Инна Булгакова

«Тоска по родине»

Эта история началась в восьмидесятые годы прошлого века, а точнее – в 1985, когда Григорий Парамонов на своей «Волге» по обледенелому шоссе врезался в кладбищенскую ограду. Григ, так его все звали, правил и остался целехонек, а у жены отказали ноги из-за трещины в позвоночнике. Поначалу отчаялись – полная неподвижность, потом кое-что кое-как заработало, она даже начала вставать, опираясь на костыли, потом на трость – шикарный подарок мужа. Однако через десять лет Тату ожидал второй удар, психологический; он уже «навечно уложил калеку на койку» (ее слова) – просторную кровать, обитую шелком с рисунком «павлиний глаз», которую поставили у окна напротив зеркальной панели от гимнастического станка. Целыми днями женщина вязала «на нервной почве» и смотрела, избегая зеркала, на стволы и кусты и на краешек неба за стеклом в проходном замоскворецком дворе. Она думала о Григории и молилась своими словами.

А Григ жил в Лос-Анджелесе. И вот как его туда занесло: та роковая авария случилась за полгода до отъезда Парамоновых на международный чемпионат по фигурному катанию. Тату заменили подружкой Эммой Богомоловой – заменили насовсем: новая пара блестяще сработалась, заняла престижное второе место и выбрала «свободу».

К облегчению или к сожалению, настоящего скандала, полновесного, валютоносного, не получилось: «тоталитаризм» сдавал позиции «мелочевке», занималась самая высокая эмигрантская волна, грозящая вот-вот обрушиться на города высокомерного Запада. Однако Парамонов успел из первых – и преуспел. Ибо у двадцатилетнего парня были «неспортсменские» мозги, но спортсменская хватка плюс множество талантов дилетанта: имея «правильный» вкус и нюх и абсолютный слух, он сочинял стихи, музыку, играл на фортепьяно, прекрасно пел, танцевал, рисовал – словом, был создан для рекламы и шоу-бизнеса.

Реклама стала трамплином для уже собственного оригинального дела – фирмы «Господин Праздника» (Григ Парамон устроит для вас сладостный час!). Его враги (и тут, и там) пыхтели потихоньку, время от времени вспыхивая скандалом в СМИ: женщины плюс женщины – карьера жиголо... Наветы злобно-завистливые: Григ и в сорок лет остался Григом и нравился всем – и молодым, и старым, и мужчинам, и женщинам, и детям. И дело не только и не столько в замечательной наружности, обаятельной улыбке, внимательном взгляде, бархатном басе-баритоне... Он излучал радость, которая немедленно сообщалась каждому, кто имел счастье в эту минуту быть рядом или даже вспоминать о нем. Никаких усилий самому Григу это не стоило, душевной щедростью и артистизмом он был одарен врожденно.

Таким образом, за десять лет, скитаясь по всему свету (в Калифорнии находилась главная штаб-квартира), Парамонов сумел заработать свои миллионы, вложенные в надежные бумаги, и даже славу в сферах космополитической «богемы» («богемщики» – народ дельный, шустрый) режиссурой, потом и продюсерством изысканных шоу, фуршетов на фоне фонтанов, ночных презентаций на античных развалинах и интимных ужинов для влюбленных с членом из действующих или бездействующих королевских родов Европы. Но особую искреннюю страсть продюсер питал к постановкам опер, особенно русских опер, что и осуществилось уже почти к концу десятилетия.

И Парамонова вдруг потянуло на родину: «мне стали сниться сны на русском языке». Его русский поверенный присмотрел маленький особняк с палисадником в том столичном районе, где прошли детские и юные годы Грига. Полутораэтажный «московский ампир», с полуколоннами на фасаде, свежепокрашенный, светло-розовый, в старых липах, на секунду воздвигся в телепрограмме «Знай наших!»; следом словно из солнечных бликов соткалось лицо Господина Праздника. Вот тогда он и произнес ностальгическую фразу о русских снах; обнаженный по пояс, загорелый, на палубе яхты «Св. Николай», причаленной в окрестностях Ниццы.

– Мать! – Валентин вошел в темную комнату, где в окне отражалась ночь. – Батя наш приезжает.

– Очень хорошо! – успела произнести Тата, прежде чем потеряла сознание; призвали соседку врачиху Инну; но еще довольно долго после этого волнующего пассажа Тата не могла встать на костыли.

А «батя» не только промелькнул на экране молодым яхтсменом с белоснежной улыбкой из вечного как будто, заграничного лета (а у нас сентябрьские слезы стекали по стеклам). Он впервые позвонил по своему незабытому телефону в свою квартиру.

Григ плакал и просил прощения, умоляя о помощи: как-то стереть, смыть, уничтожить в его солнечной душе черную мету – занозу, которая временами всё-таки омрачала вполне удавшуюся жизнь. Тата его утешала: «Я счастлива, что ты позвонил и я могу тебя простить. Потому что нашла наконец духовную нишу, которая позволяет мне это сделать». Григ не стал уточнять, и без слов понятно, что может явиться духовным стимулом для парализованной стареющей женщины – религия, обещающая загробное блаженство убогим; он пошел дальше: попросил сына. Самый лучший колледж в Швейцарии или Англии, потом Оксфорд или Гарвард... (Что вам угодно? Всё к вашим услугам в стане богатых.) Тата самоотверженно одобрила ослепительную перспективу; подросток послал отца к чертовой матери: «Не хочу – и всё!» Женщина нашла компромисс: отец с мачехой должны приехать в Россию, познакомиться вновь с Валентином, завоевать его. Григу, с его беспечным обаянием, это так просто. «Как только позволят дела!»

Эта прелестная пара – Григ и Эмма, порхающие в блестках и софитах эротические мотыльки, – в свое время обездолила не только Тату с пятилетним Валькой, но и Бориса Богомолова с Марфой. Брошенные дети были ровесниками и даже приятелями, но после невозврата «невозвращенцев» не встречались; оставшиеся в «этой стране» отношений между собой не поддерживали, тем более что советская власть провернула разводы молниеносно. В отличие от юноши, шестнадцатилетняя красавица соблазнилась и уехала учиться во Францию; и два года миновали, прежде чем «дела позволили» (приглушая смутный иррациональный ужас), заставили Парамонова увидеть воочию свой розовый особняк в Замоскворечье.

Продолжение романа Инны Булгаковой "Господин Праздника" читайте на страницах "Молодежного журнала "Странник".