Андрей СЕМёНОВ
Никто, кроме нас!
– Почта! Почта!
Тяжелый Ил-76, медленно покачивая крыльями, опускался по глиссаде кабульского аэродрома.
– Почта, мужики! – десантники радовались, как дети новогодней елке.
Все свободные от службы солдаты и офицеры 317-го парашютно-десантного полка выбежали из палаток и кунгов на улицу и, щурясь от солнца, из-под ладоней смотрели на заходящий на посадку самолет.
Аэродром наискось перечеркивал северную окраину Кабула. За аэродромом стояли горы. За этими горами другие горы грудились еще выше. Потом снова шли горы, горы, горы, пустыня и – Амударья, за которой просторно раскинулась Родина десантников: Союз Советских Социалистических Республик.
Почты не было уже полторы недели. Каждый день на аэродром из Союза прилетали борта, но загружены они были техникой, вооружением, боеприпасами, продовольствием и личным составом. Сороковая Армия энергично наращивала свое присутствие в «братском» Афганистане. Почту те борта не привозили.
Черт его знает с чего вдруг все решили, что уж в этом-то «Ильюшине» почта будет непременно... но солдатский телеграф редко ошибается. Действительно, самолет, коснувшийся сейчас кромки полосы, нес в своем дюралевом брюхе помимо прочих грузов несколько мешков писем и пачки газет недельной свежести и актуальности.
– Саперная рота, становись! – скомандовал командир роты.
Самолет, опустившись на землю, пропал вдалеке за высокими и пыльными дувалами. Смотреть на Север стало неинтересно, и саперы с томительно-сладким предвкушением писем из дома стали выполнять команду на построение.
– Эх, жеребцы, – укорил свою роту командир, ожидавший писем от жены и родителей с не меньшей тоской, что и подчиненные. – Борта они никогда в своей жизни не видели. Не напрыгались еще в Союзе?
Стоял конец зимы. Кабульской бесснежной зимы. Крайний раз полк прыгал с парашютом с точно таких же Ил-76 совсем недавно: в начале декабря, дома, в Лосвидовском учебном центре, в Белоруссии. Незадолго до своего ввода в Афганистан. Но одно дело, когда борт поднимает тебя в небо для отработки учебного прыжка, и другое, когда тот же борт везет тебе тепло родного дома.
Это понимать надо.
– Тоже мне: гвардейцы, – ротный призвал души вверенного ему личного состава из уютного домашнего тепла обратно в Кабул. – Завтра боевой выход, а они!..
Души, окинув родные места прощальным взором, в тот же миг по приказу командира вернулись в туловища хозяев. Личный состав, вспомнив о завтрашнем дне, посуровел и сделался серьезен.
– Значит так, мужики, – командир роты отставил невоенные мысли и перешел к сущности текущего момента. – Те, чьи фамилии я зачитывал утром, после обеда получают у старшины каски, бронежилеты, сухпай на три дня, берут из оружейки свое личное оружие и бэка к нему и к пятнадцати ноль-ноль выдвигаются на плац для строевого смотра. Ответственный – гвардии старший сержант Чепик.
– Есть, – откликнулся голос из строя.
– Саперы, кроме того, берут с собой по четыре мины МОН-100. Вопросы?
Вопреки армейской традиции, вместо обычного ответа «никак нет», возникли «вопросы».
– Не допрем, товарищ гвардии капитан! – усомнился личный состав.
– Ничего страшного, – успокоил командир. – Вы, главное, на строевой смотр их принесите, а завтра перед погрузкой в вертушки раскидаем мины по группам.
После обеда старшина роты выдавал бронежилеты «избранным» саперам – только тем, кто собирался сейчас идти на строевой смотр, а завтра лететь на Кунар. Вместе с офицерами с роты таких набралось шестнадцать человек. Саперы принимали из рук старшины новенькие, муха не сидела, хрустящие бронежилеты, надевали их на себя через голову и красовались друг перед другом обновкой. Особенно забавляли новые в те времена застежки-липучки, весело трещавшие, когда их отлипали друг от друга. Пока еще не выжженные солнцем и не обтертые об камни темно-зеленые бронежилеты с модными застежками по бокам удручали только одним:
– Тяжелый, падла, – определил вес рядовой Рассохин.
– Шесть килограммов всего, гвардеец, – недовольно буркнул старшина. – Тяжело ему. Давайте, мужики, забирайте свое барахло и шагом марш на плац. Чепик, подавай команду.
Какие же мы тогда были наивные и беспечные! Нас всё удивляло в этой стране: ее горы, ее климат, ее люди. Нам внове были бронежилеты. Об их существовании мы только краем уха слышали в Союзе, и вот теперь, в Афгане, мы первые из Сороковой Армии примерили их на себя. Нам всё было в диковинку. Мы первый раз с момента ввода войск выезжали на серьезную операцию и не знали наверняка: хорошо ли мы к ней подготовились или нет? Всё ли необходимое положили в вещмешок? Никто еще не успел додуматься, например, до того, что магазины удобнее нести не в подсумке, а в разгрузке, чтобы равномерно распределить вес по телу. Никто еще – ни солдат, ни офицер – не успел придумать десятки неупомянутых ни в одном Уставе и Наставлении мелочей, что облегчат жизнь, а то и спасут ее тем парням, которые после нас уверенно поставят свои следы поверх наших следов на той же тропе, в тех же горах.
Мы впервые шли воевать в горы. Мы прокладывали дорогу для остальных. Мы были – первые.
– Дневальный! – после ужина гвардии старший сержант Чепик лежал в полутемной палатке на своей кровати и гадал: принесут сегодня почту или нет. – Дневальный, твою мать!
В палатку вбежал дневальный – молодой воин, перепуганный авторитетом сержанта-деда, чье неудовольствие, кажется, имел несчастье вызвать своим нерасторопным несением внутренней службы:
– Звали, товарищ старший сержант?
– Не «звал», а вызывал, – поправил Чепик. – Рассоху ко мне. Трассером!
Со скоростью вылетающего из ствола трассера дневальный выметнулся из палатки, и через несколько секунд вместо него возле Колиной кровати образовался рядовой Рассохин. Всем своим видом он старался показать, что виноват и раскаивается, хотя и не понимает в чём.
– Так тебе, Рассоха, бронежилет тяжелым показался? – Чепик с нехорошим интересом посмотрел на рядового. – Физподготовочка слабовата, а? Ты где служишь, сынок?
– В Ка-абу-уле, – покорно промычал Рассоха.
– Ты где служишь, сынок, я тебя спрашиваю? – неправильный ответ не был засчитан гвардии старшим сержантом.
– А! – осенило Рассоху. – В ВДВ!
– Верно, сынок, – заметил Чепик. – Тебе повезло в жизни: ты служишь в ВДВ. В королевских войсках! А раз ты служишь в ВДВ, то и физподготовка у тебя должна быть десантная, а не как у связиста. Понял?
– Так точно, понял, – вздохнул Рассоха.
– Ну, а раз понял, – подвел итог воспитательной беседы ветеран-десантник, – то упор лежа... при-нять!
– Сколько раз, Коль? – не обрадовался рядовой младшего призыва, становясь на колени и упирая кулаки в землю.
– Полтинничек. Стандарт, – определил Чепик.
– Коль, может, хотя бы тридцать? Я сдохну – пятьдесят раз не отожмусь.
Чепик не стал спорить с глупым салагой. Просто встал с одеяла, снял с себя ремень, повесил его на дужку двухъярусной кровати, плашкой упал на кулаки и – раз, два, три, сорок, пятьдесят – за минуту легко сделал установленное количество отжиманий.
– Я тебе сейчас не «Коля», а гвардии старший сержант. Заместитель командира твоего взвода, – Чепик смахнул прилипшую грязь с костяшек пальцев. – Если смог я, значит, сможешь и ты. Вперед, десантник. Увижу, что поставил колено на землю – плюс десять отжиманий.
«Конечно, – пыхтел про себя Рассоха, стараясь не сильно сгибать локти, чтобы не устать, – Чепику легко говорить: «пятьдесят»! Он уже два года в ВДВ дослуживает. А я с такой жрачки скоро ноги таскать перестану».
Рядовой Рассохин был прав в своих жалобах на жизнь: он действительно недоедал. Жрать хотелось уже через полчаса после того, как вылез из-за стола. Не из-за того, что кормили плохо или его пайку отбирали деды. Управление Тыла и старослужащие тут были ни при чем. Кормили достаточно сытно и накладывали всем поровну. Просто Саша Рассохин призвался в конце ноября прошлого года, служил всего только три месяца, а в роту попал перед самым вводом в Афган. Даже с парашютом ни разу прыгнуть не успел, а потому не имел ни «парашютика», ни каких других значков на хэбэшке и считался десантником «условно». Ну, что это за десантник, в самом деле, который не имеет ни одного прыжка?
За три месяца организм с деликатной домашней пищи на калорийную, но однообразную армейскую перестроиться не успел, а потому Рассоха, как и вся полковая салажня, день-деньской ходил полуголодным. Отсюда и пониженные, по сравнению с гражданкой, показатели в спорте. Смачно позавтракав жареными сосисками, бежать в шиповках по ровной дорожке стадиона или наскоро перекусив невкусной перловкой, с каской на голове, с автоматом за плечами, подсумком и противогазом на боку, тянуть кросс – это не совсем одно и то же.
В палатку зашел другой дед – Керим. Увидав Рассоху в упоре лежа и Чепика без ремня, спросил, ни к кому не обращаясь:
– А че это вы? Спортом, что ли, занимаетесь? Самому нечто подкачаться? Колян, тебе письмо.
– Где? – Чепик тут же забыл про Рассоху.
– Держи. От кого?
Старший сержант посмотрел на конверт и улыбнулся:
– От матери.
Керим упал на кулаки рядом с молодым и так же быстро, как только что показал Чепик, сделал свои пятьдесят отжиманий.
– Слава ВДВ! – Керим сделал пятьдесят первое отжимание.
Рядовой Керимов был в роте уважаемым человеком. Во-первых, он был дедом. Во-вторых, он был кандидатом в мастера по борьбе. А в-третьих, он был аварец и, если верить его словам, являлся любимым племянником самого Расула Гамзатова, то есть непосредственно того самого, известного на весь Союз Поэта, который написал «Журавлей»:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
У рядового Керимова даже клички не было – его имя было Керим. Керим Керимов. Смешно, правда же?
Не обращая внимания на занятых физкультурой сослуживцев, Чепик встал под тусклую лампочку дежурного освещения и достал письмо из конверта.
Мать писала:
Добрага здароуя, мой дарагі сыночак Колечка.
Як твая служба, сынок? Не цяжка на новым месцы? Калi ужо дамоу? Што камандзіры кажуць пра адпраўку гэтым летам? Мы з бацькам так думаем, што каб твая частка заставалася тут, у Беларусіi, той ты б мог прыехаць да хаты ўжо да травеньскіх. А з тых месцаў, гдзе ты цяпер служыш, адпраўляць дамоу могуць з затрымкай.
Хаты ў нас усе добра, усе па-ранейшаму. Чакаем лістоў ад цябе. Як жа доўга ідуць лісты, сынок, з вашых краеў! Я здаровая. Бацька таксама. Сестры перадаюць табе прывітанне. Бацька цэлымі днямі ў майстэрні, рыхтуе трактар да вясны.
Я ўжо назапасіла мукi і дрожджаў да твайго прыезду. Як вернешся, напяку пірагоў, якія ты кахаеш.
На мінулых выхадных ездзілі з бацькам у горад, купілі табе касцюм. Ведаеш, такі модны: пінжак карычневы, з накладнымі кішэнямі, шырокімі лацканамі і ватавымі плячмі, а штаны святлейшыя, амаль жоўтыя. Цяпер уся моладзь у такіх касцюмах на танцы ходзіць. Бо ты ў армii памужнеў. Калі ты ўлетку прыязджаў на пабыўку я заўважыла. Школьны вось касцюм цябе ўжо малы будзе, зусім не ў чым выйсці ўвечар. Ну, хай будзе гэты касцюм. Як прадстаўлю, як вы з Валяй пад ручку пойдзеце на танцы і ты – у гэтым касцюме, прыбраны. На сэрца так цяпло становіцца. Валечка цябе чакае. Заходзіць да нас часта. Усе пытае: «Цець Тань, ад Колі нічога няма?». Бог дасць, пажэніцеся з ей, нараджаеце нам з бацькам унучатак.
Добра, што камандаванне цябе адпускала ўлетку на пабыўку. Нам з бацькам не так трывожна за цябе.
Служы, сынок. Чакаем цябе мой дарагі. Усей сям'ей чакаем. Лічым дзянечкі да твайго звяртання. Тут ужо ўсяго вось два месяца засталося. Прыедзеш, дома як раз сады квітнець будуць. Самая прыгожая пара.
Да спаткання, сыночак.
Цэлую. Мама.
Заместитель командира третьего взвода инженерно-саперной роты 317-го парашютно-десантного полка 103-й воздушно-десантной дивизии гвардии старший сержант Чепик читал письмо матери и не замечал того, что он стоит под светом еле горящей лампочки и улыбается совершенно детской улыбкой.
Как же много способна вместить в себя обыкновенная армейская палатка!
Бегая глазами по строчкам, Коля вместо серых железных кроватей видел сейчас совсем близко свой деревенский дом. Вон мать возится на огороде. А вон батя перепачканными машинным маслом руками ковыряется в двигателе «Беларуся». Дойдя до того места, где мать писала про «касцюм з накладнымi кiшэнямi», Коля улыбнулся еще шире – совсем скоро он станет гражданским человеком и вот тогда... Тогда-то уж он снимет с себя парадный десантный китель, бережно повесит его в шифоньер, а сам оденет на себя моднющий коричневый пиджак со светлыми брюками, и из-за ворота рубашки будет просвечивать треугольник бело-голубого тельника. Весь из себя нарядный пойдет он под ручку с Валентиной через всё село в военкомат: становиться на
воинский учет.
Тревогу назначили на четыре часа утра.
День как день. Точно такой же, как и другие семьсот дней службы. Солнце встало на востоке для того, чтобы, повисев в небе, вечером сесть на западе. Всю ночь в Кабуле и его окрестностях дул холодный ветер. К утру ослабел, но не стих вовсе, поэтому весь полк, страхуясь от радикулита, натянул на себя бушлаты.
День как день. Только вместо зарядки – завтрак, потом короткое полковое построение, боевой приказ и выезд в аэропорт, где, разогревая движки, на летном поле уже молотят лопастями вертушки.
– Коля, – командир третьего взвода саперной роты Агафонов окликнул своего заместителя, – ты сколько мин в свою бэху положил?
– Двенадцать, товарищ старший лейтенант.
– Дуй быстренько в оружейку, захвати еще хотя бы шесть монок, – приказал взводный и закончил загадочно. – Может быть, эти мины кому-то жизнь спасут...
День как день, вот только нехороший какой-то день. Лишний, что ли? В прошлом году или в будущем сегодня было бы уже первое марта. Первый день Весны. Но год – високосный, а потому по календарю еще зима.
Интересно: кому эти мины могут «спасти жизнь»?
Какими мы были наивными в тот последний день зимы – 29 февраля 1980 года. Наш парашютно-десантный полк высадили с «Илов» в Кабуле ровно два месяца назад, перед самым Новым годом. В Союзе нам никто не говорил, что придется воевать. Нам сказали: «нужно помочь братскому афганскому народу защитить завоевания Апрельской революции и помочь строить социализм». Все эти два месяца мы патрулировали город днем и ночью и чувствовали себя почти в такой же безопасности, как и дома, в Белоруссии. В городе иногда была стрельба, но стреляли не по нам, а в воздух. Черт их разберет, этих афганцев: может, у них в обычае выражать свой восторг по малейшему поводу очередью в небеса во славу Аллаха? Мы патрулировали город в той форме, которую носили в Союзе: зимние шапки, кирзачи, бушлаты, а на бушлатах – голубые погоны, голубые петлицы и голубые десантные шевроны на левом рукаве. Во взглядах афганцев читались интерес и настороженность, но не было вражды! От кого могли «спасти жизнь» противопехотные мины, если на нас никто тут не нападал?
Километрах в трехстах от Кабула, в провинции Кунар, на самой границе с Пакистаном, взбунтовалась горно-стрелковая бригада бывшей афганской армии, расквартированная в столице провинции Асадабаде. По сведениям афганских товарищей, бригада насчитывала до трех тысяч сарбозов. Рельеф местности не сложный – сложнейший! Большая часть провинции – это горы высотой четыре тысячи метров и выше. Сам Асадабад располагается в тесной долине и окружен десятками мелких кишлаков, в которых могут быть оставлены гарнизоны повстанцев. Зажатый неприступными горами город, кроме того, с юга и востока омывается рекой Кунар, что значительно затрудняет его штурм.
Однако в опасной близости от Кабула, да еще и под боком от сопредельного Пакистана, готового помочь повстанцам людьми и оружием, непредсказуемый сброд поднял зеленое знамя ислама.
Апрельская революция в опасности!
Этот сброд должен сложить оружие или будет уничтожен.
Командир 317-го ПДП для проведения Кунарской операции смог выделить только триста десантников: третий батальон, усиленный полковой разведкой и взводом саперов под командованием старшего лейтенанта Агафонова. Выделить больше людей командир не мог и не имел права: на его полку лежала задача по обеспечению порядка в полумиллионном Кабуле. Нужно было продолжать круглосуточно патрулировать улицы и быть готовыми погасить любую неожиданность.
Только триста десантников летели на Кунар.
Триста против трех тысяч.
Нас не пугал такой перевес сил. Десант не спрашивает «сколько врагов?», десант спрашивает «где они?». Раз нужно было защитить Кабул и Апрельскую революцию, ответ десанта мог быть только один:
– Есть!
...Никто, кроме нас!
– Колян, а Колян? – в ожидании посадки на вертушки Керим лежал на броне бэхи на подстеленном под спину старом бушлате и задумчиво качал ногой.
– Чего тебе? – Колян Чепик сидел впереди, свесив ноги в командирский люк.
– А вот ты когда через два месяца уволишься, что первым делом станешь делать?
– С батей выпью.
– Ну, а потом?
– Потом в военкомат пойду на учет вставать.
Керим издал орлиный клекот, недовольный, что его друг явно тупит:
– Я тебя спрашиваю не «про военкомат», а «про вообще».
Коля задумался. «Вообще» он в своей жизни мало что видел. Школу. Батин трактор. Несколько раз был в Минске да целовались с Валентиной на проводах. Вот, пожалуй, и всё.
– В Москву поеду, – поделился с Керимом планами Чепик, – там летом Олимпиада-80 будет. Хочу на спортсменов посмотреть. Прикинь, к нам в Москву со всего света люди приедут! Интересно же! Если повезет, может, и на соревнования попаду.
– Везет тебе, – расстроился Керим, – а мой дембель только осенью. Олимпиады-80 я не увижу. Эй, Рассоха! Прикурить! Трассером! Живей, душара!
Рядовой Рассохин, сидевший на броне возле Керима, заполошно вскинулся, нашаривая в карманах коробок спичек, наконец нашел, чиркнул, но на ветру спичка погасла.
– Эх, криворукий! – Керим отвесил молодому подзатыльник. – Дай сюда.
В воздух взлетела белая ракета. Началась посадка групп в вертушки.
– К машине, – Чепик закончил быть Коляном и снова стал гвардии старшим сержантом, командиром группы.
Первый этап: прочесывание горных кишлаков в окрестностях Асадабада, уничтожение мелких гарнизонов противника.
Второй этап: штурм самого Асадабада.
Сроки: восемь – двенадцать дней.
На взаимодействие придаются силы 70-й отдельной мотострелковой бригады. Если у мабуты те же трудности, что и у десантуры, то вряд ли выделенных для усиления стрельцов окажется намного больше, чем десантников.
Как бы то ни было, задача поставлена, участки нарезаны. Десант работает с юга-запада от Асадабада, пехота – с северо-запада. Штурм города десантники и стрельцы должны начать одновременно, а значит, следует поторопиться с выброской в заданный район.
Мы не знали Афганистана и не были готовы воевать на его земле.
Да, нас готовили к войне. Да, мы проводили больше времени на полигоне, чем в казарме. Да, наши механы научились мастерски водить боевые машины десанта, а все мы умели метко стрелять и метать гранаты.
Но нас готовили на совсем другом театре военных действий. Нас готовили и приготовили для ведения войны в условиях лесисто-болотистой местности, а нам пришлось первый же свой бой принять в горно-пустынной. Разительный контраст.
Закаленный полярник беспомощен в пустыне!
Сразу же после ввода войск у всего полка упали показатели по физической подготовке. Сначала командиры относили это на некоторое неизбежное падение дисциплины и на то, что солдаты расслабились, но в скором времени поняли: лень и расхлябанность тут ни при чем. Кабул находится на высоте 1800 метров над уровнем моря, воздух не так насыщен кислородом как в низине, от этого и общее падение результатов. Только за две недели до вылета на Кунар полк приступил к тренировкам в горах, но что такое две недели?
Акклиматизация.
Акклиматизация к жаре и разреженному воздуху. Мы ее не прошли. Не успели пройти.
Позже, по результатам Кунарской и других операций, Генеральный Штаб примет решение готовить для службы в Афганистане солдат и сержантов в точках со сходными условиями: в Ашхабаде, Кушке, Марах, Иолотани, Фергане, Чирчике и Термезе.
Но для того, чтобы генералы в Москве приняли это решение, десантникам необходимо было вылететь на Кунар в послед-
ний день зимы восьмидесятого года.
С самого начала всё пошло не так, как планировали.
Летуны, как и десантники, не имели достаточного опыта работы в горах. Не налетав нужного количества часов над скалами и сопками, они иногда путались в ориентирах и выбросили батальон не там, где намечалось, а километров на пять ближе к Асадабаду. Увидели: ровная площадка. «А почему бы не выбросить десант именно тут? Вроде и горы похожие».
Горы похожие. Правда. Вот только площадка оказалась не та.
Километрах в трех за спиной батальона остались два кишлака, отлично наблюдаемые с площадки. Есть там сарбозы или нет? Комбат не стал полагаться на авось и разделил батальон на три части. Девятой роте надлежало уйти вправо и доразведать те кишлаки, чтобы в самый ответственный момент можно было не опасаться удара сзади между лопаток. Седьмая рота выдвигалась по тропе влево, к тому кишлаку, что лежал под площадкой. Восьмая рота уходила вперед. Ей предстояло прочесать кишлак на дороге в Асадабад и закрепиться в нем. Соединение всех трех рот назначили через три часа в этом кишлаке.
Агафонов разделил свой взвод на три группы, выделив каждой парашютно-десантной роте по отделению саперов. Чепик, Керим и Рассоха были приданы девятой, а сам взводный с пятью саперами ушел вместе с седьмой. Остальные саперы присоединились к восьмой роте, которой, как думалось, выпала самая трудная задача.
Девятой роте нужно было спуститься с площадки, пройти три километра до кишлаков, осмотреть их, подняться снова на площадку и догнать восьмую роту, потратив на всё про всё три часа. Ничего сложного... если имеешь привычку ходить по горам.
Если голеностоп привык к крутым склонам и каменистым тропам.
Если легкие натренированы извлекать максимум кислорода из разреженного воздуха.
Если глазомер научился определять расстояние и перепад высот.
Если вынослив и усталость не наливает тяжелой ленью ноги и плечи уже через полчаса хода в горах.
Девятая рота «сдохла». Все роты сдохли, но девятая быстрее и безнадежней остальных – она проделала самый длинный путь.
До кишлаков добрались быстро и за час осмотрели оба: не было в них никаких сарбозов. Бабы были. Ребятишки и старики тоже были. Взрослых мужчин было, может, с десяток, вид у них был не воинственный и на сарбозов они не походили. Командир роты дал команду возвращаться на площадку, откуда догонять восьмую роту. Когда рота была уже на середине подъема до площадки, замыкающий подал знак: в обоих кишлаках обнаружилось тревожное движение. Возле крайних дувалов собирались бородатые мужчины в длинных рубахах и плоских, как блины, шапках. С оружием они были или нет – утверждать было трудно. Мужчины просто собирались на окраине кишлака и смотрели вслед уходящей роте.
– Сержант Чепик, ко мне, – ротный сошел с тропы, поджидая старшего группы саперов. – Вот что, сержант, поставь-ка пару мин на всякий случай. Так оно нам спокойней будет.
– Понял, товарищ капитан, – кивнул Коля и позвал: – Рассоха, ко мне.
Чепик видел, что молодой из его взвода устал сильнее остальных. Чтобы не дать молодому умереть на подъеме, мудрый старослужащий решил облегчить вес его вещмешка. Мина МОН-100 весит пять килограмм. Если с Рассохина снять пару, то это разгрузит пацана сразу на десять кил. Считай, налегке пойдет, не сдохнет.
– Быстрее, Рассоха, не телись! – Чепик увидел, как бородатые мужчины от обоих кишлаков потянулись вслед за ротой.
«Сейчас, ребята-мусульмане, мы вам тут подарочек поставим. Чтоб неповадно вам было в наших провожатых ходить».
Вторая мина была поставлена через двести метров от первой. Рота тем временем уже взобралась на площадку и переводила дыхание.
– За мной, Рассоха, – Чепик с сожалением подумал, что пока они взберутся наверх, капитан прервет перекур и отдохнуть не удастся. – Трассером, душара!
Рота не собиралась сниматься с площадки, когда на нее поднялись старший сержант и молодой. Командир роты тоже заметил бородатых мужчин.
– Видишь? – указал он Чепику на две цепочки людей внизу, соединявшихся сейчас в одну.
– Так точно, товарищ капитан, вижу.
– А теперь смотри сюда, – капитан достал карту. – В четырех километрах отсюда есть еще один кишлак, который мы не видим вон из-за той горы. Если и в том кишлаке живут такие же любопытные, то через час их станет человек пятьдесят.
– Понял, товарищ капитан, – кивнул Чепик, – давайте мы сейчас по-быстренькому сгоняем и вон за той сопочкой еще штуки четыре мины воткнем?
– Добро, сержант. Действуй.
– Керимов, Рассохин! Ко мне, – Коля оценил, что молодой хоть и устал, но последний километр шел почти без груза. Значит, сможет еще немного прогуляться, а лишняя пара рук и пара глаз всегда пригодятся.
На троих у них было четыре мины – две в вещмешке у Керима и две у Чепика. Рассоха сгрузил свои мины, когда старший сержант минировал тропу при отходе.
Спустились с площадки, стали огибать соседнюю сопку. Тоже не ближний свет: от середины площадки до вершины этой сопки было добрых триста метров да вдоль ее подошвы еще топать и топать. Шарахнул первый взрыв: афганцы, еще не пуганые методами ведения войны, что им несла цивилизация, сорвали первую растяжку, установленную Чепиком и Рассохой.
– Сработало! – рассмеялся Рассохин, гордясь, что он тоже оказался сопричастным.
– Шире шаг! – вместо похвалы скомандовал старший сержант.
Огибавшие сопку саперы не видели то, что наблюдал сейчас командир девятой роты: с противоположной от сопки стороны, от гор, в сторону площадки шла третья группа бородатых мужчин. Эти не прятали своего оружия: английские винтовки конца прошлого века, средневековые кремниевые мушкеты и даже сабли.
Капитан усмехнулся: афганцы будто музей ограбили для того, чтобы вооружиться.
– Шире шаг! – подгонял саперов Чепик.
Коля чувствовал, что сам вот-вот сдохнет, поэтому старался поскорее дойти до места минирования, скинуть вещмешок, освободить его от мин и, установив растяжки в подходящих местах, вернуться на площадку. Обогнув сопку, саперы обнаружили за ней длинную, но узкую долину, отделявшую сопку от гор-трехтысячников. Вдалеке, действительно, стоял кишлак, и, кажется, довольно большой. От того кишлака в сторону сопки уже пылила толпа человек в восемьдесят, только эти люди подготовились посерьезнее: не менее тридцати из них были сарбозами бывшей армии Афганистана, одетые в форму своей армии. У половины из них в руках были винтовки, у другой половины – длинные палки.
Коля почувствовал, что если не передохнет хотя бы пять минут, то больше не сможет пошевелиться. Автомат, каска, бронежилет и больше пуда веса в вещмешке – не налегке он сегодня прогуливался вверх-вниз по гористой местности с разреженным воздухом.
У толпы с винтовками и палками было только два пути к площадке: напрямую, вверх через сопку, или вокруг нее, через то место, где находились сейчас трое саперов.
– Рассоха! Наверх, занять оборону, – скомандовал старший сержант. – Давай, Керим, устанавливай быстрее, я пока отдохну.
Чепик скинул с плеч вещмешок на колючки и камни и сел на него. Керим тоже скинул свой вещмешок, развязал его и извлек две монки. Пока Коля восстанавливал дыхание, Керим, то и дело поглядывая на идущую к ним толпу, установил на тропе у подножья сопки две своих монки.
– Готово, командир, – доложил он Чепику.
– На сопку. Трассером! – скомандовал командир.
Заметив, что Коля поднял свой вещмешок и готовится продеть руку в лямку, Керим перехватил его и вручил старшему сержанту свой – легкий:
– Давай я понесу.
– Я сам, – сержантская гордость не позволяла Чепику признать, что он вымотался.
– На сопке отдам, – Керим дернул мешок на себя.
Керим устал меньше всех: пока Чепик с Рассохиным устанавливали первые две мины, он успел немного отдохнуть на площадке вместе с девятой ротой.
Когда Керим и отставший от него Чепик забрались на гребень сопки, сил у них больше не было никаких: все силы отнял большой вес, который вот уже добрых два часа каждый нес на себе, а разреженный воздух не давал неприученным легким кислорода в достатке и не позволял быстро восстановить силы.
Все трое посмотрели на площадку: вот она – рукой подать. Каких-то триста метров до нее, а может, и меньше. С высоты сопки было видно, как рота расползлась по краям площадки, лежавшей по уровню ниже сопки, и десантники изготовились для стрельбы лежа, чтобы отразить нападение и держать оборону.
Сопка была выше площадки и всего в трехстах метрах от нее. Спины залегших однополчан были отлично видны с гребня. Если забраться сюда хотя бы с одной винтовкой, то можно будет совершенно спокойно и безнаказанно расстреливать десантников, беззащитных от огня сверху. Если бы у саперов была рация, то можно было бы связаться с командиром девятой роты и доложить: «Так, мол, и так, товарищ капитан. Наблюдаю группу вооруженных людей, двигающихся в вашем направлении. Для устранения угрозы нападения с тыла прошу дать в подкрепление хотя бы отделение». Но рации у саперов не было. Надежная армейская «Астра» была у командира роты, но связь по ней он держал не с саперами, а с комбатом.
Послышался второй взрыв.
Это толпа, идущая от осмотренных полтора часа назад кишлаков, оправившись от страха после взрыва первой, схватила вторую мину Чепика и Рассохи. Трое саперов стали с интересом смотреть вниз на идущую в их сторону большую группу басмачей, ожидая, когда и эти бородатые мужчины выхватят свою мину.
– Занять оборону! – Чепик не собирался уступать господствующую высоту.
– Коль, ты че? Ёкнулся? – возмутился Керим. – Ты посмотри сколько их?! Мы свою задачу выполнили. Давай теперь к своим!
– Занять оборону, тащ солдат! – не было теперь на сопке не Коли, ни Толи, а были только гвардии старший сержант и двое гвардии рядовых.
Гвардии старший сержант принял решение занять оборону и держать сопку.
Нам не хватало опыта. У нас его просто не было. И не только у нас, но и у наших командиров. Нас в Союзе никто не учил воевать в горах. Офицеров в Союзе никто не учил правильной организации боя в условиях горно-пустынной мест-
ности.
Через три часа батальон не смог собраться в назначенной точке. Уже через два часа после высадки все три роты оказались изолированными друг от друга и связаны боем. Через три часа сам бой распался на несколько самостоятельных очагов сопротивления. Группа гвардии старшего сержанта Мироненко, высланная в головной дозор, держала оборону в пу-
стой кошаре.
Три десантника за глиняными стенами против толпы душманов.
Три пацана с голубыми погонами на бушлатах приняли на себя удар той же силы, что держала сейчас вся восьмая рота.
Еще три пацана с голубыми погонами держали сопку, сверху прикрывая девятую роту.
Девятая рота держала круговую оборону и на помощь трем саперам прийти не могла.
Да, душманы были вооружены кто чем: старыми мушкетами, кривыми ятаганами, дамасскими саблями и даже просто палками. Но их ярость, их злость, их желание перерезать горло каждому, на ком бело-голубой тельник, их презрение к собственной смерти и готовность к самопожертвованию заставляли сжиматься мошонки десантников, и те плотнее прижимали щеки к прикладам.
Двадцать минут назад саперы первыми же очередями уложили решительных бородатых мужчин носами в землю метров за четыреста от подножия сопки. За эти двадцать минут душманы, перебегая от камня к камню, от валуна к валуну, сумели подобраться к подножью метров на двести, полукольцом охватив сопку с двух сторон. Всё это время из дальнего кишлака к ним прибывали земляки-единоверцы, и теперь саперам приходилось прижимать к земле уже сотни полторы звереющих мусульман, готовых во имя Аллаха отдать собственную жизнь, лишь бы хоть кончиком ножа дотянуться до горла десантника.
Бабахнувшая третья, только что поставленная монка сократила количество нападавших на шесть человек.
Почти в ту же секунду на гребне сопки цвинькнула пуля и уткнулась в мягкое и теплое мясо.
– Ой, блин! – вскрикнул Рассоха и пожаловался командиру: – Коль, я, кажется, ранен.
Чепик обернулся на молодого: у того на левом рукаве зеленого бушлата поверх десантного шеврона начало проступать бордовое пятно. Кажется, пуля повредила крупный сосуд.
«Этого мне только не хватало – молодого не уберег!» – Чепик сплюнул от досады на пулю-дуру и на молодого, который ее поймал, достал из кармана и разорвал перевязочный пакет:
– Снимай бушлат, лечить тебя буду. Керим, прикрой!
Керим затравленным степным волком метался по гребню: падал в одном месте, давал короткую, кувыркался, давал вторую и через три секунды падал в новом месте, с другим сектором обстрела для того, чтобы послать вниз третью очередь, показывая: «нас тут много».
– Стрелять сможешь?
– Угу, – кивнул Рассоха.
Его ранило в левую руку. Рассоха продолжал вести огонь, оперев автомат на магазин и придерживая за цевье ослабевшей рукой.
– Керим, в чем дело?
Пока Чепик перевязывал Рассоху, замолк Керим.
– Ранен, командир. Не отвлекайся. Я сам. В ногу слегка зацепило.
Всё наглее душманы, всё ближе. Всё труднее вести бой, но есть надежда, что сейчас девятая рота отобьется и пришлет хотя бы десяток человек на подмогу. Хотя бы десяток, чтобы уплотнить огонь. Не может девятая рота не отбиться – вон их сколько десантников. Раз трое могут держать полтораста душманов, то рота и подавно справится.
«Нет, ребята-мусульмане, – зло подумал Чепик, выпуская новую очередь, – нас просто так не взять. Очень мне хочется примерить тот костюм с накладными карманами, который мне мать купила».
Ближе и ближе ползут душманы. Вот они доползли уже до подножья сопки.
Ранен Керим.
Ранен Рассоха.
Но и несколько бородатых остались лежать рожами в песок. Они уже никогда не возьмут в руки оружие.
– Ал-ла-а акбар! – дурниной голосят снизу, подзадоривая себя и думая, что напускают страху на десантников. – Ал-ла-а акбар!
– Та-тах! Та-тах! – не соглашается автомат Чепика.
– Та-та-тах! – подключается Рассоха.
Чепик обернулся на площадку. Девятая рота тоже ведет бой. Ей сейчас не до саперов. На ближайшей к сопке стороне площадки нет ни одного десантника: видно, ребята уверены в своем прикрытии, что прижимает духов с гребня сопки к земле.
«Нет, ребята-мусульмане, – Коля оторвал взгляд от площадки и стал наводить автомат на очередного бородатого, – мне еще Олимпиаду-80 посмотреть надо. Если не вживую, то хоть по телевизору».
Где-то далеко-далеко от этой сопки, затерянной меж высоких гор в афганской пограничной провинции Кунар, в засыпанной последним февральским снегом России, в деревянном доме со скрипучим крыльцом, перехватило дыхание и больно кольнуло сердце у немолодой русской женщины.
В стылых снегах за окном почудилось ей застывшее сердце единственного кровиночки-сыночка Сашеньки.
– Колян! – крикнул Керим. – Рассоха готов!
Чепик на секунду оторвался от автомата.
На вершине сопки, положив щеку на желто-серый песок вперемешку с кремнием, закрыл глаза гвардии рядовой Саша Рассохин. На свежих юношеских щеках, не знакомых с бритвой, еще не успел покрыться серой пылью румянец от горячки боя и от двухчасовой ходьбы по горам с минами за плечами.
Чуть ниже брови, в глаз влетела пуля, и из маленькой дырочки на песок вытекала тонкая струйка удивительно алой крови.
Шапку откинуло с головы, и горный ветер шевелил успевшие отрасти за три месяца службы русые волосы.
– После разберемся, Керим. К бою! Экономить патроны.
– Я пустой, – признался Керим.
– У Рассохи в вещмешке возьми. Переведи на одиночный.
И снова из-под сопки:
– Ал-ла-а акбар!
– Ал-ла-а акбар! Ал-ла-а акбар!
«Нет, мужики, – у Коли заканчивались патроны и он тоже перевел автомат на одиночный огонь, – мне всего два месяца до дембеля осталось. Некогда мне тут с вами разговаривать. Да и костюмчик примерить мне очень хочется. Непременно мне нужно тот костюмчик с накладными карманами на себе увидеть».
Шел бой.
Батальон держал оборону, и жарче всех приходилось именно трем саперам третьего взвода инженерно-саперной роты, прикрывавших своих братьев из девятой. Из этих трех саперов один уже был убит и один ранен, а командир группы думал не о чем-то великом и героическом, а о модном костюме с ватными плечами и накладными карманами и о том, как пройдет он в этом костюме под ручку со своей любимой девушкой по селу на глазах у всех знакомых. Очень важно было для гвардии старшего сержанта Николая Чепика одеть тот костюм, что был куплен матерью.
– Ал-ла-а акбар!
Из-за валунов торчат длинные стволы старинных винтовок и блестят клинки сабель. Совсем близко к десантникам сумели подобраться бородатые мужчины.
– Ал-ла-а акбар!
И разбросал же шайтан этих валунов по склону: прячься – не хочу!
Метров шестьдесят до ближайшего бородатого. Смерти не боится. Никак не меньше десятка бородатых лежат и не шевелятся на склоне сопки, а остальные всё равно остервенело ползут прямо на автоматный огонь.
– Ал-ла-а акбар!
И тут за спиной у Чепика раздалось в ответ:
– Ал-ла-а акбар! Иншалла! Ал-ла-а акбар!
Испугавшись, что душманы сумели обойти их с тыла, Чепик обернулся и увидел, как Керим, поднявшись с земли, лупит по наступающим душманам с колена и орет раненым зверем.
Предсмертным был тот крик Керима:
– Ал-ла-а акбар!
Где-то далеко-далеко от этой сопки, затерянной меж высоких гор в афганской пограничной провинции Кунар, где-то высоко в ауле родного Дагестана уронила ведро с только что надоенным молоком немолодая аварка и схватилась за сердце, под которым двадцать лет назад носила Керима:
– Что же это? Будто кровь мне? Будто не молоко – кровь несу в ведре. И дымится – как свежая кровь...
В пролитом на землю молоке увидела аварка пролитую на чужую сопку кровь сына.
Шесть пуль, как шесть злых шершней, ударились о бронежилет Керима и еще две влетели под каску, изуродовав лицо.
Коля остался один. Керим с Рассохой убиты, а на нем ни царапины. Помощь совсем близко – триста метров до нее. Целая рота. Ее отлично видно с гребня сопки: вон она, залегла и отстреливается на площадке.
А патроны кончились.
Все.
Они втроем больше часа держали бородатых на склоне. Никаких патронов не хватит. Бородатые, видимо, поняли, что автомат разряжен до железки, и, осмелев, показали свои смуглые рожи из-за камней.
Осклабились. Обрадовались добыче.
И не сбежать: не успеет Коля спуститься до половины склона, как бородатые выползут на гребень и в спину его, как в тире... Петляй, не петляй – попадут.
Да и не принято в десанте спину врагу показывать. Раз уж суждено, то лучше в лицо.
Коля встал во весь рост и с высоты посмотрел вниз, где за валунами прятались душманы. Взял автомат в одну руку, рассчитывая заехать прикладом хотя бы одному, если осмелятся подойти вплотную.
Бородатые, увидев Чепика на гребне сопки, осмелели окончательно, опасливо стали выбираться из-за камней и, всё еще ожидая внезапной очереди в упор, полупригнувшись, посеменили в гору. Один, самый горячий мужчина, вскинул винтовку и, коротко прицелившись, нажал на курок.
Шарахнул одинокий выстрел, и пуля пробила голень гвардии старшего сержанта.
Чепик упал, но тут же оперся ладонями и коленями в камни... и не встал, остался сидеть на коленях. Нога больше не работала.
Бородатые лопотали между собой что-то на своем тарабарском языке и тыкали в сторону одинокого десантника пальцами с грязью под ногтями:
– Гыр-гыр-гыр! Гыр-гыр-гыр! Чи-ли га-га!
Коля думал, что сейчас душманы поднимутся к нему, станут выкручивать руки, завяжется борьба...
Однако бородатые были не дураки и вылезать на гребень не спешили: с гребня их могли снять десантники на площадке. Они остановились внизу, метрах в шести от сидящего Чепика, наставив на него винтовки, у кого они были. Особенно кипятился какой-то старичок в чалме, потрясая своей музейной сабелькой и выкрикивая «гыр-гыр-гыр» громче остальных.
Коля опустил взгляд и увидел рядом с собой свою фамилию, написанную химическим карандашом на деревянной бирке:
Ст. с-т Чепик Н.П.
ИСАПР
Бирка была пришита нитками к зеленому вещмешку, а в вещмешке лежали две отличные, готовые к употреблению мины МОН-100.
Ну конечно же! Мины Рассохи и Керима были установлены на тропе от первого кишлака до площадки и на тропе под сопкой. Свой вещмешок Чепик не развязывал.
Коля не спеша снял лямки, узлом державшие горло вещмешка, потянул за тесемку и извлек толстую зеленую мину, по форме похожую на стопку солдатских гетинаксовых тарелок, такую же круглую и вогнутую.
Душманы продолжали держать его под прицелами винтовок, махать саблями и гыргыркать, тыкая в его сторону пальцами. Коля улыбнулся им холодной улыбкой: он знал то, о чем даже догадываться не могли эти полудикие люди.
Гвардии старший сержант Николай Чепик знал то, что знал каждый советский школьник:
Гвардия умирает, но не сдается!
И не этим оборванным дикарям захватить в плен десантника. А любимой игрой белорусских ребятишек всегда была игра «в партизан». Чепик навел монку вогнутой стороной туда, где гуще всего толпились душманы. Если выдернуть чеку, то сотни стальных шариков полетят в эту толпу и воткнутся в мясо врагов, превращая тело в дуршлаг и безобразное месиво плоти и крови.
Где-то далеко-далеко от этой сопки, затерянной меж высоких гор в афганской пограничной провинции Кунар, в белорусской деревне обмерла немолодая белоруска. Перехватило дыхание и оборвалось что-то внутри, будто душу вынули.
– Колечка. Сыночек мой... – одними губами выдохнула мать.
Почуяло сердце матери, как в этот самый миг воспарила над афганской голой сопкой душа сына.
Коля пристроил монку у себя на коленях, убедился, что мина направлена как раз туда, где шарики найдут и вырвут больше всего мяса, вдохнул воздух и...
...Увидел, как среди майских цветущих садов возле дома собралась и ждет его возвращения вся семья: мать, батя, сестры, Валя.
Все стоят молча и молча смотрят в ту сторону, откуда идет он, гвардии старший сержант Коля Чепик.
Он идет к ним по широкой дороге, вдоль которой в садах бело-розовым туманом цветут и благоухают яблони и вишни, а теплый вечерний ветерок играет в воздухе с невесомыми ле-
пестками.
Он так рад встрече, что ничего не может сказать: не идут слова, натыкаются на ком в горле. Он два года ждал этой встречи.
Батя перепачканными машинным маслом пальцами разминает «шипку», прежде чем прикурить.
Мать уголочком повязанного платка убирает пылинку со щеки.
Призывно улыбается Валя.
А он идет к ним, но не в десантной форме, а в новом модном коричневом костюме с накладными карманами и в светлых брюках. В руках у него «дембельский» дипломат с двумя разлетающимися самолетами и раскрытым парашютом между ними.
Он идет домой.
– Ну же, сынок, – просит отец, – давай к нам.
Рука медленно потянула чеку из мины...
Заметив, что по площадке начали стрелять с сопки, капитан повел на нее в атаку второй и третий взвод. Как только мы, развернувшись в цепь, спустились с площадки, стрельба прекратилась. Минут через пятнадцать мы поднялись на гребень и увидели под сопкой спины убегавших душманов. Саданули им вслед из наличного оружия и скосили нескольких.
Еще мы увидели троих саперов, которых нам придали сегодня утром. Все трое были мертвы.
Вместе с капитаном мы спустились с сопки в сторону кишлака, из которого пришли бородатые. Подсчитали валявшихся между камней и валунов убитых. Насчитали тридцать два.
Никто ничего не говорил, все ходили молча: всех нас жег непереносимый стыд. Нас на площадке было почти восемьдесят человек, вооруженных автоматами, против полсотни душманов с оружием скорее бутафорским, нежели боевым, а мы думали, что «мужественно ведем бой». Дай Бог, если мы все вместе уничтожили хотя бы десяток из вяло наступавших на площадку бородатых.
Теперь, переходя от валуна к валуну по склону этой сопки и видя убитых, которых уложили три сапера, мы понимали, что настоящий бой был здесь, а не у нас. Всего трое саперов держали сопку до последнего патрона и даже дольше. Всего только трое «успокоили» больше душманов, чем целая рота.
Все мы, и наш капитан тоже, понимали, что направь он сюда хотя бы один взвод – и убитых врагов было бы больше. Никто из душманов, пришедших к подошве сопки, не вернулся бы обратно в кишлак, а саперы остались бы живы. Все трое приданных нам саперов остались бы с нами.
Если бы взвод поднялся на гребень какой-то лишь час назад...
День как день.
Солнечный. Ветреный.
Только какой-то лишний день – двадцать девятое февраля тысяча девятьсот восьмидесятого, Олимпийского високосного года.
Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 28 апреля 1980 года гвардии старший сержант Чепик Николай Петрович удостоен звания Героя Советского Союза (посмертно).
Это был наш Первый Герой.
