1 Преподобный Иоанн, игумен Синайской горы. Указ. соч. – с. 103–104.

2 Старец Паисий Святогорец. Слова. Т. III. Духовная борьба. – Указ. соч. – с. 173–174.

Глава IX

«Затмение сердца»

Печаль генетически родственна страсти уныния. Симптомы печали при унынии обос­тряются и приобретают хроническую, запу­щенную форму. Поражаются все силы души и отчасти функции тела.

В основе уныния лежит неверное пред­ставление человека о своих грехах, о возмож­ностях и достижениях, об отношениях с Бо­гом и людьми. Это приводит к упадку духа: либо с горьким плачем и воздыханиями, ли­бо с примесью озлобления и негодования на всё и вся. Отсюда – внутренняя опустошен­ность, нерадение к душеполезным делам, ле­ность, праздность, кощунство, духовное не­чувствие, ожесточение сердца, отчаяние.

Преподобный Иоанн Лествичник имену­ет уныние «расслаблением души», «изнемо­жением ума», «тоской сердечной», которые происходят по наваждению диавольскому. Демон уныния – самый сильный. Он побуж­дает монаха ослабить свой духовный подвиг, заставляет бездельничать и празднословить, отвлекает от молитвы, клонит в сон, т. е. «пе­реключает» на мирское. Этот коварный дух нападает на подвижников около полудня1. Поэтому псалмопевец называет его «заразой, опустошающей в полдень», по-славянски – «бесом полуденным» (Пс. 90, 6).

Стараясь ввергнуть человека в отчаяние, искуситель нашептывает ему: «Ты – вели­кий грешник, и Бог не помилует тебя. Не на­дейся: ты не спасешься! А если все равно ты попадешь в ад, то зачем несешь свой крест?! Не лучше ли прервать муки?!»

Старец Паисий Святогорец предупрежда­ет, что уныние и душевная тяжесть у из­лишне чувствительного, ранимого человека иногда проистекают от угрызений совести и наветов лукавого2.

Наряду с этим, бесовским, видом уны­ния, святые отцы выделяют и естествен­ное уныние. Для нас оно наиболее интересно, поскольку обусловлено чисто физиологичес­кими процессами организма.

По мнению преподобных Варсануфия Ве­ликого и Иоанна, «естественное уныние об­разуется от бессилия телесного» – от переутруждения и физической усталости1. Епис­коп Варнава (Беляев), со ссылкой на пре­подобного Исаака Сирина, говорит, что естественное уныние возникает от чрезмер­ных трудов и суровых подвигов. Физическое, эмоциональное и умственное утомление – это «канва, по которой демон вышивает свои проклятые узоры»2.

Причиной служит также хроническая ус­талость. Она накапливается в человеке го­дами и вызывается бешеным ритмом жизни, длительными стрессами, постоянными забо­тами, невзгодами и отсутствием полноценно­го отдыха.

Обследуя пожилых людей, психиатры часто ставят диагноз: инволюционная мелан­холия. Ее основные симптомы – тоска, тре­вога, разочарование, самобичевание, доса­да на себя, обида на судьбу. Психологически понятно: многие граждане честно трудились на благо государства, а взамен не получили достойного вознаграждения и почета. Их бы­лые должности, заслуги, сбережения, если и не обесценились, то оказались в прошлом. Немудрено, что крушение идеалов и надежд, неприкаянность и несправедливость доводят до отчаяния. Когда жизнь не в радость, кто-то брюзжит, кто-то – бунтует, а кто-то на­кладывает на себя руки...

Болезненно-подавленное состояние духа, снижение настроения и тоскливость психи­атры обозначают термином «гипотимия». Диапазон этого расстройства велик: от лег­кой грусти и пессимизма до глубокой тоски и чувства никчемности, бесперспективнос­ти существования. А здесь уже один шаг до самоубийства.

1. «Инстинкт смерти»

«Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих... Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечно­го бытия Своего; но завистью диавола вошла в мир смерть», – свидетельствует Библия (Прем. 1, 13 и 2, 23 – 24).

Изгнав прародителей из рая, Господь изрек Адаму – а в его лице всем нам – приговор: «Прах ты, и в прах возвратишься» (Быт. 3, 19). С тех пор наши плоть и кровь смертны. Тле­ние и распад – возмездие за грех, ставшее за­коном органической природы (см.: Рим. 6, 23 и 8, 19 – 23). Недаром святитель Григорий Бо­гослов называет душу «трупоносицей»1. По су­ти, вся физиология человека построена на борь­бе с тлением, доколе биологическая жизнь не закончится разложением трупа.

Ученые уже давно обнаружили уникаль­ное явление – генетически запрограмми­рованную смерть клеток, апоптоз (от греч. apoptosis – опадание листьев). Это – физио­логически обусловленное самоубийство. На­пример, после удаления семенников полно­стью гибнут клетки предстательной железы (простаты). У женщины при старении раз­рушаются клетки молочных желез, желто­го тела яичника и т. д. Гены самоуничтоже­ния регулируют нормальное развитие тка­ней эмбриона2.

Отмирание некоторых клеток есть и за­щитная реакция организма. Она поддержи­вает постоянство нашей внутренней среды. Жизнь пробивается сквозь смерть, как под­снежник своим стебельком расталкивает льдинки и прорастает в замерзшей почве.

Отношение к смерти проявляется в пове­дении людей по-разному. К примеру, в Япо­нии ежегодно уходят на «тот свет» несколь­ко любителей подергать смерть «за усы». В особых ресторанах они заказывают у пова­ров, имеющих специальные лицензии, фу­гу – блюдо из собаки-рыбы. Посетители пла­тят огромные деньги за деликатес. Его гото­вят чрезвычайно осторожно, поскольку отде­льные части собаки-рыбы содержат крайне ядовитый тетродотоксин. Булавочная голо­вка этого вещества способна убить.

Получается гастрономический вариант русской рулетки: вы съедаете «вероятность умереть». Лучшие повара стараются оставить тончайший намек на яд, и во рту начинает пощипывать. Это напоминает об игре со смер­тью и вызывает массу острых ощущений.

Как и в русской рулетке, одним из удо­вольствий является необыкновенное чувс­тво облегчения. Оно наступает в конце обе­да и означает, что вы выжили, вы «обману­ли» смерть и, значит, вы бессмертны. Ура! Уныние жизни и страх смерти, гнездящие­ся в глубинах сердца, побеждены! Какая на­ивная и вместе с тем завораживающе-при­влекательная иллюзия! Она показывает, что нравственный компас человека сломан.

Однажды на семинарском занятии со сту­дентами-медиками автору этих строк расска­зали грустную и весьма поучительную исто­рию. Некая старушка регулярно звонила на станцию скорой помощи и требовала приезда медиков. Каждый раз, входя в дверь, они ви­дели одинаковую картину: женщина повеси­лась несколько секунд назад. Дежурная бри­гада тотчас оказывала неотложную помощь, приглашала психиатров, но, увы...

Врачи заметили, что несчастная женщи­на внимательно следит за их приездом. Лишь только машина останавливалась у подъезда, старушка лихо спрыгивала с подоконника. По-видимому, затем она открывала входной замок, просовывала шею в петлю и, заслы­шав шаги за дверью, отбрасывала та­буретку. А потом с видимым удовольствием наблюдала, как ее спасают специалисты.

И вот, медикам поступает очередной вызов. Ситуация повторяется в деталях. Но тут фельдшер говорит врачу: «Слушай! Давай постоим у дверей квартиры и поку­рим, а там – посмотрим». В итоге дело кон­чилось кремацией...

Конечно, мы не оправдываем поступок медиков. Они всегда призваны выручать лю­дей из беды. Мы не знаем и глубинные мо­тивы больной женщины. Она вовсе не со­биралась кончать с собой. Такие демонстра­тивные попытки – способ манипулировать людьми (пробудить к себе их внимание, со­чувствие) и разнообразить свою скучную, се­рую жизнь. Для этого и выбираются столь «щадящие», до мелочей продуманные мето­ды самоубийства.

Не исключено, что эти хитрости изобрета­ет и подбрасывает обманутому человеку де­мон уныния. Но, как известно, человек пред­полагает, а Бог располагает...

Влечению к смерти противостоит инстинкт самосохранения. Быть может, Тво­рец вложил его в природу именно для того, чтобы уравновесить инстинкт смерти. «Никто никогда не имел ненависти к своей пло­ти, – утверждает апостол Павел, – но пита­ет и греет ее...» (Еф. 5, 29).

Действительно, пищевая и половая пот­ребности, наши защитно-оборонительные ре­акции (страх, гнев и др.) – это генетичес­ки заданные стимулы поведения. Они способ­ствуют выживанию. Болезненное усиление инстинкта самосохранения ведет к панике, агрессии и насилию. Его ослабление чревато депрессиями и суицидальными тенденциями.

Итак, инстинкт смерти... Это понятие ввел в науку Зигмунд Фрейд. Ученый назвал его Танатосом – по имени древнегреческо­го бога смерти Танатоса, сына Никты (Ночи) и брата-близнеца бога сна Гипноса. Танатоса изображали в виде крылатого юноши с пога­шенным факелом или карающим мечом в ру­ке. Греки верили, что этот неумолимый бог обладал железным сердцем, не принимал да­ров и возбуждал к себе ненависть прочих не­божителей.

По толкованию З.Фрейда, Танатос оли­цетворяет врожденное влечение к агрессии и разрушению. Он рассматривается как про­тивовес инстинкту жизни (Эросу), включаю­щему в себя либидо. Между ними – извечный конфликт. Оба инстинкта заложены биологи­чески во всех живых организмах и, следова­тельно, неустранимы. Если энергия Танатоса направлена вовне, то она уничтожает людей, природу и различные предметы (хулиганство, садизм, вандализм, терроризм и т. д.). Если же она устремлена внутрь, то губит самого че­ловека (мазохизм, членовредительство, само­истязание, самоубийство и т. п.)1.

Гипотезу З.Фрейда частично опроверга­ет крупный немецкий психолог и философ Эрих Фромм. Он считает, что агрессия и де­структивность не закреплены в генах. Лю­бовь к жизни (биофилия) или любовь к смер­ти (некрофилия) – это «основополагающая альтернатива, стоящая перед каждым чело­веком. Некрофилия дает свои побеги там, где увяла биофилия. Способность быть биофилом дана человеку природой, но психологически он имеет возможность ступить на путь некро­филии...» Если человек не способен что-либо созидать, он вынужден уходить от невыно­симого чувства собственного бессилия и ник­чемности. Тогда он самоутверждается – раз­рушает то, чего не в силах создавать2.

По мнению Э.Фромма, у животных агрес­сивность выполняет защитную роль и никак не связана с человеческой страстью к уничто­жению. Эта страсть есть «психическое уродс­тво», патология, а не норма. Поэтому мысли­тель пишет, что теория З.Фрейда опирается на чисто абстрактные спекулятивные рас­суждения и к тому же лишена убедительных эмпирических доказательств3.

Правда, теперь ученые обнаружили в го­ловном мозге людей два центра – «удоволь­ствия» (наслаждения) и «неудовольствия» (боли, гнева, ярости). У некоторых больных «зона удовольствия» стимулируется сла­бее или, наоборот, сильнее «очага агрессии» (см. гл. IV и VII).

Эти открытия перекликаются с идеями З.Фрейда о существовании двух мощных ин­стинктов – жизни и смерти. Однако наши поступки и действия не сводятся к биологи­ческим влечениям и функциям нервной сис­темы. Слишком упрощенно думать, будто су­ицид – это подавление одного естественного инстинкта другим, не менее естественным.

Стремление к смерти христианство расце­нивает как работу диавола – «человекоубий­цы от начала» (Ин.8,44). Так, искушая Хрис­та, он «повел Его в Иерусалим, и поставил Его на крыле храма, и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз...» Но Спаситель, в назидание всем нам, ответил: «Не искушай Господа Бога твоего» (см.: Лк. 4, 9–12).

2. Отчаяние и самоубийство

Теряя или не обретая веру в Господа, душа зачастую испытывает чувство безысходнос­ти, потерянности, покинутости, необъясни­мой тоски-кручины, внутреннего одиночест­ва и, в конечном счете, лишается Источника жизни – Бога. Уныние доводит до острейше­го личностного кризиса – трагического пе­реживания обреченности и бессмысленности своего существования. А отсюда недалеко до предельного отчаяния и суицида. Вспомним историю Иуды Искариота.

Самоубийца жаждет найти твердую жиз­ненную почву под ногами, но нигде не обрета­ет ее. Тогда он сознательно или бессознательно выбивает у себя из-под ног последний оплот – собственную жизнь. В этом акте человек по диа­вольскому наущению желает почувствовать се­бя не рабом обстоятельств, а личностью, прини­мающей осмысленные и свободные решения.

Среди мотивов, побуждающих к само­убийству, выделяют экзистенциальные и де­монстративные. 

Самоубийство по экзистенциальным мо­тивам очень «пленительно». Оно очаровыва­ет возможностью в смерти по собственному выбору почувствовать себя свободным, покон­чить с ощущением мучительной потеряннос­ти, пусть даже в ущерб реальной земной жиз­ни. Страдалец внезапно и со страхом, иног­да даже бессознательно, обнаруживает свою оторванность от Бога. Это окончательно раз­давливает его душу и заставляет выйти из-под власти фатума в пике отчаяния. Последний рывок крайнего отчаяния – вкусить жизнь в самом процессе умирания. Такой человек мечтает оказаться как бы сторонним наблю­дателем, присутствующим при своей же смер­ти. Он трепещет перед смертью собственной души и поэтому, дабы прервать нестерпимые мучения, пытается «убить» эту смерть души смертью своего тела. Но тщетно, ибо только Христос мог попрать «смертью смерть»!

Самоубийство по демонстративным мо­тивам1 становится тем единственным судь­боносным поступком, которым обманутый человек пытается убежать от внутренней пус­тоты, доказать и окружающим, и себе, что он еще жив. Для этого ему надо совершить не­что непоправимое: обнаружить и продемонс­трировать собственное «я» другим людям и себе самому, хотя бы ценой окончательной погибели. Логика парадоксальна: «Я – жив и докажу это своей смертью. В ней мое спасе­ние и моя жизнь».

Самоубийство по экзистенциальным и демонстративным мотивам рассматривается как единственный выход из катастрофичес­ки сложной, запутанной и неразрешенной проблемы смысла. Вот почему утрата смыс­ла жизни, разлучая человека с Богом как Источником и смысла, и жизни (Сир.17,5; Ин.11, 25–26), – главная причина суици­дальных попыток.

Самоубийца напрочь забывает или упор­но не хочет помнить о Божественном Спа­сителе, об ответственности перед Ним за Его неоценимый, да и неоцененный дар – жизнь. Сознательно или бессознательно та­кой человек совершает смертный грех: гу­бит бессмертную душу и отдает ее в вечное владение сатане.

Ф.М.Достоевский в «Дневнике писателя за 1876 год» сумел смоделировать внутрен­ний монолог «самоубийцы от скуки», «идей­ного самоубийцы», полностью разочаровав­шегося в мироздании: «Я не могу быть счас­тлив, даже и при самом высшем и непосредс­твенном счастье любви к ближнему и любви ко мне всего человечества, ибо знаю, что за­втра же все это будет уничтожено: и я, и все счастье это, и вся любовь, и все человечес­тво – обратится в ничто, в прежний хаос... В моем несомненном качестве истца и ответ­чика, судьи и подсудимого я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание, – вместе со мною к уничтожению... А так как природу я истребить не могу, то истреблю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в ко­торой нет виноватого»2.

Писатель блестяще выразил то, что дове­лось пережить молодому Толстому в период увлечения Шопенгауэром, – замену вопроса об «истинности жизни» вопросом об «истин­ности смерти». Ф.М.Достоевский с иронией заметил, что самоубийца – «разумеется, ма­териалист». Идеи этого монолога из «Днев­ника...» впоследствии использовались в ро­мане «Бесы» (образ Кириллова). Истребление всего «человеческого, слишком человечес­кого» (Ф.Ницше) последовательный атеист Кириллов осуществил через самоубийство. Он взбунтовался против Бога, предвкушая в смерти обрести богоподобие. Диавольское обольщение: «...Будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3, 5), – в новой форме ста­ло символом современной цивилизации.

Количество самоубийств год от года неук­лонно растет. Классик западной социологии Эмиль Дюркгейм отмечал: за вторую поло­вину XIX века число самоубийств утроилось, учетверилось, упятерилось в зависимости от страны. Анализируя статистику, ученый пришел к выводу, что глубинные причины самоубийств – это дезорганизация, ослаб­ление социальных связей, разрушение кол­лективизма, моральный распад, разложе­ние религиозности (безбожие). Мотивы, ко­торыми обычно объясняют самоубийства (нищета, психическая патология, ревность, пьянство, телесные страдания и т. д.), в дейс­твительности не являются его настоящими причинами. Истоки самоубийств, по Дюр­кгейму, – вовсе не в затруднениях жизни. Люди убивают себя в основном по «смысло­вым показаниям», потому что не знают, где останавливаются их законные потребности и какую цель имеет их деятельность. Высо­кий уровень числа самоубийств – признак морального бедствия. Соответственно, средс­тво остановить рост добровольных смертей – не только в том, чтобы облегчить жизнь1.

Один из путей профилактики самоубийств ученый видел в религии. На его сугубо праг­матичный взгляд, догматы и обряды хорошо сплачивают людей. Богословие иначе трак­тует жизнеутверждающую роль христианс­тва. Тем не менее важно, что в религии ус­матривается система символов, посредством которых общество сознает само себя, и образ мышления, присущий человеку, как коллек­тивному, общественному существу. Примечательно: в католических кантонах Швейцарии независимо от национальности их населения в 4–5 раз меньше самоубийств, чем в других кантонах. «Следовательно, влияние религии так велико, что превышает всякое другое»1.

Число суицидальных попыток, не закон­чившихся смертельным исходом, в 15 раз больше всех самоубийств, приведших к не­поправимой катастрофе. В одном из универ­ситетов штата Айдахо (США) при тщатель­ном опросе студентов после подобных по­пыток выяснилось: 85% студентов не виде­ли больше в своей жизни никакого смысла. При этом 93% из них были здоровы физи­чески и с точки зрения традиционной пси­хиатрии, жили в хороших материальных ус­ловиях и в полном согласии с семьей, ак­тивно участвовали в общественной жизни, имели все основания быть довольными своей учебой. «Во всяком случае, – подытожива­ет Виктор Франкл, – о неудовлетворенных потребностях не могло быть и речи»2.

Психолог задает принципиальный воп­рос: что могло подтолкнуть человека к по­пытке покончить с собой, несмотря на пол­ное удовлетворение повседневных матери­альных потребностей? В.Франкл считает таким мотивом невозможность найти и осу­ществить смысл жизни, нехватку «содержа­ния жизни» и «бегство от пустоты», то есть личностный кризис3.

Иными словами, причина – крайняя сте­пень внутреннего одиночества, отчаяния, подавленности и беспомощности. Нормаль­ное стремление к жизни всецело заменяется влечением к смерти. Вне Бога многим людям жить трудно, без Бога они неизбежно заболе­вают каким-либо духовным недугом. Однако с точки зрения традиционной психиатрии они могут оставаться вполне здоровыми. Кстати, тенденции современного общества таковы, что известный российский психолог Б.С.Братусь ставит весьма характерный диагноз: «Психи­чески здоров, но личностно болен»4.

Воистину, «не хлебом одним будет жить че­ловек, но всяким словом Божиим» (Лк. 4, 4)! «Ибо тайна бытия человеческого не в том, – указывает Ф.М.Достоевский в романе «Бра­тья Карамазовы», – чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представ­ления себе, для чего ему жить, человек не со­гласится жить и скорее истребит себя, чем ос­танется на земле, хотя бы кругом его всё бы­ли хлебы»1.

Итак, мы вкратце рассмотрели преиму­щественно духовные истоки суицида. Но, по­мимо них, есть еще этнические и медико-ге­нетические.

3. Загадки суицида

Обилие самоубийств в скандинавских странах (прежде всего Дании и Швеции) вполне укладывается в рассуждения Э.Дюрк­гейма: легче расстаются с жизнью те классы общества, которым свободнее и сытнее жи­вется. Гораздо труднее понять суицидальные наклонности угро-финских народов. Венгры, эстонцы, финны, удмурты, коми уже давно придерживаются разных культурных и ре­лигиозных традиций, живут в разных поли­тических и экономических условиях. Неко­торые из этих народов и внешне не похожи друг на друга. Однако, словно сговорившись, все они поддерживают стабильно высокий уровень самоубийств.

Первое и второе место поочередно де­лят Венгрия и Финляндия. В СССР по этому мрачному показателю лидировали Эстония, Коми АССР и Удмуртия. Например, Арме­нию они обгоняли в 15 (!) раз. Столицей само­убийств в Советском Союзе по праву считал­ся удмуртский город Ижевск2.

Что же, кроме отдаленного родства и об­щего языкового корня, сближает угро-финс­кие народы? Почему незримая мистическая нить саморазрушения протянулась от Буда­пешта через Таллинн и Хельсинки к Ворку­те и Ижевску?

У современных авторов нет однозначного ответа на эти вопросы. Вот лишь одна из вер­сий. Ее озвучил венгерский писатель Дёрдь Керестури: «Характерные черты венгерско­го народного мироощущения обычно видят в индивидуалистическом складе характе­ра, в спокойной манере созерцания и выра­жения, в предметном воображении. Но ведь очевидны и такие черты, как безрассудное молодечество, как неистребимость народной мистики, как склонность к анархическим, разрушительным порывам. Эти явления за­ставляют думать об огромных запасах неиз­расходованной энергии, таящейся под спо­койной поверхностью и ждущей подходяще­го исторического момента, чтобы со стихий­ной мощью вырваться на поверхность»1.

Внешняя сдержанность, скрывающая под­спудный заряд «вулканической лавы», – до­вольно опасная черта национального харак­тера. Нагнетать давление в котле и не давать выхода пару – значит провоцировать взрыв.

Предрасположенность к суициду иногда бывает и наследственной. Это подтверждают многочисленные примеры из истории различ­ных родов и семей. Приблизительно у 6% су­ицидентов родные отец или мать сами оборва­ли свою жизнь. Допустим, один из монозигот­ных близнецов совершает суицид. По статис­тике второй близнец делает тот же роковой шаг в 5 раз чаще, чем в схожей ситуации раз­нояйцовый близнец. В итоге уровень совпа­дения по суициду у однояйцовых близнецов в 5 раз выше, чем у разнояйцовых2.

Согласно данным Шведского Националь­ного Центра по исследованию суицида, это­му трагическому финалу способствует ряд неблагоприятных факторов эмбрионального развития. Обследовав около 700 тысяч па­циентов, группа ученых из Стокгольма уста­новила, что низкий вес плода при рождении (менее 2 кг) впоследствии увеличивает веро­ятность самоубийства в 2 раза. Иной фактор риска – рост плода. У потенциального само­убийцы он при рождении не больше 47 см.3 

К тревожным сигналам относится и воз­раст матери ребенка на момент родов. Те люди, чьи беременные матери находились в подростковом возрасте, совершали суицид в среднем в 2 раза чаще по сравнению с теми людьми, матери которых родили их после со­вершеннолетия (до 29 лет).4 

Уточним, что время зачатия, рост и вес плода во многом зависят от образа жизни жен­щины. Неправильное питание, алкоголь, нар­котики, стрессы, сексуальная распущенность ведут к недоношенности плода и преждевре­менным родам. А это, как выясняется, повы­шает вероятность суицида в будущем.

Однако целиком списывать собственное жизненное фиаско на грехи родителей аб­сурдно. Неблагоприятные дородовые факто­ры (равно как и отягощенная наследствен­ность) – не оправдание и не фатальные об­стоятельства (см. заключение). По милости Божией и с помощью специалистов их па­губное влияние удается нейтрализовать или уменьшить.

Суицидальные наклонности характерны для потомков неблагополучных семей. Как правило, такие дети страдают от тяжелых психических травм, сексуального насилия, побоев и боятся выплеснуть гнев на своих прямых обидчиков. Отрицательные эмоции постепенно накапливаются, и ребенок взра­щивает их в душе. Депрессия, тревога, страх, паника подчас формируют патологическую тягу к самоуничтожению.

При депрессивных расстройствах в тром­боцитах крови не хватает фермента моно­аминоксидазы. Ученые обнаружили: предки тех, у кого было чрезвычайно низкое содер­жание этого фермента, убивали себя в 8 раз чаще, чем предки тех, у кого данный показа­тель соответствовал норме1.

Также при депрессии отмечается паде­ние уровня серотонина в головном мозге и 5-гидроксииндолуксусной кислоты (5-HIAA) в спинномозговой жидкости. У тех депрес­сивных больных, которые совершали суици­дальные попытки с использованием жестких и «гарантированных» методов (стрелялись, бросались с высоты и т. д.), зафиксирована крайне низкая концентрация названных хи­мических соединений. А у тех депрессивных пациентов, которые не пытались покончить с собой или делали это «щадящими» спосо­бами (например, путем передозировки снот­ворных), уровень серотонина и 5-HIAA был почти в 3 раза выше. У лиц, госпитализиро­ванных после попытки самоубийства и отли­чающихся низким содержанием серотонина, вероятность суицида в течение ближайшего года в 10 раз больше, чем у лиц с нормальным содержанием серотонина2.

Недостаток трех упомянутых биологичес­ки активных соединений обусловлен наслед­ственностью, внешней средой или образом жизни (вредными привычками, стрессами, не­рациональным питанием и т.д.). Напомним, что дефицит этих веществ также подталкивает человека к тревоге и импульсивно-агрессивно­му поведению (см. гл. VII–VIII). Однако здесь уместно повторить: человек – не биоробот, ре­акции которого целиком предопределены вза­имодействием генов, гормонов и ферментов. Человек может быть рабом Божиим или ра­бом диавола, но – не рабом серотонина. 

Кроме того, до сих пор не ясно, где перво­начальное звено суицида. Не исключены два варианта: либо жизненные драмы приводят к дефициту серотонина и через это к само­убийству, либо дефицит серотонина вызыва­ет жесточайший личностный кризис, и че­ловек с расшатанной психикой ищет смер­ти. Допустимо предположить и то, что оба процесса идут параллельно. Так или иначе, но нарушение биохимического равновесия в ор­ганизме, безусловно, сказывается на наших поступках.

Не секрет, что завершенные женские су­ициды обычно происходят в предменстру­альный период. Гормональный всплеск за 1–3 дня до начала месячных «давит на пси­хику»: заметно ухудшается эмоциональный настрой и самочувствие, возникают нервные срывы, истерические припадки, неприятные болевые ощущения, упадок сил и т. п.

Женщины опережают мужчин по чис­лу суицидальных попыток. И все же на од­ну женщину-самоубийцу в мире приходит­ся примерно трое самоубийц мужского пола. Соотношение 1:3 весьма красноречиво. До­бавим, что в группу риска по суициду издав­на входят наркоманы, алкоголики и гомо­сексуалисты.

Известный русский ученый А.Л.Чижев­ский связывал сильные душевные потрясе­ния не только с колебаниями гормонально­го фона, но также с фазами солнечной ак­тивности и сезонными изменениями погоды. Не сумерки вечера, не гнетущая тоска но­чи, а именно белый день служит «пусковым курком» для сознания несчастного челове­ка. «Слепящий полдень» – наиболее опас­ное в плане суицида время суток1.

Воистину, избави нас, Господи, от «бе­са полуденного» – духа уныния! Думает­ся, «демон полудня» воюет с нами не в оди­ночку. Он всегда метит в «ахиллесову пяту» человека – усиливает тот фактор риска бе­ды, которым в данный момент удобнее вос­пользоваться. В итоге духовные и биологи­ческие причины суицида сливаются воедино и «льют воду на одну мельницу».

Самоубийству особенно подвержен чело­век с нестабильной нервной системой: неурав­новешенный, слабохарактерный, ранимый... Недаром старец Паисий Святогорец говорил: «Люди, имеющие тонкое душевное устроение, большое честолюбие... горюют и страдают от меланхолии или вообще кончают самоубийс­твом. Они и сами чувствительны, и диавол де­лает их еще более чувствительными»2.

«Душевно больные люди, – отмечает под­вижник, – оканчивая жизнь самоубийством, имеют смягчающие вину обстоятельства, по­тому что их разум не в порядке. Даже увидев, как на небе просто собираются тучи, такой человек уже начинает чувствовать душевную тяжесть. Если же к этому подмешивается еще какое-то расстройство, то тучи становятся су­губыми (вдвойне опасными. – К.З.)»1.

Итак, богословие и наука убедительно показывают, что импульсы к самоубийству различны. Порой это такие факторы, над ко­торыми люди почти или абсолютно не власт­ны. Речь идет об отягощенной наследствен­ности, недоношенности плода, перенесенных в детстве издевательствах, нарушении уров­ня определенных биологически активных ве­ществ и т. д. С другой стороны, нельзя отри­цать роль свободного и сознательного выбора личности, которая самочинно желает поки­нуть мир сей.

В каждом конкретном случае нужно тща­тельно разбираться, под влиянием каких мо­тивов и обстоятельств, «в здравом уме» или «вне ума» несчастный человек наложил на себя руки. Следует учитывать, насколько он был дееспособен, вменяем, в какой степени его сознание подверглось деформации, по­мрачению, не поддался ли он сиюминутной слабости, аффекту.

Согласно мнению православного специа­листа по биомедицинской этике, протопрес­витера Иоанна Брэка, воля самоубийцы за­частую парализована как грехом, так и бо­лезнью. Христианская любовь и пастырская чуткость не должны игнорировать научно установленные факты. Поэтому отец Иоанн предлагает составить особый чин погребения психически нездоровых самоубийц. Там их предсмертное состояние «всецело признава­лось бы связанным с нашей падшей приро­дой (по аналогии с чинопоследованием о вто­ро-и третьебрачных)»2.

Размышляя о загробной участи само­убийц, старец Паисий пишет: «Мы не зна­ем, отчего они наложили на себя руки и в ка­ком состоянии они находились в последний момент жизни. Может быть, в час, когда их душа выходила из тела, они покаялись, поп­росили у Бога прощения, и их покаяние бы­ло принято. И, может быть, их душу принял Ангел Господень»3.

Бога не обманешь. Если в сердце закра­лась коварная мысль «уйти красиво» и ус­петь «покаяться» при последнем издыхании, то Господь поступит «с лукавым – по лу­кавству его» (Пс. 17, 27).

Резюмируем цитатой из «Основ социаль­ной концепции Русской Православной Цер­кви»: «Умышленный самоубийца, который «соделал сие от обиды человеческой или по иному какому случаю от малодушия», не удостаивается христианского погребения и литургического поминовения... Если са­моубийца бессознательно лишил себя жизни «вне ума», то есть в припадке душевной бо­лезни, церковная молитва о нем дозволяется по исследовании дела правящим архиереем. Вместе с тем необходимо помнить, что ви­ну самоубийцы нередко разделяют окружа­ющие его люди, оказавшиеся неспособными к действенному состраданию и проявлению милосердия»1.