Мария Сакович
* * *
Я не помню, как выглядит счастье
и какой у него цвет глаз.
Снова рвусь от весны на части,
утопаю в обрывках фраз
и в стихах, непривычно длинных,
не написанных от руки.
Каждый день ухожу с витрины,
боль стучится ко мне в виски,
наслаждается своей властью,
не давая мне умереть.
Милый мой, подари мне счастье –
я хочу на него посмотреть.
* * *
Бояться нельзя. Помни, страх отупляет.
И злиться нельзя. Злость – как мутная топь.
Надежда и вера – они окрыляют:
Их свет озарит след израненных стоп.
Нельзя опускаться, нельзя жить в сомненьях,
ведь вера сильнее и выше любви.
Пусть это заслужит твоё удивленье,
но я попрошу тебя – только живи.
Живи через годы. Живи через силы.
Живи через страх и громады потерь.
Забудь и предай всё, что вверено было,
но только во что-нибудь как-нибудь верь.
А если нет мочи, а есть только слёзы,
ты их проглоти. Это слабость души.
Вдохни полной грудью сиреневый воздух
и ради надежды и веры – дыши.
* * *
А у неё душа синичья –
ей нравится бывать в руках,
простое счастье женско-птичье –
там ей теплей, чем в облаках.
А что свобода, где свобода?
Накой она бы ей нужна?
Нарвёшься в небе на урода
и нахлебаешься сполна...
* * *
Идёт моё время. Ручьём по асфальту
стекает в канаву у края дороги.
Моргнуть не успела – а я уже в завтра,
здесь новые счёты и новые сроки.
А время идёт. Убегает сквозь пальцы
водой родниковой, студёной, как вечность.
Кому буду завтра сквозь боль улыбаться,
себя отдавая по грамму беспечно?
А время уже не моё. Истекают
все числа и месяцы, зимы и лета.
Наверное, с каждым такое бывает –
под утро, когда небо ищет рассвета
и время застынет в торжественной тени,
часы захлебнутся предчувствием звука...
Расплывчатый призрак, моё привиденье,
ты в дверь просочишься туманом, без стука,
а время опять побежит по спирали,
пророча беду, рассказав о спасенье,
смогу ли услышать его я? Едва ли...
Я слишком люблю этот мир привидений.
* * *
50 кило голой нежности – всё на сдачу.
Повезло тебе – я буду твоей удачей,
талисманом – кому на радость, кому на горе,
так написано в гороскопе и на заборе,
это выжжено солнцем где-то на дне сетчатки
и прорезано по ладони – светится сквозь перчатку,
это ясно и просто до ужаса, как до дрожи:
счастье выпарилось, как соль, через поры кожи,
но я всё-таки обрекаю тебя на рай:
вот ведёрко, песок, лопатка – иди, играй...
Уметь мечтать
Как-то раз, давно, один мой друг,
лёжа на траве полуднем знойным,
глядя ввысь, не вынимая рук
из-под головы, спросил спокойно:
слушай, а умеешь ты мечтать?
Я задумалась – а кто же не умеет?
Это ведь так просто, как летать
для орла, что во-о-он над нами реет...
Это как для фонаря – светить,
а для моря – как шуметь волнами,
как для КВНщика шутить,
как для мотылька творить цунами.
Десять лет прошло. Мой друг пропал,
я расту и, кажется, умнею,
и пора б – тридцатник миновал! –
а мечтать я так и не умею.
* * *
...И мы никогда не будем равны.
Я буду с этой, ты с той стороны,
меня тянет на дно, тебя – в высоту,
я жду, но не там, ты любишь – не ту,
ты вечно сильней, я вечно права,
ты среди звёзд, я там, где трава,
пусть даже нас тянет друг к другу, вдвоём
мы будем несчастны. Сквозь слёзы мы пьём
не водку – друг друга. И, выпив до дна,
уходим тайком. Мне нужна глубина,
а ты снова взмоешь к себе в небеса.
Такие, как мы, создают чудеса...
* * *
И будет солнце, и будет ветер,
и будут громко смеяться дети,
и будет счастье почти безбрежным,
ты будешь снова родным и нежным.
И хоть сейчас нервы на пределе,
но я себя убиваю в деле.
Пусть я пока не нужна особо,
но ты вернёшься, мы знаем оба.
Пусть я не сплю по твоей вине,
но завтра ты улыбнёшься мне.
* * *
В этом мире жить непросто.
Покрываемся коростой,
одеваемся шипами,
чтоб не сталкиваться лбами –
отдаляемся, но всё же
иногда мороз по коже
или в сердце стукнет что-то...
И сквозь вечные заботы
просочится вдруг тоска,
затаится у виска
пистолетным чёрным дулом.
И уже сидишь сутуло,
никнут плечи, тянет жилы,
ищет взгляд верёвку с мылом,
но, снимая, словно латы,
всё, чем обрастал когда-то,
осторожно, как больной,
ощущаешь за спиной
тяжкий взмах помятых крыльев –
искалеченных, но сильных...
* * *
Как ни крути, но я устала.
Однако мне, голодной, мало
того, что есть. И вечно тянет
к тому, что неизбывно манит
издалека мечтой и верой,
вот знать бы мне хоть в чём-то меру!
И обрести покой и рай,
а там – ложись и помирай...
Нет, я ещё потрепыхаюсь,
вновь соберусь и вновь сломаюсь,
и так всегда: из часа в час,
из жизни в жизнь, из раза в раз...
* * *
Любимыми не оставайтесь,
старайтесь, чтоб вас разлюбили,
водой из сердца выливайтесь,
чтоб навсегда – не есть, а были.
Чтоб ни тоски, ни сожалений
за вами не тянулось следом,
чтоб не осталось и сомнений:
расстались? Не беда – победа!
Жалейте тех, кто стал не нужен,
к кому не хочется возврата,
не предлагайте вечной дружбы –
не отравляйте суррогатом.
Уйдите, громко хлопнув дверью,
побив посуду, поскандалив,
в партнёре разбудите зверя,
словами резкими ударив.
Не оставляйте ни надежды,
ни веры крошечной и слабой,
что вдруг вернётся то, что прежде
казалось лучше всякой правды:
сон, опьянение, похмелье,
палящий жар любви и страсти
и знанье, что на самом деле
ты счастлив только в чьей-то власти.
Уйдя, останьтесь равнодушны,
не возвращаться постарайтесь,
и не влезайте снова в душу –
коль расстаётесь, расставайтесь.
* * *
Лежу в грязи, по центру лужи,
а ведь могло бы быть и хуже,
могла б валяться на помойке,
обрывком ветоши на стройке,
куском стекла, бутылкой битой,
забытой кучей керамзита...
А так лежу, и мне спокойно,
ну кто сказал, что я достойна
полётов в космос, славы, счастья,
богатства, радости и власти?
В грязи тепло, почти уютно,
я вижу небо, пусть и смутно,
и надо б встать и полететь,
но это нужно захотеть!
А мне хотеть давно невмочь,
и дольше века длится ночь.
* * *
Дожди, дожди, опять дожди,
и я не жду, и ты не жди
тепла, ведь ждут нас впереди
лишь дождь и слякоть.
И, грустно листьями шурша,
таясь от солнца, не спеша,
крадётся осень. Чуть дыша –
не сметь, не плакать! –
я ей в глаза смотрю с тоской,
прижавшись к зеркалу щекой,
я узнаю её такой –
рыжеволосой,
с косым разрезом карих глаз,
в них тлеет память давних ласк
под воронья – вот как сейчас –
разноголосье...
* * *
Наступит такое время,
когда, не узнав, не вспомнив,
ты мимо пройдёшь, случайно
задевши чуть-чуть локтём.
А я – вот мерзавка-память! –
тебя провожу глазами,
вздохну, отвернусь, украдкой
смахнув со щеки слезу.
Бывает и так, наверно –
ты эту главу закончил,
подшил и поставил подпись,
по описи сдал в архив.
А я всё живу долгами,
которых отдать не в силах,
и надо бы их с баланса
уже наконец списать,
но вера – или надежда –
хватают меня за руки
и шепчут тихонько в ухо:
не время и не пора,
поставь их пока на полку –
повыше, ещё повыше!
Задвинь в самый дальний угол
и всё же во что-то верь.
* * *
Она была милой и славной.
Она была сладкой и нежной.
Она была тёплой, безбрежной,
и в жизни его самой главной.
Она стала тихой и скромной,
она на глазах поумнела –
мгновенно, пока суть да дело,
пока в этой спешке любовной
горели осенние листья
и лаяли псы на погоду...
Она стала временем года,
без дней, без времён и без чисел...
