Константин Смородин

Мой лес... Есть ли на свете «мой» лес? Что-то такое настоящее, особо дорогое мне, близкое к идеалу? Может быть, и не дремучее, не бесконечное, как леса Сибири или Алтая, Карелии, Вологодчины, а сравнительно небольшое, как леса у нас в Мордовии: в ширину – 5-10 км, в длину – 20-30 км. Всего-то? Трудно заблудиться. Однако – можно. Расскажу один забавный случай. Вы потом поймёте, почему я именно его вспомнил.

В детстве я часто каникулы проводил у родственников в сравнительно небольшом селе на берегу Алатыря. По холму перед пойменным лугом тянулась село, а за рекой стеной стоял могучий лес нашего известного заказника, в основном – сосновый, изредка перемежающийся чернолесьем и болотами. Так что лес был действительно мощный, просто
так его не рубили, даже ездить по нему без специального пропуска чужим не разрешалось. Однако в хозяйстве его рачительная советская власть использовала, было и лесничество, и питомники, и кордоны, и всё, что полагается.

Стоял июнь. Земляничная пора. Женщины и девушки уже приносили из леса полные вёдра земляники. Уходили засветло и возвращались к вечеру. Варили варенье. Детям и нам, подросткам, доставались пенки с парным молоком и домашним хлебом. Вкуснотища. А вот ягод нам, если сами не собрали – не давали. Да и варенья-то – по блюдечку. Как-то собрались мы с Сашкой, моим троюродным братом и ровесником, прогуляться в лес, наесться ягод. Решили взять с собой соседского мальчишку, года на три младше, так же, как и я, приезжавшего к родственникам из города. Братец в последний момент закапризничал, в лес идти отказался, нашлись у него неотложные дела (вообще-то парень он был хороший, и причины, почему тогда заупрямился – не припомню, редкий случай). Наказал он мне, как старшему, далеко в лес не уходить, держаться дороги, а когда дойдём до небольшой деревеньки, разворачиваться и возвращаться обратно. «Дальше – глушь. Можно в болото попасть». Постращал на всякий случай. Дороги к лесу сходились у моста через тихую, но достаточно широкую реку. Мы всегда до края леса доходили, встречая уставших собирательниц – тётку и сестёр, тащили домой переполненные вёдра. Нам с братом было уже лет по тринадцать.

И вот мы с Юрцом (так звали младшего) перешли мост, минут за десять добрались до красивой поляны, где обычно встречались со сборщицами ягод, и углубились в лес. Поначалу всё было хорошо. Наелись земляники от пуза, насладились тенью после солнцепёка, надышались чудесным сосновым воздухом, налюбовались живописными полянками с островками спеющей земляники, в окружении статных сосен. От дороги старались не отходить, правда, у неё оказалось немало ответвлений-развилок и я не особо вникал, какая из них главная, хотя старался выбирать понадёжней. Цветы цвели, птицы пели, бабочки летали, папоротники махали зелёными крыльями, когда мы через них проходили. Земляника рассыпалась красными брызгами. Что ещё надо? Лес был свеж, красив и доброжелателен.

Незаметно пролетело несколько часов, пришла пора возвращаться домой, а «обещанная» деревня всё не попадалась на пути. И вот наконец в прогале между соснами я увидел несколько домов. Они словно парили над лесом, потому что стояли на холме. Юра тоже увидел их. Мы радостно переглянулись и повернули в обратную сторону. Увы, как потом оказалось, это был дальний конец нашего же села. Мы незаметно для себя сделали круг и надо же – увидели малознакомую «камчатку». Так в селе и прозвали этот её дальний край. Идем с Юрцом «обратно», выбирая тропы и дороги, по нашему пониманию, попрямее – к дому. Притомились, нагулялись, скорей бы к родным. Места вокруг становятся всё глуше. Да и солнце уже клонится к закату. В только что приветливом бору становится мрачнее и мрачнее. Хоть я и читал тогда много книжек про индейцев, но ориентироваться по солнцу или другим природным приметам так и не научился. Не было серьёзной мотивации и хороших учителей. И вот перешли мы большую дорогу – ровную, наезженную. Можно сказать – тракт, ибо она шла по просеке. Мы вроде как уже выходили на неё несколько часов назад, только в другом месте. И вроде бы шли тогда от нашей деревни... Это меня озадачило. Дорога, наверное, где-то поворачивает или петляет? – решил я. Как же иначе мы на неё вышли? И всё же что-то было не так. Не заблудились ли мы? Юрцу передалась моя тревога, он осторожно всхлипнул. Я сделал вид, что всё нормально, но пройдя с километр от развилки, уводившей в глубину всё больше темнеющего леса, решил возвращаться на «большак» – та дорога точно приведёт к чему-то жилому или же на ней встретится машина. Юрик начал откровенно всхлипывать. Бедняга! Этим летом ему от нас с братом досталось на орехи. Не то что мы его обижали, нет, конечно, но он уже попадал с нами в передряги. Чуть не утопили мальца в реке, когда учили плавать, и в узком месте, где проплыть-то надо было всего метров шесть-семь, он плюхал-плюхал «по-собачьи» и начал тонуть, а мы, тоже потеряв дно под ногами, изо всех сил старались удержать его на воде. На наши крики взрослый парень, отдыхавший в компании девушек на берегу, проворно доставил Юрца на мелкое место. Может быть, нам и удалось бы переправить Юру на другой, противоположный от села берег самостоятельно, а может быть, и нет. Хорошо, что рядом оказались взрослые. Меня тоже на этой реке учили плавать, вытолкнув из лодки. Помню, я орал как сирена, но плавать научился. В лодке, правда, был взрослый родственник, он за мной и присматривал. Не успел Юрка как следует опомниться от обучения плаванью, а тут новые приключения – заблудились в лесу и уже смеркается. Почти ночь. Я, как мог, его утешил, и мы возвратились на большую дорогу.

Солнце догорало рыжими космами где-то за зубчатыми верхушками могучих сосен. Стало совсем прохладно. В глубине сумрачных дебрей что-то похрустывало, посвистывало, поскрипывало, попискивало. Неожиданно выпорхнула какая-то ночная птица. Через некоторое время ещё одна. Лес жил своей жизнью, и я не могу сказать, что чувствовал его враждебность, мне было страшно, но не очень. В одной руке я держал крепкую палку с заострённым концом, в другой – раскрытый перочинный нож. Помнится: жалел, что нож небольшой, лезвие короче ширины моей ладони. Большие ножи в городе отбирала милиция, но если лезвие не превышало ширины ладони – нож оставлялся хозяину. Почти вся наша молодежь мужского пола в то время ходила с ножами, так было принято.

Юрик то всхлипывал, то поклацывал зубами от холода и страха. На просеке оказалось достаточно светло – небо чистое, луна и звёзды в наличии. Мы шли до тех пор, пока не обнаружили на обочине добротный стол из грубых тёсаных досок со скамьями с длинных сторон. Неподалёку возвышался плакат с надписью (даже в относительной темноте нетрудно было прочитать-догадаться): «Берегите лес от пожара». Залезли мы на этот стол, смирившись с участью ночёвки в заказнике, прижались спинами для сохранения тепла, и я, надо признаться, почти сразу уснул. Просыпался, конечно, иногда от звуков или от неудобного ложа, но сразу засыпал снова. Мой измученный спутник тоже спал, причём беспокойно, то вскрикивая, то лягаясь. Только-только начало светать, мы покинули гостеприимный стол и отправились... скажу штампом, но красиво – навстречу судьбе, а на самом деле – по дороге дальше. Кстати, судьба нам улыбнулась. Буквально через пять минут навстречу из клубов утреннего тумана выехал огромный лесовоз. Мы как вкопанные стояли посреди дороги, решив лучше лечь под колёса, чем дальше оставаться голодными и продрогшими посреди неведомых кущ-чащ. С пассажирского места выскочил улыбающийся мужик. Он объяснил, что «нутро горит» и им развернуться никак нельзя – машина тяжёлая, застрянет. А тут до деревни по дороге всего километра три. Полчаса – и мы там. В посёлок звонили, все окрестности «на ушах» – нас ищут. Водитель, поддерживая товарища, через лобовое стекло тоже улыбался во все зубы. Уговорили нас идти пешком.

И впрямь до жилья оставалось не более трёх километров. Дорога в посёлок почему-то проходила через кладбища. И справа, и слева в тумане виднелись кресты и звёзды. Когда мы пробирались через кладбище, услышали щелчки кнута – пастух собирал стадо. Сразу за кладбищем стояло длинное строение барачного типа. Надо признаться, что мы с Юрой последние километры до жилья бежали рысью. Запыхавшиеся, бросились к первой увиденной двери. Миновав небольшой коридорчик, оказались в просторной комнате с несколькими кроватями и малоинтересной мебелью. На  одной из кроватей спал человек. Это был молодой кудрявый рыжий и конопатый мужик, в умат пьяный, видимо, недавно уснувший. Сколько мы его ни будили, ни трясли за плечо, он только мычал. Мы бы, наверно, всё равно его разбудили, если б за стеной не заиграл баян. Не сговариваясь, наперегонки побежали в другой конец барака, а когда оказались в комнате, застыли с открытыми ртами... Мы были простые советские дети, а город, в котором жили, был полузакрытым – иностранцев в нём можно было пересчитать по пальцам, хотя у нас в качестве достопримечательности проживала одна негритянка... А тут... У меня, как у начитанного про индейцев и сведущего в географии школьника, промелькнула мысль, что мы в столь короткий срок каким-то образом достигли крайнего Севера и видим перед собой аборигенное население... Представьте, в мордовском захолустье перед нами оказались смуглые и узкоглазые люди, коих в наших краях в то время почти не встречалось, человек шесть мужчин и женщин, и только баянист, вокруг которого они стояли и сидели, имел местную наружность... Мы замерли. Они тоже замерли, а потом, поняв, в чём дело, заулыбались. Старший по виду мужчина на безупречном русском языке сообщил, что они – казахи, сезонники, приехали сюда смолу «доить». Тут же одна из казашек поставила на электроплитку алюминиевые кружки с молоком, чтобы напоить нас – «потеряшек». Они уже знали о пропавших детях. Через полчаса на грузовике нас везли в сторону вожделенного села.

Вот такая у меня была первая «серьёзная» встреча с лесом. Может быть, это и есть «мой» лес? Яркие впечатления остались на всю жизнь. В том лесу и позже я провёл немало времени, хаживал там и в юности, и в зрелости. Даже ещё есть занимательные истории, связанные с ним. Возможно, что-нибудь расскажу в следующий раз.

Больше всего я люблю лес сосновый и берёзовый, хотя практически любой «настоящий» лес мне интересен. Думаю, любовь к лесу и вообще к природе передалась мне от матери. Часть своего детства она провела как раз в этих местах, возле заказника, в школу пошла в том самом селе на берегу Алатыря. Её отец, а мой дед, вернувшись по ранению с войны, был директором школы и, кстати, заядлым охотником. И уже когда семья построилась и жила в городе, помню дедовских охот-
ничьих собак – Дуная и Боя, а возле дивана и кроватей вместо половичков лежали барсучьи шкурки. Дед всё собирался взять меня на охоту, да так и не взял...