1. НЕОЖИДАННОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ

 

 

На этот раз занавес опустился медленно-медленно, заслоняя собой сначала лица, а потом и фигуры артистов. В зрительном зале вспыхнул свет. Люди, еще совсем недавно погруженные в собственные эмоции, вызванные происходящим на сцене, разразившиеся бурными аплодисментами, вдруг будто очнулись от наваждения, замерли, потом задвигались, заулыбались, заговорили и в нарастающем темпе двинулись к раскрывшимся дверям, ведущим в фойе и к раздевалке.

Сережа Брянцев. Лейтенант милиции, только что окончивший милицейскую школу и получивший назначение в этот город, тоже встал, но он совсем не спешил к выходу. Ведь он впервые был в опере. А театр давал «Роз Мари». Музыка, живописные образы прошлого, романтическая любовь, даже комический персонаж в образе «ихнего» полицейского чиновника, постоянно умолявшего судьбу: «Боже! Пошли мне ужасное преступление…», все произвело на романтически настроенного юношу неизгладимое впечатление, и он не хотел смешиваться с толпой, чтобы не расплескать в ее сутолоке свои чувства.

Сын сельских учителей, впитавший в себя все неписанные законы и добродетели деревенского общества, Сергей был неисправимым лириком, влюбленным в свою Россию.

Родители, особенно отец, были довольны сыном: серьезный, увлекается историей, трудолюбивый, уважает старших. Чего еще надо?

– Из него, матушка, выйдет отличный историк,– говаривал отец жене.– Начитанный, образованный, любящий Родину… А Иван Никифорович уже в годах. Не успеем оглянуться, на пенсию запросится, а замена ему – вот она…

А обернулось все совсем не так, как думал старший Брянцев.

И все вроде бы из-за пустяка – насмотрелся мальчишка кинофильмов о сельском детективе по Вилюю Липатову. Неделю после этого ходил каким-то непонятным, а потом объявил: «Я, папа, в школу милиции пойду…»

– Что? – ахнул Брянцев-отец.

– Пойду в школу милиции,– твердо повторил сын.

Отец пытался выдвинуть все мыслимые и немыслимые доводы против такого решения, но сын и в дальнейших дискуссиях оставался тверд.

Споры продолжались, но, в конце концов, победила настойчивость сына. Брянцев-отец потерпел поражение и тем не менее, отходя ко сну, он же, не без удовлетворения, говаривал своей верной супруге: «А у мальчика-то характер прорезывается…»

И вот этот «мальчик» впервые столкнулся с «Роз Мари»…

На улице он оказался уже тогда, когда схлынула волна зрителей. Он, понятно, никуда не спешил.

По обе стороны входной двери еще старого, уездного театра (новый только строился), величественно вздымались две громады цементных столбов, увенчанные трехрожковыми, похожими на маленькие лодочки, вошедшими в моду светильниками. За светлым пятном, очерченным ими, пряталась глухая ночная темнота.

Сергей на минуту остановился, достал сигарету, чиркнул спичкой, и в ту же минуту справа от него показалась бегущая девушка.

Лицо ее было искажено страхом и тем не менее казалось прекрасным в своей мольбе о помощи. «Помогите…» – из последних сил крикнула она, пробегая мимо Сергея.

Тот отбросил так и не прикуренную сигарету, потому что увидел, как из ночной темноты, вслед за девушкой, вынырнул мужчина.

Сергей встал ему наперерез, поднял правую руку и приказал:

– Стойте, гражданин!

Преследователь чуть не наткнулся на Сергея, и тот узнал его – это был первый секретарь Пролетарского райкома комсомола, к которому он всего несколько дней назад приходил, чтобы встать на комсомольский учет.

Секретарь, видимо, тоже узнал Сергея и заорал:

– Ты!? Прочь с дороги, мелкота!

Но «мелкота» дороги не уступал, и он заорал еще громче в спину девушке:

– Запомни, Анна, это тебе так просто не обойдется!..

Сергей был в некоторой растерянности: что делать? Куликов (такова была фамилия первого секретаря) был явно пьян, но это был все-таки первый секретарь райкома, и он поэтому примирительно сказал:

– Извините, товарищ Куликов, но вам лучше всего вернуться домой…

Но тот, полыхая злобой и понимая, что девушку ему уже не догнать, обрушился на Сергея с руганью и угрозами:

– Ты, Брянцев, кретин. Ты просто дерьмо. Ты еще сто раз пожалеешь, что помешал мне. Обязательно пожалеешь…– и он замахнулся.

– Только посмей тронуть,– плюнув на всю субординацию, негромко сказал он пьяному и так взглянул на обидчика, что до того, видимо, дошла даже сквозь хмельные пары, твердость этого парня в милицейском мундире. Он опустил руку, скрипнул зубами, крутнул спутавшейся рыжей шевелюрой, круто повернулся и через минуту исчез в обступившей театральный подъезд темноте. Но лирический настрой Сергея, вызванный чарующей музыкой и наивненькой историей чужой любви, был разбит вдребезги.

Недовольный случившимся, Куликовым да и самим собой, он кое-как добрался до новостроек своего северо-западного района города. Здесь ему, как молодому специалисту, начальник райотдела выделил комнату в трехкомнатной квартире в недавно сданном в эксплуатацию доме.

– Поживешь пока вместе со старшиной Бессоновым,– сказал Сергею начальник.– Он молчун-молчун, даже, пожалуй, немного мрачноват, но это, учти, только внешность у него такая, а по сути – добрейшей души человек – чуткий, внимательный и к тому же верный в дружбе. Понял, Брянцев?

– Так точно, понял.

Так он поселился в пятиэтажном доме десять по Первомайской улице, второй подъезд, третий этаж. Чета Бессоновых, вселившаяся раньше Сергея, приняла его по-русски радушно.

– Будет теперь хоть с кем поговорить,– обрадовалась жена Бессонова и кинула выразительный взгляд на мужа,– а то с моим молчуном насчет поговорить каши не сваришь.

– Ты хоть с порога не тарахти, дай человеку освоиться,– чуть улыбнувшись, сказал старшина и представился: – Павел.

Бессоновы уже обо всем подумали и решили.

– Мы вам, Сережа, южную комнату с лоджией оставили. Чулан вам не нужен, мы его – себе, а вам, на всякий случай, вот этот встроенный шкафчик, чтобы всякую хозяйственную мелочь держать…

По прибытии к месту назначения, Сергею выдали, так называемые, «подъемные» деньги. Из них он в тот же день купил небольшой письменный стол, настольную лампу, три полумягких стула, хорошую, с пружинами, кровать и легкий тюфячок («кто не умеет отдыхать,– тот не умеет работать»,– решил он). Небольшой подушечкой, временно, до прибытия багажа «малой скорости», снабдила его катя, жена Бессонова, и он зажил с ними почти на положении члена семьи, младшего брата что ли. Лучшего и желать не надо.

В большой проходной комнате у Бессоновых стоял телевизор. Катя всегда предупреждала: «Сегодня, Сережа, хороший фильм будет. Приходите».

Да, сказать по правде, и пойти в театр подбила его Катя. «Ну чего вы, Сережа, все дома да дома. В театр бы сходили. Себя показали бы, на девушек посмотрели. Мы вот с моим молчуном в театре и познакомились…»

Намек был довольно прозрачным.

Но в театре ни «показать себя», ни «увидеть девушку» Сергею на этот раз не удалось. Слева от него сидела солидная супружеская пара,– директор табачной фабрики с женой, а справа – тоже супруги, но молодые учителя. А потом его целиком захватила оперетта, и ему стало не до смотрин.

И все было бы хорошо, если бы не столкновение с пьяным Куликовым.

Дома было как всегда – Катя в своей комнате, склонившись у настольной лампы, что-то штопала. В большой комнате свет погашен. Павел покуривал на кухне. Увидев возвратившегося Сергея, он сказал:

– Ты какой-то хмурый, Сергей. Может, случилось что?

Сергей уселся на другую табуретку, тоже закурил и все рассказал.

– Не повезло,– скупо уронил Павел.

– Как это «не повезло»? – вспыхнул Сергей.

– А так. Он хоть и комсомольский, но первый. Ему вера и доверие не то, что нам с тобой.

– Ну, то мы еще посмотрим.

– И смотреть нечего, жди теперь каверз, парень. Они уже не одного хорошего человека съели.

– Кто это «они»?

– Ну, всякие первые. Вторые, третьи и прочие.

Павел замолчал, замкнулся, его смуглое, чернобровое лицо приобрело мрачное выражение.

– Ну, ладно. Пойду, однако, к Катерине,– сказал в заключение он.

Павел ушел. Сергей без аппетита съел кусок ветчины и тоже отправился к себе.

Багаж «малой скорости» давно уже прибыл, и теперь у Сергея была своя приготовленная матерью подушка, но в эту ночь и она показалась ему жесткой. В голову лезли всякие неприятные мысли, и только где-то около полуночи он наконец уснул по-настоящему, глубоко, без всяких тревог и сновидений – молодость взяла свое.

 

2. КАВЕРЗЫ

 

Они начались сразу же – на следующий день.

После обеда Сергея вызвал начальник райотдела. Вид уже седеющего подполковника не предвещал ничего хорошего. Его мохнатые брови были насуплены, взгляд серых глаз отдавал холодностью стали.

– Ты, Брянцев, говорят, вчера накуролесил,– сказал он угрюмо,– слонялся ночью по городу пьяным, приставал к гражданам, матерился, похвалялся всесилием милиции и органов правопорядка вообще, противопоставлял их партийному аппарату. Это же черт знает что, лейтенант!

Сергей сразу понял, откуда дует ветер, ему вспомнились слова Павла, мол, им, этим первым, верят и доверяют не то, что нам с тобой… И он уразумел, что единственный способ отбить атаку бессовестной клеветы,– это сохранить выдержку и спокойствие. И он замолчал. Молчал, твердо глядя в глаза подполковника.

А тот уже начал выходить из себя.

– Так чего же ты молчишь, как истукан,– воскликнул он.– Оправдывайся. Извиняйся, приводи смягчающие вину обстоятельства, что ли!

– Я ждал вашего приказания говорить, товарищ подполковник,– холодно, почти бесстрастно ответил Сергей.

Подполковник вдруг остыл и приказал:

– Говорите, Брянцев.

Сергей отметил про себя и то, что тон подполковника изменился, и то, что он с обращения на «ты» перешел к обращению на «вы», коротко, сухими фразами ответил:

– Во-первых, я не был пьян, а был в театре на «Роз Мари». Рядом со мной сидел директор табачной фабрики. Вам достаточно позвонить ему, чтобы установить истину.

– Так, – прореагировал подполковник.

– Во-вторых, пьян был не я, а Куликов. В-третьих, он гнался за девушкой, она кричала «Помогите», вот я и заступил ему дорогу.

– Все? – спросил подполковник.

– Нет, он хотел ударить меня, но не посмел.

– А если бы посмел?

– Я приволок бы его в отделение, как любого другого хулигана.

– И плохо сделал, что не приволок. Запомни, Брянцев, если ты поднял руку, то ударь, не ударишь – тебе же руку оторвут. Вот ты отпустил его, а он же на тебя теперь и «телегу» катит.

Подполковник опять говорил с Сергеем на «ты», но оно было уже совсем другим, по сравнению с тем, с какого он начал разговор. В теперешнем «ты» слышались уже совсем другие нотки.

Сергею трудно было догадаться, какие соображения привели подполковника к такой перемене: то ли кипевшая в груди Сергея, но сдерживаемая им ярость возмущения, то ли еще что-то. Да и это и не было для него сейчас главным. Главное – подполковник перешел с гневных нот на поучающие.

– Я, пожалуй, поверю тебе, Брянцев и никуда звонить, в том числе и директору табачной, не буду. Ты еще не в таком возрасте, чтобы так смело врать начальнику и выдавать черное за белое. Я, пожалуй, поверю тебе. Да и твой непосредственный начальник – Ребров – хвалит тебя. Но я скажу тебе так: держись подальше от всех этих «первых», «вторых», «третьих». Ведь все они, учти, «инвалиды». Понимаешь?

– Как это «инвалиды» –  не понял Сергей.

– А так: одна рука у них здесь, на работе, а вторая в обкоме, а то и в Москве обретается. Словом, не связывайся с такими, лучше обойти стороной, а то ведь и затоптать и погубить могут.

Сергей закусил губу. Подполковник заметил это и сказал:

– Вижу, ты меня понял. А с этим твоим Куликовым поступим так: не будем гусей дразнить. Я ему позвоню, скажу, что наказал тебя по первое число, но сошлюсь на твою молодость, неопытность, глядишь, все и обойдется. На самом же деле никаким наказанием твой послужной список пачкать не стану,– трудись, как прежде. Ребров, твой начальник, знающий оперативник, учись у него.

Этот разговор с начальником райотдела породил в душе Сергея кучу неразрешимых сомнений и вопросов. Ночами, лежа на своей койке, он пытался как-то совместить жизнь с теорией, но у него ничего не получалось. В современной действительности ему рекомендовалось «кое с кем не связываться», «обходить стороной».

Как же это надо было понимать? И он, плохо выспавшийся, ходил хмурым, как дождевая туча.

Катя поняла его хмурость по-своему: «Ага… у Сережи сердечные муки. Это хорошо. Вот что значит побывать в театре…» Павел понимал состояние Сергея иначе и был близок к истине, но вопросов не задавал и делал вид, что ничего не замечает.

А Сергей мучился. Поделиться своими сомнениями с кем-нибудь, даже с Павлом, он не решался. Его сомнения могли дойти до «инвалидов» и те, безусловно, истолковали бы их в обвинительном для Сергея плане.

Начальник уголовного розыска райотдела, майор Ребров, относился к Сергею хорошо, по-отечески.

– У тебя, Брянцев,– говорил он,– голова забита всякими идеями и идейками. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что они учат тебя добру. Плохо – потому что застилают тебе трезвый взгляд на жизнь.

– Как это «застилают»? – возмущался Сергей.

– А так. Вот тебе задачка, Брянцев. Предположим, ты женился. Конечно, по любви и все такое. А у твоей жены подруга. Чудесная девушка. И она влюблена в тебя до безумия. И вот при стечении всяких там обстоятельств, ты не устоял и изменил с ней своей жене. Как ты поступишь дальше?

– Признаюсь и попрошу прощения,– не задумываясь, ответил Сергей.

– Так я и думал,– отозвался Ребров.– А между тем, глупей такого поступка трудно что-либо придумать. Ты только вообрази: жена тебе верит, считает тебя ангелом, а ты…

– Самая горькая правда лучше красивой лжи,– ответил Сергей.

– Так-то оно так. А вот вообрази: вы вместе с товарищем участвовали в операции по задержанию вооруженных преступников. И твоего товарища смертельно ранили. Он в госпитале. Ты пришел к нему. Жить ему осталось минуты. Скажешь ли ты ему об этом?

– Нет. Язык не повернется.

– А как же о горькой правде и красивой лжи?

Сергей пожал плечами.

– То-то. А вывод такой: есть ложь во спасение. Понимаешь? И в нашем деле она есть. Есть правда и правда…

После таких разговоров у Сергея пухла голова: «Правда и правда…» Ему вспомнилась своя деревня отец, который хотел видеть его историком в своей школе, и ему невольно казалось, что он совершил ошибку, не послушав доброго совета. Но тут же он вспоминал, что сам, вопреки всем советам, выбрал именно такой путь, и тогда ему казалось, что отступать сейчас, встретившись с первыми же трудностями, недостойно порядочного русского парня и его, Сергея Брянцева, в частности.

А между тем, Ребров продолжал вводить молодого оперативника в курс дела. Первое время он загрузил Сергея вроде бы канцелярской работой: поручил разбирать почту, подшивать поступающие сообщения в оперативно-розыскные дела. И он, Сергей, постепенно осваивался со всем объемом работы, которую вел уголовный розыск в районе. Иногда Ребров заставлял Сергея присутствовать при допросах подозреваемых, свидетелей и возможных свидетелей. Обычно он говорил кому-нибудь из опытных оперативников:

– Ты предварительно познакомь его со своим планом допроса.

И тот втолковывал Сергею, каким способом он хочет использовать уже собранные факты, чтобы склонить преступника к признаниям, или чтобы с помощью свидетелей, перепроверить и уточнить детали совершенного преступления.

Все это живо интересовало Сергея. Он, как губка, впитывал манеры старших товарищей, учился логическому анализу событий, и время летело незаметно. И вот однажды, примерно через неделю после его столкновения с Куликовым, Ребров поставил перед ним новую задачу.

Было раннее утро. Сергей только-только пришел в свой кабинет (обычно он появлялся в нем за полчаса, а то и за час до официального начала рабочего дня), как на пороге появился Ребров.

– Давай, Брянцев, в темпе за мной.  Поедем на подъем трупа.

Во дворе их ждала патрульная машина.

– Оперативная группа только что выехала. Туда же должен прибыть следователь прокуратуры,– говорил Ребров,– Федор Трофимович Загуляев. Тоже из молодых, но подающий, как говорят, надежды.

По словам Реброва труп обнаружили у самого выезда из города женщины, спешившие на коллективный огород.

– Перепугались, конечно, вернулись домой и позвонили нам,– продолжал Ребров и вдруг, круто меняя тему, спросил: – Ты как, Брянцев, боишься мертвых?

Сергей смутился.

– Бояться-то, вроде бы, не боюсь, а разглядывать не люблю.

– Конечно, дело это малоприятное, но необходимое, Брянцев. Иногда маленькая деталька к большому открытию ведет. Так-то, лейтенант. Словом, разглядывай. И даже очень внимательно.

Остановились они действительно у самого выезда из города. Там уже были два милицейских «газика» и микроавтобус «Скорой». Распоряжался следователь Загуляев. Он невысок ростом, но коренаст. Лицо круглое, щеки пышут здоровьем. Белобрыс. А глаза, как две щелочки – внимательные и въедливые. Он подошел к Реброву.

– Она в мешке была,– сказал он.– На шее петля. На теле синяки. Платье изорвано, трусов нет.

– Насилие? – спросил Ребров.

– Похоже так. Потом в мешок. На машину. И сбросили. Таково первое впечатление. Посмотрим, что скажут эксперты.

– И, понятно, никаких документов,– покачал головой Ребров и добавил: – Ладно, не буду отвлекать тебя.

Загуляев отошел, Ребров повернулся к Сергею. Тот стоял бледный и заворожено смотрел на труп.

– Ты что, лейтенант? – недовольно произнес майор.– Скис, что ли?

Тот будто очнулся, оторвал взгляд от трупа.

– Это же Анна, товарищ майор,– взволнованно заговорил он.– Рост. Но главное – коса и лицо. Я ее лицо хорошо запомнил…

– Какая еще Анна?

– Ну та, за которой куликов гнался.

Ребров помрачнел, оглянулся на отошедшего Загуляева и строго сказал:

– Ты, Брянцев, Куликова сюда не плюсуй. Нехорошо счеты сводить, пользуясь служебным положением. А то, что потерпевшую звали Анной, учтем. Слышишь, Загуляев,– позвал он следователя, – Анной ее зовут.

Подошедший опять Загуляев стрельнул в Сергея глазами-щелочками.

– Вам доводилось встречаться с ней?

Сергей посмотрел на Реброва, и тот поспешил ответить вместо него:

– Да просто он слышал, как какой-то пьяный ее так окликал: Анной…

– Что ж… Анна так Анна.

– Ты от мешка танцуй, Загуляев,– сказал Ребров.– Мешок-то приметный – добротный, новый и надставлен таким же. Видно какое-то хозяйство совсем недавно получило партию.

– Учту, – кивнул Загуляев.

– А мы,– обратился Ребров к Сергею,– пойдем к криминалисту и судмедэксперту.

Загуляев и один из оперативников занялись сочинением протокола осмотра места происшествия. Ребров же, как-то торопливо, скороговоркой, как показалось Сергею, начал рассказывать ему с каких позиций производятся в таких случаях фотографирование трупа, других примечательных мест, чем занят судмедэксперт.

Все это не было для Сергея новостью. Прописные истины, процедуры «подъема трупа» он хорошо помнил по урокам в милицейской школе и по опыту во время стажировок курсантом, и теперь он не понимал, зачем, собственно, Ребров привез его сюда. Сначала он подумал было, что тот хочет включить его в группу Загуляева, но как выяснилось, он с этим не спешил, а когда закончил свои короткие пояснения, сказал:

– В общем, ладно. Поедем в отдел.

Всю обратную дорогу Ребров недовольно хмурился и о чем-то думал. Сергей недоумевал: зачем нужна была такая «экскурсия»? Почему они так скоропалительно покинули место происшествия?

Понял он это, только оставшись с начальником один на один в его кабинете.

Стройный, подтянутый, темноволосый майор уселся за свой стол и посмотрел на Сергея загоревшимся взглядом из-под хорошо очерченных, но сейчас нахмуренных бровей.

– Ты хоть уразумел, Брянцев, что чуть опять не вляпался?

Сергей пожал плечами и покачал головой:

– Не понимаю…

– «Не понимаю…»,– передразнил его Ребров.– А все дело в том, что приплюсовал к убийству Куликова.

– Но ведь он угрожал ей, и вот убийство…

Ребров возразил:

– Произошло не просто убийство, а обдуманное, заранее подготовленное убийство, Брянцев. Такой мешок за пять минут не состряпаешь. И тем не менее…

– Но ведь Куликов угрожал ей…

– И чему вас, дураков, в школе учат,– беззлобно и даже с долей сожаления сказал Ребров Сергею.– Да знаешь ли ты, что без разрешения райкома партии мы даже против рядового коммуниста не имеем права возбудить уголовное дело? А куликов – член бюро райкома партии, первый секретарь райкома комсомола. Соображаешь, какой шум поднимется? Хорошо еще, что у тебя хватило ума Загуляеву про Куликова не брякнуть. Он-то, конечно, обрадовался бы. Жареная информация не от него, а от тебя, мол, идет… На тебя и шишки все.

– Ну и как же теперь?

– А так. Пусть Загуляев от мешка танцует. Может, и выйдет на Куликова, но с доказательными, достоверными фактами. Тогда райком, как водится, исключит его из партии, а уж потом…

– Но ведь перед законом все равны, товарищ майор.

– Так в бумагах написано, а в жизни… И ты лучше не кипятись, Брянцев. А то смотри, весь раскраснелся. Я это тебе из самых добрых побуждений говорю,– тебя жалея.

Словом, впечатление от этого разговора осталось у Сергея какое-то двойственное: он верил, что Ребров действительно говорил «из самых добрых побуждений», но смириться с его взглядами не мог.

Вечером того же дня, найдя подходящий момент, он рассказал об этом Павлу.

Они сидели вдвоем на кухне. Павел, как обычно, хмурился, долго молчал, попыхивал сигаретой, а потом изрек:

– Дела твои, Сергей, хорошими не назовешь. Однако…

– Что «однако»? – нетерпеливо спросил Брянцев.

– Один ты, конечно, не устоишь против Куликова проиграешь, парень. Ребров-то, пожалуй, прав. Союзник тебе нужен, Сережа. И я полагаю, максим Петрович тебе будет очень кстати.

– Максим Петрович? – удивился Сергей.– Кто это?

– Полковник Рузский, начальник уголовного розыска нашей области. Я сейчас ему позвоню.

– Ты? – еще больше удивился Сергей.

Три дня назад в их квартиру, по ходатайству начальника райотдела, провели телефон. С общего согласия аппарат поместили в прихожей. И сейчас Павел направился туда. Через минуту до Сергея донеслось:

– Это я, Максим, –  Павел. Прошу тебя, вызови под каким-нибудь предлогом лейтенанта Брянцева из нашего отдела. Выслушай его внимательно. Понял? – и после паузы: – Да, да… Стоящий. Душа у него чистая.

 Через минуту Павел вернулся.

– Ну, все. Завтра максим с тобой переговорит.

Заметив очумелый вид Сергея, Павел сказал:

– Не удивляйся. Мы с ним старые сослуживцы. А однажды при разоружении вооруженной банды, я прикрыл его. конечно, схлопотал бандитскую пулю, однако, человека спас.

– И не наградили?

– Почему же, орден Красной Звезды дали.

– Дали, а я у тебя его ни разу не видел. Почему?

– Почему, спрашиваешь? А потому, что начальники говорят, мол, носить награды это нескромно. А получается: и есть награда, и нет награды. Вот доживем до праздников, тогда увидишь, тогда вроде и орден можно надеть. А просто так…

Спал в эту ночь Сергей тревожно. Ему снились какие-то сны, которые он так и не запомнил, но утром убедился, что настроение они ему все-таки испортили.

 

3. СЛЕДОВАТЕЛЬ ФЕДОР ЗАГУЛЯЕВ

 

Вам, конечно, знакомо такое словечко: «невезучий». Так вот, невезучий – это я.

Вот уже два года прошло после окончания юрфака Московского университета, а я все еще только следователь районной прокуратуры. Недавно встретил однокурсника – Алешу Грубешова. Тот в адвокатуре. Провел два или три довольно громких процесса. Жизнью доволен, хотя и обретается пока на частной квартире. «Подожди,– говорит,– года не пройдет – стану хозяином двухкомнатной кооперативной…» Вот так вот. Значит, есть у парня перспектива…

Правда, мне-то однокомнатную дали больше года тому назад. Но дело-то не только в квартире. Мне хочется славы, хочется быть человеком заметным, таким, чтобы люди мне кланялись, а девушки не скрывали восхищенных взглядов. Но мне не везет: какая может быть слава у рядового следователя районной прокуратуры?

Вот мишка бубенцов – это да! Устроился референтом к какой-то важной шишке. Шеф ему двухкомнатную сразу, без звука «выбил». Мишка усвоил манеры важного, значительного лица, его слово, все равно что слово его шефа, потому что тот в юридических вопросах, хоть и «шишка», тумак-тумаком и во всем полностью полагается на Мишку.

Понятно, такой пользуется успехом и у женщин, и Мишка того и гляди породнится с каким-нибудь начальством. Вот это да. Вот это повезло человеку. А я… Нет, невезучий я человек, невезучий.

В прокуратуре у нас работают одни «зубры». Прокурор, его помощники, следователи – все со стажем. Они умеют так оформить дело, так подвести, сгруппировать факты, улики, показания свидетелей, что обвиняемому некуда деваться, ни один адвокат не поможет.

На меня они смотрят свысока, суют мелкие делишки, чтобы «набирался ума», как они говорят. Разве среди таких протолкаешься, прорвешься вперед. А мне, конечно, хочется протолкаться. И вот, кажется, наконец-то Госпожа Удача и в мою сторону посмотрела – случайно подкинула убийство, да еще и с изнасилованием, по-видимому.

Вернувшись с «подъема трупа», я сразу же поставил несколько вопросов экспертам и пошел докладывать о результатах «самому».

Прокурор, Станислав Осипович, как всегда, смолил трубку и, окутанный табачным облаком, читал какие-то бумаги. Встретил он меня довольно приветливо:

– Это, Загуляев, у вас первое убийство?

– Первое, Станислав Осипович.

– Ну, что ж, давайте протокол осмотра места происшествия.

Я подал. Он погрузился в чтение.

Для меня это был очень важный момент. Как он оценит мой труд? Заслужу ли я его одобрение, сумел ли раскрыть в протоколе свой профессиональный потенциал? Ведь от этого так много зависело…

Словом, я ждал его оценки и сидел как на иголках. И вот он закончил чтение и посмотрел на меня с явным расположением.

– Ну, что ж, протокол обстоятельный, грамотный, для первого раза просто хороший, поздравляю. Кстати, кто от милиции к вам подключен?

– Старший лейтенант Тараскин.

– Тоже хорошо. Тараскин умный, находчивый сыщик. Советуйтесь с ним, надежным помощником будет.

И через мгновенную паузу:

– А из руководства райотдела кто-нибудь приезжал?

– Майор Ребров с молоденьким лейтенантом, кажется, Брянцевым.

– Брянцев, Брянцев…– задумчиво, будто что-то вспоминая произнес прокурор. – Позвольте, так это тот, который по какому-то поводу в конфликт с Куликовым вступил. И это он назвал имя погибшей?

– Так точно, Станислав Осипович.

Прокурор задумчиво пожевал губами, сунул в рот трубку и, опять окутавшись дымом, спросил:

– А Ребров?

– Посоветовал танцевать от мешков.

Прокурор покивал:

– Разумно. Трудитесь, Загуляев. Желаю вам успехов.

И вот я сижу у себя. Думаю. И вдруг мне почудилось, что убийство, попавшее в мои руки – это не ординарное преступление, совершенное обыкновенными уголовниками, а нечто большее и скрываются за ним безусловно люди, имеющие силу и власть.

Ведь следы протекторов, оставленные машиной, с которой был сброшен труп, конечно же, следы «Волги», а этот класс машин в нашем городе относится к числу служебных. И даже не просто служебных, а обслуживающих руководящих товарищей.

Следователь Загуляев вполне может оказаться в центре весьма интригующих и сенсационных событий, таких, на которых можно приобрести и славу, и сломать шею.

 И потом еще одно соображение: я задал вопрос лейтенанту, а ответил мне майор: «Да просто он слышал, что какой-то пьяный ее так окликал…» Но сейчас, спокойно вспоминая эту сцену, я просто убежден, что майор Ребров предвосхитил более подробный ответ лейтенанта. Какой?

Ребров, конечно, прожженный оперативник, это факт, и он, видимо, не захотел, чтобы лейтенант ответил иначе. Почему?

Понятно, сейчас допрашивать лейтенанта бесполезно: он повторит слова своего начальника. И только. Но почему? Видимо потому, что и Ребров почувствовал: мы столкнулись не просто с уголовниками и оберегает своего подопечного от лишних хлопот. Значит, Загуляев, что бы там ни было – впереди, помни: у тебя есть шанс выбраться, вырваться, опередить других. Не упусти своего. Такова жизнь – несчастье одних становится источником счастья для других. Может быть, кто-то и не понимает этого, но Загуляев не из их числа…

И я перехожу к делу – беру лист бумаги и начинаю набрасывать план следственных мероприятий. Ничто не должно ускользнуть от внимания следователя Загуляева. Ничто.

 

4. ВСТРЕЧИ

 

Утром следующего дня Брянцев, как обычно, пришел в отдел задолго до начала рабочего дня. Увидев лейтенанта через раскрытую дверь своей комнаты, дежурный по отделу капитан ситников окликнул его.

– Там в вестибюле, у вахтера, девушка сидит, Брянцев. Пришла с каким-то заявлением. А у меня – звонки и звонки. Побеседуй с ней, Брянцев. Разберись…

В вестибюле действительно была девушка. Она сидела на одном из стульев, стоявших у стены против сержанта-вахтера. Надо сказать, что входя в отдел, Сергей, погруженный в думы о своей нелегкой судьбе, не обратил на нее внимания, теперь же всмотрелся и чуть не ахнул: перед ним была копия погибшей Анны. Копия, но молоденькая-молоденькая, зеленая-зеленая, как стебелечек полевого цветка.

Широко распахнутые серые глаза ее смотрели на Сергея доверчиво и немного растерянно. Но главное – ее лицо и такая же, как у погибшей Анны коса. Словом, копия.

У Сергея защемило сердце. Он уже догадался с каким заявлением пришла эта девушка и был огорчен и ее потерей, и тем, что по-видимому, именно ему придется нанести ей жестокий удар, сообщив правду, и быть свидетелем взрыва горя у этого, еще не закаленного жизненными бурями, молодого существа.

И, может быть, поэтому, что сердце его было переполнено сочувствием, лицо его, вопреки логике, посуровело, а в голосе неожиданно исчезла присущая ему юношеская мягкость и появились чужие, противные ему самому скрипучие нотки, отдающие сухой официальщиной. Должно быть, так молодая душа защищала себя от необходимости причинить боль.

– Пройдемте со мной, гражданка…

«Гражданка» покорно пошла за ним на второй этаж. Там у Брянцева и старшего лейтенанта Торопова был небольшой кабинетик.

Вскоре Сергей узнал, что зовут девушку Машей Бубликовой, «то есть Марией Петровной Бубликовой» – поправилась она и покраснела. Узнал, что отец ее, инвалид войны умер давно, а в прошлом году ушла из жизни и мать. Живут они теперь вдвоем с сестрой Аней. Та работает в аптечном киоске на вокзале, а сама она, Маша, учится в медицинском училище. Заканчивает его. Смысл же заявления состоял в том, что вчера Аня не вернулась с работы. Не появилась и утром. И она очень беспокоится: уж не случилось ли что-нибудь с сестрой? И вот чуть свет побежала в милицию…

При последних словах глаза ее увлажнились, она опустила взгляд, уставившись под ноги, а по щеке, светлой, чистой-чистой полоской потекли слезы.

«Осталась совсем одна…» – подумал Сергей и чтобы хоть как-то разрядить обстановку, спросил ее адрес.

– Володарского, тридцать восемь, вторая квартира,– ответила она дрогнувшим голосом.

– Частное домовладение?

У нее, видимо, в горле застрял комок, и она только кивнула – «в частном…»

«Что еще ей сказать, что спросить?» – мучительно думал Сергей, пытаясь уйти от главного – от сообщения трагической вести. И тогда он вдруг подумал, что майор Ребров тоже приходит на работу спозаранку и снял трубку телефона.

Майор оказался уже на месте. Обрадованный Сергей заторопился:

– Товарищ майор, у меня в кабинете Мария Петровна Бубликова. Капитан Ситников, дежурный, попросил меня принять ее заявление…

– Какая Бубликова, Брянцев? Какое заявление?

– У нее пропала сестра Анна. Не вернулась с работы…

– Анна?! – воскликнул Ребров.– Это не та ли, Брянцев?

– Та самая, товарищ майор.

– Тогда давай ее ко мне. Немедленно.

– Слушаюсь.

В кабинете Реброва, куда он ввел Машу, сидел незнакомый Сергею полковник. Спросив у него, по курсантской привычке, разрешения обратиться к майору и получив его, четко доложил:

– По вашему приказанию…

– Можешь быть свободен, Брянцев,– кивнул майор, но не отлучайся. С тобой хочет побеседовать полковник Максим Петрович Рузский, начальник угро области.

– Слушаюсь.

Когда Сергей по вызову вновь появился в кабинете Реброва, Маши уже там не было. «Увезли на опознание трупа…» – догадался он и на миг представил, что должна была пережить в те минуты сероглазая девушка.

– Расстроились, лейтенант, вам жалко эту девчушку? – спросил полковник.

Суровые черты его лица смягчились и будто помолодели, пытливые черные глаза, под нависшими бровями, внимательно смотрели на Брянцева, и он понял, что ему так и не удалось сохранить спокойный, бесстрастный вид твердокаменного сыщика, как ему хотелось, и поэтому он честно  признался:

– Жалко. Ведь она теперь осталась совсем одна…

Тут Ребров обратился прямо к Сергею:

– Вот что, Брянцев, на Новом рынке, у пивных ларьков, вроде бы какая-то конфликтная ситуация возникла. Звонили оттуда. Полковник подбросит тебя туда. Разберись. Если ничего серьезного – возвращайся в отдел.

Брянцев начал кое о чем догадываться: «Значит, полковник решил выслушать меня в машине…»

У подъезда отдела стояла черная «Волга» Рузского. Шофер отсутствовал. «Сам поведет машину…» – догадался Брянцев.

Так оно и случилось. Но когда «Волга влилась» в общий поток машин на проспекте, полковник, не ожидая исповеди Брянцева, и не поворачивая к нему головы, заговорил сам:

– О твоем конфликте с Куликовым и о твоих подозрениях против него мне рассказал Ребров. Кстати, умный и честный оперативник. Так что выслушивать мне тебя, Брянцев, по существу и незачем. А меня ты послушай.

Машина к этому времени уже вырвалась к лесопарковой зоне города. Полковник свернул вправо, на боковую дорожку, убегавшую в лес и притормозив, прижался к обочине. Машина остановилась. Теперь он повернулся к Брянцеву, и тот увидел, как посуровело его лицо.

– Куликова я, лейтенант, знаю. Да, дебошир, да, заливает за галстук, мелочен и беспринципен…

– Как же такого в первых секретарях райкома комсомола держат? И где? В областном центре,– не сдержал возмущения Сергей.

Лицо полковника потеплело, он чуть приметно улыбнулся:

– А ларчик-то открывается просто: старшая сестрица Куликова замужем за вторым секретарем обкома партии. Чуть что, он к ней. А в чужой семье поди разберись кто в ней главный. Но по моим наблюдениям – она. Понял?

– Стараюсь.

Полковник помолчал.

– Ребров назвал тебя необстрелянным. Это потому, что верит тебе и боится за тебя. Он-то сразу сообразил что к чему и подозрениям твоим поверил, потому что Куликова лучше всех нас знает, а вот от прямого столкновения с ним уберег тебя – он-то знает, чем такое столкновение может обернуться для тебя, и ну и наговорил тебе «о правде и правде», «о лжи во спасение». Но я думаю, ты и сам понимаешь, что правда бывает только одна, а остальное все – от лукавого, как говорили старики.

Брянцев с надеждой посмотрел на полковника.

– И что же будет дальше, товарищ полковник?

Полковник включил зажигание, мягко загудел мотор.

– Что дальше, говоришь? – и не задумываясь: – Дальше я на твоем месте немедленно отправился бы к этой девушке – Маше. Из естественного сочувствия, так сказать. Дело в том, что я приказал отвезти ее после опознания трупа домой на машине. И она, уверен, уже дома. Ревет в три ручья. Ребров спросит: почему самочинно поехал? Ответишь: жалко стало, спросил разрешения у полковника, и он разрешил. Он поймет. А ты, между тем, расспроси эту Машу об отношениях ее сестры с Куликовым. Мягко, но подробненько. Не может быть, чтобы она ничего не знала. И к тому же, к тебе она отнесется с доверием. Уверен. Важно, чтобы ты со своим опросом опередил Загуляева. Он следователь молодой и по подсказке Реброва ударится в мешки. Тараскин – хороший исполнитель. Загуляев и его на мешки нацелит. А ты подойди к делу с другой стороны, и следствие получит более полную картину.

– Будет сделано, товарищ полковник.

– А теперь, как говорится, информация для размышления. В последнее время авторитет второго в обкоме падает. Первый заподозрил в нем соперника и принимает предупредительные меры. А в таких разборках прав оказывается тот, у кого больше прав. Поэтому,– продолжил полковник,– если на Куликова упадет даже тень уголовного дела, второй сразу же от него открестится: не пожелает, чтобы на его собственный чистенький пиджачок попала хоть одна капелька подозрительного свойства. И он бросит своего милого родственничка на произвол судьбы и даже ополчится на него. И все ради того, чтобы не дать первому решительного перевеса над собой. А сейчас я тебя к улице Володарского подброшу.

 

 

5. ЭПИЗОДЫ

 

 

*  *  *

Действуя энергично и напористо, окончательно запутавшись в телефонных номерах облисполкома, Загуляев своевременно догадался переключиться на телефоны облпотребсоюза. Но здесь, как и в облисполкоме, их тоже было великое множество, а голоса отвечавших были не менее сухи, немногословны и даже надменны. И тогда Загуляев, представляясь, стал именовать себя не просто следователем, а следователем по особым поручениям. Правда, должности такой пока не существовало, но непонятные слова «по особым поручениям» придавали ему вес и это, кажется, помогло. Примерно к полудню он таки напал на нужный источник информации.

– Мешки? Да, к нам поступала партия. Но мы их уже разбросали по районам.

– В том числе и в Пролетарский район нашего города?

– Да, в том числе и в Пролетарский райпотребсоюз.

Информация оказалась как раз той, которая и нужна была. Загуляев тут же связался с Тараскиным.

– Такое дело, Тараскин. В наш райпотребсоюз по моей информации, действительно, поступила партия новых мешков. Надо перепроверить и проследить их движение. Понятно?

– Слушаюсь, гражданин начальник,– с подковыркой откликнулся Тараскин и положил трубку.

«Ну и ну…– покачал головой Загуляев.– Даже ни одного вопроса ко мне. Хотя бы, мол, откуда это известно стало? Так нет, подковырнул своим «Слушаюсь…» и все. Ну и ну…»

В между тем Тараскин сразу же принялся исполнять поручение следователя. На его счастье он недавно познакомился с председателем райпотребсоюза. Случилось это на дружеской вечеринке у давнего приятеля. Он их и свел. Ну, выпили за знакомство, потом за дружбу и перешли на «ты». Расставались уже друзьями. «Ты, Миша, если что надо – звони. Из-под земли достану. Я такой. Для друга, что хочешь… И потом же, я понимаю: моя милиция меня бережет…»

И вот сейчас был самый подходящий случай – Тараскин набрал номер своего нового «друга».

– Слушаю,– довольно нелюбезным тоном отозвалась трубка. Но тон, которым с ним разговаривали, никогда не смущал Тараскина.

– Это я, Семен, Михайло Тараскин из милиции, если помнишь…

– Как же, как же,– сразу же чуть не запела трубка.

– Ты мешки получал?

– Ну, молодец, ну и хватка у тебя, Миша. Разнарядку по колхозам еще не составили, а ты уже знаешь. Сколько тебе?

– Пару,– ляпнул Тараскин.

– Нет проблем. Заходи. Я распоряжусь, мешки у меня будут. Но знаешь что,– словоохотливо добавил председатель,– а тебя все-таки переплюнули по части оперативности.

– Это кто же такой нашелся? – вроде бы удивился Тараскин.

– Куликов. Он еще вчера выпросил и тоже пару.

– И сам приходил?

– Нет, что ты… Шофера своего присылал – Якова, ну, этого, что на серой «Волге» катается.

– Значит, он да я тебя уже на четыре мешка ограбили, а остальные?

– Остальные на складе. Пока других заявок не поступало. Но я думаю с десяток приберечь – может быть, кто и спохватится.

Словом, через час мешки были у Тараскина и точно такие же, в каких была обнаружена погибшая Анна.

Теперь следовало, считал Тараскин, приняться за Якова, который «катается» на серой «Волге».

 

 

*  *  *

 

Они сидели вдвоем: брат и сестра. Она миловидная шатенка, он – рыжий верзила. Сидели в отдельной комнате,– домашней библиотеке второго секретаря обкома партии.

Ее глаза лучились нежностью. Она смотрела на него, рослого и сильного, но видела другое – рыжеватенького мальчика, которому когда-то заменила и погибшего на фронте отца, и умершую с горя мать.

Да, это было трудное время. Но она выстояла. Училась. Работала. И делала все возможное и невозможное, чтобы он, рыжеватенький мальчик-сирота, не был обделен ни жизнью, ни лаской.

А потом она встретила Дмитрия. Возможности ее удесятирились, и она щедро делилась с братом, ставшим ей фактически сыном.

Жизнь обрушила на нее трудности, а она только становилась сильнее. Ее Дмитрий шагал по служебной лестнице, ступенька за ступенькой, легко и как-то незаметно. И она не отставала, а кое в чем, шла впереди. Но все же оставалась женщиной.

Судьба не дала ей своих детей, но в душе, в характере, она оставалась матерью,– чем-то вроде ангела-хранителя семейного очага или даже родового начала.

Она все сумела: преодолеть неодолимое, войти в круг избранных, стать надежным «тылом» для своего Дмитрия. И не только «тылом», но по своей, по женской линии – защитником и помощником. Словом, сумела все. А вот избавиться от вековечного, от завещанного многими поколениями русских матерей, от простого бабьего, наконец, так и не смогла. Ей и до сих пор этот уже возмужавший детина, все мнился маленьким, слабеньким, нуждающимся в ее помощи и поддержке ребенком.

– Ну, почему ты такой хмурый, Валентин? Может быть, сердечные раны? – спросила она.

Он картинно махнул рукой и отвернулся.

– Нет, ты не молчи. Говори откровенно. Слышишь? – потребовала она, как требовала когда-то от мальчика-несмышленыша.

И тогда он устремил на нее загоревшийся взгляд:

– Дело хуже, сестра, дело значительно хуже, чем ты думаешь

– Ты просто пугаешь меня.

– Нет. Я чувствую, что кто-то хочет подорвать авторитет Дмитрия Ивановича, и для этого почему-то плетут козни вокруг меня.

– Какие козни? – насторожилась она.

– Недавно в наш райотдел милиции был направлен лейтенант Брянцев. Пьяница. Дебошир. Один раз, ночью, он чуть не набросился на меня с кулаками. Но ударить не посмел. Только погрозил: мол, я не посмотрю на Дмитрия Ивановича; у меня тоже есть защита.

По ее мнению это было неслыханно: какой-то лейтенант смеет… И она спросила:

– Ну, а ты? Что сделал ты?

– Я, понятно, обратился к начальнику райотдела с просьбой оградить меня от подобных эксцессов.

– А он?

– Обещал принять меры. Но как я узнал, он даже не наказал негодяя. Это же прямое поощрение, прямой подрыв. И это значит, что такие поступки кому-то нужны, и я теперь ожидаю всего: какой-нибудь грязи, провокации, клеветы наконец.

– Ну это мы еще посмотрим,– сдержанно, но с угрозой в чей-то адрес, сказала она.– Не придавай значения таким мелочам, мальчик, а лучше порадуй меня: обзаведись невестой и сразу же познакомь с ней меня. Договорились?

Он невесело кивнул.

 

 

*  *  *

 

Перед тем как идти спать, она вошла в домашний кабинет мужа. В комнате царил полумрак – люстра была выключена, и кабинет освещался лишь старенькой настольной лампой, которую Дмитрий Иванович особенно любил («она очень удобная») и ни за что не соглашался на замену ее более видной, солидной и более соответствующей его сегодняшнему положению.

Она включила люстру.

Дмитрий Иванович работал. На столе, в световом пятне настольной лампы, лежала кипа бумаг. Он что-то писал. Лицо его показалось ей утомленным, а взгляд, который он поднял на нее, вопросительным и устало-тревожным.

– Я хочу поговорить с тобой, Дмитрий.

– Говори,– он поднял глаза.

– Мне кажется, над нами собираются мрачные тучи.

– Почему ты так решила?

– Я сужу об этом по изменившемуся ко мне отношению обкомовских дам. Они стали суше со мной. Они вечно заняты, куда-то спешат, исчезла доверительность.

– И это все?

– Нет, не все. Представь, в районе Валентина появился молоденький лейтенант милиции Брянцев. Пьяница. Дебоширю и вот он, недавно, ночью, набросился с кулаками на Валентина. Ударить не посмел, но угрожал: «Плевать я хотел на твоего Дмитрия Ивановича…» Что это? Провокация? Один шаг до скандала? Откуда у лейтенанта такая смелость, Дмитрий?

Дмитрий Иванович побарабанил костяшками пальцев по столу.

– Ты коснулась очень важного вопроса. Да, отношение «первого» ко мне изменилось. Почему? Я и сам не знаю.

– Он завидует твоей популярности, твоей работоспособности, твоей компетентности…

– Может быть, и так. Но для меня наступили трудные времена. «Первый» есть «первый». А тут Валентин… Мне сообщили доверительно, что твой брат ведет себя далеко не лучшим образом: пьянствует, водит компанию с темными личностями, склоняет молоденьких девушек к сожительству…

– Это же клевета, Дмитрий!

– Я перепроверил полученную информацию. Все правда. И это становится опасным, душа моя. Может стать поводом для самых серьезных выводов.

Она знала свою власть над мужем, но когда он говорил таким тоном, каким говорил сейчас, всегда признавала его превосходство над собой и уступала. Но на этот раз уступать ей не хотелось, и она сделала еще попытку разубедить, оправдать, защитить. Но Дмитрий оставался непреклонным.

– Лучшее, что ты можешь, душа моя, сделать для Валентина – это спасти его от самого себя. Убеди его изменить свое поведение. Хоть на это трудное время, потому что если он попадет в какую-нибудь историю, я защитить его не смогу, да это было бы с моей стороны просто глупостью.

Он сложил стопкой бумаги, лежащие на столе, положил сверху свою рукопись, открыл сейф и сложил туда всю стопку.

– Пойдем спать.

Она поняла, что продолжать разговор бесполезно.

 

 

*  *  *

 

Вечером того же дня, на пустынном перегоне лесопарковой зоны, инспектор ГАИ остановил серую «Волгу».

Для шофера это было полной неожиданностью. Он распахнул дверцу машины и довольно нахально сказал инспектору:

– Разуй глаза, лейтенант, и обрати внимание на мои номер. Они номенклатурные.

Лицо лейтенанта осталось бесстрастным. Он протянул руку:

– Документы, гражданин.

Шоферу ничего не оставалось делать, он выгреб из специального бачка на приборной доске машины права, технический паспорт, путевой лист и подал инспектору. В правах, на всякий случай, лежала новенькая пятерка.

Инспектор, все такой же непроницаемый, просмотрел документы, положил их в карман и приказал:

– Подвиньтесь. Машину поведу я.

Словом, через полчаса шофер серой «Волги» был уже в помещении ГАИ и сидел перед Тараскиным, который и был инициатором его задержания «за превышение скорости».

Отец Якова отличался непоседливостью, иногда пропадал из семьи и на год и на два. Но возвращался всегда с деньгами. «А теперь,– говорила соседка,– уже лет шесть глаз не кажет. Марья – жена его, от такой жизни на тот свет подалась, а Яшка…»

Все сходились на том, что Яшка – наглец, грубый, но трусоват и, может быть, поэтому серьезных столкновений у него с законом не было. Пока…

Тараскин вгляделся в задержанного.

Вид бравый. Лицом смазлив. Смотрит нагло и даже вызывающе. Что ж, он, Тараскин, видывал таких. Посмотрим, как он поведет себя дальше  и для «пристрелки» спросил, указывая на стопку документов, которые инспектор ГАИ выложил на стол около Тараскина:

– Ваши документы?

– Ну, мои.

Тараскин стал рассматривать их.

– А пятерка в правах, это что же,– взятка, откупное инспектору?

– Да нет, просто вертелась в руках, ну я и сунул ее, даже не думая куда. Случайно, товарищ старший лейтенант.

Тараскин, не отрывая глаз от водительских документов, спросил:

– А паспорт?

Коробов начал суетливо рыться в карманах.

«Эге,– подумал Тараскин,– нервишки у тебя, парень, так себе,– невинный вопрос – паспорт, а уже засуетился…» И неожиданно спросил:

– Вы, Коробов, вчера в райпотребсоюз ездили?

Вопрос застал парня врасплох – он был совсем не по теме ГАИ, и поэтому тот замялся.

– Так ездили или нет? – немного поднажал Тараскин.

– Ну, ездил…

Бравый вид Коробова полинял, вызывающий блеск в глазах потускнел.

– Зачем?

– По заданию хозяина, Куликова, первого секретаря райкома комсомола…

– За мешками?

Коробов явно напрягся. Мгновение он молчал и потом вдруг осипшим голосом выдавил:

– За мешками…

Тараскин пошарил за тумбами стола и резким движением выбросил на стол окровавленный мешок, в котором была обнаружена Анна и спросил:

– Узнаете?

Коробов побледнел, в глазах его отразился ужас, он вскинул руки ладонями вперед, словно защищаясь от привидения, и срывающимся голосом завопил:

– Товарищ старший лейтенант!..

– Гусь свинье – не товарищ,– оборвал его Тараскин и продолжил: – Отвечайте: узнаете мешки?

И тогда Коробов из бледного стал почти синим и повел себя так, как поступают тонущие – он начал топить других, пытаясь вырваться из объятий водоворота.

– Это все он! Я не убивал! Не убивал…– завопил он.– Не убивал!..

Тараскин смотрел на него с явным презрением, затем, скривив губы в такой же презрительной улыбке, произнес:

– Я вам, Коробов, поверю,– вы действительно сотворены из другого материала, чем обыкновенный убийца. И поэтому советую начать с чистосердечного признания. Суд, а вам его не миновать, безусловно, учтет и вашу искренность, и ваше участие в изобличении истинного убийцы.

Руки Коробова опустились на стол, голова его рухнула на руки, и он разрыдался.

 

 

6. СЛЕДОВАТЕЛЬ ФЕДОР ЗАГУЛЯЕВ

 

Ну и дурака же свалял этот высокоумный, каким он себя несомненно считает, сыщик Тараскин. Это же надо? Позволил, тоже несомненно, соучастнику убийства,– шоферу Якову Коробову, соскользнуть на более мягкую ступеньку по наказанию, оформив его показания в форме явки с повинной.

Спрашиваю горе-сыщика: зачем ты это сделал? А он спокойненько отвечает: «Потому, что так было легче всего получить признание…» Одним словом, Тараскин не извлек пользы ни для себя, ни для меня, совершенно бескорыстно оформил протокол о явке с повинной… Бескорыстно! А я давно убежден, что бескорыстие – это самый верный признак глупости, потому что личный интерес – был, есть и будет двигателем прогресса.

Но, как говорится, нет худа без добра. Явка с повинной, которую обеспечил Тараскин, дает в мои руки прекрасные козыри. Как никак, в ужасном преступлении может быть обвинен не какой-то безвестный уголовник, а брат жены второго секретаря обкома партии, первый секретарь райкома комсомола.

А из этого малоприятного факта умный следователь, вроде меня, видимо, сможет извлечь кое-что многоприятное. Следователь может расставить акценты обвинения и так и эдак. Подчеркнуть одно, затушевать другое. Ведь даже самая упрямая вещь – факты и те поддаются толкованию, могут приобрести в руках следователя ту или иную окраску.

Словом услуга за услугу. И я совсем не против получить должность в областной прокуратуре.

Стоп! Ты, дорогой товарищ Загуляев, кажется, размечтался,– одернул я себя и отложил в сторону заявление Коробова о явке с повинной. Стоп. Я достаю сигареты и закуриваю.

Наперекор всем врачам, я убежден в благотворном действии выкуренной сигареты. Ни вот уж что, но все-таки. Сигарета взбадривает уставший ум, успокаивает волнение.

И вот, не успел я ее выкурить и до половины, как мне открылась главная опасность, угрожающая моим замыслам и планам: утечка информации. Сейчас мы ею обладаем трое: Тараскин, Коробов и я. Завтра (кто может положиться?) Тараскин посвятит в нее Реброва. Это раз. Во-вторых, наш старик тоже спросит: «Ну, как у  вас, Загуляев, дела с мешками?» И вот моей информацией овладеют еще двое. Тогда что же останется мне? Тогда, значит, прощай надежда на приличное место в областной прокуратуре?

Это соображение взволновало меня. Я даже раздавил сигарету в пепельнице. Но, оказывается ее благотворное действие продолжалось, и через секунду я воскликнул в душе: «Нет, черт возьми! Я буду действовать немедленно, пока моя информация не стала предметом гласности!»

Это было несомненно правильное, мудрое решение, и подсказала его мне, конечно же, безбожно раздавленная мною сигарета.

Я посмотрел на часы. Около десяти вечера. Что ж, время не такое уж позднее…

Не теряя его, я достал из своего стола небольшой список «для служебного пользования», в котором значились номера домашних телефонов ответственных товарищей области и разыскал нужный.

Теперь надо было обдумать и представить себе весь предстоящий мне разговор. И я обдумал его и представил. «Скорее всего, он пришлет за мной машину…» – подумалось мне, когда я крутил диск телефона.

В трубке раздался спокойный, немного надменный женский голос:

– Слушаю вас.

Нет, я не растерялся, я даже обрадовался: «Жена. Сестра Куликова. Удача!» Но радость иногда бывает похожа на растерянность,– я на мгновение замедлил со следующими словами и услышал уже явно недовольный голос:

– Кто это? Кто вам нужен?

Весь хитроумный план разговора, придуманный мной заранее, под влиянием ее холодности и появившегося раздражения, немедленно испарился из моей головы. Нет, я не струсил, но ведь я, кажется, вызвал гнев жены второго секретаря обкома партии. А это что-то значит. И, видимо, поэтому я ответил на ее вопросы каким-то овечьим что ли блеянием:

– Вас беспокоит следователь прокуратуры Пролетарского района. Мне бы Дмитрия Ивановича…

На мое блеяние она ответила мгновенным, взволнованным вопросом:

– Пролетарского района?

Теперь в ее голосе появилась тревога, и она ободрила меня. Я мысленно обозвал себя самыми нелестными словами и уже другим тоном сказал:

– Речь идет о вашем брате.

– О Валентине? Что с ним?

И тут я совершил ошибку. Кто их не совершал… Мне нужно было продолжать разговор с ней, с лицом заинтересованным, ведь она все равно передала бы мои слова «самому», а я, как дурак, на ее вопрос «Что с ним?» ответил просьбой пригласить Дмитрия Ивановича.

Она помолчала. Пауза затягивалась, и потом твердо ответила:

– Хорошо.

А еще через несколько минут в трубке раздался мужской голос.

В мгновение ока я почувствовал всеми клетками своего существа, что человек, который говорил со мной в эти минуты, может и возвеличить меня, и стереть в порошок. Вся моя решимость, все мужество сразу куда-то испарились. Я начал опять блеять, сбивчиво говорить об убийстве, о мешках, о явке с повинной, наконец, о вытекающих из нее подозрениях.

«Второй» терпеливо выслушал мою околесицу, и, когда я кончил говорить, спросил:

– И чего же вы хотите от меня, молодой человек? Я не прокурор, не следователь, а партийный работник. Да, куликов – брат моей жены. Но я его почти не знаю. И поэтому ни оправдывать его, ни подтверждать ваши подозрения не могу.

Он сделал небольшую паузу и тем же зловещим тоном добавил:

– Обращение ваше ко мне считаю провокационным, о чем не премину заявить прокурору области.

«Он открестился, отрекся, полностью отрекся от него…» – с ужасом подумал я.

В трубке послышался щелчок. Он прекратил разговор.

О, золотые мечты, о, надежды на продвижение!.. Все это лопнуло, как мыльный пузырь.

Я аккуратно положил свою телефонную трубку на рычаг аппарата и снова сунул в рот сигарету. Я, конечно же, был расстроен, и она была мне сейчас просто необходима, что бы там ни говорили врачи.

И вот, только еще окутавшись дымом, я сообразил, что предаваться унынию бесполезно и даже вредно, мне следует не унывать, а действовать.

Словом, слава табаку и сигаретам! Я решил немедленно информировать своего старика. Время, правда, уже позднее, но это не грех, звонок в такое время только подчеркнет мое служебное рвение.

Я набрал квартирный номер прокурора.

– Станислав Осипович, дело, в основном, сделано. Теперь весь вопрос в Куликове. Разрешит ли нам райком партии официально допросить его и предъявить обвинение?

– Какие санкции вы предприняли в отношении Коробова? – перебил меня прокурор.

– От него взяли подписку о невыезде,– ответил я.

– Глупость! Ведь явка с повинной не освобождает преступника от ответственности. Его надо было немедленно заключить под стражу.

– На этом настаивал и Тараскин. Но было уже поздно, и я не решился беспокоить вас просьбой о санкции на арест.

– Дважды глупость. Он наверняка скроется. Очухается, придет в себя после невинного задержания «за превышение скорости» и даст деру. Ты понимаешь это, Загуляев? Ты ведешь дело об убийстве молодого, полного сил и возможностей человека, а не о краже застиранного белья, которое хозяйка задержалась снять вовремя с веревок. Тараскин схватил за руку соучастника или даже убийцу, а ты… Словом, сейчас же, немедленно прими меры к задержанию Коробова.

Мне стало не до сигарет. Я начал звонить Тарскину.

– Что за пожар, Федор? – как всегда фамильярно откликнулся тот.

Я изложил суть дела. И он, начисто лишенный интеллигентности и великодушия, упрекнул меня: «Я же говорил тебе…» Но закончил свою речь более пристойно:

– Может, и обойдется, Федор. Не унывай. Я сам, немедленно поеду на задержание. Жди звонка.

Я просидел у телефона более часа, выкурил шесть сигарет. Я их прикуривал практически одну за другой. Наконец телефон зазвонил. Я схватил трубку.

– Такие пироги, Федор,– услышал я голос Тараскина,– смылся Яша. Одна соседка видела: вышел с двумя чемоданами и подался на троллейбусную остановку. Чемоданчики интересные. Мы обзвонили отделы линейной милиции нескольких городов, завтра объявим всесоюзный розыск. Не вешай голову, Федор. Может, и обойдется…

И вот я сижу в своем кабинете оскорбленный и поруганный и «вторым», и своим начальником. Что ждет меня впереди?

Вокруг сине от табачного дыма. Я открыл окно. В кабинет хлынул поток свежего воздуха. В городе наступил покой, в небе тысячи звезд, а у меня на душе мрачная туча и ни одной звездочки.

 

 

7. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

 

Эпизоды

*  *  *

Кабинет прокурора области – большая светлая комната с четырьмя огромными окнами. Вплотную к большому столу примыкает столик поменьше. На нем целая батарея разноцветных, разномастных и разноголосых телефонных аппаратов. Вот «московский», вот прямой с «первым», вот – с председателем облисполкома, сто «вторым», с другими чиновниками рангом пониже.

Само это обилие телефонных аппаратов, в котором легко запутаться, но в котором безошибочно разбирался хозяин, должно было свидетельствовать о великой загруженности прокурора, о его сопричастности ко всему, что творится в стране и области.

И вот на этом столике зазвенел телефон. Прокурор безошибочно определил: звонил «второй».

– Слушаю вас, Дмитрий Иванович.

До недавнего времени «второй» в области был, пожалуй, самым авторитетным, самым сильным человеком. Его слово оказывалось решающим почти во всех областях многоликой, многообразной деятельности работников хозяйств, культуры, науки, искусств, чиновной армии совслужащих. Но с некоторых пор отношение «первого» ко «второму» изменилось. И это не составляло тайны для прокурора. Между ними началась незримая для непосвященных, тайная, какая-то «подковерная» что ли разборка. Исход ее мог быть непредсказуемым. И поэтому голос прокурора был особенно любезен и доброжелателен – на всякий случай, как говорят…

– Я вот по какому поводу,– голос «второго» звучал в меру официально.– Представьте, вчера ночью, ко мне на квартиру позвонил следователь прокуратуры Пролетарского района некто Загуляев. Представьте: ночью, на квартиру.

– Безусловная наглость, Дмитрий Иванович,– пропел в трубку прокурор области.

– И что же вы думаете, по какому поводу? Он, оказывается, ведет следствие по какому-то убийству. Материалы следствия, видите ли, бросают тень подозрения на Куликова, первого секретаря Пролетарского райкома комсомола, и поскольку куликов – родственник моей жены, он обращается ко мне. Зачем, спрашивается? И как он смеет связывать подозрения против Куликова, которого я практически не знаю, со мной – вторым секретарем обкома партии!

– Я полностью разделяю и понимаю ваше возмущение, Дмитрий Иванович. И немедленно приму самые решительные меры. Ваша честь и достоинство, Дмитрий Иванович, будут надежно защищены. Уверяю вас. Это мой долг, и я его выполню.

– Ничего другого я и не ожидал,– потеплевшим голосом отозвался «второй».– Желаю успехов.– И он положил трубку.

Прокурор поступил так же. Но мысли его, под впечатлением услышанного, потекли бурным потоком.

«Негодный мальчишка,– думал он о Загуляеве.– Скрыл от меня такую важную информацию и сунулся через мою голову прямо ко «второму». У него-то, конечно, был свой расчет – хотел погреть руки на родственных чувствах. И погрел бы, если бы не эта «подковерная» свара. А теперь…»

Прокурор очень заботился о своем здоровье и установил себе жесткий график курения. По графику до очередной сигареты оставалось еще десять минут, но рука его сама открыла ящик стола, сама достала сигарету. Окутавшись внеочередным табачным дымом, прокурор продолжил размышления:

«Подозрения против Куликова… Каковы они, хотел бы я знать. А ведь я, располагай полной информацией, мог бы выбрать определенную линию поведения. Мог бы и потопить «второго», мог бы и помочь ему. Все зависит от характера уже имеющейся информации. Мальчишку этого, конечно, надо наказать и проучить, а информация должна быть у меня немедленно…»

Рука его потянулась к телефону – он стал набирать номер прокурора Пролетарского района.

 

 

*  *  *

 

Чисто выбритый, в хорошо отутюженном костюме, Куликов отправился на работу. На лестничной площадке он случайно обратил внимание на то, что в нижних дырочках его почтового ящика виднелись белые пятнышки.

«Это что еще за корреспонденция? – удивился Куликов. – Вчерашнюю почту я вчера вынул. Сегодняшней – рано, она еще только часа через три поступит…» В ящике сиротливо лежала, сложенная пополам записка из листка ученической тетради в клеточку.

Куликов развернул бумажку и чуть не ахнул. На ней, торопливым почерком Якова, было начертано:

«Шеф. Меня попутали на мешках. Я дал показания. Рассказал все, как было. Меня отпустили под подписку о невыезде. Но я рву когти – надо спасать шкуру. Советую и тебе поступить так же».

Подпись отсутствовала, да она и не требовалась – писал Яшка.

Серое, чуть конопатое лицо Куликова еще больше посерело, белесые брови нахмурились. Он смял листок и сунул его в карман.

В душу его хлынул леденящий страх: что делать? Может, последовать совету Яшки?

Он на минуту задержался на лестничной площадке: вернуться домой или идти навстречу опасности – на работу?

Что значит бежать?

Это же катастрофа. Он сразу лишится безбедного существования, положения в обществе, поддержки сестры, останется один на один с этим холодным, бездушным миром.

Куда бежать?

Куда-нибудь к черту на кулички – в Сибирь, в глухомань тайги, к геологам? Разнорабочим? Это же катастрофа!..

И вдруг повеселел.

«Стоп! – подумалось ему. – А что, собственно, произошло? Яков дал показания и смылся. Тогда чего стоят его показания?

Мешки… Ну и что же. Мол, пристал этот Яшка: «Позвони да позвони». Ну, я и позвонил, два мешка попросил, которых я и в глаза не видел. Вот и все».

Получалось довольно складно.

Правда, оставался еще Брянцев. Тот видел, как я гнался за ней, слышал угрозы. Но, как говорят старые люди: слава Богу, он, Куликов, по чистой интуиции, ославил его перед начальником райотдела милиции, пожаловался на него сестре и это значит, что его, если не сегодня так завтра турнут из органов.

И что тогда?

Тогда я буду чист и свободен от всяких подозрений…

И Куликов, приняв опять вид достойного члена общества, даже немного важный и надменный, отправился на работу.

 

 

*  *  *

 

Поезд, попыхивая, постукивая колесами на стыках рельсов, деловито приближался к Горькому.

Яков Коробов вынес из купе свои два чемодана: один добротный, кожаный, второй – фибровый и встал у открытого окна.

В Горьком у Яши был закадычный друг-приятель, и он рассчитывал «отлежаться» у него недельку-другую. За это время, как он полагал, приятель сумеет «организовать» ему новый паспорт, а уж потом, с новым именем и в другом обличии, он станет вольной птицей и полетит туда, где, по его расчетам, будет легче устроиться.

С такими мыслями он и ступил на перрон горьковского вокзала.

Народу, на его счастье, было порядочно: сошедшие пассажиры, встречающие, собирающиеся в путь-дорогу и провожающие их. Яша старался держаться в гуще, среди других. Но потом ему пришла мысль, что неплохо бы пропустить «стопарик» перед тем, как отправиться к приятелю. И он оторвался от основного потока пассажиров и направился к вокзальному зданию, вернее к той двери его, над которой висела вывеска «Буфет». Кстати, и туда направлялись многие.

Чуть в стороне от буфета, с безразличным видом, прохаживался милиционер.

«Ходи, ходи, лягаш проклятый, только ни мне до тебя, ни тебе до меня дела нет…» – подумал Яша. И словно накликал на себя беду. Вроде бы безразличный ко всему милиционер вдруг оживился, повернул к Яше и еще через секунду остановил его.

– Одну минутку, гражданин.

Сердце Якова дрогнуло, но он взял себя в руки и притворно равнодушным тоном спросил:

– Что надо, сержант?

– Ваши документы.

«Вот тебе и на…– опять струхнул Коробов, – вроде бы и знать никто о моем отъезде не знал…» – и начал шарить по карманам в поисках паспорта.

Милиционер заглянул в книжечку и положил ее в карман кителя.

– Следуйте со мной, гражданин, – приказал он Коробову.

«Кажется, вляпался…» – расстроился Яша.

– Чемоданчики у вас, гражданин Коробов, приметные,– пояснил милиционер.– Я вас сразу, издалека приметил.

 

 

*  *  *

 

В кабинете Куликова раздался телефонный звонок. Звонила сестра.

– Ты на месте, Валентин?

– А где же мне быть? – ответил он наигранно-небрежным тоном.

– Ты только не притворяйся. Тебе, может быть, деньги нужны?

– Зачем?

– Да знаешь ли ты, что тебя подозревают в убийстве? – воскликнула она.

– Что? – тоже почти взревел он.

– Твой шофер дал показания…

– Пусть он повторит их мне в глаза. Посмотрю: посмеет ли он,– с хорошо разыгранным возмущением откликнулся он.

– Ну, слава Богу, а то я перепугалась…

– Я же тебе говорил: вот и появилась уже клевета. Я говорил.

– Все. Держись, мальчик. А с Брянцевым я сама разберусь…

Успокоенная она положила трубку.

 

 

8. ДНЕВНИК

 

 

Тридцать восьмой дом по улице Володарского Брянцев нашел сразу. Сложнее было с квартирой номер два.

Дом был одноэтажным, старым. С улицы в него вело довольно крутое крылечко и легкая филенчатая дверь. Но Сергей сразу определил, что крылечком этим пользуются, видимо, весьма редко – подступы к нему густо заросли истоптанной травой. Значит, доступ в дом открывали добротные ворота и подстать им калитка, что виднелась слева.

Сергей было уже направился туда, но вдруг заметил в высоком, почерневшем от времени заборе, между соседними домами, еще одну совсем простенькую, незаметную, сколоченную кое-как из тоже почерневших от времени досок, другую калитку.

Он подошел к ней и различил полустершуюся, расплывшуюся надпись, сделанную, видимо, химическим карандашом: «Кв. № 2».

Калитка была не заперта, и он открыл ее.

За ней, вдоль всего дома тянулась узенькая, всего метра в полтора, полоска земли. Она отделялась от соседнего двора тоже забором. На этой полоске была проложена еще более узкая тропинка, сооруженная из обломков паркета, битого кирпича и кругляков булыжника.

«Какое нищенское убежище…» – недовольно подумалось Сергею.

Он прошел вдоль дома до самого конца. Там оказалась прикрытая, но не до конца дверь, ведущая в сени. Брянцев потянул ее на себя и очутился перед другой, массивной, обитой для тепла войлоком. Он потянул и ее на себя. Она неожиданно подалась довольно легко, перед его глазами возникло видение из некрашеных полов, русской печи, перегородок, полочек с посудой, низко нависшим потолком, электролампочкой без абажура и всеми другими признаками явной бедности и нищеты.

– Кто там? – послышался полуиспуганный, полувсхлипывающий голосок Маши.

Сергей раздвинул простенькую занавесочку-портьеру и очутился в крохотной-крохотной каморочке. Стены ее были оклеены веселенькими золотисто-зелеными обоями, на оконцах белели аккуратные занавесочки с вышивками. Маленький столик покрыт тоже простенькой белоснежной накидкой. Тут же два чудом сохранившихся, еще довоенных «венских» стула, в углу – швейная машинка. Словом, чистенькая, даже уютная каморочка, чувствовалось – девичья.

Маша была в ней одна и, конечно, как и предвидел полковник,– «ревела». Глаза у нее припухшие, красные, губы кривились, и вся она казалась похожей на весенний цветочек, тоненький, еще полураспустившийся, но уже надломленный и придавленный чьей-то безжалостной рукой. На столе перед ней лежала раскрытая общая тетрадь в коричневом переплете.

– Ах, это вы? – встрепенулась она, и в ее восклицании послышалась целая гамма чувств: отчаяние беспросветного одиночества, затаенная надежда и робкая благодарность.– Садитесь…

Обдумывая, по пути на улицу Володарского, предстоящий ему трудный разговор, Брянцев решил говорить открыто, прямо и как можно мягче.

– Я понимаю, Маша, что потеря твоя велика, что никакие слова тебе сейчас не помогут. Но я обещаю тебе: мы найдем убийцу, и мы покараем его, если ты нам немного поможешь.

Ее затуманенные глаза, после его слов вроде бы ожили и загорелись новым приливом мрачной безнадежности:

– Что вы говорите, Сергей Иванович. Ведь это я во всем виновата. Это все из-за меня и немного, и совсем немного, из-за него. Я… Я во всем виновата…

Она уронила голову на руки, и плечи ее начали вздрагивать.

Сергей был молод. Его, пожалуй, впервые назвали всерьез «Сергеем Ивановичем», и он еще не знал, что поистине чистые и честные люди всегда во всех несчастьях склонны винить, прежде всего, себя. Он даже испугался – ведь она говорила: «из-за меня и немного, совсем немного из-за него…» Неужели эта несчастная девушка имеет что-то общее с Куликовым? И он спросил:

– Кого ты имеешь в виду, Маша, говоря: «из-за него»?

Она подняла голову, и его поразило выражение презрения и гнева, отразившихся на ее лице:

– Кого же еще, как не этого задаваку Олежку из дома напротив… Когда-то они вместе учились. Понимаете? Потом он стал инженером, а она осталась медсестрой, торгующей в привокзальном аптечном киоске…

У него отлегло от сердца: значит, связывала она себя не с Куликовым, а с этим «задавакой Олежкой»… Его чувство облегчения по этому поводу, видимо, отразилось у него на лице, потому что она сразу заметила его, поняла по-своему и возмутилась:

– Вы не верите мне?! А я говорю: во всем виновата я. Я… Вот читайте.– И она рывком подвинула к нему общую тетрадь в коричневом переплете.– Читайте. Это ее дневник…– ее голова опять опустилась на руки, а плечи начали вздрагивать от беззвучных рыданий.

Какое-то время он держал тетрадь в руках. Два чувства боролись в нем. Молодому сыщику, вроде бы, повезло: дневник мог стать источником важной информации, но молодой человек Сережа Брянцев не был уверен в том, что он поступит честно, заглянув в святая святых другого человека.

Перед Сергеем были чужие откровения, и он находился в нерешительности.

Голова Маши опять поднялась. Должно быть, она по какому-то наитию поняла его колебания и настойчиво повторила:

– Нет, нет… Читайте! Я знаю, вы не используете во вред признания. Я верб вам, Сергей Иванович. Читайте!

Он наугад раскрыл тетрадь. Страницы ее оказались исписанными явно женским, мягким, округлым почерком. Он стал читать.

Это было грустное чтение грустной исповеди задавленного нуждой молодого и доброго существа. Обыденные огорчения и редкие радости. Некоторые фразы запоминались: «О, как я хочу, чтобы жизнь Маши стала счастливей моей…». «Он совсем не смотрит на меня…» – и Сергей догадывался, что «он» – это и есть «задавака Олежка».

В другом месте она приводила такой диалог с «ним».

«Ты все в своем затрапезном ходишь. С такой стыдно показаться людям…»

«Стыдно моего платья или меня? – спросила я.

Он пожал плечами и не ответил…»

А Сергей подумал о невидимых весах, на которых отмеривается цена рокового поступка: всего лишь: «пожал плечами и не ответил…»

Потом опять заботы о сестре:

«Через два месяца у Маши выпуск, а у нее нет даже более-менее приличного платьица. Ума не приложу: где взять денег. А я так хочу, чтобы Маша оказалась счастливее меня. Но где и как раздобыть деньги…»

Маша все-таки, должно быть, одним глазком, но подсматривала за ним, потому что в этом месте прервала его чтение:

– Вот видите, вот видите: все из-за меня. Проклятые деньги. Да пропади они пропадом. Они и погубили ее. Но вы читайте дальше…

Дальше, как понял Брянцев, начиналась трагедия.

Однажды ее вызвал к себе начальник городского аптекоуправления. Он тоже довольно скептически осмотрел ее нехитрый наряд и сказал:

– Тут за тебя ходатайствует твой секретарь райкома комсомола, Бубликова. Говорит, что живешь ты плохо, бедно и просил меня помочь тебе.

Она, конечно, обрадовалась. Помощь пришлась бы ей очень кстати. Но начальник повел речь о другом: мол, что ты за человек, Бубликова, умеешь ли держать язык за зубами? Не подведешь ли в случае чего?

Еще ничего не понимая, она заверила его, что «не подведет».

– Тогда так…– начальник достал из тумбы стола продолговатую коробку.– Тут, Бубликова, сто ампул морфина. На приход не ставь. В отчетности не показывай. Продавай с умом. Цена такая-то. Деньги привезешь мне, и я тебя не забуду.

Она растерялась: морфин – наркотик… Но ей позарез нужны были деньги, и она взяла коробку.

– Скажи спасибо Куликову, Бубликова. Не пройдет и года, завидной невестой станешь,– напутствовал ее начальник.

Сначала она не знала как продавать «левый» товар «по-умному». Но однажды к ее киоску подошел прилично одетый гражданин жуликоватого, как ей показалось, вида и попросил «чего-нибудь тонизирующего, посильнее, желательно…»

Время казалось ей уже поздним, около ее киоска никто, кроме него не стоял, и она решилась, сказала негромко: «Морфин…» Он явно обрадовался. Спросил: «Цена?» Она назначила цену вдвое выше той, которую ей установил начальник. Он полез в карман пиджака за деньгами: «Двадцать ампул, красавица…»

Так началось.

А Брянцев читал эти записи и думал: «Значит, вот как бывает – живет, живет честный человек, старается изо всех сил и все-таки остается за чертой бедности. А ему тоже ничто человеческое не чуждо: и хочется любви, и хочется, чтобы сестренка оказалась счастливее ее, хочется самого малого, но необходимого. Всего-то навсего. Так нет же, оказывается, прямой дороги к этому у нее нет. И вот она уже в руках кровожадных вампиров…»

Он перевернул еще несколько листов, и новые записи привлекли его внимание:

«Я шла из парикмахерской и встретила Олега.

Он остолбенел:

– Слушай,– говорит.– Чудо. Ты и не ты. С такой не стыдно и на танцы…

А я подумала: «Не стыдно…» Эх, Олежка, олежка… Раньше я была светлее, чище и достойнее, а ты отворачивался. Что изменилось? Прическа… Модные туфельки, приличное  платье и броская сумочка… А душа? Ты заглянул бы в душу мою тогда и теперь. Но, нет, ты этого сделать не догадался, Олежка…

Он стал толковать опять о танцах, стал звать. Но мне почему-то стало стыдно пойти с ним. А так хотелось… Я пробормотала что-то маловразумительное, оправдывая свой отказ. Он растерянно пожал плечами, сказал:

– Жаль, Аня, очень жаль.

Мы пошли рядом. Я была тревожно-счастливая – все-таки рядом. Но я боялась: не пахнет ли от меня морфином. Это, конечно, было глупо – ампулы ничем не пахнут, а вот – думалось…»

Дальше все шло о Куликове: «Этот конопатый мерзавец пристает ко мне. Он прямо заявил мне: «Все равно ты станешь моей, Анна… Все равно».

Брянцев стал лихорадочно листать страницы и в конце дневника обнаружил-таки описание той самой сцены, невольным свидетелем которой был он сам. В конце ее описания он обнаружил такие слова: «Я не дамся ему. Нет, ни за что. Я сберегу себя. Зачем? Для кого? Для тебя, глупый Олежка. Только для тебя…»

Сергей захлопнул тетрадь.

– Теперь вы видите, Сергей Иванович: во всем виновата я и немного Олежка. Главное – я,– с надрывом, с душевной болью проговорила Маша. – Это из-за меня она связалась с ними. Из-за меня.

Она порывисто вскочила, выскользнула из коморки и через минуту, пошуршав за дощатой перегородкой, вернулась с новеньким платьем и тоже новенькими туфлями.

– Вот они проклятые. Вот…– сдавленным голосом выкрикнула она.– Из-за этого,– она бросила на стол свои наряды.– Она хотела, чтобы на выпускном балу я была не хуже других. Все, все из-за меня…

Сергей рассердился:

– Извини меня, но ты – глупая девчонка, Маша. У тебя была добрая, чистая, честная сестра. Но против нее ополчились все: ее начальник, Куликов и этот размазня, твой Олежка. Все против нее. И ты тоже хочешь примкнуть к ним, готовая отказаться от подарков сестры? Да?

– Но ведь из-за этих тряпок…– начала было она, но он перебил ее и заговорил строго и решительно.

– Она была добрым, честным, хорошим человеком, Маша, и любила тебя даже больше, чем ты того заслуживаешь…

– Это почему вы так считаете? – выкрикнула она.

Тон, которым говорил Сергей, звучал строго и, пожалуй, немного грубовато, но в общении людей бывают такие минуты, когда строгость и грубоватость одного действуют на другого, как укол, – он причиняет боль, но не ранит, а будто бы встряхивает того, заставляет собраться с силами, и даже обрести новые. Так случилось и теперь.

– Почему, спрашиваешь? – продолжал Брянцев,– потому что, как клушка твердишь не подумавши: «Это я виновата, это из-за меня…» Нет, не ты виновата, а ее малоуважаемый начальник и этот мерзавец Куликов. Вот кто виноват, Маша.

Она притихла, задумалась.

– У тебя есть деньги? – все таким же тоном спросил он.

Взгляд ее стал мучительно напряженным, резко обозначились круги под глазами, но она все-таки кивнула: «Есть немного…»

У Сергея было с собой рублей тридцать, и он хотел отдать их ей, но передумал.

– Тогда держись, Маша. Держись,– уже более мягким тоном сказал он.

Она опять кивнула.

Он хотел было сказать ей, что с похоронами ей помогут, но опять передумал и не стал говорить о похоронах. Не ко времени. Пусть ей скажут об этом другие и потом.

Через полчаса, с тяжелым сердцем, Брянцев вошел в кабинет Реброва и, забыв о субординации, положил коричневую тетрадь на его стол.

– Это еще что такое, Брянцев? – спросил майор.

– Дневник погибшей Анны.

– Значит, ты все-таки ездил к этой девчушке?

– По разрешению полковника Рузского.

Ребров начал читать. Листал страницу за страницей, и лицо его становилось с каждой минутой все более хмурым и мрачным. Наконец он захлопнул тетрадь и, не поднимая взгляда, сказал:

– Погубили человека… А как там эта девчушка, ее сестра?

– Ревет. Помочь ей надо. Ни родных, ни близких. Одна. Да и материально – жили они, как птицы небесные…

– Понятно. Ах, сволочи. Но теперь Куликову не отвертеться. Тараскин установил: мешки-то такие получил в райпотребсоюзе шофер Куликова – Яков Коробов. Остальные мешки – еще на складе. Ну, что ж, Брянцев, иди к себе. Понадобишься – вызову. А я пойду к начальнику. Надо перекрыть все лазейки преступникам. Позднее же, вечером, сам к этой Маше подъеду. Может быть, и деньжат ей выколочу…

И вдруг Сергею подумалось о другом: за последние часы он ни разу не сказал ни «слушаюсь», ни «так точно», ни одного другого казенного слова. Подумал и улыбнулся, как будто сделал еще одно открытие, проник в сущность чего-то важного.

 

 

9. НА ФИНИШНОЙ ПРЯМОЙ

 

 

Остаток рабочего дня прошел для Сергея в обычном ритме: вместе с другими он выезжал на раскрытие одного мелкого ограбления «по горячим следам», потом тоже вместе с другими, наводил порядок у пивных ларьков, но не на рынке, а около автовокзала. А когда стрелки часов скомандовали «отбой», решил сам, без вызова, еще раз зайти к Реброву. Тот встретил его радушно и заговорил с ним просто, по-товарищески.

– Дневник, который ты добыл, уже у полковника Рузского. О его содержании информирован первый секретарь обкома партии, и тот дал добро на возбуждение уголовного дела и против Куликова, и против начальника городского аптекоуправления. Это первое. Второе – Тараскин прижал, как ужа вилами, Яшу Коробова и тот сейчас, в эти минуты, дает признательные показания на своего шефа – Куликова. Третье, но не последнее, – начальник отдела «выколотил» из председателя райисполкома, из его внебюджетного фонда, полторы сотни для Маши, и они у меня в кармане. Четвертое, и последнее,– я разговаривал с директрисой медицинского училища, она, кстати, моя старая приятельница,– и Ребров как-то хитро и многозначительно улыбнулся при этом.– Так вот, она хорошо знает твою Машу («Почему мою»! – вспыхнул Сергей, но Ребров только махнул на него рукой, мол, не перебивай…) – Она, повторяю, хорошо знает твою Машу. Говорит: способная, прилежная, получит диплом с отличием и может поступить на медфак вне конкурса. Обещала послать к ней кого-нибудь из своих преподавателей. Понял? Так что можешь, Брянцев, спать спокойно.

Сергей вернулся домой. Только там он вспомнил, что целый день ничего не ел и поставил чайник на газ.

В прихожей зазвонил телефон. Через минуту оттуда послышался голос Павла: «Слушаю…», потом его же: «Спасибо, Максим…», а еще через минуту, он кивнул Сергею в сторону прихожей, сказал: «Тебя…»

Это «Тебя…» взволновало Сергея. Он кинулся к телефону, схватил трубку и услышал:

– Это Рузский говорит, хочу поблагодарить.

– За что же? – удивился Сергей.

– Обычно такие документы (дневники, письма) родственники в руки следствия передают очень неохотно, чтобы не чернить память ушедших.

Сергей помолчал. «Пожалуй, полковник-то и прав»,– подумалось ему,– кто знает, как стал бы толковать исповедь Анны тот же Загуляев…»

А между тем, Рузский, тоже сделав паузу, продолжил:

– Словом, поздравляю тебя, коллега.

– С чем? – не удержался Сергей.

– С успешной сдачей двух первых экзаменов. Первый – на верность долгу, потому как не струсил, не спасовал перед сильными мира сего, а заступился за правду. Второй – на людское доверие. Поверила тебе эта самая Маша. Это, брат, очень трудные и важные экзамены. Поздравляю.

Полковник замолчал. И тут Сергей, будто что-то кольнуло его, вдруг сказал:

– А мне все время кажется, что я сам сдавал экзамен – на постижение правды.

– Так оно и есть,– отозвался полковник.

На другом конце провода послышался щелчок – разговор оборвался, но Сергей еще целую минуту стоял у аппарата с трубкой, прижатой к уху.

На следующее утро в отделе его ожидали новости: оказывается, Яша коробов, шофер Куликова, ударился в бега.

Еще позднее стало известно, что прокурор области отстранил Загуляева от ведения дела по убийству Анны Бубликовой.

Через час после этого поступило новое сообщение: Яша Коробов задержан и этапируется к месту проживания.

Примерно в это же время в кабинете Брянцева зазвонил телефон. Звонила Маша.

– Сергей Иванович, Сергей Иванович…– повторяла она срывающимся голосом.– Я так вам благодарна. Ведь я прекрасно поняла, что все это сделали вы.

Он что-то ей говорил, а она то всхлипывала, то опять повторяла: «Спасибо, спасибо».

Тут в его кабинет вошел сержант и объявил, что его, Брянцева, срочно вызывает майор Ребров, и Сергей крикнул в трубку:

– Маша, меня срочно вызывает начальник. Извини, пожалуйста. Последнее, что он услышал от нее было все то же: «Спасибо, Сергей Иванович…»

Ребров встретил его сияющей, довольной улыбкой.

– Получена санкция на арест Куликова, Брянцев. Начальник отдела приказал задержать подозреваемого тебе и сержанту Круглову, – кивнул он на сержанта.

– Удобно ли мне задерживать Куликова? – высказал сомнение Сергей.

– Приказы старших, как тебе известно, не обсуждают, Брянцев. А если хочешь знать мое мнение, так я считаю: даже очень удобно. И не вздумайте с ним церемониться…

Так закончились два, нет, три важных экзамена в жизни молодого оперативника Сергея Брянцева.

Потом, понятно, были допросы, очные ставки, заключения экспертов и суд. Это потом, а главное было уже сделано.