Я не так часто бывал у Юры в его родной Кустаревке, небольшом рабочем поселке, упрятанном среди рязанских лесов, хотя вместе учились в университете, а затем работали в одной газете. Но одна из поездок к нему в гости запомнилась особенно. Он вывел из гаража мотоцикл, кажется, это был «Иж» и пригласил меня прокатиться с ветерком. Я устроился на заднем сиденье, и мы тронулись с места... Вообще-то я думал, что мы промчимся по улицам Кустаревки, но Юра неожиданно свернул сразу же на лесную, узкую, как девичья лента, тропинку и крутанул рукоятку газа. Мимо нас с такой скоростью замелькали деревья, что я невольно, с нарастающим страхом, прикрыл глаза. Но Юра так ювелирно рулил, поворачивал, не сбавляя скорости на неожиданно возникающих (по крайней мере, для меня) поворотах, что вскоре я забыл про страх, и мы ощутили тот необыкновенный восторг и приподнятость духа, которые переполняют человека, когда ему кажется, что он оторвался от надоевшей до чертиков земли. Вот в этом поступке – весь Юрий Макеев. Стремившийся с обнаженным сердцем навстречу всем жизненным зигзагам, вывертам, перехлестам, не боявшийся никого и ничего (в том числе, как мне кажется, и смерти), обожающий этот мир, и все его проявления (и радостные, и трагические), нежно относившийся к детям, женщинам, старикам; с открытыми, внимательными глазами, умевший, как настоящий поэт, «смотреть всему отрицательному в лицо, превращая его в волшебную силу» (Ф.Соллерс), он прожил свои недолгие двадцать семь лет так, как иные проживают полвека или полный век. С ним было легко, просто и радостно общаться. Заходишь в редакцию, окунаешься в сиреневый сигаретный дым и видишь, что, как всегда, в центре внимания Юра. Он блестяще, просто потрясающе рассказывал анекдоты, представлял всю историю в лицах, с артистическим блеском – потом минут десять все заходились от хохота. Уже в субботу я мечтал о понедельнике, когда увижу «Макеича» (так его с любовью звали в редакции), чтобы насладиться беседой с ним. Конечно, в благословенные семидесятые годы прошлого века везде и повсюду царила ПОЭ-ЗИЯ. Юра не скрывал своей трепетной благоговейной любви к Сергею Есенину и Николаю Рубцову. Это были его БОГИ. Никогда не забуду, как он, чтобы опередить меня (а мы оба были за-взятые книголюбы), кинулся со всех ног к книжному прилавку, где лежал в единственном экземпляре тоненький сборничек стихов Рубцова... С каким душевным наслаждением читал он вслух его стихи! Это могло продолжаться часами. Мы оба – рязанские парни, влюбленные в поля, леса, реки и озера наших деревушек, где родились и выросли, – смотрели друг на друга и ничего не могли вымолвить от наплыва чувств... Мы оба тогда курили. Я потом сумел бросить и часто, очень часто, видя, как Юра безостановочно смолит «Приму», одну сигарету за другой, уговаривал его последовать моему примеру. Но он бросал курить в марк-твенов-ском духе. Стихи он писал ночью, пил очень крепкий чай. Однажды увидев, как он заваривает его, я только головой покачал. Как-то поехали вместе в командировку. Заночевали в гостинице. Ночью я внезапно проснулся и увидел, что Юра сидит на своей постели, нахохлившись, как большая больная птица, и держится за сердце. «Что с тобой?» «Спи, – бросил он, вымучивая улыбку, – сейчас все будет нормально». А на другой день мы были в гостях у знакомых, те затопили баньку (дело было промозглой осенью) и Юра, как ни в чем не бывало, пошел со всеми париться...Что тут сказать? Конечно, для обывателя здесь вопросов нет: беречься надо было! Лечь в больницу на обследование, поехать в санаторий, попить лекарств. Но это был бы не Юрий Макеев, это был бы кто-то другой, который в серой обывательской жизни дотянул бы и до ста лет. Но, как мне кажется, Юра проповедовал тезис Олеши: «Жизнь – это не предмет первой необходимости». Жизнь нас не спрашивает: как мы к ней относимся. Есть ли у нас вкус к жизни или мы прячемся от нее, боимся любых изменений в своем, в общем-то, рутинном существовании. Стараемся не задумываться, чем же она нас одарит. Юра нежно любил жизнь, она же, наверное, все-таки оказалась к нему беспощадна. Как, впрочем, и к большинству из нас. Когда я говорил Юре, что вот настанет время, и мы издадим свои первые книги, он всегда лишь иронически улыбался, не верил в это. После его смерти в Мордовии вышел тоненький сборник стихов. Лишь малая часть того, что он успел написать... В этом году, в сентябре, Юрий Макеев перешагнул бы свой пятидесятилетний рубеж. Мне трудно представить его в возрасте «акмэ». Так древние греки называли полный расцвет и возмужание человеческой личности. Я почему-то твердо уверен, что он бы не потерялся и в этом суровом мире уже другой для нас действительности....
Над его могилой шумит крупными листьями березка, любимое дерево поэта. Выросли его дочки, появились внучата. И жизнь поэта продолжается и в них, и в его стихах.
СПАСИБО, ЖИЗНЬ
Спасибо, жизнь, за то, что не ласкаешь,
За то, что ты не строишь мне пути
И легких сладких дней не предлагаешь,
А все твердишь: «Иди вперед, иди!»
И я иду, пускай еще нетвердо,
Иду навстречу жизни всей душой.
И я могу сказать уже всем гордо,
Что жить на свете очень хорошо.
1969
РОДИНА
Забыть дела.
Прийти издалека.
Упасть в траву
И надышаться лугом,
Попить из голубого ручейка,
Который с детства
Был мне верным другом.
Сбежать босым
В июльские дожди,
Что пахнут тополями
И смородиной...
И чувствовать,
Как ширится в груди
Великое, святое слово
Родина.
ПАМЯТЬ
Однажды вновь тебе приснится
Свинцом плюющий темный дот,
И ты опять пойдешь на фрица
Сквозь смерть, упрямо стиснув рот.
И будет кровью дым замешан...
А утром, после той «войны»,
Ты с грустью в зеркале заметишь
Осколок новой седины.
Июнь 1977
В ДОРОГЕ
Мелькают столбы и деревья,
Колеса поют в полусне.
Пропахшие дымом деревни
В рассветной плывут белизне.
Стремительны ветры босые,
А в сердце легко и светло.
И чудится, будто Россия
В вагонное смотрит стекло.
ДОЖДЬ
Колкий, колкий, колкий
Дождь спешит, спешит.
Натянули елки
Синие плащи.Скрашенный туманом
Рано поутру,
Словно бездыханный,
Дремлет сонный пруд.
Весело и звонко
Дождь звенит в бору.
Мокрая сосенка
Зябнет на ветру.
Налитая воском,
Жалкая до слез,
Тонкая березка
Вымокла до кос.
Я стою под дубом,
Прячась от дождя,
Под зеленой шубой
Не страшна вода.
А вокруг по листьям, Не устав мочить,
Быстрый, быстрый, быстрый
Дождь стучит, стучит.
1971
ГАРМОНЬ В МОСКВЕ
Гармонь в Москве. Не сон, не чудо ль?
В столичный выверенный гул
Ворвались вдруг живая удаль
И песен праздничный разгул.
Там, где проспектов серый камень
Взметнулся в небо на версту,
Приезжий чуткими руками Творил живую красоту.
С какой гулянки деревенской
Явился, все расшевелив,
Полуелецкий, полувенский,
Полурязанский перелив?
На гармонисте старый китель
И брюк не весть какой фасон,
Но коренной московский житель
Поодаль замер – потрясен.
Он, по делам спешивший мимо,
Тяжелым воздухом дыша,
Вдруг понял, что неотделима
От этих нот его душа.
Не из точёных рук маэстро
В мерцанье театральных бра –
С ладов трехрядного оркестра
Сошла высокая игра.
И было в ней большое что-то,
Как свет далеких ясных звезд,
От журавлиного полета,
От полем пахнущих борозд.
И та игра была лесами,
Густой озерной синевой,
И строек гордыми басами,
И неоплаканной вдовой,
И скорбью кладбищ придорожных,
И детским смехом в тишине,
И зримой цепью лет тревожных,
На долю выпавших стране.
И в той гармошке некрасивой
Был гордый дух для всех открыт...
Казалось, что сама Россия
О чем-то плакала навзрыд.
1980
* * *
Вот и осень, милая. Послушай,
Как порхают бабочки во мгле.
То не звезды падают, а души
Тех, кто жил когда-то на земле.
Строгий бор спокойно их приемлет
И погрузит в бархатную мглу.
Юность возвращается на землю,
Старость превращается в золу.
ВЕЧЕР В ДЕРЕВНЕ
Природа легкой кистью света
Творит вечернее тепло,
Пустой туман кленовых веток
Окутал сонное село.
Дождем парным и невесомым
Крадется облако вдали,
И закрывается подсолнух,
Купаясь листьями в пыли.
Я в эту пыль и в этот вечер
Бегу, торжественен и бос,
Туда, где за усталой речкой
Не затихает сенокос.
Туда, где за лугами свесясь,
Касаясь рожками листвы,
Скользит рождающийся месяц
Из предзакатной синевы.
1980
ПОЖЕЛАНИЕ
Спокойной ночи, дочери мои!
Пусть что-нибудь такое вам приснится,
Как это небо из живого ситца,
Как этот крепкий, бодрый дух хвои.
Пусть вам приснится полная луна,
Как редкая монета дорогая.
Ваш безмятежный сон оберегая,
Вам с неба улыбается она.СВЕЧА
Жизнь плавится, как воск,
Горит, горит свеча,
Неумолимо тает.
А на ветвях берез
Осенняя парча –
То роща облетает.
Вон журавли летят,
О чем кричат они,
Невидные, простые?
О том, что облетят,
Как листья, наши дни,
Дни золотые.
И что закат придет,
Навеки разлуча
С тобой, живая...
Жизнь плавится, как воск,
Не согревая...
* * *
Нет, любимая. Я не умру.
Видишь, вишня дрожит на ветру.
Это, кутаясь в ветви листвой.
Я киваю тебе головой.
Нет, любимая, ты не умрешь.
В поле с солнцем целуется рожь.
Это, колосом спелым звеня,
Голос твой окликает меня.
Будем мы над оврагом кружить,
Будем мы голоса ворожить.
Шум древесный, стозвонный лесной
Отзовется в нас гулкой сосной.
Я в тебе оживу, ты во мне,
Будем странствовать в млечном огне.
И по смерти мы вместе пойдем,
Ты ромашкой, я майским дождем.
Ты снежинкой, я...