Виталий Моисеев побывал за свою журналистскую жизнь во многих так называемых «горячих точках». Командировки в Чечню, Приднестровье, Абхазию, Югославию – были сопряжены с немалым риском для жизни.

Корр.: Виталий, существует точка зрения, что журналист должен быть над схваткой, то есть «надпартийным». Вы побывали во многих «горячих точка», скажите, возможно ли такое?

В.М.: Да, действительно. Некоторые журналисты считают, что должны всегда везде – быть беспристрастными, должны быть вненациональны и отражать некие абстрактные идеалы. Такая позиция, например, у НТВ. Но быть полностью независимым в нынешних условиях невозможно. Если ты не принимаешь один лагерь, то обязательно угодишь в другой. Это логика жизни. Нельзя быть арбитром. Вот пример: энтевешники называли чеченских бандитов повстанцами, а наши войска сухо – федералами. Мы, мол, не за тех и не за других, мы и с этими в хороших отношениях, и с теми лояльны – вроде арбитра. Но на самом деле такое невозможно, обязательно будет симпатия. Потому что на войне вопрос стоит – или-или: по сути, в чьих боевых порядках ты находишься, тому и симпатизируешь. Смешно представить, что во время Великой Отечественной наш журналист мог быть по ту сторону фронта, а у нас Бабицкий так и поступает. Находясь среди них, ты зависишь от этих людей. Поэтому слова некоторых СМИ о беспартийности и нейтральности – это не больше чем только слова, даже лицемерие.

Корр.: То есть журналист, выражаясь известными словами Некрасова, должен быть прежде всего гражданином. Из этого вопрос: может журналист воевать не только пером, но и взять в руки настоящее оружие?

В.М.: Думаю, да. Когда решается судьба страны (в той же самой Чечне), когда против твоих соотечественников ведется война, то не просто может, но и должен. Однажды во время командировки в Чечню (это еще в первую кампанию – в 1995 году) мне предложили ради интереса выстрелить из гаубицы по чеченским позициям. Я не мог видеть в лицо тех, по кому должен был стрелять, но тогда я отказался. Потом, в 1996 году, после Хасавюртовских соглашений боевики нарушили данное ими слово и буквально десятками вырезали в Грозном наших солдат, которые держали слово не открывать огня. И сейчас не убежден, что, повторись такая ситуация, я поступил бы точно так же.

Корр.: Однако говорят, что объективность страдает от так называемой односторонности.

В.М.: В свободной Америке трудно представить СМИ, защищавшие во время Персидской войны Саддама Хусейна. Полной объективности быть не может. Ведь если писать всю правду, то многие моменты сомнительны. В первую чеченскую войну в рядах наших войск царил настоящий бардак. Наши армейские начальники за десять лет свободы так и не научились нормально строить взаимоотношения с прессой. Но когда в доме пожар, люди тушат его, а не выясняют отношения.

Корр.: Почему военные не любят прессу?

В.М.: Мне в той же Чечне приходилось сталкиваться с враждебным отношением военных к журналистам. И их можно понять – многие журналисты и во время той войны, и во время этой порой в открытую работают по другую сторону. Допустим, представители некоторых ТВ открыто признавали, что спасали раненых боевиков, вывозили из-под обстрела и фактически были задействованы на стороне чеченцев как пропагандистско-информационное звено. И когда по ТВ-каналам шла информация о передвижениях наших войск, которая по сути является военной тайной, но которая разглашалась под прикрытием свободы слова – это тоже работа на врага. И не надо смеяться над понятием «информационная война». И такая война, самое печальное, ведется российскими телекомпаниями, причем формально на деньги российских налогоплательщиков. И то, что власть должна заботиться об информационной безопасности – это однозначно. К сожалению, Россия – страна крайностей: или разгул демократии, или максимальное закручивание гаек. Вместо того, чтобы все было разумно – по закону. Ведь и сами военные – не ангелы. Приходилось сталкиваться с тем, что многие чиновники из Минобороны прогибались перед журналистами, которые попросту врали. А тех, кто говорил правду, какая она есть, – тромбовали. Некоторые военные за пачку долларов были готовы на все.

Корр.: Вы побывали в «горячих точках» вне пределов России – на территории СНГ – в той же Абхазии, как там чувствует себя наш журналист?

В.М.: Вы знаете, что касается чужих войн, так называемых региональных, то тут совершенно другое дело. это чужая война. Например, та же грузино-абхазская, в которой и у той, и у другой воюющей стороны своя правда. Как ни пытаешься кому-то симпатизировать, и с той, и с другой стороны много зверств. Как грузины в отношении абхазов мародерствовали, так и наоборот – абхазы в зоне, где живут менгрелы-грузины, ведут себя как оккупанты. А что делали чеченцы, воевавшие за Ардзинбу (лидер абхазов), с грузино-армянским населением, которое имело несчастье остаться на оккупированной территории! «Освободители» грабили, убивали, насиловали. И говорить, что Ардзинба – хороший, а Шеварднадзе – плохой, в отношении этой войны, нельзя. Хотя я не испытываю никаких симпатий к грузинскому лидеру еще за его союзные грехи. Ведь именно он явился вследствие своей политики одним из виновников распада СССР и возникновения в том числе и этой страны, где, по самым скромным подсчетам, погибло или пропало без вести около ста тысяч человек.

Корр.: Наши демократы сейчас говорят, что с распадом СССР Россия перестала быть империей и вошла в цивилизованное общество.

В.М.: Зато многие наши либералы не любят говорить о так называемой бескровной российской революции, потому что после нее на окраинах бывшей империи возникло такое количество войн, столько погибло людей – счет погибших на сотни тысяч. Ведь СССР в последние десятилетия своего существования был таким же представителем цивилизации, что и другие европейские страны. Насильственно расчленили и положили в баночки с национальным формалином и этикетками суверенности части единого целого. Но ни одна такая «баночка» в полном смысле не работает. Даже самая большая – Россия. В моем понимании, она не стала государством, ведь государство должно защищать своих граждан. В России нет нормальных государственных институтов, экономика в руинах, есть только потуги, демонстрация, и я боюсь, что процесс становления государственности может затянуться на долгие годы.

Корр.: Вы побывали и на «совсем чужой» войне – в Югославии. Какое там отношение к журналисту?

В.М.: В Югославии мне довелось узнать, что такое свобода слова по-западному. Когда мы – я и мой коллега Василий Пичугин – были в Боснии, то на своей шкуре испытали, что такое свобода слова по-натовски: ретранслятор белградского ТВ брался штурмом ротой итальянских карабинеров из-за того, что с него шли программы, которые критиковали деятельность многонациональных сил. Был момент, когда безоружные сербы под контролем итальянцев вели разминирование, мы с Василием попытались поснимать – в ответ итальянцы вскинули автоматы и предупредили, что откроют по нам огонь. Представляю визг итальянской прессы, если бы то же самое сделали российские военные по отношению к итальянским журналистам. А когда мы стали разговаривать с итальянцами, те стали с нас откровенно вымогать деньги: сто марок – офицер итальянской армии. Просто за съемку. Мы тогда выступили по сербскому радио в Боснии – «Серпска Сараево» – и рассказали о своем видении событий (как раз в разгаре были Косовские события), «восхитились» натовскими порядками – мельтешением военных патрулей и слежением за каждым сербским шагом и тем, что мусульмано-хорватский сектор держали на голодном пайке. Сербов обвиняют в военных преступлениях, но со стороны хорватов и мусульман преступлений было не меньше, и сейчас уже стали задерживать хорватов для осуждения Гаагским международным трибуналом. А западные «объективные» СМИ живописали только о сербской жестокости, а те же боснийские мусульмане часто делали провокации против своих же, чтобы обвинить сербов. Взорвут на рынке мину и заявят, что это, мол, сербы. После этого несколько недель натовская авиация просто утюжила сербские территории: госпиталя, вузы, мирные районы. Я видел целые поселки, снесенные натовской артиллерией. Нас за Чечню упрекают, за неадекватное применение силы. Я же видел, что такое «адекватное» применение силы по-натовски: осколки бомб в палец толщиной. Заявляли, что бомбили танковую колонну, а на самом деле санитарные машины – вот и вся правда боснийской войны.

Корр.: Работа журналиста в «горячих точках» сопряжена с немалым риском для жизни. Были у Вас такие неприятные минуты?

В.М.: В Боснии был очень неприятный для меня момент. Там был большой шанс, что мне пришлось бы вступить в бой. Стрелять по людям, которых я не считаю своими врагами, с которыми я не конфликтовал и с которыми мне нечего делить. Наша журналистская группа отправилась в горы. А территория Боснии нарезана ломтями: противоборствующие стороны – сербы, боснийцы и формально их поддерживающие хорваты – живут вперемешку. Поэтому на всякий случай мы взяли с собой оружие. А там – в горах – никаких знаков, где чья территория. Бродят разведотряды, полицейские подразделения как сербов, так и так называемой мусульмано-хорватской конфедерации. И каждые друг друга считают военными преступниками. Нашего спутника Бориса Пичугина – соотечественника, воюющего на стороне сербов, – вполне могли задержать как военного преступника. Мы шли по горам и услышали голоса. Борис, взяв пистолет, сказал: «Пойду разберусь и узнаю, кто такие». Я тоже на всякий случай достал из рюкзака автомат, передернул затвор. И мысль: «Придется стрелять – неясно чем закончится такое, и придется стрелять в тех, кто мне реально не враг». Слава Богу, все обошлось: это были просто мирные жители.

Корр.: А возможен ли югославский вариант у нас в России или в Ближнем Зарубежье?

В.М.: Возможен белградский вариант, который Запад хочет развернуть в Белоруссии. Я был в Белоруссии – там есть силы, есть люди, готовые на все, даже на кровь. Они существуют на западные деньги, они рукоплескали натовским бомбардировкам Югославии через оппозиционные белорусские газеты, которые свободно распространяются в Минске. Между прочим, штаб-квартира БНФ вполне легально функционирует в центре Минска. Если бы режим Лукашенко был авторитарен, разве он бы позволил такое? По-моему, режим нашего Ельцина был более авторитарен.  Хотя отношение к Лукашенко у меня не радужное. Но такой президент сейчас нужен Белоруссии и такой союзник сейчас нужен России. Выбирать не из кого. Кто из президентов постсоветского пространства соответствует демократическому идеалу – да никто. Ни Кучма, ни Назарбаев, ни Алиев. Бывший член Политбюро Алиев вообще не пустил оппозицию в парламент, посчитав голоса, как ему выгодно. И на Западе на его «подсчеты» смотрят сквозь пальцы, потому что пустил к своей нефти западные компании и хочет пустить ее в турецкий Джейхан в обход России. Когда я был на Украине, украинцы говорили, что их президент враг прессы похлеще Лукашенко раз в десять. Про Среднюю Азию не говорю. Против Лукашенко ополчились из-за того, что он хочет объединиться с Россией и не превращать свою страну в подобие нынешней националистической Украины. Отсюда и болтовня об убогости и слабости белорусской экономики – мы еще многому у белорусов можем поучиться. И то, что это буфер, сторожащий нас от НАТО, – это уже немало, учитывая сегодняшнее состояние нашей страны.

Брал интервью

Александр Бажанов