Книга Сергея Баймухаметова «Сны золотые. Исповеди наркоманов» стала в России бестселлером. О ней писала и пишет вся пресса, призывая «издавать ее миллионными тиражами». За три года вышло двенадцать изданий в Москве, Великом Новгороде, Екатеринбурге, Новосибирске, Перми, Петропавловске, Тобольске, Элисте.
На Всемирном конгрессе антинаркотических сил автор книги Сергей Баймухаметов удостоен Диплома «За благородство помыслов и дел».
Жестокая правда
Эта книга – для детей и родителей. Каждый отец и каждая мать живут сейчас в страхе: а вдруг их ребенок по глупости, по неосторожности, один раз попробовав, станет наркоманом? Как его уберечь?
То, что происходит сейчас в России, можно определить одним словом – наркопожар. В крупных городах страны до пятидесяти процентов молодых людей уже попробовали, что такое наркотики. Это – начало национальной катастрофы.
Общество оказалось беспомощным: оно ничего не может противопоставить культу наркотиков, возникшему в молодежной среде. Родители не знают, что сказать детям. Учителя не знают, как воздействовать на учеников.
Книга «Сны золотые...» рассказывает мальчишкам и девчонкам правду. Страшную правду. Чтобы знали, что это такое. Причем, именно в исповедях, от первого лица. С полной, предельной откровенностью. Да, читать это тяжело, это изнанка самой жуткой жизни. Но только правда, пусть и жестокая, способна повлиять на умы и сердца подростков.
«Секрет ее воздействия - загадка...»
Из откликов прессы
«Сергей Баймухаметов – автор уникальной, единственной в своем роде книги «Сны золотые. Исповеди наркоманов».
(«Литературная газета»)
«На мой взгляд, такую книгу надо по школам распространять, издавать миллионными тиражами, чтобы каждый родитель мог дать ее своему чаду и сказать: «Знай, вот что с тобой будет». И коммерческий успех ей гарантирован, потому что материал там шокирующий, и ее будут брать, как бы это сказать помягче... хотя бы из чувства нездорового любопытства».
(Татьяна Глинка, «Вечерняя Москва»)
«Книга издана смехотворным тиражом, а должна бы поступить во все учебные и воспитательные учреждения. Ведь трагедии людей, рассказанные в этой книге, кажется, могут навеки отвратить от желания попробовать наркотики».
(Александра Королева, газета «Подмосковье»)
«Но ведь всем ясно, что такую книгу надо издавать миллионными тиражами. Как вы думаете, это возможно?»
(Лариса Алимамедова, газета «Труд»)
«Но нам все же самым ярким и печальным свидетельством эпохи показалась повесть С. Баймухаметова «Сны золотые...»
(Петр Дейниченко, газета «Куранты»)
«Ведь все закладывается в детстве: и система ценностей, и система запретов, страхов... Книга дает подросткам жизненно важные ориентиры: плохо, нельзя, опасно, страшно... Безусловно, что книга требует издания большими тиражами, привлечения к ее повсеместному распространению всех заинтересованных государственных структур Москвы и России».
(Сергей Михалков, еженедельник «Подмосковье»)
«Школьники пишут сочинение по книге Сергея Баймухаметова «Сны золотые. Исповеди наркоманов»...
(«Вечерняя Москва»)
«Секрет ее воздействия – загадка. Это от литературы, от обращения внутрь человека...»
(Александр Паникин, «Вечерний клуб»)
«Это книга-предупреждение для подростков и их родителей, чтобы знали опасность в лицо... Сразу скажу: это тяжелое чтение, но это знание, которое может спасти от беды».
(Евгений Брюн, директор Московского центра профилактики наркомании, журнал «Работница»)
СОН ПЕРВЫЙ
Света Кривцова, 22 года, С.-Петербург
Если наркоман живет с наркоманкой – получается проклятая пара неразлучников. В глазах нормальных людей они – лютые враги, два человека, которые выносить друг друга не могут, все время дерутся, избивают друг друга, стремятся сделать друг другу как можно хуже, оскорбить, унизить.
Это действительно так.
Но в то же время расстаться они уже не могут. Потому что наркоман – ущербный человек, он живет в постоянном страхе и в постоянной зависти к другим, к нормальным. И ему, наркоману, надо для успокоения иметь рядом, вокруг, таких же, как он. Вроде бы тогда все хорошо, все такие же, как и мы... Наверно, отсюда и идет это – совращение подростков. Хотя тут есть и другие причины. Но это тоже важно. Брат, сестра, жена... ему все равно, приучит, посадит на иглу. Правда, часто можно услышать от наркоманов, что лучше они сразу убьют своего ребенка, чем пожелают ему такой же доли, но это – одни разговоры. Вроде бы ребенок – святое, своего ребенка жалко... На самом же деле я знаю многих женщин, которые своих дочерей сажали на иглу, торговали ими, доводили до самоубийства.
Последние два года я жила с одним вором... Богатый был, на руках – золотые цепи, вся квартира набита кайфом, маковой соломкой то есть. А я все-таки дура была романтическая, хотя к тому времени уже три года на игле просидела. И дура, и боялась, что он в тюрьму попадет. А что я тогда буду делать? Или сама пойду по рукам, или они меня подомнут, будут делать со мной все, что захотят. А так – он мой защитник был, покровитель, не позволял... Я его долго уговаривала не воровать, говорила, что денег я найду, заработаю. Я к тому времени немало нафарцевала, все у меня было. В общем, уговорила. И начали мы проживать мои деньги, а потом и вещи. Поверите, последнюю золотую цепочку с себя сняла и продала. И настал день, когда нам и поесть было не на что. А кайф был, запаслись заранее.
И вот, выходим мы как-то ночью побродить по улице, проходим мимо парикмахерской, а он остановился и показывает молча на открытую форточку: кто-то оставил форточку открытой. И говорит мне: фены вынесем, найдем, кому толкнуть. А с нами были еще два его приятеля и подружка. Они тоже загалдели: вынесем, толкнем! Достали где-то бутылку пива, дали мне выпить, я под кайфом, да еще под пивом, мне море по колено... Меня поставили на стреме, а сами полезли, начали подавать мне тюки, фены, завернутые в простыни. Тюков шесть или семь я приняла. А они пошли за такси, опять же меня оставили сторожить. Я хоть и под кайфом, но все видела и все помню... Выворачивает из переулка такси, мне из него уже рукой машут: мол, все путем. И тут – с двух сторон менты. Я кидаюсь к нему, к сожителю своему, автоматически так получилось, да любой бы человек на моем месте так сделал. И вдруг вижу: такси перед моим носом разворачивается – и по газам! Улетели мои верные товарищи! Оставили меня.
Конечно, менты меня взяли, как говорят, с поличным. Привезли к себе, раздели, издевались, оскорбляли, как только хотели. Я набросилась на них, кому-то по морде дала, меня избили...
В общем, тогда-то я их всех окончательно возненавидела. И ментов подлых, и своих... друзей, что ли. Только у наркоманов друзей не бывает. И предательства у них нет. Это я их возненавидела за предательство, а на самом деле предательства не было. По нашим понятиям, это обычное дело. Каждый сам за себя и сам по себе. Это у вас говорят: дружба, любовь, порядочный человек, непорядочный человек, злой-добрый, благородный-низкий, трусливый-храбрый... А там никаких различий нет. Там и слов таких нет. Ни слов, ни понятий, ни поступков. Совсем – нет. Пустота. Понимаете, там, где у нормальных людей какие-то человеческие отношения, у наркоманов – пустота. Там даже слова «подлость» нет, а есть – «подляна», и оно означает что-то свое, совсем другое, чем у вас. Я где-то читала про колымскую лагерную жизнь в тридцатые годы, что там был один закон: умри ты сегодня, а я завтра. Так и у нас...
Но в общем-то получилось даже лучше, что они уехали, бросили меня. Когда меня на принудиловку положили в больницу, он приходил ко мне, мой сожитель. Много денег принес, умолял, чтобы я его не выдавала, не признавалась, что и он там был. Денег я не взяла, но и про него ничего не сказала. Не потому, что я такой хорошей хочу показаться, а просто мне адвокат посоветовал. Если бы сказала про них – получилось бы групповое ограбление по предварительному сговору в компании с рецидивистами. А так я пошла по делу одна, да не за ограбление, а за попытку...
Я считала, что попала в их мир просто по глупости и по доброте. А вот недавно узнала, что у меня отец тоже наркоманом был, четыре года кололся. Значит, есть что-то наследственное. Хотя глупости и доброты тоже было хоть отбавляй. Это правда, я девочка добрая была. И училась хорошо. Первый курс медучилища закончила с отличием, и мне в порядке исключения разрешили на каникулах поработать санитаркой. Сами понимаете, отец жил отдельно, маминой зарплаты не хватало, а в пятнадцать лет уже хочется одеваться; ведь на других, на богатых смотришь, на иностранцев...
В моей палате лежал один больной, взрослый уже человек, лет тридцать ему было, разговорчивый, ко мне так хорошо относился. А я была примерной санитаркой, умелой, мне даже доверяли уколы делать. Однажды прихожу я к нему с уколом, а он говорит: «Оставь, я сам себе сделаю...» Ну, сам так сам. А потом он стал просить дополнительной дозы, чтобы я достала. Ну, думаю, человеку тяжело, надо облегчить боль... Но потом обратила внимание: все друзья, что к нему приходят, какие-то грязные, неумытые. Это я сейчас знаю, смогу за версту отличить наркомана по виду, по его неряшливости, запущенности, по запаху. Особенно тех, кто варит. Да что там человека, я квартиру, где варят, по запаху изо всех отличу. А тогда же я ничего не знала и говорю ему: что это у тебя друзья такие, ну, неумытые... А он-то думал, что я все понимаю, что я тоже колюсь, и говорит: «Ты, наверное, дружишь только с теми, кто на стекле сидит, а мы сами варим». Я удивилась: что это такое? Он объяснил: это те люди, что имеют возможность доставать чистый, фабричный наркотик, в ампулах. А они – сами варят, из опийного мака, из всякой химической гадости. Ну, рассказал он мне все и предложил уколоться. Мне так интересно было – я и укололась. И правда, хорошо стало, как-то легче, свободнее. Я ведь нервная уже была, работа тяжелая, не для шестнадцатилетней девчонки: кровь, грязь, бинты, отделение-то было травматологическое, это ужас. Приду домой – уколюсь, и вроде бы легче. Так и втянулась.
А потом он, знакомый мой, выписался, позвонил, к себе пригласил, с друзьями познакомил. А они все вежливые, обходительные, когда прикурить дают, то зажигалку подносят, а не так, что сама тянешься, как жираф. Ведь среди шестнадцатилетних еще и понятия нет, что ты – девушка, что к тебе надо относиться по-особому. А тут – взрослые люди, по тридцать и сорок лет, умные, интересные, со мной, с девчонкой, как с равной, как со взрослой: знаки внимания, комплименты. Мне так лестно было, прямо голова кружилась. А уж на своих сокурсников я после этого смотрела как на щенков, с превосходством таким...
Дура, это я только сейчас понимаю, что я им была нужна – вот они меня и обхаживали. Я ведь в больнице работала, имела доступ к наркотикам. И приносила им, доставала сколько могла. Героиней была в своих глазах, а уж они меня превозносили до небес! Говорю же: дура. Только потом начала понимать, что там, в том мире, ничего просто так не делается, никто ни для кого даже пальцем не шевельнет, если он в этом человеке не заинтересован, не хочет с него что-нибудь получить. Ты из автобуса будешь выходить, так он тебе даже руки не подаст, если ты ему сейчас не нужна, не можешь принести выгоду. Там ничего нет, я даже слов не могу найти, чтобы сказать... Нет ничего, что обычно бывает между людьми. Никаких понятий о дружбе, помощи, ничего человеческого. И в то же время все держатся одной кучей. Такое невозможно представить: в одной квартире чуть ли не месяц живут люди, не связанные друг с другом ничем, готовые в любую минуту продать, сдать, утопить друг друга.
Я правильно говорю: чуть ли не месяцами. Это называется – зависнуть. Бывает, на пять-десять дней зависают. А у нас было – по месяцу. Запирались в одной квартире, запасали маковой соломки – и все, никуда оттуда ни ногой. Потом выползаешь на улицу, а идти не можешь, отучилась ходить. Придешь в притон зимой, а уходишь – на улице солнце, люди в платьях, а ты в шубе и в шапке. Или было так: я из дома ушла, сорвалась во время ломок, в ночной рубашке и в халате – и пришла в таком же виде, но только уже зимой, по снегу...
А идти по городу, по улице – страшно. Наркоманы всего боятся. Если на улице какой-нибудь человек случайно подойдет к наркоману, попросит, допустим, прикурить, тот вспотеет от ужаса. А уж при виде милиционера... Да многих наркоманов можно сразу узнать: вертит головой во все стороны...
От этого, от страха, и совершаются часто немыслимые жестокости. У нас одного заподозрили, что он ментам стучит, и опустили. Ну это самое страшное наказание в уголовном мире – сделать мужика петухом, то есть изнасиловать. А они все, почти все мои последние знакомые, были уголовниками чистыми, по два-три раза на зону сходили. Не знаю точно, доказали или нет, что заподозренный и вправду стучит, но заманили его на хату, оглушили и начали насиловать. При мне. Меня тошнит, кричу: «Отпустите меня, я смотреть не могу!» – а мне сказали: «Сиди!» Попробуй ослушайся. Сидела. Смотрела. А у того парня, которого опускали, была девчонка, он вместе с ней пришел. Так она убежала от ужаса на кухню и открыла газ. Я ее потом откачивала.
А еще самое страшное, что со всеми случается, – это когда глюки находят, то есть галлюцинации, крыша начинает съезжать, то есть с ума сходишь. Часто специально делают, чтобы крыша поехала. Допустим, укололся он, впал в кайф, а тут телефон звонит. Он снимает трубку и слышит: «Это я, твоя смерть!» Шутка такая. А у него уже крыша поехала, всюду чудится смерть. Или одного парня у нас запугали, что вот-вот менты придут, он и простоял неподвижно восемь часов у дверного глазка, пока не свалился. Ну а третий сам с ума сошел. Все ему мерещилось, что он заболел какой-то страшной болезнью, раздевался, подходил к зеркалу, нас подзывал и говорил: «Посмотрите, насквозь же видно, вот она, болезнь!» Мы его жалели, три дня не давали колоться, чтобы очнулся. Но он так и не очухался, увезли в психушку.
У меня, конечно, тоже крыша ехала, не раз. Один раз инопланетянин приходил. Открываю глаза, а он стоит и смотрит, белый. И осторожно так прикасается к колену, у меня колено из-под одеяла высовывалось. Я сразу и отключилась. Очнулась, все помню, смотрю на колено, а оно красное...
Мне еще повезло, первые годы я работала в больнице, сама могла доставать – и меня не трогали, зависели потому что от меня. А потом появился этот вор, покровитель мой. Но все равно всякое было. Один раз я без денег осталась, без кайфа, попросила, а мне говорят: вот нас здесь десятеро, дашь всем десятерым – получишь дозу. Я отказалась, они озверели, свалили меня, начали резать. У меня до сих пор на животе шрам. Ну, как увидели кровь – очухались. Наркоманы при виде крови сразу опоминаются, в себя приходят. Некоторые даже специально вены режут, чтобы успокоиться.
Ну а если одна, если нет авторитетного сожителя, тогда, конечно, один путь. Мужчины, понятно, воруют, чтобы денег достать, а девушки при них, как у нас говорят, присасываются. Допустим, чтобы одну среднюю дозу на день набрать, девушке надо лечь под пятерых. Под пятерых грязных, не мытых месяцами скотов. Но там уже девушки не разбираются, там уже все безразлично, лишь бы получить свою порцию.
Почему?
Этот вопрос возник сразу: почему? Первые же читатели еще рукописной книги с первых же страниц откладывали рукопись и недоуменно спрашивали: почему они тебе все это рассказывают? С какой стати? О грязи, мерзостях и ужасах не чьей-то чужой, а своей жизни. Откуда такая откровенность? Не говоря уже о том, что она небезопасна...
Это алкоголик тут же все расскажет про свою жизнь, даже если его не просят. Потому что алкоголик-экстраверт. А наркоман – интроверт, то есть человек закрытый, наружу у него только три чувства: просто страх перед всеми, страх ломок и страх остаться без наркотиков; наркоман никогда и никому не изливает душу.
И тем не менее – исповеди.
Встречаясь с наркоманами в больницах, в притонах, в городах и поселках на марихуанном пути от Чуйской долины до Москвы, на рынках, на пятачках, где собираются свои люди, я никогда, по неведению, не задавался таким вопросом. Первым и главным условием разговора была абсолютная анонимность, изменение имен и фамилий, что само собой разумеется. Но ведь и этого явно недостаточно для полной откровенности – на уровне исповеди...
Поневоле задумаешься: почему?
А может, как раз потому, что наркоман живет в постоянном страхе, он закрыт, то есть одинок, как никакой другой человек на свете. Весь мир враждебен ему, и он враждебен всему миру. Это отчаянное, безнадежное, космическое одиночество. Может, они и рассказывали все потому, что в кои-то веки человек из того, враждебного мира пришел к ним не с милицейской повесткой, не с родственными слезами, проклятиями, нравоучениями, а просто поговорить, и еще важнее – послушать. В кои-то веки проявил к ним не милицейский или медицинский, а просто человеческий интерес: интерес к их судьбе, к жизни, к их мнениям и суждениям о себе, о людях, о кошмаре, в который они сами себя ввергли.
А потом, я сразу же говорил им о замысле книги, о том, что пишу ее для тех, кто еще не пробовал анаши и ни разу не укололся, то есть для их младших сестренок и братишек, и просил их помочь, рассказать всю правду, поскольку лишь полная правда может убедить, дойдет до умов и сердец мальчишек и девчонок. То есть я делал их как бы своими соавторами. И никто из моих собеседников-наркоманов мне не отказал. Все соглашались, все рассказывали про свою жизнь со всей возможной откровенностью.
Чуйская долина
Александр Зеличенко, полковник,
куратор антинаркотической программы ООН «Ошский узел»
Чуйская долина – это север Кыргызстана, юг Джамбульской и Чимкентской областей Казахстана, это громадные пространства от Ташкента на западе до Алма-Аты на востоке, от киргизских гор на юге до пустыни Муюн-Кум на севере. Это три с лишним миллиона гектаров, занятых дикорастущей коноплей. Особой коноплей, имеющей особые наркотические свойства, каких нет ни у какой другой конопли, обычного сорняка на полях Сибири и Центральной России, Северного Казахстана и Поволжья... Что такое три с половиной миллиона гектаров? Вспомним: вся страна, Советский Союз, осваивала целину, и усилиями всей страны в Казахстане было распахано, окультурено восемнадцать миллионов гектаров... Вот и сравнивайте.
Если подняться на вертолете, на самолете и попробовать окинуть долину взглядом, то это – необозримый океан, по которому перекатываются волны конопли в рост человека и выше.
В Юго-Восточной Азии есть так называемый «золотой треугольник», где выращивается и готовится львиная доля героина, который распространяется затем по миру. Чуйская долина в масштабах стран Содружества – тот же «золотой треугольник». Да и не только в масштабах СНГ. Весь мир сейчас обеспокоен положением дел в наших местах, не случайно Международная организация по борьбе с наркоманией и наркобизнесом разработала специальную программу под названием «Чуйская долина» и выделила на ее реализацию несколько миллионов долларов.
Как бороться с коноплей? Не знаю. Я – опер, вроде бы мое дело несколько в иной плоскости. Но, похоже, и те, кто по долгу службы, по специальности своей должны заниматься, тоже не знают. Конопля – вековечное растение, самое неприхотливое, самое стойкое. Будет жара, сушь, засуха – она выживет. Начнется ливень, всемирный потоп, грязь, болото – она прорастет. Ничего с ней нельзя сделать. С корнями – не вырвешь, корни глубокие, чуть ли не три метра. Распахать – поди попробуй. Во-первых, горючего всего региона не хватит, во-вторых, все равно бесполезно, пробьется, а в-третьих, конопля здесь растет не сама по себе, она выполняет свою экологическую, природой уготованную роль. Своей мощной корневой системой она удерживает пески. Стоит только уничтожить, свести ее на каких-то пространствах – а на ограниченных участках это возможно, – как начинается наступление песков на села и аулы. Видите, какая получается сложная ситуация?
В Казахстане, на громадных пространствах, где на сотнях тысяч гектаров конопля стоит стеной выше человека, еще можно применять и применяют гербициды, поливают ее нещадно ядохимикатами с самолетов. Но и там урон для природы невосполнимый. А у нас, в Кыргызстане, на малых площадях, при большой плотности населения – и вовсе невозможно применение химии. Ведь гербициды сжигают все: и коноплю, и траву, то есть пастбища, и все живое там погибает – звери, птицы, скотина там больше не будет пастись, человеку туда уже не ступить ногой. Вот какая проблема. Американцы, правда, нашли способ. Вот я взял у своих американских коллег (достает из ящика горсть необыкновенно красивых, как игрушки, синих, красных, розовых кубиков со сглаженными углами. – С.Б.) несколько гранул. Это экологически безвредные гербициды в желатиновой оболочке, которые действуют только на коноплю. Одна гранула – один цент. Они выстреливаются специальной пушкой. Желатин растворяется, жидкость вытекает, обволакивает растения – ведь конопля ранней весной всего лишь низенькая-низенькая травка – и затормаживает процесс фотосинтеза. Одним залпом накрывается площадь в четыре гектара, один залп обходится в восемьсот долларов. То есть только для обработки гербицидами на Чуйскую долину необходимо от восьмисот миллионов до одного миллиарда долларов. Как минимум. Не считая всех остальных прямых и побочных, сопутствующих расходов.
Так что пока остаемся реальной силой в основном мы, милиция. Но должен честно сказать, силы наши... мягко говоря, более чем недостаточны по сравнению с территорией, которую надо контролировать. Раньше, пока Советский Союз не распался, было легче: мощное МВД Союза всегда помогало, хотя бы теми же вертолетами. А сейчас вся тяжесть легла практически на плечи двух республик, да вот международная ассоциация материально поддерживает. Чтобы представить масштаб работы, приведу такой пример... В конце июня, в июле и августе, когда в Чуйскую долину устремляются гонцы, группы, банды со всей страны, мы здесь проводили чуть ли не войсковые операции, полки выходили на оцепление... И все равно не справлялись: по только им известным тропкам, ложбинам, тайным дорогам заготовители утекали, просачивались, как вода между пальцев. Мы перехватывали лишь малую часть...
У нас в Кыргызстане, первой на территории бывшего Советском Союзе, была создана специальная служба по борьбе с наркобизнесом, которую я тогда и возглавил. Сейчас вроде бы и представить нельзя министерство внутренних дел любой республики без управления по наркотикам. А в то время его необходимость приходилось доказывать...
С первых же месяцев работы мы в ходе одной операции установили, наверно, рекорд СНГ – задержали группу, у которой изъяли две тонны (!) марихуаны.
Долгая была операция. Мы следили здесь за местными дельцами. Один – заведующий магазином, второй – заведующий приемным пунктом стеклопосуды... Связи у них были разветвленные, мы выжидали, чтобы выявить всю сеть и всех взять разом. К тому же в нашем деле самое важное – обнаружить места хранения. Для них это тоже важно – таить, хранить, прятать.
С этими, нашими местными, вышла на связь группа гастролеров с Кавказа – восемь человек. Это уже были акулы. Каким-то образом и, разумеется, за крупные деньги, они прямо с конвейера автосборочного завода сняли восемь грузовиков, закупили и загрузили в машины кирпич, цемент, доски, другие стройматериалы. Между ними, в мешках, упрятали две тонны марихуаны и уже готовы были вывезти все за пределы республики. А там их ищи-свищи...
Только один этот факт очень ярко говорит о том, какого полета птицы кружатся над Чуйской долиной. Это ведь не гонцы с чемоданами и рюкзаками, про них даже нельзя сказать, что это люди, имеющие громадные деньги. Это люди с капиталом.
А помимо них кружатся над Чуйской долиной птицы калибром помельче, зато количеством несметным. Как воронье!
В этой связи я хочу сказать вот о чем: о несовершенствах нашего уголовного законодательства, судопроизводства, и вообще – об отношении общества, общественного сознания к наркомании в целом и к наркобизнесу в частности. Мне мои американские коллеги рассказывают: суд присяжных там все может принять во внимание, с самым матерым, закоренелым преступником, с убийцей разбираются. Где убил, как убил, какой была его жизнь, несчастное детство, бедность, гетто, родители-пьяницы, личная месть... – все принимают во внимание и все обсуждают. Но как только речь заходит о наркотиках, о торговле наркотиками – тут суд присяжных абсолютно беспощаден. Что, продавал детям кокаин? Покушался и подрывал мозг, интеллект, генофонд, будущее нации? Все. Максимальный срок. Если девяносто лет – он просидит в тюрьме все девяносто лет. Если пожизненно – то до конца дней своих будет видеть небо в крупную клетку. И никаких условно-досрочных освобождений, как в стране победившего пролетариата, а затем победившего его капитализма. У нас же к дельцам наркобизнеса все еще относятся как к незначительным преступникам, витает в нашем обществе некое не то благодушие, не то, простите меня, элементарное непонимание и глупость: продавал, мол, и продавал, а ты не покупай... В первые годы даже в высоких правительственных кругах не раз мне приходилось слышать: а зачем нам нужна специальная служба по борьбе с наркобизнесом, не роскошь ли это, не лучше ли этими людьми укрепить районные отделения милиции?..
И что еще очень печально и тревожно: перемена в настроениях местных жителей. Раньше они нам помогали, поддерживали. Ведь заготовщики и им не давали покоя: угоняли машины, мотоциклы, скотину угоняли, посевы травили... С начала девяностых годов начался перелом. Понятно, что он связан с кризисом в экономике, с распадом государственных предприятий, колхозов и совхозов. Десятки тысяч людей оказались без работы и без денег. В общем, местные занялись заготовкой. Приезжаешь на чабанскую точку, а там неподалеку стоит стожок скошенной конопли. Подходишь к чабану: аксакал, почему не сожгли? А он отвечает: сельсовет с меня требует, вы с меня требуете, а у меня бензина нет! Приезжай и сам жги! Так и получается: он выжидает, кто первым приедет. Если мы, то сожжем. Если гонцы, то они возьмут уже готовый, высушенный товар...
Да чабаны-то еще на виду. А как быть с тысячами и тысячами просто людей, для которых заготовка марихуаны стала чем-то вроде работы на приусадебном или дачном участке? И будем смотреть правде в глаза: когда в тех или иных деяниях участвует уже население, положение власти и милиции проигрышное. В борьбе с населением почти всегда победа остается не за властью...
СОН ВТОРОЙ
Игорь Дацко, 18 лет, учащийся ПТУ, Минеральные Воды
У меня друг был, мы с ним с детства, с детского сада вместе. Всю жизнь. Это даже не брат, это больше брата, как второй «я» – вот он кем был для меня. И вот он умер, 15 февраля, месяца не дожил до восемнадцати лет. Передозняк, как у нас говорят. То есть передозировка. Ну и остановилось сердце.
Мы с ним и курить вместе начали, с девяти лет. В смысле – анашу курить, травку. У нас все курят. А первый раз я укололся в четырнадцать лет, четыре года назад, и было это, как сейчас помню, 13 апреля. Перед этим к нам с другом приехали знакомые ребята и стали говорить, что у них начинаются ломки, а денег нет, чтобы соломы, то есть маковой соломки, купить. Стали у нас просить. А у нас деньги были: мы ребята кавказские, уже тогда зарабатывали разными способами, имели... Мы им дали. Они предложили нам уколоться. Мы, конечно, отказались. На следующий день-то же самое, деньги просят. И на третий день – тоже. И как-то у нас одновременно с другом мысль появилась: вроде деньги мы даем, а получать ничего не получаем, как в яму. Мы ж понимали, что деньги даются без возврата, какой там возврат. Как бы жалко, что ли, мол, хоть что-то да получить бы... И решили попробовать.
Мне это до сих пор странно. Я с детства очень сильно боялся уколов, а тут сам, по своей воле. Ну, первый раз мне нехорошо было, никакого кайфа, второй раз – тоже. А они говорят: попробуй, это только вначале нехорошо, потом кайф будет.
С того дня и началось. И ничего особенного, вроде так и надо. Я вообще мальчонка общительный, знакомых у меня много. И половина из них – колется. Обычное дело.
Но я лично никого не уколол, никого не соблазнял, не уговаривал. Не хочу, чтобы потом человек считал меня своим врагом, проклинал, как я тех пацанов, которые меня уговорили. Это самое гнилое дело. Хотя нет: самое гнилое – это барыги, которые сами не колются, а только продают, деньги делают.
А я сам – жулик. Никогда не воровал, не фарцевал, не барыжничал и презираю это дело. Даже когда мы в Москву переехали жить и я здесь стал как бы новенький, то и здесь не потерялся. Говорю же: я мальчонка общительный. Сразу вычислил, где и как можно делать деньги, кого обжуливать. Нашел товарища с машиной, тоже жулик-мошенник, наладили мы с ним разные игры, наперстки и прочее. И неплохо зарабатывали. Говорят, что наркоманы – грязные, опустившиеся люди, которые все из дома тащат, а по-нашему говоря – крысятничают. Крысятничать – самое последнее дело. Но вы же видите, что я не такой, никогда не крысятничал, не унижался. Сам покупал и жил в чистоте.
Здесь, в Москве, доза у меня выросла до полутора стаканов в день. Это много. И еще я всегда оставлял на утро, чтобы раскумариться. Это вроде похмелья, как у алкашей. У нас называется – кумар. То есть кайфа уже не было. Понимаете, вначале ловишь кайф, а потом привыкаешь и уже нет ничего, только бы раскумариться. Вначале кайф, а потом вся жизнь идет на то, чтобы только стать нормальным. Уколешься с утра – и вроде голова прояснилась, глаза все видят, соображаешь, что к чему. То есть просто становишься нормальным, как все, а о кайфе уже и речи нет. И как бы получается, что овчинка выделки не стоит.
Хотя можно и потом ловить кайф. Это если перейти на более сильный наркотик. У меня был случай, когда я закупил большую партию ташкентского опиумного мака. Это совсем другое дело, не то что московский мак-самосей. Можно переехать в Ташкент и вновь начать кайф. Но я отвечаю за свои слова, что там, перейдя на ташкентский мак, человек больше двух лет не протянет.
Конечно, случалось, что и у меня не было денег. И мака – тоже. То есть начинались ломки. Ну, как их описать? Это постоянная зубная боль во всех мышцах. А кости, суставы как будто сверлит зубная бормашина. Человека всего выворачивает из суставов, если на кровати лежит, то до потолка подлетает. Это страшно, когда у тебя ломки начинаются и ты видишь, что стоит раствор, а ты не можешь его взять, нет денег. Это страшно.
Первый раз я задумался, когда позвонили из Минеральных Вод и сказали, что от передозировки умер мой друг. Он был для меня всем – и вот так вдруг уйти. А второй раз, когда однажды проснулся дома в одном пальто на голое тело. Стал вспоминать. Из дома я ушел, как всегда, в костюме и в галстуке. Денег не было. Вспомнил, что на Даниловском рынке отдал барыге за одну дозу и костюм, и рубашку, и галстук. А домой, значит, пришел в таком виде.
Я всегда считал себя крепким пацаном, который никогда не будет унижаться, крысятничать, с себя снимать. А тут такая история. И я подумал: а что же дальше будет, если даже моих денег не хватает?
Всем известно, что будет. Для начала станешь шестеркой у барыги. Барыга тебе скажет: хочешь получить дозу, приведи, найди мне людей, которые купят, которым надо. Побежишь искать, никуда не денешься. Но так много не набегаешься, доза нужна каждый день. Рано или поздно увидишь открытое окно в магазине, какую-нибудь вещь на прилавке, которая лежит и дразнит: вот она, кучу денег стоит, схватил и убежал! И – попал в зону...
Все это я подумал, представил, ясно, очень ясно увидел.
И еще. Среди наркоманов есть такие, которые на какой-то определенной стадии перестают есть. Совсем. Я к ним отношусь, как выяснилось. Мне восемнадцать лег, рост – 181 сантиметр. Когда меня привезли в больницу, весу во мне было 39 килограммов.
Страшный прообраз России
Владимир Лозовой, врач-психотерапевт, г. Екатеринбург
Двор, в котором мы жили и в котором вырос мой сын, был на редкость многодетным. И надо же так совпасть, почти все – одногодки. Двадцать три пацана и девчонки – ровесники!
Так сложилось, что со временем мы переехали на другую квартиру и в старый наш двор я попал через много-много лет. Стал узнавать про своих друзей, про друзей сына.
С моими-то все в порядке – живут, работают. А вот сверстников моего сына – нет. В самом прямом смысле – в жизни нет.
Из двадцати трех мальчишек и девчонок только трое – дожили до восемнадцати лет!
Всех остальных – двадцать человек – в отрочестве еще скосили наркотики.
Подростковая наркомания разрушает организм с самого начала его становления. В рамках нашей организации мы проводили исследования и установили: тот, кто в раннем возрасте начинает употреблять наркотики, выдерживает в среднем семь лет такой жизни. А дальше – небытие.
И все эти годы меня преследует неотвязно одна пугающая мысль: не есть ли судьба мальчишек с нашего двора прообраз России, образ будущего России?
Если вы скажете, что я преувеличиваю, то я отвечу так: эту опасность уж лучше преувеличить, чем преуменьшить. Скажем, по официальной статистике в Екатеринбурге насчитывается более десяти тысяч наркоманов. Мы, работая в непосредственном контакте с официальными органами здравоохранения и комиссиями по работе с несовершеннолетними, условились, что здесь надо вводить поправочный коэффициент «10». То есть данные статистики умножать в десять раз. Значит, более ста тысяч наркоманов. А население Екатеринбурга – полтора миллиона....
Сто тысяч – это значит сто тысяч искалеченных судеб, сто тысяч несчастных семей, отцов и матерей. Для страны это значит, что многие из этих юношей вряд ли станут уже полноправными членами общества. Они не будут работать, создавать общественное богатство, поддерживать своих родителей и вообще – пенсионеров. Они будут приносить только убытки – физические и нравственные.
И даже сто тысяч – каждый пятнадцатый – для Екатеринбурга цифра весьма условная. В молодежной среде это даже не мода, не эпидемия, а – пандемия. То есть массовое, чуть ли не всеобщее заражение.
Как чума расползается по стране новое поветрие – разводить наркотики кровью. О средневековой дикости и тупости можно и не говорить – я о чисто медицинском факторе. В поселке Верхняя Салда Свердловской области, где впервые и были обнаружены наркотики на крови, почти все наркоманы молодые совсем люди, оказались зараженными СПИДом. А иначе и быть не могло...
И пусть я снова преувеличиваю, но мне кажется, что нынешнее поколение подростков и юношей мы уже потеряли. Задача в том, чтобы сохранить последующие поколения, остановить расползание раковой опухоли наркомании. Иначе судьба мальчишек с нашего двора в Екатеринбурге в действительности станет будущей судьбой России.
Для справки. Болезнь номер один в мире по распространенности и опасности даже не СПИД, а – вирусный гепатит. В последнее пятилетие в России смертельный вирус в большинстве случаев заражает молодых людей при внутривенном введении наркотиков. При обследовании в городе Верхняя Пышма Свердловской области половина больных вирусным гепатитом оказались наркоманами.
Кома
Ефим Рачевский, директор школы, г. Москва
В школе – наркологический кабинет. Скажи кто-нибудь из нас такое десять лет назад – за сумасшедшего бы приняли... Но будем смотреть правде в глаза: по нынешним временам наркоман в школе – заурядное явление. Мне известно, кто из мальчишек и девчонок в моей школе сегодня регулярно курит анашу и колется внутривенно. Это те, про кого я доподлинно и досконально знаю. А сколько невыявленных, сколько тех, кто только-только попробовал... И с неумолимой закономерностью через год их количество увеличится в полтора или в два раза.
Опросами медиков установлено, что в крупных городах до пятидесяти процентов подростков хотя бы раз попробовали наркотики...
Так что разговор о наркологическом кабинете в школе из области смелых мыслей переходит в разряд обыденных задач.
Другое дело, есть ли такие возможности. Мне эту задачу решить удастся довольно легко. Дело в том, что наша школа первая и пока единственная в России получает статус Центра образования. А коли Центр, то и штатное расписание другое, и появляются кое-какие дополнительные возможности.
Взвесив все, я твердо решил: буду искать специалиста-нарколога. Который будет и врачом, и воспитателем, человеком, который может говорить с мальчишками и девчонками так, чтобы его слово перевешивало слова и посулы дворовых искусителей. Это самое первое и общее представление о его деятельности и обязанностях. Жизнь покажет, какое место он займет и какую роль будет играть в школе. Уверен, что специалист-нарколог без дела, увы, не останется.
И, наконец, самый обыкновенный медицинский момент. Наркотическая кома, смерть от передозировки и прочих нарконапастей становятся обычными в жизни большого города. Кто поручится, что завтра или послезавтра такое не произойдет прямо в классе. Так могу ли я позволить, чтобы в школе, на глазах у всех какой-нибудь дурачок-мальчишка погиб в наркотической коме...
Для справки. В Москве вызовы «Скорой помощи» к умирающим в наркотической коме по количеству сравнялись с вызовами по сердечно-сосудистым заболеваниям.
Количество смертей от наркотиков в Москве ежегодно увеличивается в два раза.
После юбилейного вечера, посвященного десятилетию одной из московских школ, в туалетных комнатах нашли 117 шприцев. В празднике участвовало 300 человек.
Простота
Почему наши дети начинают курить и колоться?
Пока мы не ответим на этот вопрос, все наши остальные действия не имеют смысла.
Между тем взрослые над этим практически не задумываются. Считается, что само собой ясно. Мол, дурь, мода, влияние западных фильмов, влияние улицы, делать нечего, много свободного времени, в спортивные секции теперь попадешь только за деньги, нет пионерских кружков, комсомольской организации, да и вообще, кризис в стране, разорение и моральное угнетение не могут не сказаться и на подростках... И так далее.
Все это так. И все это – около. Наверно, это наша национальная беда – отвечать и выражать свое мнение сразу, с кондачка, с налета, не сомневаясь, не углубляясь. А чё тут сложного, да какие-такие у них могут быть проблемы?..
Почему-то никто из нас не задумывается, что такое подростковое сознание? Чем оно характерно? Что такое подросток как общественное и биологическое животное?
Подростковое сознание характерно тем, что его носитель – ваш сын и ваша дочь – все впитывает как губка и ничего не боится.
Вспомните себя: мы такими же были, и поймите, пожалуйста, что стремление все попробовать биологически заложено в организме подростка. Он как щенок, которого впервые выводят на улицу, и он, припав к земле, втягивает в себя, как пылесос, все, что встречается на пути. Плохое, хорошее, соленое, пресное, горячее, кислое, Павку Корчагина и героя «Криминального чтива», «Бедную Лизу» и «Интердевочку» – все!
И – ничего не боится! Поэтому смешны все учительско-лекторские проповеди о вреде наркотиков, которые читаются на уровне: «Употребление наркотиков вызывает необратимые изменения в коре головного мозга, болезнь и смерть...»
Во-первых, все это – сплошная абстракция. Взрослый человек с большим трудом принимает абстракции как практическое руководство в жизни, а уж подросток – тем более... Во-вторых, подростковое сознание характерно тем, что подросток живет сегодняшним днем и часом. О завтра он практически не думает, разве что о неминуемом приготовлении уроков на завтра. В-третьих, вспомните себя: кто-нибудь из вас в пятнадцать лет всерьез задумывался о болезни и смерти? Кто-нибудь из вас думал, что ОН, такой единственный и неповторимый, вдруг заболеет и умрет? Смешно... Подросток по природе своей, по биологии, уверен, что жизнь его вечна...
Тем не менее лепет о «необратимых изменениях в коре головного мозга» считается у нас профилактикой и антинаркотической пропагандой. А какая пропаганда – такие и последствия, результаты. То есть сплошной вред. Страшный вред. Потому что подросток уже уверился: все, что мы говорим о вреде наркотиков – туфта, лапша на уши...
С точки зрения взрослого, подросток вообще и тем более подросток во дворе – существо несносное и отвратное. Ничего и никого не слушает, кроме себя, ведет себя с нарочитой развязностью, все время ржет, орет какие-то глупости, и так далее. Нам почему-то не приходит в голову, что многие из нас вели себя так же или примерно так же. Что подросток таким образом утверждается.
И в то же время, часто отрицая наши нравоучения и мнения, подросток особенно восприимчив к мнению своей среды, своего окружения, подростково-молодежного мира. К тому, что мы называем общественным мнением, модой или террором среды.
И, пожалуйста, отнесемся к этому очень серьезно. Вспомните, во что и как мы сами одевались тридцать пять лет назад, пятнадцать лет назад и во что одеты сегодня. Это мы с вами, такие умные, самостоятельно мыслящие, независимые! Почему мы, такие независимые от чужого мнения, сегодня не ходим в брюках-дудочках, башмаках на микропорках или в остроносых туфлях? Этот самый простой пример с обескураживающей убедительностью доказывает: если все носят узкие штаны, широкие штаны, джинсы или слаксы – и ты будешь, никуда не денешься.
Безобидная по части штанов, мода стала убийственной, когда распространилась и на наркотики. Тридцать пять лет назад в нашем городе мальчишки тоже курили анашу. Мы этих мальчишек знали наперечет и называли их придурками. Для нас престижным считалось купить поллитра портвейна на десятерых и распить тайком в сквере – вот это круто, мы почти как взрослые, а анашисты – придурки.
С тех пор шкала дворового подросткового престижа перевернулась. Сейчас на пришкольных пустырях и во дворах курение анаши считается делом чести, доблести и геройства, показателем крутизны. А того, кто не курит марихуану, считают слабаком, трусом и вообще – изгоем. Как устоять четырнадцатилетнему человеку перед таким напором, какие силы надо иметь, чтобы наперекор общему мнению сказать – нет. А ведь во дворе он – живет, это его мир, его социальная ниша.
Вот и получается, что он не может отказаться. Он беспомощен перед террором среды... Да что дворы! То же самое происходит и в институтских коридорах, где вроде бы уже умненькие, почти взросленькие юноши и девушки. Там наркоманы тоже объявили себя избранными, продвинутыми, белыми людьми, аристократами, а все остальные – быдло. Вот многие из обычных ребят и тянутся к ним почти поневоле: не хочется выглядеть быдлом...
Чтобы отказаться, надо иметь силы. А силы дает только знание.
На встречах с подростками я говорю: «Вот перед вами яма с дерьмом. Тот, кто прыгнет в нее, будет во всей округе считаться самым крутым парнем. Кто из вас прыгнет?»
Никто. Потому что знают, что это дерьмо и что будет вонять.
Вот мы и пришли к главному, ошеломительному выводу. Наши дети начинают курить и колоться, потому что ничего не знают о последствиях.
Когда им во дворе предлагают: «Курни, получишь кайф», они примерно представляют, что такое кайф. Но понятия не имеют о последствиях, о том, как и чем будут расплачиваться за первую затяжку и первый укол. Как мы уже убедились, «необратимые изменения в коре головного мозга» они давно считают туфтой. Кое-что знают о ломках, о привыкании, об угрозе подсесть... Но ведь КАЖДЫЙ считает себя крутым, это Васька и Петька тряпки безвольные, а я-то – СИЛЬНЫЙ, я все могу...
И потому глупый наш подросток бесстрашно идет на первую затяжку, абсолютно уверенный, что это как прогулка в парк: захочу – войду, захочу – выйду. Не зная, что калитка тут в одну сторону, и она уже захлопнулась.
Вот и получается, что у наших детей практически не было и нет выбора. Взрослые наркоманы обещают им золотые сны, кайф. О кайфе мальчишки и девчонки вроде бы имеют кое-какое представление. А вот чем придется расплачиваться за него, не знают.
Расплачиваться им придется образом жизни. А какой он, образ жизни наркомана?
Вот это и есть тайна, которую взрослые наркоманы подросткам никогда не выдают и не выдадут. В лучшем случае скажут, что да, трудно бывает, когда вмазаться нечем, но тут главное – быстро достать, вмазаться, и снова начнется кайф...
А как на самом деле – вы уже кое-что знаете и еще узнаете...
Ловушка
Как наши дети начинают курить и колоться?
Возможных сценариев немного. Они разнятся только деталями. А в остальном все одинаково.
Итак, вечер, двор, лавочка в укромном уголке. Сидят, курят, болтают о том и о сем мальчишки и девчонки лет четырнадцати. К ним подходит группа парней и девушек чуть постарше. Один из них спрашивает:
– Ребята, а что это вы делаете?
– Да сидим, курим...
– А что курите?
– Как «что», сигареты...
– Ну вы совсем как маленькие! – изумляется парень. – Другие пацаны давно уже от травки балдеют, а вы сигаретки сосете...
И тут всегда находится мальчишка, который говорит: «А у нас же нет...»
Если таковой не находится, то разговор в нужное русло направляет кто-нибудь из старшей компании:
– Да что ты, Вася, у них же нет, они ж еще маленькие...
– Как так «нет»? – воодушевляется «Вася». – Нон проблем. У нас-то все есть. Что хотите, ребята, хоть травку, хоть винт...
Тут расчет беспроигрышный. Как сами мальчишки и девчонки говорят, на «слабо» берут.
Прошу родителей, старших братьев не отмахиваться, как от «глупостей», а обратить на этот момент самое серьезное внимание. Это для вас глупости, а для подростка это не «глупости», это очень серьезно. Вспомните, речь идет о том, что называется подростковым сознанием. В конце концов, вспомните знаменитый американский фильм «Назад в будущее». Задумайтесь, на чем строится там весь сюжет, что там является пружиной, которая раз за разом раскручивает все действие? На какой «глупости»? На каком «пустяке»? А на таком, что в самый решающий момент какой-нибудь мерзавец говорит герою-подростку: «Да ты что, боишься?» На что мальчишка тут же взвивается: «Это я боюсь?!» И закручивается очередная серия приключений...
Учтите также, что все происходит на людях, на глазах у друзей. Если бы подросток был один, он еще мог бы отказаться. Но в компании (!), на виду у всех, когда предлагают старшие, сама беседа с которыми, что ни говори, лестна... да еще когда всех как будто ненароком назвали «маленькими», а ты-то давно уже не считаешь себя «маленьким»...
В общем, отказаться невозможно. Курят, колются, кайфуют, входят во вкус и привыкают. Так продолжается месяца три-четыре. Пока тот же старший парень однажды не скажет:
– Мальчики-девочки, а вам еще не надоело ширяться на халяву? Оно ведь бабок стоит, платить надо!..
Все. Игры кончились. Ловушка захлопнулась.
Расплата
Как и чем платить? Где деньги взять?
Когда на лекциях в школах или в училищах я подхожу к вопросу, «где деньги взять», обязательно находятся несколько мальчишек, которые кричат: «Воровать»! Да, отвечаю, разумеется. Но поскольку воровского опыта ни у кого из нас нет, то на третьем или четвертом ларьке ты попадешься. Зона. Малолетка. «Зона» страшна тем, что, во-первых, подросток там живет с ощущением безысходности. Ведь в этом возрасте два или три года – это бесконечно долгий срок. Жизнь кончилась. А раз так, то ничего не жалко, и себя в первую очередь.
Во-вторых, в обычной жизни есть еще какие-то ограничители и контроль: родители, учителя, перебои с деньгами. На «зону» же кайф поступает как семечки на базар, употребляют его там регулярно. Значит выйдет оттуда наш мальчишка законченным наркоманом. Снова начнет воровать. Снова попадется, но это уже будет «повторка». То есть срок большой. А там, на «зоне», или после повторной отсидки, быстро «кончится»: от грязного наркотика, от передозы, да мало ли от чего... И хорошо, простите меня за жестокость. Отмучается сам и перестанет мучить родителей.
В представлениях мальчишек есть еще вариант доставания денег. На встречах они кричат мне: «Стать распространителем!» Никто из них не знает, что там уже все поделено, их туда не подпустят. Деньги идут только тем, кто на более высоких ступенях иерархии наркобизнеса. А миллионная армия мальчишек и девчонок работает там бесплатно.
Как это происходит? Очень просто. В известном всем доме и в квартире в вашем микрорайоне живет наркодилер. К которому чередой идут подростки. Он отмеряет им, к примеру, порцию героина, и говорит: «Здесь двадцать доз. Девятнадцать продашь, принесешь столько-то денег. А двадцатая – твоя! Бесплатно!»
И миллионы подростков ходят под тяжелой уголовной статьей «сбыт наркотиков», работают на наркомафию бесплатно, «за дозу». Такого рабства не знала, наверно, ни одна система.
Еще подростков используют в роли торпед. Тот самый наркотик на основе первитина – винт – имеет много разновидностей. К примеру, есть винт под названием «камикадзе». После его употребления мальчишка чувствует себя терминатором, способным ударом кулака проломить кирпичную стену и разорвать голыми руками тигра со львом впридачу. Да еще его психологически обрабатывают, внушают, что надо сделать и как это легко, после чего мальчишка, как зомби, идет и «делает»... А приходит в себя, зачастую, уже в камере, в милиции. А там – зона, и так далее...
Если хотите знать правду, чтобы иметь право осознанного выбора, то наберитесь мужества и прочитайте до конца эти исповеди. Это неприятно, это изнанка жуткой жизни, но все-таки прочитайте, хотя бы из чувства болезненного любопытства.
СОН ТРЕТИЙ
Борис Варбозов, 36 лет,
начальник станции техобслуживания автомобилей,
Ставропольский край
Страшно – это не то слово. Этого не объяснить и не рассказать, можно только заснять на пленку и показывать, чтобы люди получили представление, что такое ломки. Мне повезло, я во сне обломался, а вот сосед по палате не выдержал, выбил окно и выпрыгнул со второго этажа, побежал искать... Ну, не смог человек, не вынес.
Когда меня начало крутить и ломать, от меня врачи двое суток не отходили. Я приехал сюда уже на ломках, дома укололся последний раз – и в путь. Поезд пришел вечером, пока добрался, пока нашел, а мне тут говорят: без разрешения заведующего не можем положить. Я кричу им: да вы что, да я с ума сойду, меня уже ломает всего. Начали искать заведующего по телефону, нашли у знакомых, слава Богу, он разрешил. Начали меня колоть разными лекарствами, а ничего не помогает, рука уже распухла от иглы. Дурняк начался, то есть передозировка, крыша могла поехать, или просто бы не проснулся, сердце бы не выдержало передозировки. То есть их лекарства, американская методика – и то не могла снять ломок. Я так думаю, что у меня был свой опиум, отборный, особо сильный, а у них – слабей. Крепости нет, а доза большая, вот и провел я двое суток на краю. Хорошо еще, что без сознания был, то есть во сне.
А потом, когда проснулся, когда переломался во сне, – тоже надо выдержать. Ломок нет, но начинается вроде бы отходняк, психоз. Самый опасный момент. В этом состоянии все случается. И вены режут, и из окна выпрыгивают. Не для того даже, чтобы убиться, покончить с собой, а вроде бы из себя выпрыгнуть, сотворить с собою что-нибудь. Послушать истории, какие здесь и вообще с наркоманами, так у самого здорового человека крыша поедет. Уже после того, как ломки сняли, ходят невменяемые, сознание спутанное. Кто мак собирает, кто мышей отлавливает, кто мух. Мальчик Сережа был, двадцать лет, из хорошей, приличной семьи, к нему все время теща приезжала, видная такая, солидная женщина. А сам он рисовал очень хорошо, прямо как волшебник, ей-богу. Так вот, он в психозе закрылся в туалете и вскрыл себе вены. Лена была, девочка, на вид лет двенадцать, прямо куколка. Увидела мужчину, который пришел к ней на свидание, и – головой в окно. Говорят, он был главарь их, увидела и испугалась...
Я на иглу сел по стечению обстоятельств. Конечно, по молодости покуривал, но потом отошел: и по должности вверх пошел, стал человеком солидным, и вообще... Но попал в аварию, произошло, как только сейчас выяснилось, ущемление позвонков, и у меня стала рука сохнуть, неметь, ныть. Криком кричал – такие иногда боли накатывали. И стал потихоньку колоться, снимал боль. И конечно, втянулся, уже не мог без этого. А ведь я – человек на виду, да еще в маленьком городе. Ну сами понимаете, что такое начальник станции техобслуживания в наши времена. Мне надо держаться, у меня работа. А какая работа, когда только об одном думаешь: как бы приготовить и уколоться. А когда уколешься – тем более не до работы.
Конечно, многие видели, что со мной неладно, но я отговаривался тем, что рука сохнет, болит, вроде бы врачи прописали. И счастье мое, что я на такой должности, деньги есть, что там говорить. И возможности есть. Я садился в свою машину и ехал на Украину, там у меня были постоянные поставщики опиумного мака, скупал его мешками. Стоил он дешево, бабульки им торговали, да и сейчас торгуют. Только деньги уже бешеные.
Раньше мне одного стакана хватало, а в последнее время – дошел до двух стаканов. Причем лучшего, отборного мака, а не какой-нибудь воды. Короче говоря, ни в нашем городе, ни в наших краях обо мне почти ничего не знали: я не покупал, я в компании, где хором на игле сидят, не ходил. Так, подозревали слегка, но в общем я репутацию держал.
Однако, держи не держи, а это все равно не жизнь. Кайфа уже нет, доза постоянно растет, организм перенасыщается. Опиумный мак действует как снотворное, постоянно ходишь сонный, апатичный ко всему на свете. Ты сам для себя уже не человек, а какая-то обуза, тебе самому себя тяжело и противно тащить по жизни. Вот примерно такое чувство испытывает каждый наркоман.
И когда я узнал, что в Москве есть такая лечебница, где врачи при помощи лекарств выводят человека из ломок, я на следующий же день все бросил и примчался сюда. Правду говорю: утром мне один знакомый позвонил из Москвы и сказал про больницу, а вечером я уже сидел в поезде. У нас же там не знают, что можно помочь человеку, что есть лечебницы. Наркоман боится ломок, живет в постоянном ужасе, а если ему помочь, то многие постараются бросить. Я здешним врачам прямо сказал: вернусь домой и пришлю сюда целый вагон наркоманов, которые хотят, но не могут бросить, нет им помощи ниоткуда. И это все солидные, очень солидные люди, при высоких должностях. То ли по глупости, то ли по недоразумению сели на иглу – и все, не могут сойти. Тот же мой друг, хозяин центрального гастронома в нашем городе. Все есть, недавно женился на молоденькой девушке – живи да живи! А какая у него жизнь? Такая же, как была у меня. Плачет при встрече, зубами скрипит, говорит: в тюрьму себя посадил, сам себя в тюрьму посадил и не могу выйти! Вот в этом и кошмар жизни моих знакомых, да вообще это человеку тяжело, когда хочешь, а не можешь. Чувствуешь себя как последний червяк.
Но мы-то ладно, мы, опиумщики, люди богатые, благополучные, мы позволяем себе чистый кайф, можно сказать. А пацаны-то не могут покупать опиумный мак. И делают, варят себе всякую дрянь из химии, первинтин придумали. А этот первинтин (здесь и далее везде мои герои часто употребляют это слово и жаргонное производное от него – «винт». На самом же деле препарат правильно называется – первитин. – С.Б.) – чистая смерть. Я часто езжу по городам Северного Кавказа и вижу: косяками вымирают пацаны двадцати – двадцати пяти лет. Кварталами. Полгода не был в городе, приезжаешь – а там уже целого квартала нет, как метлой вымело.
Корни
Даже медицина не знает, в чем они, где они, корни наркомании. Не как общественного зла, а как чисто физиологического явления.
А раз нет однозначного ответа, то открывается большой простор для суждений. Однако природа болезни настолько загадочна, что и гипотез-то особых нет: ни социальных, ни естественнонаучных.
Из многого, что я слышал, самое необычное предположение высказала поэтесса Светлана Токомбаева. Она вообще проявляет немалую склонность к мистическим учениям, читает всю литературу по этой части, и гипотеза ее из того же ряда, из космически-мистического... Наркомания – как раковая клетка человечества, в конце концов уничтожающая весь здоровый организм. Наркомания – как программа, заложенная в человечестве. Как механизм, с включением которого человечество начинает пожирать самое себя. Механизм самоуничтожения.
Жутковато, конечно. Но я, отдавая необходимую дань, отношусь все-таки к мистическим учениям легкомысленно. А гипотезу Светланы привел не только потому, что она достаточно обоснованна, но еще и потому, что очень яркая, броская.
А сам я человек достаточно скучный, все ищу какие-то социальные корни. И конечно, есть у меня предположение. Но его в двух словах не высказать.
У нас раньше считалось, что наркомания – болезнь сытых, богатых обществ. Мол, с жиру бесятся. Но мы-то далеко не богатые. А начали «беситься». Да еще как.
Тогда бросились в другую крайность: болезнь бедных, нищих. Но опять-таки мы не самые обездоленные, с голоду не помираем, да и вокруг все, большинство, одинаково живут, так что нищета не очень и заметна.
Значит, суть в другом. К чему я и пытаюсь подвести.
Когда наши спортсмены получили возможность играть за рубежом, что более всего непривычно им было в тамошних условиях на первых порах? Ответственность. Ответственность за себя. Сам тренируйся, сам режим соблюдай, но и отвечай за себя сам. Если напился и не в форме, то президент клуба не будет воспитывать тренера, а выгонят тебя. Или оштрафуют. Это шокирует. Да мало того, и в коллективе не найдешь понимания. На лицах товарищей написано: дурак, сам свою карьеру губит. То ли дело было здесь, при советской-то родимой власти! Загулял с друзьями вкрутую, так что на поле не то что мяча, а ворот не видит, в команде скандал, зато он – «герой, парень что надо, ему все по фигу!»
Да что там здоровье, спортивная форма. Жизнь – по фигу! Что делает каждый второй шофер, проезжая мимо постового милиционера? Он накидывает ремень безопасности. Не пристегивает, а накидывает создает видимость. Да кого ты обманываешь, идиот? Самого ж себя! Ты же разобьешься, ты!
А по фигу... Зато милиционера обманул...
Это феномен. Откуда он возник?
Оттуда, из образа жизни. А образ жизни у нас был только и единственно – государственный. Уже в утробе матери наш человек не принадлежал сам себе. За него уже было решено, где его рожать, в какой детсад отдавать. И далее – где учить, чему учить, что читать, кого любить, кого ненавидеть. В кого веровать, с кем воевать, где работать, сколько зарабатывать. И наконец, где и по какому разряду спать вечным сном и что о тебе напишут после смерти, если сочтут нужным, что надо что-то написать. Все предопределено.
При такой системе огосударствления человека вначале исчезает свобода как таковая, затем ответственность за себя, затем понятие ценности человеческой личности и, наконец, ценности самой жизни отдельного человека.
И возник феномен советского человека, который сам себе не дорог, который сам о себе не думает. Да что там о себе! О детях же не думали! Так, слегка одеть, слегка обуть, кое-как накормить, а там его, чадо наше, возьмет государство, оно и обучит, оно и пристроит, и работать заставит... Никакой ответственности.
Такая насильственная селекция через несколько поколений закономерно привела советского человека как социальный и биологический тип к полной деградации. Умственной, физической, духовной. А как иначе охарактеризовать организм, который не оберегает, не защищает сам себя?
Так, может, наркомания – это болезнь безответственных людских сообществ?
Чуйская долина
Виктор Драйд, заместитель начальника районного угрозыска
Местные стали главными поставщиками, заготовителями марихуаны. Местные – это все: киргизы, русские, украинцы, немцы, корейцы... В основном, конечно, молодежь занимается. Но и старики не чураются. Те же чабаны, я их имею в виду. Что ему, трудно взять косу, серп да скосить верхушки конопли во время цветения? Просушил, набил в мешки, отвез в укромные местечки, спрятал. Он-то каждый камешек и каждый кустик в своих владениях знает. Пришло время, приехали из Сибири, из России его постоянные клиенты. Обработали массу, вытащили палочки, всякий разный мусор – и вот она, готова марихуана, а по-местному – шала. Если есть время и возможность, ее проколачивают, добывают мелкую-мелкую пыльцу. Это уже гашиш – ценнейший, во много раз дороже товар, чем марихуана. Но и шала тоже немалых денег стоит. Сейчас у нас конец мая – самое межсезонье. Старая кончилась, а новой еще нет. Стакан шалы – большие деньги, по нашим ценам. Это здесь-то, в самой Чуйской долине, на конопле, на которой мы сейчас стоим! Представьте, сколько стоит сейчас стакан марихуаны в Омске, в Новокузнецке. В килограмме двадцать стаканов, значит, один только мешок шалы – уже состояние. А старичок-чабан с легкостью, не спеша, ничего и никого не пугаясь, заготавливает несколько мешков. Своими руками кует деньги для наркодельцов!
Да если б только чабаны – это не беда, их не так уж и много. Беда в том, что в таких селах, допустим, как Асмара, Чалдыбар, практически все взрослое население занимается заготовкой шалы. Все быстро поняли вкус легких денег. На этих деньгах, мы ведь знаем, и двухэтажные особняки построились, и машины, и прочее богатство появилось.
Вот, например, поступила к нам информация, что приехали из Омска на большегрузном «КамАЗе»-трейлере, по всему району рыщут, хотят купить большую партию. У нас часто бывают такие машины со всех концов, особенно из Сибири. Лук созреет – везут туда, к себе, лук; первые фрукты появятся – везут фрукты. Ну, фруктами они загрузились, теперь начали промышлять марихуану.
А мы следим за ними. Направились они в Чалдыбар: грузовой «КамАЗ» и «жигуленок» без номеров. «КамАЗ» остановился на околице, а «жигуленок» вертится по селу. В каждый двор (!) они заходили, подряд, не пропуская, и из каждого двора (!) выносили по мешку. Когда мы их взяли, они заготовили уже двести килограммов шалы...
Эти попались, потому что на машине – большой груз хотели взять. А в ту же Асмару или Чалдыбар москвичи приезжают, набивают большие рюкзаки или мешки, доставляют их на глухие разъезды, где товарняки притормаживают... Заскакивают на товарняки, выбираются на них за пределы Чуйской долины, где более или менее усиленный контроль, переодеваются в костюмчики, упаковывают мешки в аккуратный багаж и дальше уже едут почтенными пассажирами, в купе, проводники им чай приносят...
У нас тут в разгар заготовок настоящие боевые действия бывают. Они ж с обрезами. Рашн пушка – обрез двенадцатого калибра, начиненная пулями или жаканами. Вот эту машину, «уазик», в двух местах пробили.
Но времена сильно изменились. Это раньше приезжие все сами делали: и машины угоняли, и коноплю срезали-высушивали, таборами жили в зарослях, от милиции скрывались как могли... Теперь он, человек из России, из Москвы, из Сибири, приезжает сюда просто с «дипломатом», набитым деньгами, и с пустыми чемоданами. Отдает деньги своему постоянному заготовщику из местных, набивает чемоданы марихуаной и так же солидно отбывает на поезде. Поди проверь всех на железной дороге. А самолетами они не пользуются, там же досмотр: посади на тот досмотр, допустим, меня, я ж с первого взгляда определю, курит или не курит, везет или не везет...
Местные заготовщики делятся в основном на две категории. Это старики лет под тридцать, которые, как правило, один срок уже отсидели за продажу или употребление наркотиков. И молодежь шестнадцати -двадцати лет, их еще называют – бычки. У стариков все поставлено на деловой манер, у них свой транспорт, мотоциклы с коляской, они угонами не занимаются. У меня, например, есть своя карта, куда я наношу все старые и новые тропки. Но ведь каждый заготовщик мне не докладывает о своих новых дорожках, которые он проделал. А они, старики, всю округу знают как свои пять пальцев. Залез в заросли, заготовил, спрятал, а потом едет спокойно через пост. Требуешь у него первым делом документы на транспорт. А он радостно: «А как же, начальник! Все есть! Зачем мне вторая статья!» То есть намекает на то, что один срок он отсидел по статье за наркотики и не желает еще статьи за угон. Умные. Ученые. Ну а в коляске у него, естественно, удочки! Рыбак!
Вывозят заготовленное ночью, в четыре часа, когда милиция любит спать. Да и спи не спи, а кордон мы можем поставить только на дороге, на всю землю кордоны не поставишь...
Другая категория – молодежь. Эти – отчаянны и безрассудны. Как только начнется июль – пойдут угоны машин и мотоциклов. У них же своего транспорта нет – вот и угоняют, уезжают на заготовки. А потом поджигают или сбрасывают в озера. Озер в наших краях много, но есть одно, особенно глубокое, с крутым, обрывистым берегом. Глубина – метров сорок. Так там – подводное кладбище машин и мотоциклов.
Но и угонов становится все меньше и меньше. Даже молодежь с первых заготовок нынче обеспечивает себя транспортом. Смотришь, только-только паспорт получил – а сидит уже за рулем автомобиля. Раньше такого не было...
Еще молодых используют в своих целях старики. Пацаны ведь все курят, но по беспечности запасов не делают или же транжирят, продают свой, личный запас. А зимой остаются пустыми, идут на поклон к старику. Тот их поддерживает, подогревает, выдает по порциям на два-три дня. В общем, до сезона берет на свое содержание. А в сезон говорит им: ребята, пришло время платить добром за добро. Вот вам мой мотоцикл – и вперед с песнями!
Даже отвезет их на своем мотоцикле, покажет «свою» плантацию, тропочки свои заветные откроет, все входы и выходы. И уходит на покой, в дом, а пацаны там пластаются. Как раз этих мальчишек, работающих на старика, и зовут бычками.
Есть у нас цыгане, которые занимаются только перепродажей. Едут в глубинку, в глухие аулы и села Чуйской долины, скупают там марихуану мешками и перевозят ближе к доступным местам, к цивилизации, к дорогам. В тот же наш Сокулук: и городок немалый, двадцать тысяч населения, легко затеряться, и стоит на скрещении автомобильной и железной дорог. И здесь уже перепродают гонцам из России...
Есть «профессионалы» высокого класса, по их понятиям. Эти не просто проколачивают шалу и делают из нее гашиш. Они оставшиеся семена засевают, рассеивают. На следующий год снимают урожай не просто марихуаны, а марихуаны высшего сорта: особо ценится и особыми наркотическими свойствами обладает урожай первого года... На второй год это уже просто дикушка.
А еще попалась нам однажды такая умелица, что мы только диву давались. Нагрянули мы к ней в дом с обыском, потому как точно знали: заготавливает и продает прямо на дому. А – нет, ничего не можем найти. Все обыскали, каждую щель в полу исследовали – нет. Ну не может такого быть! Мы же точно знаем.
Весь двор перерыли, всю траву в огороде проверили. Если тайный погреб сверху дерном прикрыт, то все равно трава там будет более жухлая, чем на живой земле. И на огороде – ничего нет. Только пес под деревом на нас лает. Раз я на него цыкнул, два, а потом что-то у меня в голове зашевелилось, какой-то вопросик. А почему собака привязана в огороде, а не на дворе? Значит, она здесь, в огороде, что-то охраняет? Может, что-то под деревом зарыто? Велю убрать собаку, подхожу к дереву – мама родная! Да это же не просто какое-то дерево, а -конопляное дерево!
Конопля – трава. Высокая, больше человека ростом, крепкая. Но эта женщина, используя удобрения, вырастила на огороде самое настоящее дерево! Мы с него три мешка шалы срезали! Вот как бывает...
И есть те, кто занимается заготовкой вначале как бы по дружбе. Это в основном демобилизованные солдаты. В армии ведь тоже курят, и еще как курят. Демобилизовался парень, приехал к нам, к себе на родину. А ему вскоре письма от армейских друзей со всех концов страны: принимай, земеля, встречай, еду к тебе... И вот уже один человек как бы становится во главе, вернее, в основе целой группы, которая может доставить наркотик в любой город: где живет, туда и везет...
В целом же, по моим прикидкам, мы перехватываем процентов пять заготовленного наркотика. Не больше... Укреплять надо нашу службу, не стричь всех под одну гребенку: если район тяжелый, криминогенный, то и штаты увеличивать, а не так, чтобы везде одинаково.
А что делать вообще, в глобальном, так сказать, масштабе – это уже другой вопрос. Мы – сыщики, наше дело – ловить, пресекать, доставлять куда надо. А что делать и как быть, пусть решают, думают депутаты, правительство, службы профилактики. Это их работа, их обязанность. Пусть каждый занимается своим делом – я так считаю.
Несколько лет назад в наших краях орудовала банда налетчиков. Самая настоящая банда. Черные маски, обрезы и прочее. Работали по четким наводкам. Врывались ночью в богатый дом, сгоняли всех в одну комнату, поддула обрезов. Выбирали одного члена семьи, как правило, ребенка, оголяли электропровод и пытали: где золото, где ценности, где деньги? В общем, нелюди...
Мы шли по их следам, агентура работала. Аккуратно взяли одного члена банды. Знали, что наркоман. Расчет был такой: если его и хватятся, то поначалу паники не будет: ну наркоман, завис где-нибудь под кайфом. А мы его тем временем расколем и выйдем на всю банду.
Не тут-то было. Молчит. День допрашиваем, другой. Мы знали, что это один из самых жестоких членов банды. Упорный. Но не думали, что до такой степени упорный. Мы уже в панике. Его ведь ищут. Насторожились. А может, уже объявили тревогу и уходят. Ищи их теперь по всему СНГ.
На третий день у него начались ломки. С утра начал беситься. На лице пот, всего колотит. Но крепится, держит себя перед нами. Однако с каждым часом все слабее и слабее. Чуть ли не головой о стенку начинает биться.
А у нас был чемоданчик с конфискованным кокнаром. Кокнар – так в наших краях называют высушенную маковую соломку.
Понимаю, что этот поступок, метод такой, наверно, не очень-то красит нас, сыщиков. Но что поделаешь: так было. И потом, на одной чаше весов жизни людей, на которых завтра или послезавтра нападут бандиты, а на другой – наша щепетильность перед преступником.
В общем, достал я тот чемоданчик, поставил на стол, раскрыл. Как он вскинулся. Криком кричит: «Что хотите! Что хотите! Дайте! Дайте!!!»
В первую секунду я обрадовался: наконец-то! А когда взглянул на него, радость моя куда-то исчезла и стало просто-напросто страшно. Это ж самая настоящая трагедия человека. Какой-то вывихнутый порядок в их мире, страшный и непонятный порядок. Выходит, этого бандита, жестокого, безжалостного, упорного человека, с которым два дня не мог сладить весь уголовный розыск, можно купить за одну ложку кокнара...
Как сыщик я знаю, что почти все наркоманы – преступники. Такая уж цепь тут неразрывная: чтобы достать, надо нарушить закон, чтобы купить, надо украсть и так далее. Да, преступники. Не все, конечно, но большинство.
А как просто человек я понимаю, что это несчастные, глубоко несчастные люди. Быть может, самые несчастные люди на свете. Потому что не принадлежат себе.
Для справки. В Казахстане под дикой коноплей занято 4 миллиона гектаров. В России – 1,5 миллиона гектаров.
Продолжение следует
