартире Норбера спали его родители и меньший брат с женой.

Вскоре Норбер продал квартиру и купил дом в центре Франции в небольшом городке. Сидел дома, был не у дел, и я с маленькой дочерью сидела с ним. Казалось, что жизнь остановилась. Я записалась в Университет и поучила французский язык год, дальше денег не было. Для родственников Норбера праздник длился один день, на нашей свадьбе. А потом пошли рассуждения на здешний манер. Вот, мол, приехала иностранка, рано или поздно ей все добро останется. Депрессия, нищета, безработица сломили Норбера. Он не имел никакого опыта семейной жизни, погружался в алкоголь, и виной сложившейся ситуации якобы была я. Раньше, мол, пока был один, проблем никаких не возникало. Потеряв дом, страну, работу, старших детей, я очутилась на чужбине с меньшей дочерью, со сломанным, слабым мужчиной, который даже и представить себе не мог, чего мне стоила эта жертва соединения с ним. Французы так влюблены в себя, в свою страну, что им кажется: наши люди только и ждут того момента, как бы въехать в этот «рай».

Через два с половиной года я с трудом нашла работу за 700 километров от дома, взяла дочь и уехала с ней туда по шестимесячному контракту. Без помощи вначале очень трудно было организовать быт. Зарплаты хватало, чтобы оплатить квартиру, питание. Контракт быстро закончился, я вернулась домой, где увидела Норбера полностью опустившегося, заросшего, без всякой силы бороться. Наши отношения деградировали. Я не могла принять обвинения буржуазной среды в моей заинтересованности, а Норберу уже были как-то ни к чему моя ностальгия, слезы по детям. Начеку стояли два разных менталитета. Здешний, с экономическим просчетом, и славянский, построенный на чувствах и воздушных замках. Выход для меня был один. Я первая заговорила о разводе. Сначала Норбер не понимал, но я убедила его, что корабль тонет, надо выживать поодиночке. Я отдаю его любимую свободу и ухожу с дочкой в свою неизвестную жизнь. Для меня это была трагедия, полное фиаско, прыжок без парашюта в чужое небо с дочерью на руках. О возврате домой речи не могло быть. Мы уезжаем в эмиграцию навсегда. Прежней страны уже не существовало с 1992 года, а пораженной я не  привыкла быть.

Государственная квартира, которую получили с дочкой, звенела пустотой. Я у Норбера ничего не взяла. Подруги дали посуду, простыни, матрац. Агония материальная длилась три года. Я молча прятала слезы от дочери, чтобы у нее были силы учиться и пока не думать о быте. Переехали в другой город, столицу нашего департамента, где продолжила учебу дочь в лицее, и повезло, может быть, первый раз за долгие годы найти работу.

С Норбером всегда поддерживала добрые отношения, отдавая ему должное за то, что вначале у него хватило сил вырвать нас в другую жизнь… Что поделать, если дальше он не сумел бороться за себя и за нас?.. Мы ходим под одними и теми же звездами. Уже второй раз судьба приводила ко мне слабого мужчину. Значит, я должна быть сильной, другого не дано, – утешала себя со славянским фанатизмом. Норбер сильно постарел, родители его умерли и унесли с собой здешнее сопротивление, охрану своего имущества от чужих. Но их смерть открыла новые для Норбера обстоятельства. При разделе наследства с братьями согласия не было. Он очутился совсем один.

Однажды утром в начале весны 1999 года раздался звонок от Норбера. Он чувствовал себя очень плохо. Я попросила его в случае госпитализации лечь в госпиталь в городе, где я живу, так мне легче будет его навещать. Диагноз был плачевным – острая сердечная недостаточность, опухли ноги, вода в легких. Лечение продвигалось медленно. Я была все время возле него.

Летом ко мне приехала старшая дочь из Москвы с внуком. Сын как раз в этот год был здесь в студентах университета. Вот в присутствии всех Норбер и попроси меня снова выйти за него замуж. Я не отказала. «Мы отвечаем за тех, кого приручили», – слова из романа С. Экзюпери «Маленький принц». Это была своего рода победа над системой материализма, которая дотолкала больного Норбера в его одинокой старости опереться на меня, эмигрантку, которая выжила здесь вопреки всему.

Вот так закончилась наша история с Норбером. Как в сказке с хорошим концом, мы воссоединились вновь. А сюжет продолжается, пока продолжается сама жизнь.