Анна Смородина

На поле бытия

Отрывки из дневника

24 февраля 2004 г.

Вторник первой седмицы Великого поста

Пост начался знаменательно: Чистый Понедельник совпал с Днем защитника Отечества. Будто объединенный призыв прозвучал: «Встань, воин! Возьми свое оружие! Выставь дозоры! Не спи! Сражайся!»

Часто Церковь изображают пассивной «пораженкой». Что ни случится – то и хорошо, да и в храм люди чаще всего бегут от несчастий, то есть «пораженцы по жизни» находят себе доброжелательный, уютный уголок, где могут дышать. Глубоко неверно сие! И думать так можно, только находясь вне Церкви.

Представим огромное поле битвы, поле бытия. Расслабленный и почти бездыханный лежишь ты неподвижно. Битва идет без тебя. Но только ты чуть зашевелился, чуть руку к брошенному мечу протянул (а изъясняясь церковным языком – чуть за молитву и за пост взялся), тут ты сразу и воин, и врагу до тебя сразу дело есть. Церковь – это воинство, недаром ее в земной ипостаси называют «воинствующей». Как же сладостно осознавать себя причастным к ней, ибо тебе – в соборе с прочими – навсегда обещана Победа. Потому и радость, даже в дни и недели таких ответственных сражений, как Великий Пост.

Вообще замечаю: иду в храм – радуюсь. Это в другие моменты могу унывать – на диване сидя, разленившись, или наоборот – от суеты устав. А покуда иду – осуществляю, торю путь, претворяю его в бытие, созидаю и потому – радуюсь. Не виртуальный это путь, не нафантазированный – воплощенный, реальный, спасительный.

Путь же в любимую Свято-Георгиевскую церковь дорог особенно. По тропе, сквозь занесенные снегом березовые посадки, мимо коттеджей-новоделов или по тихой, совсем деревенской улочке под распахнутым, весенним уже небом...

Еще думалось в этот день о вере. Думалось так: мне непостижима. Знаю, что она есть. От святых, рассказавших о ней. Мое же «веровательное зернышко» совсем крохотное, да к тому же выстужает его порой поземкой страхов, сомнений-колебаний. Так и брожу у околицы веры, так и пребываю с убеждением, что, покуда не обладаешь ею, то и не постигаешь. Вижу лишь далекое сияние.

Вечером прочли вслух отрывочек из дневника св. Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Хри-
сте» как раз на эту тему. О том, что только безумный может сомневаться и не верить, ибо столькими свидетелями засвидетельствовано, подтверждено мученичеством, подвигами бесчисленными, где жизнь отдавалась... Как же сомневаться?

А в церкви тихо, мирно, затишно (есть такое выразительное украинское слово). Покровы и одеяния – черные, одежды – темные. Дома – телевизор умолк. Хорошо. Правильно. Верно.

«Душе моя, душе моя! Восстани, что спиши?..»

25 февраля. Чистая Среда

Люблю свечи и образа! Ладанный дух! Стройное пение! Весь черно-золотой облик великопостного храма. Люблю так много всего, что вроде бы рядом с Богом, но не Он сам. Прекрасен и утешителен церковный быт, но всё же смысл его – второй, вытекающий... А мы часто удовлетворяемся этим теплым, радующим, согревающим измученную душу смыслом-ореолом... Незаметно в сознании Бог перемещается на второе место. И без Него как бы можно обойтись. А при Нем, при свете – станет страшно себя. Исчезнет уют.

Вопрос этот поставлен и в книге Ивана Шмелева «Лето Господне». Так что же любишь в храме – Бога или марево свечей и эстетический восторг от гармонического слияния искусств (пения, живописи, слова)?.. А что способен любить?

В жизнеописании схиархимандрита Гавриила, старца Седмиезерской и Спасо-Елеазаровой пустыни, приведено письмо самого батюшки с рассказом о том, как, после тридцати лет подвижнических трудов и молитвенных воздыханий о даровании Божественной любви, дар этот был старцем получен. Скупыми словами говорит схиархимандрит Гавриил об этом, но чудится – страницы горят и жгут... Читать невозможно. Ничто иное становится в мире не сладостно, и ничего другого не может человек желать, когда познал хотя миг Божественной любви. Сходное (обжигающее) впечатление произвело прежде житие Симеона Нового Богослова и его рассуждения на тему Боголюбия.

Жаждать Божией любви – страшно. Жаждать Божией любви – неизбежно.

Поневоле задумаешься: а не превратилась ли твоя «церковная радость», обнимающая весь церковный быт, в радость самоуслаждения, в гибельное самодовольство, где не надо стремиться к Богу, а вполне достаточно соблюдать внешнее благочестие – и будет уютно, тепло, самоуспокоенно. А может, надо проще, без перекрученности душевной? Может, это просто час такой дарован радостный, утешительный после страстных, покореживших внутренний мир бурь, и надо принять по-детски, по-младенчески – улыбаясь, невинно и светло. Утешаться, радоваться, учиться любить...

Отчего же сверлит мысль: надо идти. Что как ни уютно здесь, где ты стоишь теперь, следует делать шаги дальше. Как ни красиво и ни тепло... Нужно, чтоб было больно. И это будет обозначать, что твою совесть обжигает свет, что ты идешь.

Господи! Истинный и Живый Путю, Сам веди нас так, чтобы мы, глухие и слепые, отчетливо понимали – куда именно следует двигаться. Чтоб сквозь прекрасный, драгоценный церковный оклад всегда сияли нам Твои неизреченные Очи!..

26 февраля. Чистый Четверг

Есть время глобальное и частное. В глобальном – происходят катаклизмы и потрясения, определяющие мировую историю. И хотя глобальное, словно колесо, подминает многие судьбы и, словно чудовище, пожирает миллионы жизней, время частное всё же бережет свою обособленность.

Апостольские слова: «Чадца! Последние времена!» абсолютно верны во всякое время, ибо произнесены не в глобальном контексте, а в частном. Времена и сроки – не наше дело знать, Господь знает, потому и в пророчествах менее следует интересоваться конкретными деталями, трактуя их в свете последнего выпуска новостей, но более – святоотеческим духом покаянья. Конец миру придет, это не новость. Но придет и моя собственная смерть, перекрывая своим вроде бы частным смыслом все иные дни и деянья, пусть и грандиозные. Хорошо бы тогда, чтоб моя смерть не оказалась для меня новостью.

Кто-то из светских знакомых, стороной узнав, что мы семьей посещаем храм и стараемся жить церковно, скептически изронил: «Видимо, какая-то катастрофа постигла». Истинное слово! Никаким другим и не определишь внутреннее состояние души: нравственная катастрофа. И у нас, и у вас. Уже в пропасти... И вдруг глаза открылись. Не сами собой, конечно. И где же таких, разбившихся, по косточкам соберут?.. Где подарят новую жизнь?..

И вообще... Разговор с людьми светскими – всегда не на равных. Ведь как живут без Церкви и какими суррогатами пытаются накормить душу, мы знаем очень хорошо. А вот как в Церкви – им-то невдомек. А мы, пусть только на порожке, но воздух живительный долетает. Может, и не особо эстетично, но медузу всегда себе представляю: как у нее в воде краешки дышат, воду захваты-
вают. Вот так и душа – отживает, расправляется. Благодатно ей в церковном бытии, как в воде. А
выброси на сушу и что?..

* * *

Строки псалма – это ягоды в каплях росы под зелеными листьями.

Душу питают и солнцем, и влагой, и свежестью чистой.

* * *

Ноги изранены в каменном, высохшем мире.

Но псалмопевец Давид мне подал подорожник Псалтири.

Как он воскликнул: о Боже, уста мне отверзи!

Сирого, странного, нищего, Боже, не презри!

Словно бы сад зашумел голосами зелеными.

Сердце заплакало – детское и умиленное.

27 февраля. Пятница первой седмицы

Читаю автобиографическую книгу местного композитора. Сколько событий: участие в музыкальных празднествах, первые гастроли, памятная поездка в Артек, встречи с крупными музыкальными деятелями. Ощущение калейдоскопа, радостного множества, богатства. Тут же всплыл рассказ матушки Л. о том, как вдруг на юге, посреди всей роскоши пляжных удовольствий, на нее, тогда юную, красивую девушку, нахлынули смертная тоска и одиночество. «И это всё? Этот пир плоти?.. Всё, что может предложить мир?.. Не хочу! Вернее, хочу большего, не могу удовлетвориться просто существованьем». Вот отсюда и происходит стремление к Богу, к Смыслу, к Любви. Весь мир, с его роскошью и блеском, обращается как бы в ничто. Ничего не люблю, не хочу, ничем не наемся здесь... Ибо всё здешнее – под сенью смертной.

И мне это исключительно понятно. Детство мое, как у того композитора, тоже было изобильно дарами. Родительская любовь, поездки, встречи и общение с интересными людьми, книги... Потом – Литинститут, любовь... Но как же терзал меня страх смерти. Впившийся бесконечный ужас. Не могла я уразуметь, как живут остальные, не думая каждый миг о грядущей яме. Всё теряло смысл, обесцвечивалось. К горлу подступала тошнота. Время мерещилось ящиком, гробом, с нависшим, безвыходным потолком... И, трудно представить, я ничего не знала о Боге. Я даже как-то и не слышала о Нем. И храм-то увидела вблизи только в третьем классе, по приезде в Смелу. И такой ветхостью, сырой древностью, миром старух веяло мне оттуда, что я и предположить не могла (из-за моей тогдашней слепоты), что жизнь – там, что там – выход. Потому после личной встречи со Христом (дерзость какая!) всё прошлое почитаю за ничтожное. Чтобы иметь драгоценную жемчужину – иду и продаю всё. В прошлом – тень смертная, удушающая тоска, здесь, в настоящем – сквознячком овевает, солнышко надежды сияет, дорога зовёт. Потому даже и удивляюсь другим, как и композитору этому знакомому: как много у них всего, кроме Бога. Как много у них лишнего скарба!..

К слову, замечаю, что и «новости» как бы исчезают из жизни. «Как живешь?» О чем сказать? Какие новости? Вот – молитва... Вот – служба церковная... Поездка паломническая... Книга святоотеческая, в тишине прочитанная... Не предмет это досужего разговора, да и вообще: чем меньше вытащишь дорогого и сокровенного из души на всеобщее обозрение, тем больше тебе останется, лучше сбережется. Не поблекнет, не выцветет. И письма пишу больше о внешнем, маме – исключение.

Попутно и о «любимом» деле, которым стремятся заниматься все люди. Конечно, с одной стороны – «любимое», по душе, значит, тут и путь, тебе определенный, воля Божия. И задача – угадать его, дело это.

А как же тогда «послушания» монахов, где труд – просто труд, а не «любимое» дело?.. Поставят на кухню – кашеварь или подсобляй, в конюшню навоз чистить – чисть... Или, например, Дамаскин, которому запретили стихи писать (самоуслаждаться, по сути)... И что же? В иное качество переплавился, иные слова пришли. Вот тебе и «любимое» дело, то ли польза, то ли – вред. Во всяком случае – торопиться обоготворять не стоит.

1 марта. Понедельник второй седмицы

Прошедшие выходные богаты событиями, всего-то заключенными в два слова: исповедь и причастие.

Народу очень много, много тех, кто бывает редко, а то и раз в год. Надо понимать, каким потрясением, даже и физическим, становится для расслабленного, непривычного, светского человека такое «раз-в-год-причастие». Помню, что я просто падала в изнеможении после такой многолюдной, с нервным, душевным напряжением службы.

Да еще и Праздник – Торжество Православия, с молебном и многолетием. Настоятель Свято-Георгиевского храма сказал прочувствованное, с любовью к Церкви, слово. Говорил об ИНН (о том, как пытались использовать этот конфликт для церковного раскола), о грехе «духовной прелести», из гордыни которого такое самомнение ложных отцов (да еще и обольщающее других) происходит. Церковь наша – воинствующая, но не с властью, а с антихристом. Объединиться нужно, укрепиться вокруг Церкви, вокруг Христа, который Сам этой Церкви – Глава. И пока мы в этом церковном ковчеге – имеем сильную надежду спастись. Иначе – утонем... Весь храм, все причастившиеся – внимали.

А утром понедельника шла на работу в радости, в легкости, в весенней душевно-телесной свежести. Под ногами – тающий снег, везде потеки грязи и желтого песка, которым посыпали тротуары.

5 марта. Пятница второй седмицы

Читаю мемуары Валерии Пришвиной, весьма образованной, интеллигентной, церковной, но одновременно «духовно-ищущей» женщины. У нее был роман с Олегом Полем, который уехал на Кавказ, к старцам-подвижникам, наконец стал иеромонахом и в итоге был расстрелян вкупе со всеми, собранными с гор. Мечтали же Валерия и Олег о чем-то вроде духовного брака, когда и он – монах, аскет, и она – в девстве, сестра и монахиня. И столько они всего намудровали (причем совершенно искренне) вокруг этого, по сути невозможного, варианта, что просто страшно. Читаешь и думаешь: нет, беда быть настолько интеллигентным, что мысли поклоняешься... Как скромно и несоблазнительно для окружающих решил подобную ситуацию о. Иоанн Кронштадтский. Обвенчались с женой, и он ей сказал: «Много счастливых пар, а мы с тобой давай сохраним девство». И наверняка девство это открылось для окружающих много позже. Проста и несоблазнительна вышла эта жизнь в одном доме, когда заботятся друг о друге и есть ли там физическая близость – дело двадцатое, ведь всё покрыто законным браком. А скажут: «духовный брак», близость душ, проникновение друг в друга на духовном уровне, – и поёжишься. Не бывает у нечистых чистого!

Вот и видишь в письмах Олега Поля посреди высоких рассуждений – тяжелую мужскую ревность о ее девстве: сохранит ли. А его ли это вопрос?.. Были же у самой Валерии примеры благословенной простоты на двух путях: брака и послушания в нем мужу и брака же законного, но с сохранением девства супругами по благословению духовного отца. Они же с Олегом возжелали нового, небывалого, вознеслись. Не тем будь помянуты, ибо их терпения, скорбей, аскетизма и многих других испытаний нам, грешным, не понести. И вот таких людей, горевших идеей, беремся судить. Прости, Господи.

Интересно наблюдать в судьбах перекличку духовных книг. Только что упоминавшийся Олег Поль поехал на Кавказ, потому что потрясен был книгой Свенцицкого «Граждане неба». А мы совсем недавно эту книгу читали вслух. Упоминается в ней отец Трефиллий, а Олег (эти сведения уже из книги В.Пришвиной) поселился у о. Даниила, о котором сказано «наследник о. Трефиллия». Живая цепочка составилась из тогда – в сейчас.

Примерно таким же удивлением стала фраза Леонида Бородина в его размышлениях-воспоминаниях «Без выбора» о Н.Е.Пестове, ученом-химике и богослове, крупнейшем по советской эпохе. Леонид Иванович пишет, что знакомство с этим удивительным человеком скрасило несколько лет его жизни. Двухтомник Пестова тоже совсем недавно появился в нашей библиотеке, причем купленный мужем, пришелся ему особенно по сердцу, и тоже, наверное, можно сказать, что состоялось, пусть и заочное, но душеполезное знакомство – через книгу в духовной сфере, через Леонида Бородина – в реальной жизни.

Еще отмечу такой момент, почерпнутый из книги супруги Пестова «Серафимово благословение» о поездке в монастырь. Удивительно трогательным было описание того, как пятнадцатилетняя девочка стояла в толпе без всякой надежды попасть к старцу, и вдруг именно ее поманил келейник. В книге у Пришвиной аналогичный случай: ее, молодую, смятенную девушку вызвал из толпы келейник и проводил к старцу. То есть – кому надо, тот попадет.

9 марта

За эти несколько дней произошли события, во-первых, церковные, во-вторых, печально-человеческие. В субботу – шестого – родительская суббота, первая из трех поминальных суббот поста. В воскресенье Литургию пропустили и объясню чуть позже – почему. Вечером ходили в Никольский храм и попали на первую Пассию.

На середине храма стоит Распятие. Сквозь черные пелены просвечивают огни множества свеч. На устроенном возвышении, устеленном ковром, под высокой переносной лампой по очереди читают Акафист Страстям Христовым священники. Служили все четверо. Почти все молящиеся – коленопреклоненно. Молитва Ефрема Сирина с тремя великими поклонами. Настоятель читал Евангелие от Матфея о распятии Иисуса Христа. Пели оба хора. Служба изумительно величественная. Два часа пролетели. В завершении – проповедь.

Пропустили же мы воскресную Литургию оттого, что ходили на панихиду, вернее, на светский траурный митинг по Н. Е. Р., фотографу и давнему другу нашего журнала. Умер неожиданно, от обширного инфаркта. Жил так, что – по сути – при нескольких женитьбах был одинок и хоронить его собралось человек пятнадцать. Не было ни дочерей, ни зятьев. И вообще неимоверно жалко стоял перед подъездом гроб на двух табуретках, где, весь укрытый тюлем, лежал Н. Е. Говорили прощальные слова: о том, что Н. Е. умел преображать мир красотой и делился ею с другими. Самый тон выступлений был очень искренним и как будто смягчал мороз. Но явственно и даже как-то зримо ощущалось, как выцвела у гроба мирская слава (лауреатство, авторство, участие), как блеклые слова не могут достигнуть сокровенного смысла совершившейся тайны. Бесприютно лежал Н. Е., ветер тихо приподнимал седую прядь у виска. Будь жив, он бы ее аккуратно, расчесочкой пригладил. Не было никакого начальства, укатившего в праздничный день (8-ое марта) на уик-энд. И было горько очевидно, что – как ты ни бывай всюду, как ты со всеми ни приятельствуй – соберутся проводить пятнадцать более или менее посторонних человек, если ты не создал вокруг себя родственный и церковно-общинный круг. Увезли Н. Е. в Саратовскую область, на малую родину, где тоже (как позже узналось) самый гроб его и захоронение вышли в тягость местной власти. И во весь этот день помнилось, что восемь часов трясется домовина по обледенелым дорогам.

Читали за эти дни Евангелие и как раз отрывок «пусть мертвые погребают своих мертвецов», продолжали книгу Пестова. Я же начала книгу об Иоанне Златоусте, из которой вижу картину «громокипящего Востока»: с обостренными отношениями внутри Церкви и вне ее, а также между богатыми и бедными.

Еще хотелось записать церковное наблюдение, вылившееся в нечто вроде притчи.

Смотрю, как люди (скорее всего впервые пришедшие в храм) суетятся вокруг своей свечки. Они готовы спиной к алтарю и к таинству встать. О том, что действительно происходит здесь, они не знают или игнорируют происходящее. Свеча – «моя жертва» – важнее. Есть и психологический фактор: свеча (купить и поставить) – реальное дело, за которое хватаются, как за спасательный круг, в непривычной и часто подавляющей (не в негативном, а в положительном смысле) обстановке.

Христос – Великий Царь. И вот – в пышном зале для приемов собрались придворные, и служители, и воины, – и возглашают хвалу, приветствуя Царя. Тут не в лад, не в тон вбегает человек, не разбирающий ни места, ни времени, в руке у которого – крохотный блестящий камешек, простая стекляшка. Не замечая, что суетой портит слаженность благолепной картины, не видя ни зала, украшенного подлинно драгоценными слитками, ни самого Великого Царя, ни его воинства, он мечется, пристраивая свой «дар». Кому? Даритель не думает о Том, Кому он его принес. Но милосердный Господь принимает и эту ничтожную лепту, приобщая ее к истинным сокровищам.

Но, может быть, еще страшнее оказаться среди болтливой, жадной, праздношатающейся челяди, нагло ощущающей себя в праве перемигиваться и хихикать в Доме Господнем, как у себя в доме. Как часто мы таковы, дерзая по праву «постоянных прихожан» иметь вообще какие-то права, осуждая и насмешничая и становясь осужденными уже по этой причине.

12 марта

Тяжелое раздражение, до злых слез. Молитва – словно жернова вращаю, камни дроблю. А то – легко, как ветер, прочитала, просвистела за ушами. Аки дым. Рассеялась и нет.

То ли искушения такие, «постные», то ли застарелая злоба лезет. А борюсь ли или на поводу иду – не знаю.

Читаю о Златоусте, а как раз накануне с Н. возник разговор– «святы ли святые»?.. Там какой-то у них либеральный батюшка говорил: как, дескать, молиться, если святой – и то, и сё, и чуть не разбойник... Я тогда внутренне рассвирепела, а теперь, по мере чтения, как бы и соглашаюсь, но иначе. Бог – свят. А даже святые (как Златоуст) посреди кипящего океана страстей – страстями искрят. Святые они – в Боге, Он их как святых созидает, нужную грань личности высветляет, высвечивает, ею дает людям послужить. А так – без греха разве есть кто? Только вот плакать святые о своих грехах умели, видели – как Бога-то оскорбляли. Мы не видим... И всё же – еще милее стали преподобные. По житию – праведники, тихие, кроткие, смиренные, занимавшиеся именно внутренним деланием.

14 марта – Преполовение поста 15 марта

Завершилась третья, Крестопоклонная седмица. Служб много тех, что пропустить не хочется: поминальная субботняя, всенощная с выносом Креста и пением «Кресту Твоему...», Литургия воскресным утром, после – водосвятный молебен, и вечером – Пассия (служил в Никольском храме
архиерей – было не так покаянно, как прошлый раз, зато, конечно, пышно).

Вечером прочли проповедь о. Александра Шаргунова. Это батюшка весьма трезвенного, строгого духа. У него о том, что внешняя успешливость не может служить знаком Богорасположения (тогда протестанты правы). Говорить же – всё будет хорошо, Россия возродится – безумно. Не в нашем смысле это «возрождение», не в смысле наших хотений и чаяний. Пасха (Воскресение) и Крест связаны неразрывно. Вера, собственно говоря, и есть крест. Сразу вспомнилось, что у нас в цикле «Хочется подумать» имеется отрывочек почти с таким же названием: «Вера чревата крестом». На душе потеплело, ведь свои мысли нельзя переоценивать. Известные богословы постоянно «не от себя» говорят, ссылаются на святых отцов. А у нас (пусть и задним числом) подтвердилось размышлениями авторитетного и знающего священника.

Читаем в журнале «Фома» материалы о митрополите Антонии Сурожском. Есть там кусочек из интервью Олеси Николаевой о ее творческих сомнениях, как она себя «обрывала», наступая на горло собственной песни, дабы приделать стихотворению «выверенную, православную» концовку.
Митрополит Антоний запретил ей это делать, ибо нельзя «так попирать свободу творческого излияния». Есть, конечно, и другие аспекты этой весьма актуальной поголовно для всех литераторов темы. Есть ведь сознательно кощунные или разрушительные произведения, их-то лучше пресечь в зародыше. А литератор берется в своем творчестве различить «добро» и «зло» – и не может... Человек вообще слабо различает их в обыденном, окружающем мире. Вопрос, по-моему, скорее в этом.

Ходишь на службы, вычитываешь молитвенное правило, самомнение растет. И вдруг накатило такое раздражение, злоба и одновременно тоска, что и вокруг людей обидела и в своих глазах упала. И всё, что читала в эти дни, вело к мысли: единственное добродетельное чувство – ощущение того, что добродетелей не имеешь. Именно такое сокрушенное сердце Бог не уничижит. Но ощущать это постоянно – плод громаднейшего внутреннего труда личности и Божьего милосердия одновременно. У нас же, после явных «провалов» в грех, лишь мелькает, проскакивает искрой. Так Господь даже и мерзость грехов обращает к нашему вразумлению, попирает самодовольство, заставляя отбрасывать погибельную, ложную, обманную, бесовскую, пустую побрякушку гордости.

Читаю о Златоусте, впервые осознавая слова: «Несть свят, якоже Бог. Един Свят, един Господь...» Святые – святы в Боге и Богом, и как правило – одной гранью своей личности. И они – кого-то обижали, поддавались порывам страстей, не видели и не могли видеть последствий поступков... И это они – высокие и высочайшие, скрытые от нас за снежными вершинами чистоты. А что же мы? «Где обрящуся аз?» Как спасусь? Господи, если Ты не захочешь – невозможно.

18 марта

Пост стремительно иссякает. На исходе – четвертая неделя...

Вчера у игумена Лазаря вычитала в главке о любви естественной и любви духовной, что «больные, душевредные пристрастия к людям» надо оставить. В сердце надо бороться со страстями и это единственный путь, чтобы познать хоть начатки духовной любви. Я задумалась: практически все мои отношения-любови с людьми – больные, искаженные. Но всё дело в том, что мы не достигаем даже уровня любви естественной. Просто по-человечески не умеем любить ни дальних, ни ближних. У диакона Андрея Кураева где-то сказано, что мы как народ сейчас не достигаем и ветхозаветного уровня нравственности, что же говорить о евангельских высотах... Так и здесь. Все наши «дела любви» – пишет Лазарь – тщеславны и исполнены самомнения. Снова тем самым подтвердил он для меня мысль, что различение помыслов, борьба с ними и всяческое выкорчевывание – суть монашеские занятия. Мы же, миряне, не можем на это замахиваться, ибо оставим тогда и малые крохи – просто естественного и отчасти духовно-нечистого – добра и не принесем уже вообще никаких плодов. Ведь самое простое мне, например, огромную сумку с детским бельем не везти по назначению (я же, конечно, тщеславлюсь), а отнести к мусорке. Но разве это будет правильно?..

Читаем записки митрополита Антония Сурожского. Какой живой, занимательный и трогательный рассказ! Особенно о том, как собирали деньги на храм (о старичке, приславшем обручальное кольцо, и о старушке, пожертвовавшей свои золотые зубы).

С утра – хмурый день. Никак не расстанемся с грязным снегом.

* * *

Я как будто без Бога сижу, одна,

Как бы вне Его взгляда.

И ведь даже с самого дна

И почти что из ада

Поражает небес глубина,

Зелень сада.

И такая возникнет в душе тишина,

Что и счастья не надо.

Где сиротство мое? Всюду рай мне сполна!

В благодатном блаженстве смотрю из окна,

И вся жизнь мне – отрада.

24 марта

Вышли на крыльцо после Марииного стояния. Прямо в небе – тонкий месяц и ярчайшая звездочка у него на коротком поводке.

Не могу я смотреть, как коленопреклоняется седовласый настоятель (голова в пол, в руке свеча) – глаза режет, стыдно становится. Это воспитывает и научает сильно. Слов же часто разобрать не могу – все батюшки Никольского храма читают невнятно. Одно звучит ясно: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя!» И еще – о подвигшемся сердце...

Но – соблазном для молящихся то, что после чтения канона почти все служащие уходят, оставляя чередного священника и остатки чтецов и хора.

Завершила сегодня чтение книги об Иоанне Златоусте. Весьма поучительная. А сцены (например, как его мощи возвращались в Константинополь по морю, и лодки с факелами встречали, да так тесно, что можно было подумать, что это суша) почти эпические, кинематографичные. А описание того, как он умирал в мученьях пути, в маленьком храме, где лежали мощи св. Василиска, и тот ему во сне явился и утешил!..

Тронули сердце и рассказы о митрополите Антонии Сурожском его духовных детей, практически у всех ощущение – среди них стоял живой святой.

25 марта

Сейчас приходила в редакцию учительница с девочкой, готовят работу по публицистике «Ю. Самарина», стало быть, по нашей. Учительница сказала, что когда у нее умирал от лейкоза сын-одиннадцатиклассник, в ногах у него сидел Достоевский. Сын просил ее: убери его, он мне мешает. А до этого никакого особого внимания Достоевскому не было. Теперь его книги по углам рассовала – читать и видеть больно. Но Достоевский ли там сидел в ногах кровати? Сомнительно... И еще – о ней же. Когда читает «Мастера и Маргариту», происходит что-то плохое, случается какой-нибудь удар. Вот такая литературная мистика.

* * *

Пью то кофе, то валидол

И весны сокровенный глагол

Темным слухом ловлю наудачу.

Смех и грех: то смеюсь, то заплачу.

То нечисто, то горько, то стыдно,

То тщеславно, то дюже обидно...

Перекопано, сорно, пустынно...

И не скажешь словами простыми –

Погибаю?.. Живу?.. Прозябаю...

Ничего о себе я не знаю,

Вечно в склоках с душою своей.

А хотелось бы где потеплей

На пригорке согреться подсохшем,

Комом глины на отчей земле

Оживать с дуновением Божьим.

26 марта

Вчера встретила художника Ю., который сообщил, что нашу бывшую уборщицу В. Ф. сбила машина насмерть. А Константин вчера же ходил на памятное мероприятие, посвященное почившему поэту Юшкину и возвратился с ощущением, что всё это – глубоко ненужно тем, кто был согнан из студентов и молодежи. Представляя, его назвали «другом Юшкина», хотя тот – другое поколение, и если уж друг – то старший. Всё смещается во времени. Чувство уже сейчас ветшающего, погибающего мира, просачивающегося сквозь пальцы. Нет, нельзя собирать сокровища на земле. Они обесцениваются просто воочию.

А тут еще не остывшее впечатление от похорон Р., который рассчитывал, что в родной деревне (при жизни распорядился везти туда прах) его оплачут, душевно погребут и будут навещать могилку и гордиться земляком. Встречавший же машину председатель сельсовета с порога заявил: «У меня не похоронная команда!» Не было на похоронах ни дочерей, ни зятьев, ни внуков.

Какой горький урок! Будь ты тысячу раз востребованным в обществе, если не оставил хотя бы одного или двух человек, горячо тебя любивших, не будет ни искренних слез – надгробного рыдания, ни поминаний. Как драгоценна личная любовь друг к другу! У апостола Павла: «Я горячо желал видеть лицо ваше!» И апостолу необходимо было видеть дорогое лицо.

Однако суета становится всё более жестокой, давящей, пожирающей силы, творческое дыхание.

30 марта. Вторник шестой седмицы

Сквозь всё бытие прорастает приближающаяся Пасха. В невыразимой словом, но – откровенной, понятной, прямой радости.

Да будет!

P.S. Если невыносимо на настоятеля коленопреклоненного смотреть, ибо чувство охватывает покаянно-стыдно-неизъяснимое, сразу хочется плакать, то каково же на Христа «заушаемого»?..

1 апреля

* * *

Судьбу свою переменить так просто!

И на другом весеннем перекрестке

Перед тобой поток машин летящий

Отделит бывшее от настоящего.

Снег тает. Брызги, лужи. Глыбы льда.

Бегущая, зовущая вода.

Ресницы дрогнут. Только миг протек.

И ты – на водах жизни – поплавок...

Стишок получился под двойным впечатлением. Во-первых, письмо И. С. из Лондона, где она буквально этими словами сказала о себе: «закрыла и открыла ресницы – и нет десяти лет», и во-вторых, от известия, что парикмахерша, к которой я несколько лет ходила, вышла замуж, переменила судьбу и уехала.

Еще И. написала: «мне кажется, я только сейчас начинаю жить...» Константин возразил: ведь то же самое казалось, когда она уезжала в Москву, выходила замуж, переезжала в Лондон. И вот теперь, после развода, снова...

Завершила чтение поэмы Константина Скворцова об Иоанне Златоусте. Написана мастерски, но за святого слова писать – ну не получается, в итоге – благоглупости и непонятно зачем написано всё.

7 апреля. Благовещение Пресвятой Богородицы.

Великая Среда

Делаю эту запись уже на Страстной седмице. Минувшая суббота была Лазарева. Ходила ко всенощной. Духовенство уже в белом. Под Вербное, на всенощную ездили в Свято-Георгиевский храм все втроем и столько пережили какого-то счастья, полноты, ласки, добра благодатного и от людей. Всё было очень празднично, великолепные букеты из вербы, зеленых листьев и роз. Многолюдие. Полиелей. Служба долгая, приехали домой к девяти вечера.

Утром пошли к обедне в Никольский. Чудесное пение, праздничная сутолока, множество причастников. Раньше я вовсе не любила такого многолюдия, боялась толпу. Был эпизод, когда нас с маленькой дочкой чуть не придушили в толпе, и мы с ужасом выдирались. А теперь только думаю: «Вот – Россия!..» – и тут много всего, всяких чувств...
Но, конечно, множество людей создает множество посторонних отвлечений от службы, эмоций
и пр.

Сама же страстная седмица, что и закономерно, идет в тягости душевной. Давно замечаю, как в эти дни трудно становится на душе, хотя нет внешних причин. Слабый сострадательный унисон Крестным Мукам... В этом году Благовещение совпало с Великой Средой. Всенощная огромная, но, как всегда на Богородичные праздники, стоять легко, время незаметно.

К концу службы какой-то пьяненький, стоя на коленях, всё ударял головой в пол, может, и себя не помня... Кстати, в Никольском вижу одного такого, полуспившегося, второй, наверное, год. Ходит регулярно, иногда и перегаром несет, что-то бормочет, но упрямо ходит. Дай Бог...

Конечно, полно больных, а уж невежества церковного – просто жуть. На Вербное одна тетенька, к пятидесяти, поучала девушку, видимо, впервые пришедшую: «Не получается тебе с воскресенья нынешнего до среды, до Благовещенья, три дня поститься, значит – поздно причащаться. Ну, до другого года...» И сама, выходит, не знает, что в Четверг – установление Таинства Евхаристии, именно надо причащаться, да и в Великую Субботу – пожалуйста. А по ее выходит, что и поститься не надо на Страстной – поздно... Я промолчала, уже зная – встрянешь, дискуссию разведешь, хуже выйдет. Девушка же потом спросила: «А что, после причащения, на душе, что ли, легче становится?..» Тетка, вздохнув и перекрестившись, ответила: «А как же! Я вот как в раю Божием сейчас стою!» И вот за этот-то «Божий рай» я ей всё моментально и простила.

И в Понедельник, и во Вторник понемногу перед сном читала толкование на Святое Евангелие, а именно: о Страшном Суде и о пасхе, которую Господь «желал есть» с учениками Своими в Иерусалиме прежде Своих крестных страданий.

8 апреля

Впервые вечером побывали на службе 12-ти Евангелий. После работы, в одежде, с сумками. Сначала малодушие одолело: не могу стоять, уйду, но потом как-то укрепились и выстояли. От зажигающихся свечей было красиво, но душно. Я оглянулась, хотела отойти к дверям, но народ, оказывается, собрался и встал плотно.

Вечером прочли крохотное слово Антония Сурожского на эту службу, а после читала Евангелие с толкованием святых отцов как раз о Крестных страданиях.

В вечер Страстной Пятницы случилось незначительное, но лично для меня весьма показательное событие. Возвращались из Св.-Георгиевского храма, я – усталая и совершенно разбитая, на грани болезни. Встретили на остановке соседей с первого этажа – Т. С. с дочерью, Полиной ровесницей. Идут из магазина с огромной селедкой в пакете, с прическами, без шапок, в джинсах, веселые, разговорчивые. Константин сразу, улыбчиво: «Где такую рыбу поймали?» Ему: «Приходите к нам есть!» Он мне потом сказал: вот – мордва, сразу в гости зовут и придешь – будут рады, им такая гостеприимная черта свойственна. А я шла почти бегом, не поддерживая разговора, устало-угрюмая.

Вот и позови в церковь ходить, веровать. Ходи, будешь такая же, как я (потому что на Страстной неделе помимо долгих служб никто не отменяет работу, да и подготовка к Празднику, когда надо и убрать и приготовить. Вот и еще беда наших маленьких семей – всё сваливается на одного-двух человек!). Попутно вспомнила эпизод из одной книги, когда в коммунальной квартире соседи очень хвалили двух верующих женщин, дескать, и милы, и любезны, только вот есть одна неделя в году, когда их просто не узнать – озверевают. Про меня сие писано. Наступает изнеможение всяческое. Потому-то ни словами, ни собой проповедовать не можем!..

Правда, имеется и другое соображение, возвращающее к образу воина. Если хоть как-то сражаться начинаешь, то сразу и дымная копоть, и увечья, и усталость смертельная, и не до разговоров...

11 апреля.

ПАСХА ХРИСТОВА

12 апреля.

Понедельник Светлой Седмицы

Были в храме на пасхальной службе. Стоялось, хотя болею, довольно легко. Трудны примерно полтора-два часа (от часу до трех). Разговлялись после службы.

Детей за яичками ходило меньше, чем обычно, может, из-за того, что подъезд был закрыт, а может, вообще... А день был светлый, солнечный. С утра – совершенно красное, ярчайшее солнце и розовое, рассветное небо. Из церкви добрались с пересадкой, но быстро – на пустом, только что выехавшем из парка автобусе, потом – на троллейбусе. Спали часа четыре. Поднялись кое-как, накрыли стол, посидели с родными. После ухода гостей быстренько собрались и съездили к бабушкам (свекровь отправилась на Пасху в родительский дом, где обитает тетка). Угощали пирогами и т.д. Впечатление же от улочек с частными домишками трущобное: мусор не вывозится, в колеях навалено всего, земля изуродована – раскопана с того времени, когда проводили воду.

* * *

Пасха – это свобода

Твари, обретшей Бога.

Это когда с обрыва

Падал и вдруг – крылья!

Это такая Жертва,

Какую понять не в силах.

Когда ты лежал мертвый

И встал живой из могилы.

Господи! Ты – мой воздух!

Выйдет – и труп безгласный.

Я – только вопль слезный

О Пасхе Твоей Красной!

2

Жизнь – это пост Великий,

За нею грядет Пасха

С светлым Христовым ликом,

С вечностью вместо часа...

3

Солнце из огненной пещи

Через края плещет –

Это «Христос воскресе!»,

Которому мир тесен.

Записываю здесь эти пасхальные стихи, хотя от Праздника две тысячи четвертого года их отделяет год. Год – трудный и страдательный, который не так-то просто было пережить. Но это уже иная повесть. Скажу лишь о том, что на всем протяжении поста меня преследовала мысль: надо идти, но куда и как делаются шаги – своей волей я узнать не могла. И больше того – в разгар, казалось бы, духовного ликования приходило ощущение, что разгрызен пустой орех или что стою в болоте. Теперь вижу всё это объяснившимся и неслучайным. Но на этом пока:

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ и СЛАВА БОГУ ЗА ВСЁ!