С саамской писательницей Надеждой Большаковой я познакомилась в 2000 году, когда она приехала в Саранск на конгресс финно-угорских писателей. Я встречала ее с поезда, еще не зная в лицо. Встретились и, несмотря на разницу в возрасте, подружились. Привлекла ее открытость, доброжелательность, бьющая через край энергия. Она не расставалась с фото- и кинокамерой и старалась побольше увидеть, узнать, запечатлеть...

Потом стали приходить письма, пусть и не так часто. Заполненные крупным почерком листки и набранные на компьютере заметки сообщали о до отказа заполненном времени писательницы – и не только писательницы... Ведь она еще и режиссер народного театра (окончила Новгородское культпросветучилище и Ленинградский институт культуры). Создала музей саамской литературы и письменности, посвященный первой саамской поэтессе Октябрине Вороновой, и ведет его работу. Снимает на кинокамеру. Рисует. Организует выставки, встречи, конференции, часто выступает. Есть полноценная семья. И пишет, пишет...

В творчестве Н.Большакова следует совету учителя и друга, к сожалению, ныне покойного, Дмитрия Михайловича Балашова, рекомендовавшего ее в Союз писателей. Он наставлял юную Надежду: «Попробуй сперва рассказывать беспощадно, на время забыв о печати, цензуре, приличиях – обо всем. Ежели себя ограничивать – ничего не выйдет. Литература – это всегда открытие и дерзость». Ее автобиографическая повесть «Кто я есть?» написана именно так – открыто, дерзко, откровенно. Я имела возможность оценить эту прозу по достоинству, когда переводила ее на эрзянский язык.

Первая книга писательницы – «Подарок чайки» – вышла в 1996 году. Тогда же небольшим тиражом была издана книжка для маленьких читателей «Приключения мышонка Удлесь Кейля». Потом появились более крупные произведения: повести, роман «Алхалалалай», книга-исследование «Жизнь, обычаи и мифы кольских саамов» и выстраданная – о колоколах.

По матери Надежда Павловна Большакова принадлежит к древнему саамскому роду. Отец – помор. Она сама влюблена в Север, свою тундру. Родилась в 1957 году в поселке Ревда Мурманской области. Там и живет. Режиссерская, общественная работа у себя на родине окунула ее в гущу жизни, позволила лучше узнать людей, их характеры! А еще она дотошно изучает, исследует историю предков, историю народа – саамов (лопарей).

Надежда Большакова

Проданный ребенок

В младенчестве мама с бабушкой продали меня в чужую семью, чтобы сохранить жизнь, чтобы я не умерла, как мой старший братик Миша.

Есть у саамов такой обычай. Если дети в семье умирают, надо совершить обряд продажи ребенка, чтобы сберечь его. Продают обычно за пятак первому встречному или в большую семью, где никто из детей не умирал. Тот, кто покупает ребенка, должен подержать его на руках и возвратить родителям, но считается, что настоящие родители теперь как бы просто взяли его на воспитание. Семь лет при этом надо хранить обет молчания о купле и продаже. Таков обряд. Так у саамов из поколения в поколение и ведется: проданные дети продают своих, чтобы тем самым выкупить у судьбы им жизнь и здоровье.

Суеверие это или еще что, но и я, родив дочку и сына, продала обоих за пятак в семью школьной подруги, у которой к тому времени своих было уже пятеро.

Рыбьи головы

Мне вспоминается, как бабушка Наташа учила нас есть рыбьи головы. Не простое это дело – искусство целое.

Когда саамы варят уху, в котелок или кастрюлю очень много рыбы закладывают, чтоб уха получилась наваристой, запашистой. Сварится – рыбу долой, отдельно на тарелку, жижищу – по кружкам.

Меня бабушка научала:

– Ты, внученька, головы больше ешь, умной вырастешь, потому как в голове рыбы самый ум сидит. Будешь головы рыбьи есть – и сама умной станешь. Рыба для саама – жизнь! По ней можно узнать, как к тебе хозяева относятся, когда ты у них в гостях.

– Как, бабушка?

– Если тебе хозяева хвостик подали – не желанная ты им, середку положили – уважают, но в душу к себе все одно не пустят, а уж если голову предложили, то здесь ты лучший гость. За своего тебя чтут.

Но не дай Бог кто-то голову взял, а съел плохо, бабушка сердилась, ворчала, убирала тарелку с недоеденной головой и подсовывала хвост.

– Надо, чтоб каждая косточка чистой была, просвечивалась...

Когда я делала все как надо, хвалила:

– Умница, вот теперь вижу, научилась рыбьи головы есть. Теперь ты у меня настоящая лопарка, как твоя бабушка.

– Нет, я русская, мне так папка говорил, а я вся в него.

Бабушка не сердилась:

– Пускай русская, а головы все равно как лопарка ешь. Мамка твоя лопарка, но есть так не умеет. А ты молодец!

Старики ушли с островов

– Скажи, крестная, почему раньше летом саамы целыми семьями на островах жили? Почему сейчас этого нет? – спросила я.

– Раньше в селе жили только зимой. Летом каждый род свой удел имел. Люди открыто жили, не то что теперь. Нынче запреты на все. А что делать на острове, коль рыбу ловить нельзя? Чем питаться станешь? Вот власти и отбили у людей охоту на островах жить.

Раньше по озеру только на веслах ходили, моторов не было. С Вороньей реки на Ловозеро идут – несколько остановок делают. На Водомере остановятся, на Семен-остров идут. На Салме постоят, с рыбаками тамошними чай, уху попьют, рыбу покушают, отдохнут и на последний – Спасательный – остров заходят. Всеми новостями поделятся, тогда в Ловозеро придут. Обратно так же идут.

Какая лодка ни плывет – каждой люди рады. Они на островах, почитай, все лето живут, поговорить хотят, новости узнать, свои истории рассказать. А теперь что получается? На моторах меж друг дружки промчатся – даже в лицо не взглянут. В леса стали уходить, прятаться. На своей земле по-воровски живем, по-воровски сети ставим, рыбу ловим, все по-воровски... Это оттого, что земля и вода перестали быть нам кормилицами. Оттого и люди злее, завистливее. Совсем саамы потерялись среди людей. Раньше в весеннем лесу яйца птичьи искали, теперь среди чужих людей сородичей ищем... Вот жизнь какой стала. Люди – они что грибы. Только не все грибы ты в свою корзину кладешь. Хороший – к себе, поганку – выкинешь или стороной обойдешь. Так и с людьми. Хоть саам ты, хоть русский...

Нас родители учили: «Семь раз головой подумай, что язык твой вытолкнуть хочет. От хороших слов глаза блестят, сердце поет. От злых, грубых – брови сходятся. Тяжелое слово человека убить может. Семь раз думай, язык прикуси, молча посиди. Не судачь без толку, живи миром своим». Потому и народ сдержанным был. Сейчас саамам чужие дела навязли, свои исполнять некогда. Вот народ на глазах и меняется.

Старики помрут, мы помрем, и совсем не останется прежних людей. Все смешалось: кровь, дела, мысли...

Как старики наши ушли с островов, так те словно умерли, будто кто их на замок закрыл. Потому как они одному роду-племени принадлежали.

Кто я есть?

(из автобиографии)

Кто я есть? Сразу и не ответишь. Моя мама Елизавета Ивановна Фомина вышла из древнего саамского рода Галкиных, родословную которых я составила от 1716 года. Бесконечно сильно люблю маму, считаю своим другом. Но любовь к ней начала приходить в юности, а детство полностью заполняла бабушка Наташа. Она единственная тогда была для меня всем на свете. Может, поэтому до сих пор не могу отделаться от вкуса запеченного бабушкой на дверке печки, чуть поджаренного с кровью оленьего мяса. Запаха овец в клетях бабушкиного дома, ее самой с косами вокруг головы, уложенных, как корона, с ее сказами и песнями. Все это осталось в детстве до самого января 1969 года.

Как я в те годы любила Ловозеро! Кажется, жила в Ревде, училась в школе, но все ревденские картины того периода словно в тумане. Иногда выплывет одна-две, а Ловозеро – проявленная кинопленка: все четко, ясно, радостно. Ловозеро – деревня моя деревянная, мое детство, моя бабушка! Это теперь оно в камень одетое, а тогда – кирпичной возвышалась только водонапорная башня. И ловозерцы – добрейший народ, особенно лопари. В моем детстве их никто саамами не называл. Ловозеро говорила и я, маленькая русская лопарка. О том, что лопари есть еще и саами, узнала только, когда получала паспорт. Мама предложила записаться саами, мол, так легче будет поступить в Герценовский педагогический институт в Ленинграде. Жутко оскорбясь, отказалась: «Я что, недоразвитая, что по национальности скидки буду получать?» И записалась по отцу – русской. Так Русь с отцовскими генами вошла не только в кровь, но и в сознание.

Я мечтала стать артисткой и поступила в институт культуры. На режиссерском факультете за время учебы сыграла немало ролей. Это и Марютка из «Сорок первого», и Белотелова из «Женитьбы Бальзаминова», и Васса Железнова из одноименной пьесы Горького, и Надежда из «Старшей сестры» Володина, и многие другие.

Профессия режиссера научила глубже смотреть на жизнь, замечать в ней, в людях самые незначительные мелочи, быть внимательной к слову. Наверно, от этого мне и пишется легко, ведь рассказ, повесть, роман – тоже своего рода спектакль, который ты ставишь. Только в спектакле выразитель твоих мыслей и идей – актер, человек, а в литературе – слово. Режиссер и писатель – две взаимодополняющие профессии. Пока работала в клубной системе, ставила спектакли, более двадцати пяти лет проводила свадьбы, вечера отдыха...

Самый любимый мой скульптор – Степан Дмитриевич Эрьзя, знакомство с творчеством которого произошло в начале 80-х годов по нескольким открыткам, на которых были изображены скульптуры великого мастера. Обучаясь в институте культуры, на сессиях я жила у Третьяковой Валентины Александровны, врача, коренной ленинградки, ровесницы века. Однажды по ее просьбе разбирала бумаги и обнаружила несколько открыток. Долго рассматривала две из них. Это были «Обнаженная» и «Ева» Эрьзи. Видя мой интерес к ним, Валентина Александровна подарила их мне. Ева казалась мне далекой от совершенства. Тогда я была юной и не понимала мудрости жизни, не видела в «Еве» Эрьзи плодородия, материнства, сладости тайного греха, мягкости форм и линий.

Долгие годы про эти открытки не вспоминала, пока не попала в Саранск на Международный конгресс финно-угорских писателей и не пошла в Музей изобразительного искусства имени С.Д.Эрьзи. Теперь и «Обнаженную», и «Еву» рассматривала воочию, в полный рост и восхищалась ими обеими.

В 1993 году впервые приняла участие в литературном семинаре в селе Ловозеро. К этому времени в районной газете прошла большая часть моих сказок о Лапландии. Когда их начала писать, захотелось сказать что-то свое, непохожее ни на что другое, а знаний по саамскому фольклору и мифологии совсем не было, и все же веря, что смогу, принялась сочинять. Скорее всего, помогло природное чутье, всплывавшие в моем подсознании из далекого детства бабушкины сказы. И сейчас, когда прочитана не одна сотня книг, статей, брошюр по лопаристике, с радостью обнаруживаю, что в своих придуманных сказках не сильно-то отходила от истины.

Жизнь только тогда имеет смысл, когда каждый день – творчество! Написала ли что, нарисовала, связала, игрушку сделала, репетицию провела, фильм поставила...

Кстати, о фильмах, их мы с Александром Даниленком сняли и о писателях, и о Днях славянской письменности в Ловозерье, о Сейдозере, о Музее саамской литературы и письменности имени Октябрины. Задумок много, да еще бы средства находились...