Константин Смородин

 

«МОЕ ВРЕМЯ – ЗИМА…»

 

**  **  **

 

Страшная Глушь вновь меня оглушила:

Ельники это или Теньгушево?

 

Грязь по колено, за улицей – пашня,

Березняки это или Атяшево?

 

В лесопосадках грачиный базар.

Краснослободск это или Инсар?

 

Кем здесь обронено или нарочно

брошено птицам снежное крошево?

 

Кто позабыл здесь или оставил

темные долы, серые дали?

 

**  **  **

 

Метелью пернатой, взъерошенной крышей, фонарной луною –

пред этой махиной, пред этой громадой –

простертой страною.

 

Разрезанной скорым, пробитой вокзалом, придавленной тучей,

сполошно-белесой, решетчато-черной, тревожно-могучей.

 

И малой деревней, избенкою древней, и отблеском странным

в глуби подсознанья –

гудением крови, стучанием сердца –

желанной.

 

И вроде отринутой, вроде забытой

с ухмылкою пьяной –

гудением крови, стучанием сердца, улыбкой приветной –

желанной.

 

ЛАБИРИНТ

 

Я чего-то не понял, наверно,

в этой книге на желтых листах

и кругом только окна и стены,

только щели и щелки в стенах.

 

Если ветер подхватит поземку,

этот бледно-сиреневый прах,

все равно потеряет в потемках,

заблудившись в безликих стенах.

 

Если вклинится конный иль пеший

В этот выстроенный лабиринт,

Может статься, сиреневый пепел

Ветер инеем посеребрит.

 

Эх, бетонные наши затеи,

Вавилонских камней кружева.

Все желтее страницы, желтее.

Все расплывчивее слова.

 

**  **  **

 

Время надвигается лавиной,

Казалось – начало, уже – середина.

 

Вчера на дочь загляделся мальчик,

и в нем себя я узнал… О, Боже!

А в дочери – девочку, ту, чей бантик

мой детский разум в те дни тревожил.

 

И так реально она предстала

на школьной лестнице в бликах светлых,

что толщу времени пробило жало

тех чувств неведомых, смутных, первых.

 

А за окошком зима блистала,

металась вьюга по белу свету.

Мгновений выстуженные кристаллы

переливались, как самоцветы.

 

**  **  **

 

В той первозданной белизне,

переливаясь самоцветом,

опять является ко мне

снег детства – добрая примета –

 

когда желтели фонари

и вяз ронял рябые тени

во двор, калитку отворив,

и на знакомые ступени,

 

когда дремала тишина

и город засыпал спокойно,

а снега белая стена

росла на улицах окольных.

 

Рассыпались, как прах, века.

Растаяли на нет сугробы.

Но я хочу наверняка,

Чтоб падал снег и там, за гробом.

 

ИЗ ЦИКЛА «Повторение пройденного»

 

погляди в перспективу окна,

там картина сменяется редко,

и если сменяется все же она –

строят дом или сносят –

то надолго, надолго…

 

«Какая сегодня отметка?»

«За историю?»

«Нет, математику».

«Тройка».

«Снова в окно проглядел?!»

«Как синеет… ну мам, там же вьюга…

Видишь, дерево – точно парус натянутый…»

«Сумбур в голове. Обалдел.

Занимайся. Все в будущем. Понял?»

И задернуты шторы –

прикован к веслу корабел.

Лампа. Учебник.

Ну зачем так? Зачем? Ну зачем так?

А сама в телевизор уткнулась…

 

Телевизоры изобрели те, кто раньше придумал нам окна,

и у каждого свой сериал: «Санта-Барбара», «Просто Мария»

или что-то еще, видит Бог лишь.

Каждый сам здесь себе режиссер,

Исходя из того материала, что лежит под рукой,

Исходя из того материала, что скопил за душой…

 

**  **  **

 

Мое время – зима,

холодная, седая,

слепящая, как тьма,

как вьюга – золотая,

невнятная, как сон:

от радости до страха,

зовущая на трон,

ведущая на плаху.

На плаху площадей,

ночных, пустых, продутых,

на плаху снежных дней,

исчезнувших как будто.

на трон любви… Не тронь

престол предновогодний!

Холодный, как огонь,

словно огонь – свободный…

 

**  **  **

 

Сердце разрывается на части:

часть одна вперед стремится – к страсти,

а другая часть назад стремится – к чести.

Бедный человек стоит на месте.

 

Кровь по жилам больше не струится.

Все бледней лицо, глаза бездонней.

Человек стоит. Ему б молиться.

Солнце в голубом просторе тонет.

 

**  **  **

 

Эти игры бывают не с нами,

просто кто-то играет за нас,

а затем они кажутся снами,

нами виденными в свой час.

 

И случайно свидетеля встретив,

поглядишь сквозь него, сделав вид,

что он ветер, невидимый ветер:

дует – веет – листву шевелит…

 

**  **  **

 

Я не знаю, чего я хочу,

я опять неприкаянный –

сколько лет за собою влачу

по обочине каменной,

сколько дел за собой волоку,

всё дела мои грешные,

и сквозь веки красно на веку,

на дороге заснеженной.

Не из Тотьмы ведет на Устюг

Та дорога разбитая,

А из прошлого в прошлое круг –

Разомкнешь ли молитвою?

 

**  **  **

 

Старик на лавке полосатой

глядит с улыбкой нагловатой

на силуэты женских ног.

А взгляд холодных сероватых

глаз сумрачен и одинок.

Вот клюшкой шевыряет листья.

Какие там, под шляпой, мысли?

О ком он думает? О чем?

Что мини-юбки нынче в моде?

Иль размышляет о народе,

ушедшем вслед за Ильичом?

И вдруг ловлю себя на том,

что я его отождествляю

не с кем-нибудь, а с лыжником.

Да, лыжник на краю заката,

стоит, в ладонях палки сжаты,

задумчив, молчалив и строг.

Но вот: толчок – трамплин – прыжок –

и след лыжни с горы покатой…

 

ДВОЙНИК

 

Иные были времена,

иные процветали нравы,

и Брежневу кричали «браво» –

поддерживали стремена.

 

Была страна пьяным пьяна,

и от улыбки идиота

навертывалась блевота –

поддерживали стремена.

 

Пусть перспектива не ясна,

но под сурдинку, под тальянку

несли и ладили стремянку –

поддерживали стремена.

 

И говорила вся страна,

что там другой, лишь облик внешний

закамуфлирован под прежний –

поддерживали стремена!..

 

**  **  **

 

Перестройка, перестройка –

здесь гулянка, там попойка.

Эх, промчалась птица-тройка,

колокольчик не звенит.

Хочешь выйти на дорогу,

ждешь: пустыня внемлет Богу

и звезда с звездою говорит?

 

А на деле-то – чумазые,

бороденки в серебре,

налетели бесы разные,

словно листья в октябре.

 

Не ускачешь и на розовом,

белом, в яблоках коне.

И боярыня Морозова

с двоеперстием в огне!..

 

**  **  **

 

«Тучки небесные, вечные странники…»

 

В голубом по-осеннему звонком эфире,

легкой тенью нарушенного покоя,

плыло облако, размышляя о мире,

о людях на улицах под собою.

плыло облако издали, величаво,

плыло облако розовато от солнца,

плыло облако из дружественной державы

и несло плутоний в себе и стронций…

 

**  **  **

 

Этот белый, почти что сизый

бок стены саманной –

будто стекает с карниза

светлый ручей тумана.

 

Золотая ненька Украина,

растрепалась ты на ветрище

и стоишь, замерла у тына,

за которым видно кладбище.

 

А тропинка бежит, петляя,

между звездами и крестами.

Так тревожно от птичьего грая –

То не птицы прощаются с нами.

 

Золотая ненька Украина,

отчего ж ты у тына плачешь-то?

А-а, была лучше матери сыну

да теперь оказалась мачехой.

 

**  **  **

 

«Белесая кошка, как тающий снег

Мелькнет и исчезнет в кустах…»

 

Остановиться во дворе

и замереть, ведь свод небесный

сияет в лунном серебре

сквозь облаков наплыв белесый.

 

Тень дерева у ног лежит

пугливая, словно живая,

и невидимкою бежит

соседский кот из-за сарая.

 

И как-то странно на душе,

светло, тоскливо, непонятно,

как будто было все уже

и возвращается обратно.

 

**  **  **

 

В. Булычеву

А жизнь нас втаптывает в снег,

и бег ее (как краток век!)

и без движенья длится.

А время – нож убийцы.

 

Недавно пели соловьи,

цветы цвели… Едва ли

мы поняли, что обрели

и что мы потеряли.

 

И вот в сугробах, на ветру,

а вьюга свищет, свищет.

И нас, богатых поутру,

Ночь превращает в нищих.