Константин Смородин

 

Украина

 

И одно, собравшись с силами,

я скажу в глаза тебе:

ты – не милая, постылая,

ты продажная теперь.

 

А недавно вечность целую

жили мы одной судьбой.

Украина, лебедь белая,

что ты сделала с собой?

 

Вместо неба распростёртого

впереди – во тьму провал.

Ты живая, словно мёртвая.

Кто тебя заколдовал?

 

Ты какому богу молишься?

Где твой враг и кто твой друг?

Ты живая, словно мёртвая.

Обернулась ведьмой вдруг.

Украина, лебедь чёрная,

как же зло вошло в тебя?

Ты живая, словно мёртвая.

Журавли летят, трубя.

 

И глаза твои прекрасные

я теперь не узнаю.

Украина, лебедь красная,

кровь впитавшая мою.

5.03.22

 

* * *

Лежишь, как барин, в постели,

а где-то идёт война,

и гибнут на самом деле

люди, их имена

 

разносит со стоном ветер

по улицам и полям,

то здесь зацепит за ветку,

то бросит на тополя.

 

Пробьются зелёной кровью,

очнутся в объятьях весны,

Андрюха из Подмосковья,

Микола с Галичины...

 

– За что? Почему не вы, а мы

под бомбами, на войне?..

Как будто слезами вымыли

и закалили в огне...

 

* * *

Сын твой, ненька, кем клеймён?

И за что ему награда

проступила, словно сон

мерзкой рожею рогатой?

Это он или не он

на спине с козлиной рожей?

Ворожила ты, похоже,

и на зов твой силы ада

поднялись из тьмы ничтожной.

Наскакался до упада

сын твой в радостном угаре:

кто не скачет – тот москаль.

Зубы на меня не скаль!

Все скачите, коль не твари!

Москаляку – на гиляку!

Пущен бумеранг в атаку.

 

И беда даже не в том,

что пролита гнева чаша!

Зазвала ты, ненька, в дом

духов мстительных и страшных, –

окунув в крови невинной,

ты им сына отдала.

Сколько выплеснулось зла

на земле твоей былинной!..

 

 

* * *

Чужой и тем, и этим.

И мне они чужие,

пока на белом свете

живём. Пока – живые.

А встретимся в посмертье

и распахнём объятья,

чумазые, как дети,

обнимемся, как братья.

Ведь там, за гранью тонкой,

жизнь выглядит иначе, –

в достатке славы звонкой,

земли родной, тем паче.

Скажу: прошу прощенья!

И он: прости мне тоже!

За всё нас ждёт «отмщенье».

Прости нас, грешных, Боже!

 

 

* * *

Побудь с собой наедине

и разберись в своих проблемах,

не думай нынче о войне

и о других горячих темах.

 

Очисти мозг и обнажи

свою истерзаную душу,

и у себя спроси: как жить

в колючем мире, злом наружу?

 

Как залечить вокруг чуму,

когда молитвы не хватает?

И божий день летит во тьму,

и заревом за краем тает.

 

Мы перестали понимать

других, да и себя, пожалуй.

Наш дом крушат враги опять.

И мы уходим вспять по шпалам.

 

Три года нам ещё идти

холодным полем, чёрным лесом.

И что там ждёт нас, впереди?

Над смутной далью тьмы завеса.

 

И правильно ли выбран путь?

Одна надежда – Бог не выдаст.

И пуст останется мир пусть,

зато взят курс душе на вырост.

 

 

* * *

Приехал вот. В ночь. Кораблём – вокзал.

Такси, как шлюпки – в стороне. Пустые.

Кот или чёрт шоссе перебежал.

И гром ударил в небе – холостыми.

 

Какая встреча! Родина моя!

Я не был здесь лет тридцать или сорок,

но знал, что где-то светит твой маяк.

И память доносила счастья шорох.

 

И вот я здесь. Поспи ещё часок,

мой незнакомый и знакомый город.

Отодвигаю времени вершок

и открываю ящик я Пандоры.

 

Что ждёт меня? Тебя? Что ждёт нас всех?

Не знаю. Оттого немного страшно –

но я ещё надеюсь на успех,

вернувшись в день неведомый, вчерашний.

* * *

Плюнь в колодец: выскочит – догонит,

надаёт отменных тумаков.

По дорогам бродит посторонний

и пугает новых дураков.

 

На балконе снова ходят кони

мимо златозвездчатых верхов.

Плюнь в колодец: выскочит – догонит,

надаёт отменных тумаков.

 

Отлежался на печи Емеля,

промахнулся в этот раз Иван, –

и теперь, без щучьего веленья,

изучают Шваба и Коран.

 

Василиса разбросала кости.

Всё Кощей отдал за просто так.

И один ко всем приходит в гости

Костя из Одессы, пан рыбак.

 

Он – двойник мой. Может быть, отчасти

впал он в «счастье», от несчастья – впал,

и ошибся парень работящий, –

плюнул вот в колодец и – пропал.

 

Вспоминает с грустью про шаланды

(в Турцию отправилась кефаль),

и твердит, раскланявшись галантно,

«Ще не вмерла...» в сумрачную даль.

 

 

Стихи для себя

А что ты? А я – ничего.

Я просто живу, понимаешь?

Не знаю тебя и его.

И ты меня тоже не знаешь.

 

Иллюзии, как ни кромсай,

они всё равно прорастают.

Поэтому: зная – не знай.

Мечты собираются в стаи.

А если захочешь понять

чего-то проникшее сверху,

то лучше себя испытать

стократно проверенной меркой.

 

Идёшь, в лабиринте души

уже не боясь заблудиться.

Ты в этом уверен, скажи?

Умойся холодной водицей.

 

Умойся холодной водой,

взберись на ближайшую горку, –

окрестности в дымке седой.

Смирись в своей немощи горькой.

 

Никольск

Все дороги ведут в Никольск.

Дан дальний город

мне, как собаке – кость.

Духовный голод.

 

Из-за давнишних смут,

горьких терзаний,

в город – лежит маршрут –

с добрым названьем.

 

Много вскипело зла

для благих целей.

Там есть Музей стекла –

хрупких изделий.

 

Этот Музей стекла –

символ случайный

жизни, что здесь прошла,

стала хрустальной.

 

Сколько нужно тепла,

сил и уменья,

чтобы Музей стекла

встал над мгновеньем!..

* * *

Луны кривая сабля – наголо.

Вот-вот и просочится кровь зари.

А слёзы звёзд сверкают тяжело.

И сумрачно – как будто изнутри.

 

Давид готовит к празднику кимвал,

он Урию оплакал и простил.

А Тот, Кто лишь с пороком воевал,

ночь умещает в солнечной горсти.

 

Любовь – она воюет за себя.

Каким бы ни был мудрым Соломон,

известна его грустная судьба, –

он притча во языцех всех времён.

 

И всё-таки опять звучит кимвал,

и жертву принимает древний храм,

а Тот, Кто лишь с пороком воевал,

с креста протягивает руки к нам...

 

 

* * *

Небо прыгает слегка

на серебряной тропинке.

Ты идёшь издалека.

Люди, говорят, тростинки.

 

Вот, к примеру, камыши,

вот рогоз, тростник, пшеница...

Всё волнуется, шуршит,

всё дрожит и шевелится.

 

Что ты чувствуешь, скажи,

в этих зарослях природных?

Мир меняется. А жизнь

непонятна, разнородна.

 

Только мыслящий тростник,

вдоль реки, теряясь в гуще,

отражается на миг

в серебре воды текущей.

* * *

Зимний дождь скребётся в окна.

Выпал снег и всё промокло.

Хорошо, что ночь идёт.

Спите, дети. Гололёд.

Редко прошумит машина.

Мать, молись скорей за сына, –

хлопнет дверцей – и вперёд,

под ногами – гололёд.

Дождь идёт и снег лежит.

Бесприютный пёс бежит.

Через двор трусит, бедняга.

Дождика шуршит бодяга.

На окно пёс глаз скосил

и быстрее потрусил.

Что там, в бедной голове

под дождём, в туман-траве?

Пусть привычный пёс и сильный,

помолись о нём, осина!..

Помяни, берёзок роща,

всех, кто плачет, но не ропщет!..

 

 

* * *

Я ничего не хочу,

я не прошу ни о чём,

снова я в ночь просочусь

тихим холодным дождём,

в сито попав фонаря,

я сквозь себя просочусь,

небо благодаря,

смывшее немощь и грусть.

И засияет опять

утро топазом весны,

только туманная прядь

ляжет росе на весы.

* * *

Что-то птица хотела сказать мне

на свистящем своём языке.

В разнобой птичьи сёстры и братья

окликали её вдалеке.

 

А она всё кружилась над местом,

где я шёл: улетит, возвратится опять.

До сих пор мне понять интересно –

что же птица хотела сказать?

 

Путь был долог, а день тот был светел.

В синем небе тёк солнечный мёд.

Птицу тёплый подхватывал ветер, –

а она всё кружит и поёт.

 

Словно знала она меня прежде,

словно помнила что-то своё, –

и кружила, и пела в надежде,

что пойму иль узнаю её.