МИНИАТЮРЫ

Руки

Маленькая девочка бежит по дороге, бежит и не чувствует ног. Волосы и платье развеваются, слившись в единый яркий веер.

Может, крылья у нее выросли, и вовсе не бежит, а летит она? На секунду показалось: упадет и расшибет коленки. Но нет, бежит быстрее и быстрее. Там, в конце аллеи, к ней протянулись руки. Они ждут ее, эти руки, они подхватят ее, подбросят высоко-высоко, и поймают.

Девочка знает, ей не дадут упасть. Она не видит лица, видит только руки. Они опора и защита. Эти руки любят ее, и пронесет она эту любовь через всю жизнь.

Во взрослой, далекой жизни, когда будет трудно, она вспомнит эти руки, их будет очень не хватать ей, протянутых из детства и оставшихся там, в детстве, надежных и любящих рук.

Маленькая девочка бежит по дороге...

Ссора

Женщина была уставшей и раздраженной, от неудавшегося дня, от вечных домашних проблем и забот. Стихи о любви, звучавшие из динамика, не волновали. Она готова была сорвать свою злобу на любом, кто первый подвернется под руку.

Неожиданно хлопнула дверь. Пришел муж. Женщина напряглась. В воздухе нависло напряжение.

Муж каким-то внутренним чувством понял ее состояние. Спокойно и уверенно подошел к ней, ласково обнял и, посмотрев в глаза, сказал: «Представь себе, что мы уже поссорились, давай мириться, родная. Я очень по тебе скучал». И притянув к себе, нежно поцеловал ее.

Упала тяжесть с женских плеч. Сразу стало легко и хорошо. И почувствовала она себя самой счастливой.

Аллея

Осень.

Березовая аллея.

День по-летнему теплый, ясный, но что-то уже изменилось, деревья настороженные, хотя стволы все еще отдают тепло.

А листья, как бы нехотя, потихоньку, один за другим отрываются и летят вниз.

Удержавшиеся на ветках шелестят о надвигающейся дождливой поре и холодной зиме. Ветки, склоняясь друг к другу, шепчутся — «Все ли выдержим сильные порывы ветра и тяжесть снега?»

Стволы грустно покачиваются в раздумье — «Кто упадет под ударом топора в эту зиму?»

Березовая аллея.

Листья шелестят под ногами «Кто следующий сбросит свое золотое покрывало?»

Я остановилась, прислушиваюсь к шелесту и жду ответа.

Осенняя аллея моей жизни, пока еще теплая и добрая.

Кто встретится на моей аллее?

Выстою ли одна осенью?

Как проживу зиму?

Будет ли вновь весна?

Березовая аллея...

Листья медленно падают, шелестят, шуршат, шепчут...

Милостыня

Зима наступила неожиданно. А утро было по-прежнему солнечным, но прохладным. Лето ушло, и не хотелось в это верить. А вокруг творилось чудо — природа переходила из одного состояния в другое, подчиняясь своим законам. Деревья, едва оделись в багряно-желтый наряд, как выпал легкий и пушистый снег. Он искрился и переливался всеми цветами радуги, и на редких, еще не опавших листьях, медленно, как бы нехотя, таял и прозрачными хрустальными каплями скатывался вниз. Осень не хотела отступать, еще не успела она раскрыться веером красок, пролиться холодными дождями, не смогла подарить людям своих щедрот и дать им новых надежд.

Под ногами хлюпал подтаявший снег, от порывистого прохладного ветра стало зябко, и уже настойчивее напомнила о себе зима. Хотелось помечтать о высоких сугробах в зимнем лесу, но звон церковного колокола вернул к действительности. Торжественные, переливаясь в многоголосье, звуки манили и притягивали к себе. Свернув на узкую заснеженную тропинку между высокими зданиями, я пошла к церкви.

Церковный двор жил обычной, суетливой жизнью. Служба закончилась, и прихожане расходились, это были молодые люди не очень, подростки и дети, большинство же нарядно одетых женщин преклонного возраста. Они особенно усердно крестились, отдавали последний поклон храму и возвращались к мирским делам и заботам.

Несколько человек, собравшись небольшой группой, о чем-то переговаривались и время от времени посматривали на открывающиеся двери церкви. Вновь распахнулись створки дверей и из полумрака здания вышли священник и дьякон, люди расступились перед ними, ожидая благословения.

Чуть в стороне сиротливо стояла молодая женщина. Задумавшись о чем-то своем, она не замечала окружающих, домой тоже не торопилась. Может, и идти ей было некуда? Ведь порой, прожив много лет среди близких и родных, замечаешь, что они плохо понимают тебя, а в отношениях проскальзывает неприязнь, и не скрывается это за «доброжелательной» улыбкой и участливо-равнодушными словами. Возможно, потом кто-то пожалеет, что не был к ней внимателен и участлив, это будет, а сейчас она стояла одна, не уверенная в сегодняшнем да и в завтрашнем дне тоже.

Недалеко от нее старик с пышными волосами до плеч и красивой, ухоженной, седой бородой тоже не торопился уходить. В его облике, в движениях, в том как он крестился и кланялся, чувствовалось неподдельное уважение к величественному творению рук человеческих, храму Божьему.

Две старушки, удивительно похожие друг на друга, получив благословение батюшки, боясь подскользнуться на растаявшем снегу, крепко держась за руку, поспешили к воротам.

Что приводит их сюда? Желание получить ответ на трудный вопрос, а может, просто облегчить душу и разделить с кем-то свою боль, побыть наедине со своими мыслями и разобраться во всем? Разные, наверно, причины приводят сюда людей, но все хотят получить надежду.

Не вписывалась в эту гармоничную картину женщина, сидящая у ажурной, чугунной изгороди. Вроде нищенка, а милостыню не просит, наверное, стыдится участи уличной попрошайки, и не привыкла унижаться. Не обращая внимания на царящую вокруг суету, наклонившись над сумкой, она что-то перебирала в ней. «Недавно стала просить милостыню, прячет лицо»,— подумала я и, опустив руку в карман, направилась к ней. Подойдя почти вплотную и загородив от людей, чтобы не смущать ее, протянула деньги.

— Возьмите, это вам. Берите, не стесняйтесь... пожалуйста.

Она даже не посмотрела в мою сторону, продолжая что-то искать в сумке.

— Да куда же я положила, неужели забыла? — спрашивала себя женщина, и в голосе слышалась озабоченность.

— Возьмите деньги,— почти умоляюще повторила я. Удивленная ее невниманием, я злилась на себя, не решаясь просто повернуться и уйти.

«Хорошо притворяется»,— с еще большей досадой подумала я, но вслух повторила:

— Возьмите деньги.

Женщина что-то тихо пробормотала в ответ, достала из сумки белую салфетку, расстелила ее на коленях и вновь наклонилась к сумке. На этот раз в руках у нее был батон. Разломив, стала крошить его на салфетку, но пальцы плохо слушались. Огрубевшие, с мелкими трещинами и вздутыми венами кисти рук, говорили сами за себя.

Не решаясь больше предлагать деньги, я зажала их в кулаке и опустила руку в карман. Чувствовала себя неуютно, так, как будто уличили меня в чем-то нехорошем. Хотелось поскорее уйти, но что-то удерживало и притягивало к этой женщине. Она, тем временем, справилась с батоном, вздохнула облегченно, слегка приподняла голову и, улыбнувшись своим мыслям, мягким, ровным голосом стала звать птиц. Она рассыпала крошки и что-то приговаривала, словно с очень близкими ей людьми встретилась. Говорила она с ними так, будто знала каждого воробья и голубя. Птицы не боялись, привычные к городскому шуму и людям, слетались дружно, быстро поглощая крошки.

— Вот и хорошо, что прилетели, добрые мои, молодцы. И вам, воробушкам сереньким хватит, не задирайтесь, не шумите так.— Заметив, что один воробей пытается прямо из-под клюва голубей ухватить крошки побольше, она кинула в его сторону целую горсть.— Ах ты, маленький разбойник, все норовишь побольше прихватить, вот тебе еще, не лезь к большим.

Вокруг нас почти уже никого не было, а я все еще стояла рядом и невольно присматривалась к этой странной женщине. Одежда на ней старенькая, удивительно как еще не расползлась, платок, давно потерявший свой первоначальный цвет, повязан аккуратно, на старых, много раз чиненных туфлях ни пятнышка, да и сумка изрядно поношенная, не рваная, ручки подшиты.

По-прежнему не замечая меня, она продолжала кормить птиц, о чем-то говоря с ними, но уже значительно тише, словно секретами делилась, слов не разобрать.

Постояв около нее еще какое-то время, я ушла, а вскоре забыла о ней.

Прошло довольно много времени, прежде чем я вновь пошла в церковь. Вспомнила о женщине, похожей на нищенку, но не собирающей милостыню. Захотелось ее увидеть, узнать, приходит ли она по-прежнему кормить птиц? Наступила холодная зима, с метелями и сильными морозами.

Странная «нищенка» сидела у изгороди на маленьком стульчике в окружении пернатых друзей. В подшитых валенках, голова повязана потертым пуховым платком, в пальто, которому лет чуть меньше, чем его владелице. На коленях все та же салфетка, но вместо батона она кормит птиц крошками черного хлеба и так же разговаривает с ними.

С тех пор я часто видела ее на прежнем месте. И в дождь, и в холод, в мороз и жару сидела она на «своем» месте. Странная все-таки нищенка, думала я, и сама себе возражала—да не нищенка она, и вовсе не странная, но что же заставляло ее приходить сюда и проводить много часов, общаясь только с птицами? Хотя… здесь ее ждут с благодарностью, а, возможно, и понимают… Может, очень обидели ее люди и не нашла у них сочувствия в трудную минуту? Мне хотелось спросить ее об этом, предложить теплую одежду, денег, но я не решалась, боялась услышать отказ.

Не многие нуждаются в подаянии, но тепло и сочувствие нужно всем.

В эту зиму у церковной ограды пусто.