Свои вопросы талантливым писателям из Саранска Анне и Константину Смородиным отправила еще летом, но они всё говорили, что «отвечаем медленно», так как Анна болеет и не до того. А разговор получился и своевременным, и современным. Судите сами.

– Я всегда с благоговением и трепетом относилась к тайне вашего супружеского совместного творчества. Я вижу тут не простое соавторство, но все-таки общий путь – жизненный, творческий, христианский. Вы написали вместе интереснейшие повести «Особенные люди», «Жизнь в кайф», роман «В поисках славы», много рассказов, эссе, статей, которые вошли в книги «Хочется подумать», «О живом и мертвом», написали «Великопостный дневник», выпустили сборник пьес. И всё это – вместе. Я очень люблю ваш сборник «Заснеженная Палестина» и рассказ, именем которого названа книга. Можно приоткрыть занавес вашей творческой лаборатории – как вы пишете вместе? Может быть, в каждом вашем произведении вклад кого-то из вас больше – то жены, то мужа?

Анна Смородина: «Мы познакомились совсем юными, оба приехав в Литературный институт из провинции: я – с Украины, мой будущий муж – из Саранска. Поженились почти сразу, мне было восемнадцать, ему в день свадьбы исполнилось двадцать лет. Представьте себе атмосферу Литературного института: тщеславные амбиции, ревность к творчеству друг друга, страсти, подчас доводящие до самоубийств (тому есть примеры), – словом, «громокипящий кубок». Можно ли выжить двум творческим людям в таком накале, да еще обостренном юношеским максимализмом?

Прошло некоторое время, и мы ясно поняли: или расставаться, или объединять семью общим делом, творчеством. Так что поначалу это был просто вынужденный, а уже потом – осознанный, взаимообогащающий путь. Форма существования нашей конкретно творческой семьи. Ну, а в жизни семьи всегда есть сокровенность и тайна, которые нужно соблюдать, чтоб сохранить то, что есть.

Что же касается «технической» стороны дела... Соавторы Ильф и Петров говорили об этом с юмором: один торопится занять место на диване, другой поневоле усаживается за стол. Некоторые наши вещи написаны порознь, некоторые – кусками, эпизодами, действительно сообща, но всё подписано двумя фамилиями. Так для нас правильно. У кого-то возникает идея, образ будущей вещи. Вот тут – главный момент, обсуждаем, иногда до ссоры, развитие сюжетных ходов, характеров. И вот произведение, по сути, уже есть, живёт, как цветное облако висит в воздухе. Минута... «и стихи свободно потекут». Какая разница, чья рука их запишет, а какая поправит. Добавлю, кстати, что стихи, конечно, остаются индивидуальным творческим плодом. Хотя иногда и они объединяются в одном произведении, как было с «Великопостным дневником».

Константин Смородин: «Однажды в нашем журнале «Странник» мы давали материал о супружеской чете художников, творящих совместно под общим псевдонимом «Нагий». Между прочим, замечательные художники. Картины пронизаны светом, ярко запечатлеваются в памяти. Так вот, в беседе они высказали чрезвычайно интересную для нас мысль, что мужчина и женщина как бы две отдельные части, и только соединившись, они образуют единое целое – человека. То есть – только в объединении, родившись в новом качестве, в полноте возникает – человек. И в совместном творчестве, мне иногда кажется, возникает полнота».

– Я как критик могу точно сказать: мы не знаем современного русского культурного пространства. Мы не видим всего поля русской культуры, в том числе и Русского зарубежья. Можно, конечно, сказать, что только временная дистанция позволяет видеть весь его простор; что нужно «стать историей», чтобы приобрести объем понимания. Это всё так, но ведь нам хочется всё равно понять происходящее именно сейчас, во втором десятилетии XXI века. Знание истории русской литературы позволяет утверждать, что в литературе всегда шла борьба течений, художественных направлений, школ и творческих объединений. Сегодня ничего подобного нет. Нет литературной естественной художественной борьбы. Вы ощущаете это? И важно ли для вас, живущих в провинции, быть включенными в общий литературный процесс?

Анна Смородина: «В провинции, на местном уровне, быть признанным так же сложно, как получить всероссийское имя. Чтобы тебе давали работать в литературе, давали деньги на издательские проекты, поддерживали твои замыслы – надо, чтобы тебя знали чиновники.
И здесь «признание» Москвы, безусловно, важно. То, что наш журнал «Странник» презентовался в 2001 г. в ЦДЛ на базе еженедельника «Литературная Россия», было бесконечно важно, чтобы он существовал в дальнейшем. Отзывы критиков, наши собственные публикации в «Москве» и «Нашем современнике» – всё это поддерживало наш писательский престиж и давало возможность профессионально быть в литературе все эти годы.

Другое дело, что книги наши, приходящие в республиканские библиотеки, очень тихо и неторопливо, тоже совершали свою работу. И вдруг обнаружилось, что нас, как писателей, в Мордовии знают. Например, сотрудники ГИБДД, остановившие журнальную машину за мелкое нарушение, отпустили нас. Оказалось, они – наши читатели-поклонники. Или вдруг на встречу в библиотеке приходят сотрудники других филиалов и приносят, чтоб мы поставили авторские памятные подписи, зачитанные экземпляры наших книг. Конечно, всё это кажется уже удивительным сегодня, когда литератор, безусловно, чувствует себя задвинутым куда-то на общественную обочину. Ты хочешь быть нужным своей стране и народу, но тебе как бы всё время говорят: «Ты – лишний, тебя кормят из милости». Мотивация к творчеству слабеет, и писателю сегодня надо сохранять всё своё мужество, чтобы быть писателем.

Я часто говорю своей маме, уже очень пожилой детской писательнице, Майе Фроловой, что ее советская писательская судьба намного более благополучна, чем наша. Первую книгу, изданную в Магадане, «заметили» в Москве и переиздали. Фантастика, правда? Все остальные ее книги изданы массовыми тиражами в 100 и 150 тысяч – и присутствуют в любой библиотеке бывшего Советского Союза. Приезжая в самую глухомань, уже специально ищу мамины книги и хоть одну, но нахожу обязательно! Вот и сопоставьте масштаб – тогда и сейчас».

Константин Смородин: «На мой взгляд, в литературных пространствах борьба есть, только она приняла иные формы. Увы, в консервативном лагере прекратилась преемственность, когда кто-либо из «живых классиков» признавал достойных из следующих поколений. Последним из могикан был Леонид Иванович Бородин, он мне лично говорил, что сейчас продвинуть даже по-настоящему крупного писателя очень сложно. Сейчас культивируется мнение, что на нынешних «живых классиках» настоящая русская литература закончилась. И кажется, что заметных явлений в среднем, нашем с Аней, поколении, кроме тех, кто успел пробиться при советской власти, как бы не существует. Вернее – они в обозе... Это не так. Вот прочитаешь повесть Веры Галактионовой «Спящие от печали» и вздрогнешь, или Андрея Грунтовского с «Рассказами прораба», или Михаила Тарковского с «Замороженным временем», или Лидию Сычёву, Любовь Ковшову, Александра Громова и порадуешься за нашу литературу».

– Если говорить о столичных писателях и тех, кого печатают московские издательства, то будет самым верным утверждение, что они вписались в культурный контекст. Однако сам по себе контекст не является чем-то органическим, но скорее искусственно созданная среда: ее создает пиар, светские хроники, иначе говоря – технологии арт-индустрии, лоббирование, информационно-имиджевое сопровождение. В сравнении с XIX веком можем сказать, что у нас появилась огромная массовая литература, она вышла на сцену культуры, но если появляется масса, то возникает необходимость ею управлять. Впрочем, происходит и управление вкусом читателя, зрителя. Тот тип литературы, который представляете вы, не обделен ли информационным сопровождением? Или оно вам по существу инородно?

Анна Смородина: «Недавно по ТВ прошел сюжет о создании Общественного телевидения и на экране промелькнули фамилии тех, кто будет входить в Совет. Среди прочих как-то обожгли фамилии Донцовой и Минаева – с определением «писатель». Но, во-первых, это отчасти характеризует весь уровень этого якобы нового проекта. Но спросить хочу о другом: кто удостоверил эти личности как писателей? Гумилев утверждал, что стихотворец может считать себя поэтом, если его признал хотя бы один настоящий поэт. Мы, например, с гордостью вспоминаем тот факт, что нас в литературе признал и благословил Леонид Иванович Бородин. Кто из настоящих писателей признал писательницей Донцову? Почему она в этом качестве функционирует, посягая на авторитет, заработанный русской классикой? Почему так жаждет подчеркнуть, что её детство прошло в Переделкино, тем самым пытаясь в писательском сообществе утвердиться-прописаться?

Очевидно, какой-то неофициальный социальный статус писателя как властителя умов еще очень высок. Это бренд, на него посягают. Конечно, и Донцова, и Минаев – медийные фигуры, но ведь есть медийные и среди действительно писателей. Кстати, в этом списке присутствует и Александр Проханов, чья принадлежность к писательскому сообществу неоспорима. Это по поводу пиара и управления вкусом читателя и зрителя. Разумеется, им управляют. Прорвать литературную блокаду можно только с помощью телевидения, а оно сегодня не в наших руках. Такова реальность, такова политика, вернее, отсутствие государственнической политики в этой сфере».

– Разделение в литературе и культурной среде существует, безусловно. Но в моем понимании это не творческая борьба за свои идеи. Сегодня нет реальной живой полемики между журналами, например. Но ее отсутствие определяется, как мне кажется, так называемым «мнением среды» и какой-то тотальной усталостью понимания, то есть нежеланием понимать другого на более глубоком уровне. Тут будет к месту вспомнить умную и язвительную Зинаиду Гиппиус, которая высказывалась так: «Литература, журналистика, литераторы – у нас тщательно разделены надвое и завязаны в два мешка; на одном написано «консерваторы», на другом «либералы». < ...> Есть сугубо жгучие вопросы, имена, о которых совсем нельзя высказывать собственных мыслей. Мыслей этих никто не услышит – слушают только одно, одобряешь или порицаешь». Чувствуете ли вы на себе это отношение, это усиленное вталкивание в мешок «консерваторов»?

Анна Смородина: «Для нас пребывание среди консерваторов совершенно органично. Другое дело – насколько они нас хотят принимать и воспринимать за своих? Хотят ли делать то самое усилие чтения, чтобы найти что-то свежее, талантливое (совсем не имеем в виду собственные произведения). Нужен труд, горение, жажда служить литературе, а сегодня – вялость и усталость от суеты и информации. Что касается «другого лагеря», то самый дух наших произведений вызывает скорбные гримасы на лицах либеральных критиков и редакторов. И они нас казнят молчанием. Вообще «молчание друг о друге» – это сейчас весьма действенное средство литературной борьбы.

Но вот отрадное! Мы нашли своих читателей среди духовенства и людей, близких церкви. Эта среда еще живет книгами и воспринимает тексты живо. Скажем, наша повесть «Жениться на поповне» вызвала бурную дискуссию среди батюшек-матушек. Видимо, удалось отразить какие-то типические черты. Масса отзывов: от разобиженных – «как вообще так можно изображать духовенство?» – до восхищенных. Ну и мы, как авторы, пережили полную гамму чувств.

Вообще, мы считаем, что возможное по нашим временам признание для провинциальных писателей мы получили. Ведь важно не то, чтоб заметили и похвалили, а важно – кто заметит? Такие люди на нашем жизненном пути встретились. А зачем оценка тех, кого не уважаешь – ни как литераторов, ни как граждан нашего общего Отечества!»

Константин Смородин: «Когда мы начали печататься в журналах «Москва» и «Наш современник», Анин однокурсник Саша Сегень при встрече поздравил меня с выбором «консервативного» лагеря. Конечно, мы с Аней всегда чувствовали себя приверженцами консервативных ценностей. Но это ведь всё достаточно условно. Сейчас важно не столько разделение на «левых» и «правых», сколько на «созидающих» и «разрушающих». Не важно, как себя писатель позиционирует, важно – что он своим творчеством несет. В «либеральных» изданиях мы с удовольствием читаем Олега Чухонцева, Олесю Николаеву, Юрия Кублановского, Слаповского, Кушнера, Волоса... И далеко не все в «консервативном» лагере нам близки и интересны. Хотя мы считаем «консерваторов» в целом более честными».

– Нужен ли русской литературе (и шире – культуре) свой арт-индустриальный продукт? Современная художественная эволюция всё страшно упрощает: во-первых, художник как бы заранее занимает позицию, что он – лично он и только для себя – занимается искусством, не желая никакие ценности никому навязывать. Искусство для большой общности, например, христиан, с такой позиции совершенно не нужно. Во-вторых, современное искусство (особенно это заметно в так называемом актуальном изобразительном искусстве) демонстрирует некий свой принципиальный выход из истории: создается некий арт-объект, и создается так, будто не было до него этого художника, никакой истории искусства, тысячелетнего опыта красоты и опыта воплощений идей. Для него вообще напрочь исчезает то, что мы называем «духом истории», духом национальной истории, в частности. Ваше творчество резко противостоит такому опыту. Правильно я вас понимаю?

Анна Смородина: «Игнорировать законы рынка или иначе – современного мировосприятия – невозможно. Недавно во время болезни я перечитала роман Диккенса «Записки Пиквикского клуба», и он принес мне много радости. Но не могу не отдавать себе отчета в том, чтобы перечитать такую вещь, нужны уникальные обстоятельства. Всё: объем, неторопливый стиль, вставные главы, пространные рассуждения – говорит сегодня против этого романа. То же самое можно сказать о романах Вальтера Скотта или Стивенсона. Они созданы в отсутствие телевизора, и этим сказано всё. Мне кажется, что сегодня весьма трудно воспринимать язык Гоголя. Сужу по родным и знакомым школьникам и студентам. Наши реальности – Украина и Россия – разорваны. Вне доступа малороссийская культура. Гоголь становится непонятным. И о многих и многих писателях и явлениях культуры можно это сказать – отошло куда-то в утиль, в «корзину». Востребуется? Если только в адаптированном, разжеванном виде. Понятно, что это путь утрат, но это так.

Когда у нас выходит книга и мы приглашаем на презентацию, разумеется, мы хотим в какой-то мере создать из книги арт-объект, привлечь к ней внимание, и пусть не продать, а попытаться хотя бы заставить пресыщенного телевизионными фантиками человека заглянуть в текст. Но чтение – это труд, сопереживание. А как сегодня продать труд?

Правда некоторые вещи сами собой превращаются в арт-объекты, но это на стыке областей, скажем, телевидения и литературы, театра и литературы. Так произошло с нашей пьесой «Ныне отпущаеши» о Бахтине, поставленной в виде фильма-спектакля и нашим Мордовским телевидением, и Орловским театром «Русский стиль», где спектакль стал визитной карточкой, а театр получил имя Бахтина. Это случилось без наших усилий, мы всего-навсего написали короткую, на 18 страниц, но, правда, трудную пьесу».

– Писатель владеет словом. Слово – продолжение его самого, его духа, Словом строится его мир, предъявляющий другим систему ценностей. В современном мире Слово и Цифра стоят друг против друга в довольно воинственной позиции. Мне кажется, что культура слова сама по себе более сложна, утонченна, потому как более человечна. Словом Господь наделил только человека. Попытка изменения человека, переделка человека, предпринятая в глобальном мире, требует всё больших и больших усилий от людей слова в отстаивании своего образа жизни и образа культуры: «жизни от Адама», а не «жизни от себя». Какие ваши герои это понимают? Чем мы богаты?

Анна Смородина: «Начнём немного издалека. Когда сегодня читаешь и перечитываешь русскую классику, невольно просто ахаешь, отмечая огромную, непредставимую сейчас, свободу в суждениях, которой обладали писатели: Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов, – невозможную с позиций сегодняшних реалий. Все они абсолютно, бесповоротно неполиткорректны, неприемлемы в своих свободных оценках человека, народа, общества, путей России и т.д. Литература крайне мешает в современном обществе потребления. Просто как больной зуб. Что можно сделать? «Закрыть» литературу? Это всё же сложно. Она уже есть – в школьных программах, учебниках, библиотеках, в интернете. Значит, чтобы она не работала, нужно удалить, «закрыть» читателя. Разными способами – он закрыт. Не будем говорить о той крошечной, элитарной прослойке, которая читает.

Сейчас на встречах со школьниками и студентами мы не говорим, как раньше, называя множество литературных фамилий: читайте и то, и то. Мы говорим: читайте хоть что-нибудь из классики, не ошибетесь. Пусть по странице в день. В качестве лекарства. Пытайтесь сохраниться. Чтение как форма поддержания в себе жизни. Сегодня главная задача для молодого человека – сохранить свою личность, не дать погибнуть в себе живой искре, которую погребает шелуха современных мнимостей, ложных ориентиров, калейдоскопических впечатлений, пустых якобы достижений и т.д. Сохранить себя с помощью – в том числе и даже в первом ряду – именно чтения. Вот на сегодня задача максимум для молодого человека. Так мы понимаем, так видим, наблюдая происходящее вокруг вообще и с конкретным человеком в частности. Чувство, что даже сама человеческая природа, сама сущность человека становятся иными, уходя из сферы живой жизни.

По сути, все наши произведения отражают эту современную боль. Но боль – это и благо тоже, она всегда свидетельствует о том, что ты жив. Нам очень хочется писать. Много замыслов. Пусть почти нет в рабочей суете возможности в них погрузиться. Но даже сознавать в своей жизни эту высшую задачу – огромная радость. Литература уже есть. И она на нашей, на живой стороне. На стороне человека, как создания Божьего. Слово – уже по самой своей неумирающей природе не может быть побеждено. Имея причастность к Слову, чего можем еще желать? Какого другого богатства?»

P.S. 31 октября 2012 года Анна умерла. Это её последнее интервью. Я не стала ничего ни добавлять к тому, что уже было готово, ни исправлять, ни переделывать.

Беседу вела

Капитолина Кокшенева