Эдельвейс Генки-романтика

На властелина лесов этот зверь был давно уже не похож: свалявшаяся шерсть, тупые и кривые когти, заискивающий взгляд маленьких глаз. Грустно смотреть на громадного медведя, когда он, словно комнатная собачка, вставал на задние лапы, прося подачку. Те, кто в прошлые годы бывал на ВДНХ МАССР, наверное, не раз видели его. Сначала клетка с медведем стояла в одном из павильонов (когда-то здесь пытались организовать живой уголок), потом ее вынесли на улицу, но для мишки это значения не имело: ухода за ним все равно не было, жил он впроголодь. Сердобольные люди перевезли узника поближе к местному ресторану в расчете на таких же сердобольных посудомоек, перепоручив им его кормление. Хозяин леса долгое время пробавлялся помоями: выбирать ли пищу сидящему в клетке? Правда, по документам ему перепадало и мясо, давали и рыбий жир, и витамины, но, как говорится, бумагой сыт не будешь. Вот на выпивку, судя по рассказам жителей поселка Ялга, многих других людей, мишке жаловаться не приходилось, особенно, когда она была в свободной продаже и не такая дорогая. У зверя даже появился синдром похмелья. Он то часами лежал, а то вдруг вскакивал и начинал молотить лапами по прутьям клетки или мутузить большой чурбан, кем-то подкинутый ему для развлечения. Гул тогда стоял в округе.

– Эка его гнет, – хохотали мужички, хлебнув в соседнем баре, и сбрасывались зверюге на пиво.

Может, думаете, утрирую, прибавляю красок? Пишу по рассказам очевидцев, так что просьба строго не судить. Сам же я этого медведя видел всего один раз, хотя на ВДНХ приходится бывать частенько. Просто мне почему-то стыдно смотреть на братьев наших меньших в клетках. Помню, начиналась весна 1987 года. Обхватив прутья загаженной до неприличия клетки все еще внушительными передними лапами, с когтями в человеческий палец, узник стоял, тоскливо посматривая на посадки через дорогу. Откуда-то издали, со стороны железной дороги, проходящей в низине за поселком, послышался рев тепловоза, смутно напоминавший медвежий. По тому, как мишка всем видом навострился в ту сторону, мне показалось, что и он обманывается. Ничего удивительного, если узник ни разу в жизни не слышал настоящего природного рева своих сородичей.

А примерно через месяц случилось вот что. Кто-то, благую или корыстную цель преследуя, распилил дужку замка и открыл клетку. Почему никто не видел и не слышал? «Освобождение» шло потемну, а сторожа медведю не положено: сам себя охраняет. Короче, медведь вышел на волю.

Собираясь писать вот этот материал, я съездил на ВДНХ МАССР, поспрашивал местных жителей о дальнейшей судьбе медведя, прошел той дорогой, по которой он уходил от людей. Сначала шел в ту сторону, где росли деревья. Попал на ограду детского сада. Двинулся вдоль нее к дачам, а за ними, внизу, увидел темную массу зарослей кустарника, отблески реки. Тем временем встрепенулись поселковые собаки, и медведь, не раздумывая, бросился к зарослям. Тут вдали послышались грохот и рев, знакомые зверю еще в клетке. Не потому ли медведь уходил в том направлении? Оставалось перескочить дурно пахнущий замасленный бугор с блестящими железными полосами – и вот они, кустарник и река! Но грохот и рев надвигались быстрее, чем мог бегать отвыкший от движений узник. Тогда он встал на задние лапы и прямо перед собой увидел огромный светящийся глаз...

Несколькими днями позже кое-кто в Ялге и Саранске похвалялся, что впервые за свою жизнь попробовал медвежатины. Уточняли, что вкус у нее сладковат. Не помню, но где-то читал, что у человека и медведя вкус мяса почти одинаков.

Признаться, последние часы жизни медведя-узника были несколько иными, чем я предполагал. Об этом мне попеняла сотрудница библиотеки им. Гайдара, что в районе Химмаша, Нина Васильевна Романова, которая случайно прочитала мой рассказ. Оказывается, самое непосредственное участие в этой истории принимал ее муж Николай Николаевич Тетькин, работавший в то время милиционером. С ним мы и встретились буквально в годовщину смерти медведя, но уже через шестнадцать лет! Вот что поведал Николай Николаевич:

– В начале июня 1987 года я дежурил в районе улицы Осипенко, поселков Ялга, Монастырское, Зыково, в паре с шофером Николаем Дерюгиным. В седьмом часу вечера дежурный по Октябрьскому райотделу Петр Иванович Еркин сообщает по рации, что из клетки поселка Ялга убежал медведь, который сеет панику среди населения. Случай, конечно, необычный, но служба есть служба, и мы подключились к преследованию нарушителя спокойствия. Маршрут медведя был хаотичный: сначала он побежал в сторону пивзавода, наверное, на запах, поскольку вкус пива знал, потом вдоль коровника поселка Дуриловка, нагнав страху на животных и людей, дальше к заводу медоборудования и через дорогу к дачам поселка Монастырское... Мы за ним: где на машине, где пешком... Встречные дачники в ужасе: «Там, – говорят, – медведь гуляет, детей покалечит!» Что делать? Дежурные по райкому (партийный комитет) и Октябрьскому РОВД в растерянности, ответственности на себя не хотят брать, специалистов по отлову животных еще поищи, а обстоятельства требуют быстрых и решительных действий. К тому времени медведь вышел к полустанку между Ялгой и Монастырским, где скопились в ожидании поезда дачники с детьми, а на разъезде ожидал отправки воинский эшелон, караульные солдаты которого тоже нервничали. Не дай бог откроют беспорядочную стрельбу! Один из солдат и показал мне направление движения медведя. Оставив водителя в машине, я двинулся туда и возле кустов недалеко от железнодорожной насыпи с ним встретился. Здоровенный такой, лохматый... Ну, я и выстрелил в него сбоку из пистолета два раза. Он развернулся, встал в рост и так жалобно заревел, что до сих пор его голос помню. А тут электричка заревела по-медвежьи, подкатывая к перрону... Он опять развернулся и двинулся к поезду, тот его и смял... Где-то через полчаса приехала из Рузаевки специальная команда и забрала нашего нарушителя. Сам я и помогал его грузить...

– Николай Николаевич, – спросил я, – а можно было обойтись без выстрелов?

– А вы как думаете? – задал он встречный вопрос. – Одна из газет даже обвинила милицию в целенаправленной охоте на якобы ручного медведя, а я был один и действовал сообразно с обстановкой, поскольку иных указаний не было. Я бы задал еще один вопрос: гуманно ли вообще держать зверей в клетках и там над ними издеваться?

Будучи как-то в гостях у своего близкого товарища Генриха Николаевича Стешнева, я поведал ему печальную историю медведя, чем очень расстроил хорошего человека.

– Да-а... – протянул он сокрушенно, – велика человеческая сила, и беспредельна его спесь. Мы думаем: если ходим вертикально, имеем разум, то наделены правами лишать счастья полета свободолюбивых орлов, держать в заточении зверей, учить доверчивых дельфинов взрывать корабли... Не старомодными ли понятиями кажутся для Разума его прародители Душа и Здравый смысл? Не становятся ли по грустному уделу многих матерей и отцов они ему в тягость? Как, например, деревня городу, который мчится в дыму и грохоте на колеснице прогресса, зачастую игнорируя элементарные правила движения по дороге развития.

– Ничего, может, сейчас, когда взялись за ум, будем и правила соблюдать. А в роли регулировщика будет экономика, – перебил я его возмущение.

– Не поздно ли спохватились? Частенько мы замечаем опасность, когда уже давно проскочили предупреждающие знаки, расставленные Природой, этой мудрой бабушкой Разума. А теперь начались «охи» и «ахи»: «Извините, милые предки, немножко оплошал. Но я вас помню и чту: примите в подарок заповедники, очистные штучки и Красную книжечку!» – с долей ехидства возражал Стешнев. Потом, вспомнив что-то, голосом осуждающим и пророческим сказал: – Отомстит нам Природа, да так, что тяжко придется.

– Уже мстит, – согласился я. – Загрязнение воздуха и воды в городах повышает риск занемочь разными болезнями в два раза, а на некоторых заводах в пять-шесть раз. Это по данным санитарных врачей.

– Что ты заметил, очень важно, но меня волнуют животные, птицы, насекомые, деревья, цветы... Мы кое-как можем профильтровать воду, от газов в критических ситуациях натянем противогаз, а как спасти тех, кто ничего этого делать не умеет? Впрочем, меня более узкий вопрос после твоего рассказа заинтересовал. Зачем мы держим зверей в клетках, а то и в квартирах? Вот ты говоришь о трагической гибели медведя. А помнишь о не менее печальном случае с семейством Берберовых из Баку, которые держали в квартире льва? Кажется, ручной стал зверь, а напал на людей: пришлось льва застрелить.

– Но нельзя же без зоопарков?

– Не был и не пойду заключенных зверей смотреть! – категорически отрезал Стешнев. Потом предложил: – Давай-ка выпьем по чашке кофе, а я тем временем расскажу историю о том, как пострадал молодой человек из-за излишних вольностей с Природой.

Я уселся в кресло перед низким столиком, хозяин сходил на кухню и вернулся с ручной кофемолкой. С хрустом покручивая ее ручку, он неспешно ходил по комнате и вспоминал:

– Тогда вот тоже была весна, конец мая. Ты же знаешь, через свою специальность геодезиста-топографа меня иногда забрасы-
вает к черту на кулички. В ту весну мы оказались на Тянь-Шане, в районе хребта Сары-Джаз. Лагерем стояли на озере Мерцбахера. Там что-то нашли геологи, а нашему отряду поручили снять на карту местность. Надо сказать, постоянных рабочих в геодезических отрядах не бывает. Стало быть, разного народа перевидел. В этот же раз навязался земляк, студент с географического факультета университета. Вышел на меня через моего друга, преподавателя того же университета. Поначалу я, было, не согласился: студент тот, звали его Геннадием, оказался невзрачненьким, узкогрудым. У нас же, знаешь, крепкие ребята нужны. Но друг сказал: Генка характера кремневого. Правду сказал, жалко, не предупредил о любви этого самого Генки витать в облаках.

– Чем же плох романтизм?

– Романтизм одно, а излишняя детская восторженность – совсем другое. Когда работаешь – надо работать, а не заигрывать с природой. Конечно, красот на Тянь-Шане много, но и опасностей не меньше.

– Что же, студент слишком смелым был?

– Дело не в этом. Он любил петь Высоцкого: «Мы можем свернуть и обогнуть, но выбираем трудный путь...» Зачем создавать трудности, когда «свернуть и обогнуть» можно? Причем без ущерба себе и природе.

Стешнев высыпал молотый кофе в серебряный стаканчик с крышечкой, отнес кофемолку, вернувшись из кухни с чайником и двумя чашками. Заварив кофе, стал задумчиво помешивать ложечкой брошенный туда сахар. Скоро снисходительно, словно вспомнил шалость ребенка, хмыкнул:

– Н-нда, попробуй догадайся, зачем Геннадий поехал в горы? Не ломай понапрасну голову, не догадаешься: за эдельвейсом!

– Специально? Не может быть!

– Приехав на место, он и не скрывал этого. Однажды после дня тяжелой работы мы сидели на скале у берега озера. Солнце заходило за высокие хребты и уже не жгло, из ущелий поднимался прохладный ветерок, соединяясь с воздушным током озера, он на глазах превращался в туман. Стояла такая тишина, что были слышны дальние течения ручьев, впадавших в озеро. «Да, это тебе не хождение толпами по городскому парку!» – восхищался Геннадий. На скале он и рассказал мне первому о своей задумке, а потом и другим. Выходило, что однажды в студеную зимнюю пору стайка парней и девчат в подъезде какого-то дома от нечего делать затеяли игру: кто больше назовет редких цветов. Кто-то крикнул: «Эдельвейс!» Та, которая Геннадию нравилась, воскликнула: «Какое звучное, красивое название! Хочу эдельвейс!» Геннадий возьми да брякни: «К лету привезу». Парни хохотнули и тут же предложили заключить пари. Пришлось бедному Геннадию искать в литературе сведения об эдельвейсе: и то сказать, на факультете о нем мельком слышали, а тут перед ним серьезное дело предстало. Когда же он прочитал, что у многих народов эдельвейс служит символом мужества, смелости и любви, а чем выше горы, тем нежнее и выносливее там растут эдельвейсы, то Геннадий и сам без пари решил добыть и подарить этот цветок той, которая ему нравилась, о чем он ей и сказал. «Вот дурачок, я же тогда просто придумала. Давай лучше путевку в Болгарию добудем. У тебя отец все может, – предложила она и игриво протянула: – Там же скалы, а ты слабенький...» Мужчине – и такое сказать! Может, Геннадий и укатил бы в какую-нибудь Болгарию, но после этих слов решился на эдельвейс окончательно.

– Мне, признаться, не верится, чтобы современный городской парень променял бы загранпоездку с девушкой на неизвестные горы, –
засомневался я.

Стешнев глотнул кофе и усмехнулся:

– Ты-то, парень, тоже в свое время все побросал, укатил в тюменскую тайгу.

– Тогда не те времена были.

– Времена всегда одинаковы, а люди – тем более. Были и будут те, кто хочет что-то себе и другим доказать, – отпарировал Стешнев. – Однако хватит философии, и не сбивай с темы, – попросил он.

– Хорошо, продолжайте...

– Нет, – решил вдруг Стешнев, – чтобы в тебе прибавилось веры, покажу несколько фотографий.

Он живо подошел к полкам с книгами, взял черный пакет и высыпал из него на столик с десяток любительских снимков.

– Вот озеро, дальше горы, на переднем плане, на коне, наш проводник киргиз, за ним и мы все цепочкой, – комментировал хозяин. – Правда, люди мелковаты, но вот на этих покрупнее план: мы у костра, на рыбалке, здесь я один с теодолитом на треноге... А вот и скала, на которой этот эдельвейс рос. Снимок сделан в следующий приезд, уже без Геннадия. Видишь: сырость, облака. Обрати внимание, где карниз кон-
чается, – ткнул пальцем Стешнев на еле заметный выступ, поясом охвативший скалу и постепенно сходящий на нет. – Дальше Геннадий на характере лез. Как он этот несчастный эдельвейс увидел, ума не приложу. Скорее всего, в бинокль.

– Извините, Генрих Николаевич, я все-таки вас перебью. Зачем искать цветы на скалах, когда, насколько мне известно, эдельвейсы растут и на альпийских лугах?

– Мы так до конца рассказа не дойдем. Ну хорошо, объясню. На лугах уже мало цветов любви, их расхватали на сувениры. Эдельвейс занесен в Красную книгу. И хорошо сделали, а то им в свое время торговали в качестве сувенира. Покроют лаком, уложат в коробочку черного бархата, и гони денежки. Причем у луговых и цена не та. Не специалист, правда, не разберет, а ценитель сразу определит, откуда эдельвейс: с лугов или со скал. Впрочем, и до альпийских лугов не всякий доберется, но как символ ценнее все равно тот эдельвейс, который родят высокогорные скалы: он нежнее на вид, красивее и выносливее.

– Что же произошло с Геннадием?

– Когда мы его нашли под скалой, он еще был жив. Расстегнули штормовку, а под ней целехонький эдельвейс. Вызвали вертолет. А пока наш фельдшер держал его на обезболивающем, Геннадий рассказал что-то странное. Уже возвращаясь с цветком назад, он по карнизу вышел на ровную площадку и увидел играющих снежных барсов с детенышами. Очень, скажу, редкое событие. Лично сам я за всю бродячую жизнь видел это два раза, и то в бинокль. А ему, вишь, повезло вблизи посмотреть. Что при этом сделал бы здравомыслящий человек? Правильно: пока не заметили, надо было уходить: на четвереньках ли, ползком, но бесшумно. А что сделал Геннадий? Он пошел прямо к ним. Говорит, вспомнил, что, бывая в Москве в зоопарке, гладил примерно такое же животное.

– Вот здесь я в правде вашего рассказа сильно сомневаюсь, – не выдержал я. – Прежде всего, не верится, что студент-географ не представлял повадки диких зверей. Потом, барса и в клетке не погладишь, не обезьяна же.

Стешнев невозмутимо смотрел на меня, не мешая говорить, потом спокойно спросил:

– Льва Берберовых незнакомые люди гладили? Видел по телевизору, что гладили. Твоего медведя зеваки гладили?

– Ну гладили. Так те почти ручные звери, а тут дикие.

– А сколько раз показывали по телевизору, как в африканских заповедниках среди диких животных разъезжают на автомобилях туристы? Вот и представь себе, что начали появляться люди, для которых городская квартира, зоопарк уже тождественны природе. Они психологически настроены на вседозволенность. Может такое быть?

– Но об аналогичных вашему случаях еще никто не писал!

– Вот ты и напиши. Да, Геннадий пошел погладить резвящихся в
своем доме барсов с детьми и за это поплатился. Самка бросилась на него, а убежать, кроме как по карнизу, было некуда. Карниз же для резких скачков место неподходящее.

– Дикость какая-то, – не мог я прийти в себя.

– Здесь я с тобой согласен, неразвитость человека еще много бед принесет.

– Очень жалко Геннадия: видно, хороший бы человек из него получился. Жалко и то, что не донес он подруге цветок любви.

– Он не донес, я за него это сделал. Только бесполезным геройство его оказалось.

– Почему же?

Стешнев собрал в черный пакет фотографии, отнес на место, а из тумбочки под телевизором достал продолговатую, похожую на пенал коробочку:

– Посмотри-ка.

Коробочка была из отполированного дерева с киргизским орнаментом на крышке. Я открыл ее. На устланном черным бархатом дне снежно сверкнул, похожий на звезду, цветок. Приподняв его за стебель, я залюбовался им. Серо-серебристая его головка из соцветий в оправе длинных лепестков, покрытых ворсинками, на свету влажно отливала перламутром, мерцала бесчисленными волосками. Цветок жил у меня в руках. Я восхищенно поглядел на Стешнева. Полюбовавшись произведенным эффектом, тот без наигрыша, торжественно произнес:

– В твоих руках знаменитый эдельвейс! Под его знаком наступала на страну немецкая горно-стрелковая дивизия, под его же знаком наши горные партизаны громили эту дивизию. Вот и Геннадий потерял из-за него жизнь. Цветок же этот я доставил туда, куда он просил. Я ей все рассказал. «Ну, Генка, Генка, романтик беспросветный!..» – пожалела она и повела меня в зал. Там показала на красивую вазу, в которой белели какие-то знакомые цветы. «Эдельвейсы, – небрежно показала она. – На днях купила на базаре. Правда, очень дорогие, но так хотелось удивить Генку. Жалко, не пришлось». «Откуда же на нашем базаре горные цветы?» – спросил я. «Говорят, какой-то мужичонка вырастил их на огороде», – пояснила девушка.
После увиденного, как мне показалось, я не имел права отдавать эдельвейс Генки-романтика девушке, которая ему нравилась. Или я неправильно поступил?

– Правильно, – успокоил я товарища. – Зачем женщине один цветок, ей надо их, как поется в песенке, не меньше миллиона.

Стешнев усмехнулся шутке, а затем грустно проговорил:

– Я тогда подумал: вот и еще один символ канул в лету. Святого все меньше и меньше остается, но, слава богу, я все-таки успел увидеть вольных зверей и птиц, попить чистую воду, подышать чистым воздухом, одарить любимую природными цветами. Нет, не по миллиону дарил, а по два-три цветка, на гадания «любит – не любит».

Я уходил от Стешнева, унося в душе великую смуту. Почему все живое с природой ладит, а человек относится к ней свысока? Неужели он и впрямь становится врагом себе? Он же хорошо понимает, что каждый удар по природе возвращается к нему немалыми бедами: будь то нехватка чистой воды, загрязненный воздух, обедненный мир лесов и рек или отравленная нитратами пища. Да, мы великое племя Земли, но, как известно из истории, и великих щелкают по носу, когда они, не довольствуясь рюмками славы, начинают хлебать ее стаканами, теряя благоразумие и ясность цели. Природа только до времени терпит своих насильников, как, впрочем, и человек жестоких вождей своих.

Пришла и другая мысль. Может, это жестокость вождей наших, отсутствие у них проницательности заставляют нас наплевательски относиться к природе? Испокон веков люди вырубают цвет «своего творчества», нередко в корне меняя, образно говоря, культурный ландшафт государства. Может, оттого и реки мелеют, и поля скудеют, и живность из лесов убывает?

Вот мы сейчас жалеем птиц и зверей, насекомых и рыб, ухаживаем за кошками и собаками. Все правильно и разумно. Ну, а мы-то кто? Не часть ли природы? Себя-то за что бьем? Причем главным образом тех, кто мог бы нас лучше кормить, одевать, защищать, лечить от болезней и развлекать. Да, и развлекать, конечно, не теми громыхающими игрушками, которые портят наш слух и разрушают нервные клетки, а достойным человека искусством.

И вообще, куда мы все спешим? Кого обгоняем? Хорошие слова у Андрея Платонова в «Чевенгуре»: «Пускай же как можно длительнее учатся люди обстоятельствам природы, чтобы начать свои действия поздно, но безошибочно, прочно и с оружием зрелого опыта в деснице». А мы плевали на опыт, нам быстрее надо строить, гнать продукцию, а потом забивать неходовым товаром склады и отравлять отходами производства воду, воздух и земли. Никому сегодня не надо доказывать, что здоровье ребенка прямым образом зависит от родителей. Если мать с отцом, особенно мать, любят табак и вино, праздную жизнь и наркотики, то и дитя их получается «невзрачным». Странные люди: ищут счастье в потустороннем мире, в космосе, за пределами Земли, а оно у них под ногами. Когда одному из древних философов задали вопрос о том, что более ценно для человека – богатство или слава, то его ответ был несколько неожиданным: «Ни богатство, ни слава не делают человека счастливым. Здоровый нищий счастливее больного короля». И действительно, всегда быть здоро-
вым – заветная мечта каждого человека. Только мечтать-то надо прицельно, по-деловому. А судя по всему, жизнь свою человек ни в грош не ставит, естественно, пока здоров. Если же все признали, что «от худого семени не жди доброго племени», то вести так себя – безумие.

Ничем в этом смысле не отличаются и наши взаимоотношения с матерью-природой. Если мы ее травим солями тяжелых металлов, пестицидами, бензином, заливаем нефтью, вырубаем ее леса и загаживаем реки, то и сами оказываемся в беде. Повторю, что загрязнение окружающей среды в городах повышает риск занемочь разными болезнями в два раза, а на заводах с вредными условиями труда в пять-шесть раз. Исследования ученых, данные санитарных врачей показывают: от индустриальных выбросов, кислотных дождей, смога не помогают и самые высокие заводские трубы. В нашей республике по этим причинам растет число больных аллергией, пневмонией, гепатитами. Токсические вещества из воздуха, почвы, воды через фрукты, овощи, другие продукты питания проникают в организм человека. Когда же мы научимся жалеть и любить себя по-человечески? Или еще не дорос человек до настоящего Человека? Задуматься бы, в каком бескультурье мы живем?

Сейчас модно кивать на Запад, Японию. Дескать, там богато живут и поэтому меньше болеют. Правильно, но там, хотя и в большей степени из-за жестокой конкуренции, сумели поднять на высокий уровень культуру деловой и общественной жизни. Отсюда и богатство, и здоровье.

Помню одного лесоруба из таежного поселка Ырбан, что в Тувинской АССР. Могучий, кряжистый был мужик. После работы мы пошли с ним на Енисей половить рыбу. В тех местах батюшка Енисей еще чист, светел, игруч, и живность в нем водится. Но дело, собственно, не в том. Поймали хариусков на ушицу, и мой герой предложил: «Ты, однако, хотел настоящий кедрач посмотреть, так давай скатаем, пока светло, – тут с десяток поворотов...» Ясное дело, я согласился. Сели мы в его моторку и часа через два вышли на узкую песчаную косу. Потом с час поднимались в лес. И когда уж не стало видно ни одного человеческого следа и повеяло дикостью, когда крепко запахло багульником и смолой, мой провод-

ник остановился у дерева с черноватой, мягкой на изломах корой и толщиной в два обхвата.

– Видишь, как в шубе, в такой коре-то. Вынослив, однако. Только растет долго... А вот и орехи, – показал лесоруб на кудрявую крону с длинными и тоже мягкими иголками.

Я задрал голову, внимательно выискивая шишки с орехами. Проводник мой потоптался вокруг и подал мне пару шишек величиной с детский кулак. У них уже была слегка раскрыта чешуя. Я достал несколько коричневых орешин и принялся щелкать. Во рту запахло смолой. Мы несколько времени побродили по кедрачу, набрали, он в фуражку, а я в берет, паданцев и двинулись назад. Уже садилось долгого весеннего дня солнце.

– Жалко такие деревья рубить, – высказал я невольную мысль.

– Жалко? Жалости, однако, в природе мало. В ней сообразность и взаимоуважение. Вот кедр... Птиц кормит, белку кормит, а те кормят, к примеру, соболя. А мы и орехи едим, и птиц, и белку с соболем стреляем, да еще и сам кедр рубим. Есть сообразность и взаимоуважение между нами и кедром? Нет, однако, а его мы уважать должны, а не жалеть. Стало быть, если срубить потребовалось, то и посади взамен несколько. Тогда у детей тоже будут и орехи, и птицы, и белка с соболем. Правильно?

– Правильно, – киваю головой.

– То-то и оно, – удовлетворенно вздохнул лесоруб. – А ты все больше интересуйся тем, сообразно ли мы работаем, пользу или вред несем, а тогда и о сути дела напишешь. Ты знаешь, зачем я тебя сюда привез? – спросил вдруг лесоруб.

–   Посмотреть кедрач.

–  Нет, мы пришлым людям лесных секретов не рассказываем. Даже начальник участка на этот
кедрач нас не натравливает, потому сам с него кормится. Тут какое-то высокое начальство с вертолета его усмотрело, когда учет лесных пород вели в целях науки. Ну и напустились на начальника участка: дескать, говорил, нет кедра, а его тьма-тьмущая. Приказали рубить, а мы решили в газету пожаловаться: может, встряхнется республиканское начальство, ведь кормильцы наши погибнут.