Я не так часто бывал у Юры в его родной Кустаревке, небольшом рабочем поселке, упрятанном среди рязанских лесов, хотя вместе учились в университете, а затем работали в одной газете. Но одна из поездок к нему в гости запомнилась особенно. Он вывел из гаража мотоцикл, кажется, это был «Иж» и пригласил меня прокатиться с ветерком. Я устроился на заднем сиденье, и мы тронулись с места... Вообще-то я думал, что мы промчимся по улицам Кустаревки, но Юра неожиданно свернул сразу же на лесную, узкую, как девичья лента, тропинку и крутанул рукоятку газа. Мимо нас с такой скоростью замелькали деревья, что я невольно, с нарастающим страхом, прикрыл глаза. Но Юра так ювелирно рулил, поворачивал, не сбавляя скорости  на неожиданно возникающих (по крайней мере, для меня) поворотах, что вскоре я забыл про страх, и мы ощутили тот необыкновенный восторг и приподнятость духа, которые переполняют человека, когда ему кажется, что он оторвался от надоевшей до чертиков земли. Вот в этом поступке – весь Юрий Макеев. Стремившийся  с обнаженным сердцем навстречу всем жизненным зигзагам, вывертам, перехлестам, не боявшийся никого и ничего (в том числе, как мне кажется, и смерти), обожающий этот мир, и все его проявления (и радостные, и трагические), нежно относившийся к детям, женщинам, старикам; с открытыми, внимательными глазами, умевший, как настоящий поэт, «смотреть всему отрицательному в лицо, превращая его в волшебную силу» (Ф.Соллерс), он прожил свои недолгие двадцать семь лет так, как иные проживают полвека или полный век. С ним было легко, просто и радостно общаться. Заходишь в редакцию, окунаешься в сиреневый сигаретный дым и видишь, что, как всегда, в центре внимания Юра. Он блестяще, просто потрясающе рассказывал анекдоты, представлял всю историю в лицах, с артистическим блеском – потом минут десять все заходились от хохота. Уже в субботу я мечтал о понедельнике, когда увижу «Макеича» (так его с любовью звали в редакции), чтобы насладиться беседой с ним. Конечно, в благословенные семидесятые годы прошлого века везде и повсюду царила ПОЭ-ЗИЯ. Юра не скрывал своей трепетной благоговейной любви к Сергею Есенину и Николаю Рубцову. Это были его БОГИ. Никогда не забуду, как он, чтобы опередить меня (а мы оба были за-взятые книголюбы), кинулся со всех ног к книжному прилавку, где лежал в единственном экземпляре тоненький сборничек стихов Рубцова... С каким душевным наслаждением читал он вслух его стихи! Это могло продолжаться часами. Мы оба – рязанские парни, влюбленные в поля, леса, реки и озера наших деревушек, где родились и выросли, – смотрели друг на друга и ничего не могли вымолвить от наплыва чувств... Мы оба тогда курили. Я потом сумел бросить и часто, очень часто, видя, как Юра безостановочно смолит «Приму», одну сигарету за другой, уговаривал его последовать моему примеру. Но он бросал курить в марк-твенов-ском духе. Стихи он писал ночью, пил очень крепкий чай. Однажды увидев, как он заваривает его, я только головой покачал. Как-то поехали вместе в командировку. Заночевали в гостинице. Ночью я внезапно проснулся и увидел, что Юра сидит на своей постели, нахохлившись, как большая больная птица, и держится за сердце. «Что с тобой?» «Спи, – бросил он, вымучивая улыбку, – сейчас все будет нормально». А на другой день мы были в гостях у знакомых, те затопили баньку (дело было промозглой осенью) и Юра, как ни в чем не бывало, пошел со всеми париться...Что тут сказать? Конечно, для обывателя здесь вопросов нет: беречься надо было! Лечь в больницу на обследование, поехать в санаторий, попить лекарств. Но это был бы не Юрий Макеев, это был бы кто-то другой, который в серой обывательской жизни дотянул бы и до ста лет. Но, как мне кажется, Юра проповедовал тезис Олеши: «Жизнь – это не предмет первой необходимости». Жизнь нас не спрашивает: как мы к ней относимся. Есть ли у нас вкус к жизни или мы прячемся от нее, боимся любых изменений в своем, в общем-то, рутинном существовании. Стараемся не задумываться, чем же она нас одарит. Юра нежно любил жизнь, она же, наверное, все-таки оказалась к нему беспощадна. Как, впрочем, и к большинству из нас. Когда я говорил Юре, что вот настанет время, и мы издадим свои первые книги, он всегда лишь иронически улыбался, не верил в это. После его смерти в Мордовии вышел тоненький сборник стихов. Лишь малая часть того, что он успел написать... В этом году, в сентябре, Юрий Макеев перешагнул бы свой пятидесятилетний рубеж. Мне трудно представить его в возрасте «акмэ». Так древние греки называли полный расцвет и возмужание человеческой личности. Я почему-то твердо уверен, что он бы не потерялся и в этом суровом мире уже другой для нас действительности....

Над его могилой шумит крупными листьями березка, любимое дерево поэта. Выросли его дочки, появились внучата. И жизнь поэта продолжается и в них, и в его стихах.

СПАСИБО, ЖИЗНЬ

Спасибо, жизнь, за то, что не ласкаешь,

За то, что ты не строишь мне пути

И легких сладких дней не предлагаешь,

А все твердишь: «Иди вперед, иди!»

И я иду, пускай еще нетвердо,

Иду навстречу жизни всей душой.

И я могу сказать уже всем гордо,

Что жить на свете очень хорошо.
1969

РОДИНА

Забыть дела.

Прийти издалека.

Упасть в траву

И надышаться лугом,

Попить из голубого ручейка,

Который с детства

Был мне верным другом.

Сбежать босым

В июльские дожди,

Что пахнут тополями

И смородиной...

И чувствовать,

Как ширится в груди

Великое, святое слово

Родина.

ПАМЯТЬ

Однажды вновь тебе приснится

Свинцом плюющий темный дот,

И ты опять пойдешь на фрица

Сквозь смерть, упрямо стиснув рот.

И будет кровью дым замешан...

А утром, после той «войны»,

Ты с грустью в зеркале заметишь

Осколок новой седины.
Июнь 1977

В ДОРОГЕ

Мелькают столбы и деревья,

Колеса поют в полусне.

Пропахшие дымом деревни

В рассветной плывут белизне.

Стремительны ветры босые,

А в сердце легко и светло.

И чудится, будто Россия

В вагонное смотрит стекло.

ДОЖДЬ

Колкий, колкий, колкий

Дождь спешит, спешит.

Натянули елки

Синие плащи.Скрашенный туманом

Рано поутру,

Словно бездыханный,

Дремлет сонный пруд.

Весело и звонко

Дождь звенит в бору.

Мокрая сосенка

Зябнет на ветру.

Налитая воском,

Жалкая до слез,

Тонкая березка

Вымокла до кос.

Я стою под дубом,

Прячась от дождя,

Под зеленой шубой

Не страшна вода.

А вокруг по листьям, Не устав мочить,

Быстрый, быстрый, быстрый

Дождь стучит, стучит.
1971

ГАРМОНЬ В МОСКВЕ

Гармонь в Москве. Не сон, не чудо ль?

В столичный выверенный гул

Ворвались вдруг живая удаль

И песен праздничный разгул.

Там, где проспектов серый камень

Взметнулся в небо на версту,

Приезжий чуткими руками Творил живую красоту.

С какой гулянки деревенской

Явился, все расшевелив,

Полуелецкий, полувенский,

Полурязанский перелив?

На гармонисте старый китель

И брюк не весть какой фасон,

Но коренной московский житель

Поодаль замер – потрясен.

Он, по делам спешивший мимо,

Тяжелым воздухом дыша,

Вдруг понял, что неотделима

От этих нот его душа.

Не из точёных рук маэстро

В мерцанье театральных бра –

С ладов трехрядного оркестра

Сошла высокая игра.

И было в ней большое что-то,

Как свет далеких ясных звезд,

От журавлиного полета,

От полем пахнущих борозд.

И та игра была лесами,

Густой озерной синевой,

И строек гордыми басами,

И неоплаканной вдовой,

И скорбью кладбищ придорожных,

И детским смехом в тишине,

И зримой цепью лет тревожных,

На долю выпавших стране.

И в той гармошке некрасивой

Был гордый дух для всех открыт...

Казалось, что сама Россия

О чем-то плакала навзрыд.
1980

* * *

Вот и осень, милая. Послушай,

Как порхают бабочки во мгле.

То не звезды падают, а души

Тех, кто жил когда-то на земле.

Строгий бор спокойно их приемлет

И погрузит в бархатную мглу.

Юность возвращается на землю,

Старость превращается в золу.


ВЕЧЕР В ДЕРЕВНЕ
Природа легкой кистью света

Творит вечернее тепло,

Пустой туман кленовых веток

Окутал сонное село.

Дождем парным и невесомым

Крадется облако вдали,

И закрывается подсолнух,

Купаясь листьями в пыли.

Я в эту пыль и в этот вечер

Бегу, торжественен и бос,

Туда, где за усталой речкой

Не затихает сенокос.

Туда, где за лугами свесясь,

Касаясь рожками листвы,

Скользит рождающийся месяц

Из предзакатной синевы.
1980

ПОЖЕЛАНИЕ
Спокойной ночи, дочери мои!

Пусть что-нибудь такое вам приснится,

Как это небо из живого ситца,

Как этот крепкий, бодрый дух хвои.

Пусть вам приснится полная луна,

Как редкая монета дорогая.

Ваш безмятежный сон оберегая,

Вам с неба улыбается она.СВЕЧА

Жизнь плавится, как воск,

Горит, горит свеча,

Неумолимо тает.

А на ветвях берез

Осенняя парча –

То роща облетает.

Вон журавли летят,

О чем кричат они,

Невидные, простые?

О том, что облетят,

Как листья, наши дни,

Дни золотые.

И что закат придет,

Навеки разлуча

С тобой, живая...

Жизнь плавится, как воск,

Не согревая...

* * *

Нет, любимая. Я не умру.

Видишь, вишня дрожит на ветру.

Это, кутаясь в ветви листвой.

Я киваю тебе головой.

Нет, любимая, ты не умрешь.

В поле с солнцем целуется рожь.

Это, колосом спелым звеня,

Голос твой окликает меня.

Будем мы над оврагом кружить,

Будем мы голоса ворожить.

Шум древесный, стозвонный лесной

Отзовется в нас гулкой сосной.

Я в тебе оживу, ты во мне,

Будем странствовать в млечном огне.

И по смерти мы вместе пойдем,

Ты ромашкой, я майским дождем.

Ты снежинкой, я...