"Под небом голубым есть город золотой..."

ГефсиманияЗападный склон Масличной горы – обращенная на Старый город утопающая в зелени 
живописная Гефсимания. Между нею и Старым городом лежит Кедронская долина, заполненная громадными кладбищами, арабским под стенами города и еврейским под Гефсиманией. От Золотых ворот Старого города Гефсимания видится покатым склоном, расчерченным земляными террасами, засаженными кипарисами и маслинами, среди зелени возвышаются храмы. 
В 1888 году Русская Православная церковь возвела здесь храм Марии Магдалины, он выделяется золотым пятиглавием. Ниже православного храма располагается церковь Всех Наций, обращенная на Старый город трехпролетной аркой с яркой мозаикой. Храм католического ордена францисканцев был выстроен в 1925 году рядом с древними оливами и камнем, возле которого Иисус просил Бога отсрочить свою смерть (небольшой Гефсиманский сад был огорожен три века назад, тогда же были посажены и оливы). Выше церкви Марии Магдалины находится францисканская часовня Скорбящего Господа. Главная же святыня Гефсимании издалека не видна: церковь Успения Богородицы находится в пещере. В 326 году над гробницей Божьей Матери был возведен храм, позднее уничтоженный персами, в XII веке крестоносцы восстановили крипту, вход в которую обрамлен романским порталом. Отсюда с Иерихонской улицы можно подняться на вершину Масличной горы, проходя неприветливые и запущенные арабские кварталы. Между тем, вид, открывающийся на Старый город, завораживает каждого. С площадок Масличной горы видны четыре квартала, окруженные стеной, и Новый город за нею на западе, уходящие глубоко вниз долины и мягкие очертания высот – панорама необыкновенная, передающая трепет жизни и дыхание его старого, но прекрасного «тела», и сияние его бессмертной души. На склоне Масличной горы свершилось чудо Вознесения. 

В 327 году вдовствующая императрица Елена Августа повелела выстроить над двумя пещерами базилики – в Вифлееме, где Иисус родился, и на склоне Масличной горы. Второй базилики давно нет, но чуть выше священного места в конце XIX века был основан русский Спасо-Вознесенский монастырь, в центре которого высится 64-метровая колокольня. Это самая высокая точка в городе (а также и во всем Израиле), с ее вершины он виден как на ладони. Пять холмов Старого и Нового города, южнее которых располагается обширная долина Хинном, где в древности совершали человеческие жертвоприношения, наводящая ужас Геенна огненная. Западнее Нового города – Правительственный городок с офисами, новым университетом, музеем Израиля, ботаническим садом и парком. Далее на запад – новые жилые кварталы и гора Герцля с мемориалами. На севере – многоэтажная застройка, завершающаяся индустриальной зоной с суперсовременными зданиями из стали и стекла. На горе Скопус, примыкающей к Масличной горе с севера, – кампус первого Еврейского университета. На юге видны железнодорожный вокзал, стадион, традиционная ближневосточная жилая застройка в виде пригородных поселков на холмах, граница с Палестинской автономией и арабский город Вифлеем... Только с самых высоких точек в городе можно увидеть восход и закат солнца, для человека, находящегося на городской улице, солнце заходит уже в 5 часов вечера, оно опускается за холмы. Лучи восходящего солнца пробиваются из-за гор, облаков, пучки света рассекают розоватую утреннюю дымку и жидкую синеву неба. Цвет города меняется: перламутровый утром, розовато-желтый днем, лиловый поздним вечером. Контраст света и тени терзает зрение. Днем городские камни, впитавшие полуденное солнце, нестерпимо ярко светятся, а в криптах и пещерах царит полумрак. Сверху, с русской колокольни, город кажется золотым. Если же спуститься на землю... Выражение «спуститься на землю» получило здесь противоположный традиционному смысл. Это значит реально прикоснуться к метафизической вечности. Культурный ландшафт города Давидова не расстилается по земле, как обычно, а парит над землей и глубоко внедряется в нее.
Местность с мягкими очертаниями близкорасположенных гор поражает своей земной тяжестью: переполненная камнем почва опускается в долины, заполненными мрачноватыми лощинами с каменными гробницами и скалистыми пещерами. По дну низин в прошлом журчали ручьи. Лишь в последние полвека город старанием агрономов и общественности наполнился растительностью. На склонах холмов зеленеют оливковые, гранатовые и абрикосовые рощи, смоковницы, миндаль, яблони, высятся сосны. Среди деревьев выделяются священные: кипарис – символ вечности и символ Христа кедр. На горах – священных высотах – застройка с плотной зеленью, сверху видны окрестности: на западе оазисы, на востоке – Иудейская пустыня. «Местность лежала пластом в забытьи / (...) Колючий кустарник на круче был выжжен, / Над хижиной ближней не двигался дым, / Был воздух горяч и камыш неподвижен / И Мертвого моря покой недвижим». Пустыня становится для города рамой, и с высот кажется, что из города невозможно уйти, потому что за ним – ничто, «безвидная пустота», неподвижная и засохшая под свирепым солнцем. Смертное дыхание пустыни настигнет и днем, когда солнце выжигает всё, и ночью, когда всё выжигает ослепляющий мрак. Лишь тощий кустарник гонит по песку знойное дуновение. Пустыня – символ изгнания, безысходного народного отчаяния. Символ исторической перспективы народа – земные недра. Глубоко вниз, в историческую бездну, можно заглянуть в археологических раскопках. Они встречаются повсюду. Уровень древнейших жителей заглублен на 20 метров, уровень царя Давида – 15, уровень времен Иисуса – 10, римского города – 5 метров. Археология в Израиле возведена в ранг священной науки как материальная основа политической идеологии. Путешествия под землю стали у израильтян таким же поголовным хобби, как путешествия по миру для японцев. Таинственные недра, долины и священные высоты – и над всем этим поразительно напряженная аура истории и религии. Архитектурным же разнообразием и художественным блеском град Давидов не поражает.
В недавнем прошлом облик его и вовсе был уныл, даже унижен, затоптана и осквернена его «неказистая наружность». На каждом углу Старого города стоят величайшие святыни, при этом нет в них ничего – в планировке, конструкции, убранстве – превращающего рядовое здание в произведение строительного искусства – богатого и неповторимого. Всюду сквозит провинциальность, как будто город пытался стать столицей, но никогда не успевал, потому что его за своевольное желание жестоко наказывали. Очередные вожди справляли здесь триумфы, возводя великолепные чертоги – все они разрушались следующими вождями. Дворцов первосвященников (великолепие которых поражает, например, в наших Ростове Великом или Троице-Сергиевой лавре) здесь также нет, иудаизм и ислам такую роскошь не допускают. Возводившиеся в древности здания лишь повторяли строительные каноны могущественных соседей – имперских  столиц Сирии, Греции, Рима. Романская архитектура крестоносцев – примитивно грубая, внутри пустая и чрезвычайно мрачная – не идет ни в какое сравнение с величественным европейским зодчеством тех же веков. Арабская архитектура последующих эпох запущена, она нисколько не выделяет этот город среди городов Ближнего Востока. Постройки XIX – середины XX века – заурядная эклектика, импортированная из Европы и России в качестве политических символов присутствия на Святой земле. Немало здесь и современной архитектуры, но она также вторична, повторяет то, что уже где-то было придумано (от зданий еврейских выпускников Баухауз 1920-х до Струнного моста архитектора Сантьяго Калатравы 2000-х годов, исключение, возможно, лишь музей Яд Вашем гениального Моше Сафди). Провинциальная простота, даже элементарность, приземленность, грубоватая пластичность, вещность, материальность суть следы многовековой нищеты города, разрушительной истории и немилосердной природы. Похожие друг на друга как две капли воды (в этих краях лучше сказать: как два вытесанных из известняка блока) жилые дома в один-два этажа плотно облепляют вершины и склоны холмов. Почти все дома с плоскими крышами-террасами, сегодня на них сплошь установлены спутниковые антенны и солнечные батареи (отапливать жилище приходится прохладной зимой). Голые фасады зданий не принято украшать – как будто не было времени их приукрасить, лишь бы укрепиться на месте до прихода врага и в смирении закрыть дверь... Архитектуру города Давидова можно назвать архитектурой смирения – перед величайшей историей города. Можно сравнить ее с языком Библии, древним еврейским языком, бедным на абстрактные понятия, или с незамысловато-неуклюжим древнегреческим языком – перевод на который Священного Писания является наиболее точным. На этом языке, далеком от какого бы то ни было философствования, записан опыт первой апостольской общины и слова Христа, это опыт проясняющий. Ветхозаветная и евангельская истории воспринимаются здесь как нечто очевидное, осязаемое, ощущаемое непосредственно, не требующее приукрашивания и украшательства. Архитектура города Давидова от древности до сего дня – это не художественные поиски какой-то надуманной, извне привнесенной выразительности, а свидетельство Священного Писания, вещественные символы незримого мира, не более и не менее. Пространство города обретает непосредственную очевидность Откровения. Именно поэтому у некоторых святынь как у прообразов были взяты элементы, распространившиеся затем по всему свету: ротонда стала использоваться в христианской архитектуре, многогранник с куполом – в исламском, луковица кувуклия – в православном зодчестве. В целом же город Откровения построен не по евклидовой, или гипподамовой геометрии, как города европейские и русские, а по геометрии Лобачевского. Здесь параллельные пересекаются, точнее, они здесь начинаются. Город Давидов – полная противоположность Петербургу, с его симметричным трезубцем широких проспектов, лежащих на обширной плоскости, выходящих к воде верфью и убегающих в бесконечность империи. Петербург – это абсолютная власть человека над завоеванным пространством. Град Давидов – город обратной перспективы, ибо это архитектурная икона. Временная перспектива Иерусалима – это взгляд в историю, глубокая ретроспектива. Внешне это типичный город восточного Средиземноморья. Улицы, как спутанные клубки, лежат на холмах, они неожиданно приходят в тупики или отдельными нитями, петляя, спускаются по каменистым склонам в долины. Жилища теснятся на вершинах покатых гор, если не хватает места – ступенями сползают по склонам, цепляясь друг за друга. Синагоги и мечети спрятаны среди жилой приземистой застройки, из которой словно выдавливаются купола и башни. В центре лабиринтов возвышаются святыни.
В долинах тенистые низины, как корни могучего дерева, где-то срастаются, где-то убегают врозь. Внизу по пересохшим руслам ныне шумят скоростные автомагистрали с туннелями, насквозь прорезающими склоны гор, бегут караваны автомобилей, не знающие пробок и полностью исчезающие в субботу. Так новое вторит старому, превращаясь в архаику. Музей Израиля и мемориал Яд Вашем своими лаконичными формами повторяют самые древние местные дворцы, словно вросшие в вершины холмов. Высокая жилая застройка на севере города – как новая крепостная стена. Абстрактные скульптуры из металла и пластика возле средневековых домов – в иудаизме и исламе запрещено изображение живых существ. Как в древности, так и сегодня город четко поделен на западную еврейскую и восточную арабскую части, до недавнего времени он был разделен государственной границей с бетонной стеной, колючей проволокой и КПП. Самое интересное здесь с архитектурной точки зрения – почти невозможное, очень драматичное соседство, насильственное сопряжение зданий, их яростная амальгама. Так, почти над самой горницей Тайной вечери находится мечеть, а под ней – кенотаф Давида, напротив мечети – как злая насмешка над иудаизмом, исключающим фигуративное искусство – скульптура иудейского царя с арфой в руке (между прочим, подарок щедрых русских мастеров). Ансамблей – то, чем гордится любой европейский город, то есть совершенного, композиционно вы-
строенного пространства – здесь нет. Назвать площадь у Стены плача или Гефсиманию ансамблем язык не повернется, не потому, что некрасиво (еще как красиво!), но события, бывшие здесь, и те, что еще будут, по пророчеству, не вписываются ни в какую, самую изысканную геометрию. При этом в застройке города Давидова, более чем где бы то ни было, ясно выражена социальная справедливость, к которой настойчиво призывали иудаизм, раннее христианство и ислам. Справедливый уклад жизни является атрибутом божественного порядка, без социальной справедливости не мыслились правильная власть и священный город – в нем выделяются лишь крепостные стены, башни и главные храмы, в нем нет места показному богатству – роскошным замкам и дворцам.

 

Фото автора

Окончание следует