Наталья Лясковская
* * *
Раба Божия рябина,
кривобокая, в рябинах,
к церкви приросла,
на ветру промозглом стоя,
просит самое простое –
света и тепла.
Раба Божия Марина
и нарядом из ряднины,
и лицом страшна.
На ветру у церкви стоя,
просит самое простое –
хлеба и вина.
Жизнь проходит у рябины.
Жизнь проходит у Марины.
И судить не нам,
чем они угодны Богу,
что даётся им так много –
жить
у входа
в храм.
КОНЕЦ ВЕЛИКОГО ПОСТА
(икона «Вертоград заключенный»
Никиты Павловца)
Вдруг – весна.
Тепло, туман,
дождь опарный льет...
Иеромонах Роман
горестно поет.
С ним и я своим грехам
строго воздаю,
и рыдаю, как Адам:
«Раю мой, раю!»
Я рисую, чуть дыша,
чудный детский Лик –
Он с блаженством малыша
к Матери приник.
Золотых деревьев ряд,
птицы да трава...
Губы сами говорят
тихие слова:
«Господи, Исусе мой,
Крине чистоты,
Поле снежное зимой,
Алые цветы!
Спасе, Радосте сердец,
Мира теплота,
Жизни праведной венец,
Славо пресвята!..»
Рисочки на ризах всех
тоненько черчу,
Вертоград в простой красе
заключить хочу.
Боже, дерзость мне прости:
тщусь, забывши страх,
Лик нетленный нанести
на древесный прах!..
ХРАМ НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ
Залетают голуби
В Радонежский храм.
Не с тоски, не с голоду –
Родина их там.
Заклинанье-кликанье лета
блаженным Илюшей Колокольниковым
из села Полибино
Ой-д, надоела всем зима,
да опустели закрома –
всё вымели метели...
Ой, люди лета заждались –
иди, велят мне, помолись,
ты ж можешь, в самом деле!
На край деревни выйду – ай! –
мне в руки прыгнет сойка-май:
спой, спой!..
Моя родная,
ты знаешь сущего секрет:
все умирает в сентябре,
чтоб возродиться в мае...
Я в поле выйду, запою –
ко мне прискачет конь-июнь,
играет и смеется!
Тычинки фыркают в пыльце,
игриво грива трав на це-
лом поле в кольца вьецца!
В лесу зеленом запою ль –
летит ко мне олень-июль,
лизнет в ладонь, ласкучий!
Уж мы с ним ягоды едим,
друг другу уж в глаза глядим,
покуда не наскучит...
Вдруг по миру раздастся хруст:
идет огромный август-куст,
весь птицами уцацкан!
Он говорит мне: выбирай!
И птицу яркую, как рай,
цепляет мне на лацкан...
Над речкой песню затяну –
вода в реке пойдет ко дну,
всплывет сентябрь-рыба
дородной девкой из хором,
тряхнет на берег серебром –
эх, вам да те дары бы!..
Но песня кончилась моя.
Пожухло солнце по краям,
как желтый лист упало
куда-то во вселенский сад...
А уж метели из засад
метут куда попало!
До лета, летушко, прощай!
Вертайтесь, люди, к кислым щам,
спасайтесь русским чаем
от люта холода да вьюг!
А мне пора лететь на юг –
вон, уж меня встречают...
В ЗАЩИТУ МАРФЫ
Для того чтоб Мария молилась, какая-то Марфа
ведь должна прибирать её келью и воду таскать,
доводить её ризу до снежности девственной парфы,
натирать полиролем изгибы трибрусовой арфы
и напевам, направленным к Господу, рукоплескать.
Чтобы свечи и ночью и днём грели душу и веру,
Марфа, глаз не смыкая, лелеет пчелиный уют:
чистит ульи, зимой утепляет тряпьём и фанерой,
изгоняет клещей, воскуряя фольбексову серу...
Дым глаза выедает, по темени трутни снуют!
Посадить, возрастить и собрать урожай – Марфа, ну-ка!
Пред Мариями выи склоняют драконы и львы,
но дракон не нажарит блинов, лев не выточит тука,
не навяжут они витаминных косищей из лука...
Ведь и праведных чрева без пищи страдают, увы.
А Мария всё молится, руки красиво сложила.
Что ж я плачу, свои – в дутых венах – к грудине прижав?
Разве есть в том вина, что всю жизнь я любимым служила
до горба, катаракты, артроза и мления в жилах,
созидая одну из прекраснейших в мире держав?
Мир на марфах стоит – что ни день его здания хаос
мы приводим в порядок, любви исполняя устав,
чтобы зрел для Причастия солнцем насыщенный чаус*,
чтобы хлеб благодатный, нам данный Христом чрез Эммаус**,
частью Тела Его укреплял наш витальный состав.
Я работы раба – не пророк, не боец, не избранник,
и когда я умру, завершив трудовой круг латрий***,
я в торфяник уйду, нет, точнее – в астральный марфяник,
в тот питательный слой, где сквозь райские травы и стланик
возрастают прекрасные лилии чистых Марий...
Так и что ж тут рыдать, напуская на сердце остуду:
всяк свою должен ношу нести и страданья скрывать.
Только чу! – место есть и в моей жизни малому чуду –
слышу звон незатейливый: моет Мария посуду.
Значит, время и Марфе пришло на молитву вставать!
Я САМА СЕБЕ УКРАИНА
Я сама себе – Украина!
Вы уж там, за таможенным тыном,
без меня разбирайтесь: кто чей?
У меня здесь два сына и Нина,
бабынастина греет ряднина
в знобизне московитских ночей.
Вы открыли католикам брамы?
Здесь мои православные храмы,
их любой предпочту я родне.
Полюбила Россию сердечно,
и верна ей останусь навечно,
где мой Бог, там и Родина мне.
Час придёт – за зелёным оврагом
на Николо-Архангельском лягу
рядом с дочкой, за то и держусь.
Рай земной мне – хрущёвская двушка.
А что я – не скрывать же! – хохлушка –
так я этим безмерно горжусь.
Не ношу вышиванки и плахты,
но увидев меня, всякий «ах ты!»
вскрикнет, глазом по торсу скользя:
и изогнуты бёдра, как лира,
и за пазухой вложено щиро,
так что не заглядеться нельзя!
Я пою «цвитэ тэрэн» прекрасно,
юмор уманский (своеобразный)
приправляет тщету здешних щей.
А любить – так что дым коромыслом!
А работать – так с толком и смыслом,
чтоб трещали зажимы хрящей!
Разделила граница нас с мамой:
связь по скайпу, звонки, телеграммы
заменили свиданий живьё.
Но уж если домой вырываюсь –
милой мовой моей упиваюсь,
аж пьянею от звуков её...
И в Москве духовитейшим салом
украинским
пропахли вокзалы,
рынки, стройки, бордели, ворки.
Только что-то не очень стремятся
на Москве украинцы брататься.
Друг пред другом молчат земляки.
Видно, в каждом – своя Украина...
Мне, конечно же, не всё едино:
не хочу, чтоб бугристый урод
(или кто там подходит вдогоны)
сфасовал её землю в вагоны
и отправил Америке в рот!
Я молюсь: сохрани её, Боже,
и меня, её часточку, тоже.
Хай живэм, Батькивщына та я!
Мир в умы, на столешницы – хлеба
ниспошли, Милостивое Небо,
нам в нелёгкие дни бытия.
И отсюда, из русской столицы,
вспоминая любимые лица,
(в сердце – светлая боль, в горле – ком),
припадаю к иконам, как птица:
да укрыет родную землицу
Божья Матерь
Цветастым Платком...
