Мария Сакович

другая колыма

Сейчас попасть на Колыму довольно просто. Любой человек может сесть на рейс «Москва – Магадан» и через несколько часов приземлиться, устроиться в гостинице и наслаждаться вволю горными пейзажами и морским ветром, а то и устроиться на работу по своей специальности. Было бы желание.

А вот в прошлом веке это было гораздо сложнее, потому что желания этого не возникало. Тогда слово «Колыма» вызывало представление об огромной безжизненной территории, расположенной где-то в высоких широтах, о которой мы знали немногим больше, чем об Антарктиде. Этот край был почти таким же диким и неисследованным, как и триста лет назад, когда в 1643 году в воды реки Колымы вошли кочи ее первооткрывателя – Михаила Стадухина. Да еще и флёр лагерной жизни не придавал Колыме ни привлекательности, ни очарования в глазах обывателя. Да и что мы о ней знаем – о суровом крае, перечеркнутом длинной артерией Колымы, испещренном разноцветными горами, лежащем между Охотским морем и вечной мерзлотой?

Знаем и правда немного. Но достаточно открыть для себя людей, влюбленных в этот «запорошенный рай», начать читать их книги – и тоже влюбиться навек. Потому что на самом деле Колыма – Другая.

Олег Куваев

Читая и говоря о Колыме, невозможно не вспомнить о главном ее воспевателе – Олеге Куваеве. Он оставил в буквальном смысле слова неизгладимый след и в науке, и в литературе – как человек яркий, многогранный и талантливый, он был и писателем, и геологом, и геофизиком, а творчество его пропитано исследовательским духом, любопытством естествоиспытателя, интересом путешественника и поистине философским поиском смысла жизни в условиях, непривычных для городского обывателя.

«Я всегда верил в то, что для каждого индивидуального человека есть его работа и есть его географическая точка для жизни... Я знаю многих людей с великолепными и любимыми специальностями, которые работают клерками в каких-то конторах, лишь бы не уезжать из Москвы. Это было бы можно понять, если бы они любили именно этот город. Они его не любят, но престижно жить в центре... Жизнь не на своём месте и не в своей роли – одна из худших бед, на которые мы обрекаем сами себя», – однажды написал Куваев. Для него самого такой точкой была Чукотка. Её он называл второй родиной, хотя родился под Костромой, рос под Вяткой, учился в Москве, бывал на Кавказе и Памире. Впервые он оказался на Чукотке в 1957 году на преддипломной практике и, по его же словам, «погиб». Чукотка не отпустит его никогда.

Самым известным и ключевым произведением Олега Куваева стал роман «Территория» (1974). Этот роман стал настоящим манифестом его творческой философии и служит основным объектом изучения для литературоведов и критиков. Эта книга опровергает представление о «производственном романе» как о чём-то неинтересном и конъюнктурном. «Внешне – это открытие золотоносной провинции... Внутренне же это история о людях, для которых работа стала религией. Со всеми вытекающими отсюда последствиями: кодекс порядочности, жестокость, максимализм и божий свет в душе. В принципе каждый уважающий себя геолог относится к своей профессии как к символу веры», –
писал Куваев о «Территории». Уникальная черта именно Куваева – из поисков золота, испокон веков считавшегося символом порока, наживы, жадности – сделать подвиг во имя страны и долга. Причем что характерно, это не фантазия и не конъюнктура, добровольный аскетизм золотодобытчиков и исследователей действительно сродни деяниям легендарных героев начала века. В «Территории» Куваев великолепно передает сложные отношения между человеком и природой, но что еще важнее, Куваев описывает столкновение личного и общественного, служение интересам дела и в его рамках «хождение по головам» – лишь бы всё работало. «Территория» – живописное полотно буквально батального масштаба, где в развитии видно до деталей каждую мелочь, от сомнений и метаний одного человека до монументальных, «командорских» решений другого. Это не просто географическое понятие, это метафора человеческой жизни, и особенно ярко в романе раскрывается тема внутренней свободы и морального выбора. Герои Куваева – это люди, готовые идти на риск и жертвы – в том числе жертвы чужими жизнями и интересами, потому что свои давно подчинены обществу и делу – ради открытия новых горизонтов, как внешних, так и внутренних.

Хотя «Территория» и является самым известным произведением Куваева, его литературное наследие гораздо шире. Говоря о нем как о писателе, нельзя не упомянуть роман – сыроватый, недошлифованный – «Правила бегства», наполненный, с одной стороны, реалистичным изображением суровых северных пейзажей и духовными поисками героев, а с другой – посвященный мечте. Вообще Олег Михайлович к мечте – именно так, в единственном числе –
относится очень трепетно. Для него она сродни «костру в океане» («Зажгите костры в океане» – название рассказа и одноименного сборника малой прозы, и вы только вслушайтесь в этот наиромантичнейший звукоряд, тут вам и китобои, и мореплаватели, и немного «Робинзона Крузо»), именно ради мечты стоит жить, работать, достигать и сверхдостигать, перемалывая реальность и не задумываясь, а стоит ли оно того. Он и сам был таким: с детства бредивший путешествиями, стал бродягой в полном смысле слова, и только так видел себя, так как кабинетная работа его совершенно не прельщала, наоборот – тяготила. Эта склонность стоила ему научной карьеры, но не лишила его страсти к работе: его архив огромен, и в многочисленных неразобранных папках есть множество исследовательских по духу, но художественных по форме текстов.

Гимн мечте – «Тройной полярный сюжет», после которого можно буквально заболеть картинами, описанными в тексте. Розовая чайка – редчайшая птица, красоту окраса которой не передают никакие фото. Живет она где-то у истоков Индигирки, найти ее сложно, но что еще нужно для того, чтобы появилась мечта? И именно верность этому миражу, упорство и полный аскетизм в достижении цели делают мечту сбывающейся, а чудо – реальностью.

И кстати о лагерях. Есть и сейчас исследователи творчества Куваева, и иногда они задаются вопросом: почему Куваев как бы романтизировал труд работяг, искавших на Чукотке золото, но нигде не обмолвился, что Чукотка и Колыма одно время сплошь состояли из лагерей, в которых львиную долю составляли политические заключённые? К примеру, один из первооткрывателей чукотского золота – промысловик Алексей Власенко (он в романе «Территория» выведен под именем Клима Куценко с прозвищем Скарабей) – тоже раньше сидел. Наверное, ответ может быть таким: Куваев писал не историю Чукотки, в которой, безусловно, должна быть глава и о лагерях, а художественный роман о работягах, отдавших лучшие свои годы Северу и поискам «жёлтого дьявола», и в итоге создал на материале открытия чукотского золота книгу, если угодно, о смысле бытия.

Василий Авченко, Алексей Коровашко, «Олег Куваев:
повесть о нерегламентированном человеке»

Вспоминая о Куваеве, не могу не поделиться лучшей книгой о нем – «Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке» Василия Авченко и Алексея Коровашко. Эта книга намного больше, шире, глубже, объемнее, чем просто биография Олега Куваева – автора знаменитой «Территории». Скорее, Куваев и его идеалы тут как повод, вокруг которого идёт рассуждение о человеке вообще, его месте в мире, его способе жить. Куваев, будучи романтиком и идеалистом, презирал простые радости жизни, поиски комфорта, дух стяжательства. Своими книгами, да и всем своим существом он отстаивал ценности другого порядка – сила духа, порядочность, отношение к работе как к религии, причём, работа желательно в почти экстремальных условиях, где требуются мужество, жёсткость, максимализм, бесстрашие, умение не раскиснуть при первых неудачах: «Только в том случае, если ты не дрожишь над собственным благополучием, из тебя может получиться человек, который уже нужен человечеству...»

Книга не менее уникальна, чем объект ее исследования: это и биография, и литературоведение, и нечто философское. Скорее фигура писателя и его идеалы, стремления, мечты и поиски становятся поводом, первопричиной для размышлений о человеке вообще, его месте в мире, его способе и способности жить. Исследование жизни и творчества Куваева проведено авторами, с почтением относящимися к нему самому и к тому человеческому типу, который он воплощал. Этот тип людей – идеальных первооткрывателей, способных проявлять чудеса выносливости в экстремальных условиях и решать сложнейшие задачи, в то же время не подпадающих ни под какие регламенты, ломающих их – или сломанные ими. Куваев и сам был таким «универсальным солдатом», легко переносил голод и холод, умел ездить верхом и на собаках, плавать на каяке, охотиться и обживаться на любом клочке земли. Он придумывал себе нестандартные, очень сложные маршруты, был крайне требователен к себе, что особенно нестандартно для нынешнего времени (сегодня едва ли не каждый графоман мнит себя автором едва ли не российского масштаба. Да что там графоман, я среди отзывов буквально нашла вот такой (дословно, с сохранением пунктуации): «В целом у меня сложилось мнение, что книга более вредна, чем как-то иначе. Я из геологов, по большому – можно сказать новый Куваев, точнее моложе. Но на чуть чуть! И работал в тех же краях и всё (с 1961 года) пережил. В общем огорчили меня писатели!»

Как филологу мне был очень интересен пласт литературоведческого анализа произведений Куваева, довольно неожиданный даже, но при этом всегда гармоничный. Исследователи проводят параллели между его текстами и работами Стругацких, пьесами Вампилова, и это сначала если не пугает, то настораживает до внутреннего «Да полноте вам...». Но почти мгновенно в голове всплыла тема моей дипломной работы – о теории интертекстуальности как концепции взаимосвязи и взаимовлияния огромного количества текстов, как минимум тех, что прочел или воспринял как-то иначе автор анализируемого текста. В студенческие годы мне крайне импонировала мысль, что тексты не существуют в изоляции, а взаимодействуют друг с другом, создавая смысловые связи и контексты. Термин стал одним из ключевых понятий постструктурализма и постмодернизма, но он гораздо больше, чем все эти «пост-», с которыми его связывают. Он показывает, что текст, оставаясь внешне неизменным, живет яркой и напряженной духовной, внутренней жизнью, и не только автор в тексте компилирует и творчески готовит своё колдовское зелье, но и с читателем и его багажом текст взаимодействует совершенно самостоятельно. Более того – значения текстов не статичны, они могут изменяться в зависимости от времени, места и культурной ситуации. То есть текст «Территории» сегодня вообще не текст только что вышедшей «Территории»! И сравнения со Стругацкими и Вампиловым более говорят об авторах «Нерегламентированного человека», чем о нем самом – и говорят довольно благосклонно. Да и текст данного моего абзаца говорит скорее обо мне, чем о книге, но в конце концов, это мой отзыв, имею право. Но добавлю: интертекстуальность как некий «чужой голос» часто критикуют за слишком широкий разброс форм, стилей и функций, но лично мне она кажется не голосом, а – акцентом. Говором, если можно так выразиться. Вот так живешь в условной Москве, и говоришь по-московски, пожил в срединной Руси – зао1кал, передвинулся на юг – загхэкал. Так и в литературе в общем и в отношении Куваева: стругацкий, шукшинский, вампиловский акценты и говоры – а почему бы и нет.

Относительно новым явлением для меня оказался социально-исторический феномен бичей, которым в значительной мере посвящен второй роман Куваева «Правила бегства» и кого незнаек вроде меня, на самом деле, тянет приравнять к бомжам, в то время как в сути своей это явление едва ли не диаметрально противоположное. Бомж – городской житель, пребывающий в этом статусе по многим причинам, но чаще всего в результате собственных роковых ошибок и вредных привычек. Бич – совсем другой коленкор, это изначально тот, кому система сломала хребет. Человек, имевший специальность, переживший арест с последующим поражением в правах, умеющий не только выживать, но и вкалывать в экстремально тяжелых условиях, но не имеющий возможности возвратиться к прежней жизни и хоть частично восстановить социальный статус. Куваев, а за ним соавторы утверждают, что история освоения северных недр в XX веке во многом на плечах бичей, и им не получается не поверить.

В книге, являющейся блестящим образцом биографической прозы, каждый найдет для себя слой для погружения. Она оставляет очень светлое ощущение и вызывает желание с головой окунуться в арктическо-геологическую тематику, благо список литературы нам представлен внушительный. Что, собственно, со мной и произошло, чему я очень рада. В конце концов, теория «другой Колымы», причем Колымы экзистенциальной, не географической, вне шаламовско-солженицынского спектра и контекста не просто жизнеспособна, она обрастает практикой.

Альберт Мифтахутдинов

Альберт Мифтахутдинов (годы жизни 1937–1991) оставил яркий след в русской советской литературе 1960-х – 1980-х годов. Много лет он прожил на Чукотке и в Магадане, стоял во главе Магаданской писательской организации. Основной темой писателя были Север, северная природа, северный характер – или, наверное, правильно говорить в данном случае «восточный, восточная». О его творчестве высказывался Юрий Рытхэу: «Альберт Мифтахутдинов порой пишет слишком красиво. Я бы не назвал это недостатком. Скорее, это свойство меняющегося, развивающегося таланта. Избыток чувств и мыслей ищет выхода, ищет своего выражения... Север сдержан и мужествен в проявлении своих чувств. Всё это трудно выразить словами, трудно написать, потому что это по-настоящему прекрасно. Мифтахутдинов ищет. Находки с годами становятся всё более частыми...»

Мифтахутдинов останется в истории Севера бескорыстным романтиком, влюбленным в этот суровый край и открывшим его притягательность и магнетизм для читателей. Северяне его знали и любили за честность, живое слово, за умение видеть красоту природы и людей, которые здесь трудятся. Читатели – среди них и я – примерно за то же самое, но, помимо этого, нельзя не вспомнить его неповторимый, уникальный слог – очень красочный, свежий, терпкий и настолько описательный, что видишь каждый пейзаж словно наяву; его верность мужским идеалам – делу, дружбе, науке, любви; его незамутненный городскими смогами взгляд на жизненный путь. Для писателя Север – не экзотика, он с этими людьми жил, они были его друзьями, товарищами, знакомыми. Он с ними тонул, замерзал. Это и сближает. На Севере не надо идти в горы, чтобы себя проверить, условия и на материке суровы настолько, что с человека облетает всё лишнее.

В предисловии к книге «Закон полярных путешествий» он сам написал так: «В литературе есть Чукотка Тана-Богораза, есть Чукотка Семушкина и Шундика, Чукотка Рытхэу, Чукотка Куваева и Христофорова. У меня своя модель». И Мифтахутдинов как писатель действительно был особой моделью, которая жива и сейчас. Он вошел в литературу как мастер малых форм, его короткие рассказы и зарисовки о путешествиях сделали ему имя. Повестей у него не так уж и много, и некоторые из них выглядят скорее как объемные, пухлые рассказы. Героями почти всегда являются полевики,
геологи, метеорологи, охотники и – местные жители, с одними и теми же, из года в год, я бы даже сказала, многовековыми, занятиями. Здесь нет ничего привычного для любителей классики: герои все непохожи ни на кого, таких не встретишь «средь шумного бала», их нормы морали, критерии добра и зла подчинены и продиктованы совсем иными законами, по которым только и можно выжить там, за пределами городской цивилизации; финалы почти всегда открытые – ибо как можно поставить точку, если жизнь идет дальше своим чередом и совершенно не собирается останавливаться по воле автора; здесь не бывает трагедий – почти всегда любое условное зло объясняется какими-то естественными причинами, и самые страшные события – не более чем череда обстоятельств; в этих рассказах любовь – счастливая, даже если она мимолетна и не влечет за собой никаких обязательств. Что говорить о концентрации эмоций и событий на квадратный сантиметр текста – того, что вмещает небольшой рассказ, легко хватило бы на целый роман, нуждайся в этом автор. Разве к такому привык образованный, дисциплинированный читатель?

Но Мифтахутдинов в литературе Северо-Востока – не только автор коротких рассказов и повестей, он знаменит своими блестящими экспедиционными репортажами, которые обеспечили ценнейшим материалом краеведов на годы вперед. Кстати, этим же отличался и Олег Куваев, и неслучайно ранняя повесть Мифтахутдинова «Очень маленький земной шар» (позволю себе лирическое отступление: в названии чувствуется взаимосвязь, мысленный, понятийный контакт с высказываниями Юрия Гагарина и других космонавтов. Действительно, в безднах космоса наша очаровательная планетка – совсем крошка, буквально незаметная пылинка, но какое огромное значение она имеет при этом! В условиях трудной северной жизни люди, видимо, тоже осознавали, как мал наш мир – и как он при этом важен, огромен и значителен) чем-то неуловимо напоминает творчество молодого Куваева. В дальнейшем развитие творческого «я» Мифтахутдинова и Куваева пойдут совершенно разными путями и станут не просто непохожими, но очень узна-
ваемыми; правдивые, практически лишенные вымысла документальные зарисовки приобретут совершенно особенный стиль, глубокую индивидуальность.

Север хорошо хранит память о настоящих людях – мы же справляемся с этим гораздо хуже. Мир Мифтахутдинова гораздо шире и неповторимее его рассказов. В каталоге магаданской библиотеки указаны, к примеру, отдельные стихотворения автора, которого мы знаем исключительно как прозаика и которые, кстати, неизвестны даже большим поклонникам его пера. Очень мало изучен вклад Мифтахутдинова в публицистику, а ведь журналистских материалов у него выходило достаточно. Но даже то, что сохранилось и известно в прозе, доказывает – перед нами незауряднейший мастер малой формы (а она, как известно, гораздо сложнее эпопей) с острым взглядом и уникальным авторским почерком.

Борис Вронский

Борис Иванович Вронский – один из первых специалистов по геологическому освоению Северо-Востока. Геолог, писатель, один из первооткрывателей колымского золота, участник Второй Колымской геологической экспедиции, лауреат Сталинской премии 1946 года. В 1932 г. он руководил Нелькобинской партией, выявившей золотоносность в долине ручья Родионовского, левого притока реки Нелькобы, где впоследствии работал и до сих пор работает прииск
им. Ворошилова.

Вронский – человек-легенда. Автор популярных книг, главный геолог Колымы, искатель Тунгусского метеорита, один из троих, оставшихся в живых после Трипольской трагедии, и т.д. и т.п. Его именем названа улица в Магадане, рудник и поселок на Колыме. До сих пор нет четкого мнения, кто же он такой. Есть даже пренебрежительно-оскорбительное, мимоходом брошенное одним из авторов колымских рассказов. Времена были сложные, выжить в них представлялось задачей, что называется, со звездочкой. Но факт остается фактом: колымское общество, в котором, как под лупой, высвечивается любая подлость, низость, относилось уважительно, начиная от работяг и заканчивая руководством НКВД, ведь даже там, вопреки устоявшемуся мнению, работали порядочные люди.

Известен Б.И. и как писатель. Его книги «По таежным тропам», «На золотой Колыме» и «Тропой Кулика» читаются как захватывающие романы, несмотря на полную документальность. Написаны они ярким, сочным, литературным языком. Природа и действующие лица описаны так, что видишь все это как бы своими глазами. Вообще хочется отметить, что свойство писать очень живописно и захватывающе у геологов того времени – общая черта, об этом говорит тот же Куваев в «Территории». И объясняется это довольно просто: отчеты об экспедициях и их результатах должны были захватить и удержать внимание вышестоящих читателей, увлечь, склонить к продолжению исследований и разработок. А поскольку чаще всего «наверху» читали эти отчеты люди, от науки далекие, соблазнять их сугубо научными фактами, цифрами и прогнозами было делом бесперспективным. Красота, сочность, яркость, феерические перспективы, удивительные пейзажи и обыденная фантастика – вот что могло обеспечить успех тех или иных изысканий.

Я – дочь рыбака. Поэтому особенно трогательно было найти у Вронского такие строки: «После сытного завтрака и прощального купания в небольшом омутке на Хушме мы взвалили на плечи тяжелые рюкзаки и по хорошо утоптанной тропке зашагали к заимке. С непривычки дорога показалась нам тяжеловатой, хотя мы всласть отдох-
нули у знаменитого Чургимского водопада, километрах в трех от базы. У подножия водопада есть небольшой омуток – своеобразная каменная чаша, в которую с шумом падает белопенный каскад воды. Здесь, освещенные яркими солнечными лучами, весело резвились небольшие, похожие на форель рыбки, жадно хватая падающих в воду насекомых. Мы быстро наладили удочки и с азартом занялись рыбной ловлей. Вскоре несколько «форелей» перекочевали из омутка в наши рюкзаки. Впоследствии я узнал, что эта «форель» была разновидностью речного гольца». Это цитата из «Тропой Кулика», книги, которая захватывает внимание и читается буквально на одном дыхании. Написано настолько здорово, что выныривать не хочется категорически. В кратком предисловии сам Вронский определяет книгу как «простое и бесхитростное повествование о буднях исследователей проблемы Тунгусского метео-
рита, работавших непосредственно в районе его падения». Однако поспорю: повествование на вид, возможно, и простое, но это – та самая уникальная простота, за которой стоит мастерство и которая сродни простоте гениального механизма.

Самое удивительное – Борис Иванович еще и стихи писал! Да, не Бродский, но это душевно, чисто, просто. В чем-то похоже на авторскую песню в ее лучших традициях.

Борис Вронский – один из тех «столпов» Дальстроя, которых так красочно и метко описал в «Территории» Олег Куваев: «...Мужчины с изрезанными морщинами лицами, сверхчеловеки. Каждый нёс за плечами груз легендарных лет. Каждый пришёл на берег бухты, где сейчас Город, юнцом, или ни черта не знающим, кроме веры в свою звезду, молодым специалистом, или вольным старателем, которому стало тесно в изученных районах. Спины их по сей день были прямыми, и каждый, если даже позади числилось два инфаркта, считал себя способным на многое. Так оно и было, потому что любой из этих мужиков прошёл жестокую школу естественного отбора. Они гоняли собачьи упряжки во времена романтического освоения Реки, погибали от голода и тонули. Но не погибли и не потонули. Глушили спирт ящиками во времена славы, но не спились. Месяцами жили на допинге, когда золота требовала война, и не свихнулись...» Тем ценнее его личные, дневниковые записи, которые сейчас издает магаданское издательство «Охотник». Два тома уже вышли из печати и доступны для чтения, остальные – в процессе подготовки. И уверена, эта летопись Золотой Колымы будет интересна не только для изучения историками, но в первую очередь для погружения в романтическую, суровую и привлекательную исследовательскую реальность – нам с вами, домашним мальчикам и девочкам, бредящим приключениями, но так их и не познавшим.

Игорь Ковлер, «Проклятие Индигирки»

Индигирка – река, которая получила свое название от сибирской тунгуской народности эвенов – эвенское родовое наименование «индигир» означает – «люди рода инди» (-гир эвенский суффикс, означающий множественное число). Также ее называют «собачий водоем» – Собачья река. А в самом начале геологических открытий и еще долгое время после ее называли Золотой рекой.

«... – Всё так или иначе связанное с золотом не бывает простым. Вокруг него тайны, некоторые из них интересны, другие – опасны. Одни идут из прошлого, другие рождаются сегодня. Тайны и истины не доступны целиком. Если бы мы вдруг до конца узнали их, окончательно запутались бы. Людям опасны знания истин. – Он посмотрел в лицо Перелыгину. – У нас говорят: золото добывать – себе могилу копать. Только чужие могилы никого не убеждают, копали и копать будем. Если пофантазировать, мы одновременно откапываем и хороним мечту человечества, потому что эта мечта и есть – золото. Нравится это кому или нет, а миром правит оно». Эта цитата из книги Игоря Ковлера, журналиста, с 1978 г. работавшего в Якутии ответственным секретарем районной газеты «Верхоянский коммунист», а до 1989 года – собственным корреспондентом республиканской газеты «Социалистическая Якутия» в
п. Усть-Нере, говорит о судьбе Северо-Востока России, Колымы и Чукотки практически всё, и многое объясняет и делает понятным. Не найди там геологи золота, не расцвел бы край, не привечал бы туристов, так и остался бы «местами не столь отдаленными», неуютным прибежищем провинившихся перед обществом. Но вот появился он, обманчиво-теплый металл – и изменилось всё. При этом золото не остается отстраненным от человеческой жизни, на которое оказывает такое влияние – оно испытывает людей на прочность, на пригодность, на совесть. Кто-то ворует, кто-то честно добывает, кто-то балансирует на этой грани. Но все, несомненно, о нем думают – и подчиняют ему каждую минуту бесценного времени.

Автор знакомит нас с большим количеством героев романа; среди них те, кто еще до войны осваивал и изучал новые месторождения руды и золота, и те, кто «получил» в наследство эти прииски в дальнейшую разработку уже в пятидесятых. Мы видим очень разных людей: кто-то будет рваться в кресло повыше, идя по головам и рискуя не только своим положением, но жизнью и честью других, кто-то будет стоять грудью за правду. И те и другие, пытаясь отстоять своё, захотят это сделать «словами» и «руками» главного героя Егора Перелыгина, журналиста – пресса в те времена всегда была в почете, к ней прислушивались, ее уважали и считали рупором эпохи, государства и народа, причем не только в Городке, но и «наверху».

Все события, происходящие в Городке, кажутся такими далекими, когда читаешь «Пунктир времени» – краткое содержание событий, происходящих в стране, которые автор выносит в начале каждой главы. Ведь на их фоне кажется, что там, на далекой Золотой реке, жизнь течет по своему времени и по своим законам. Отчасти это так и было. Условная Золотая Колыма на тот момент буквально была другой вселенной, где каждый шаг, каждое действие подчинены высшей воле, и хорошо, если это воля Дела, а не Наживы.

Роман очень подробный – с описаниями северной жизни, ее распорядка, пищи, охоты, рыбалки, почти ювелирными тонкостями работы и общения. Скромная жизнь людей, их радости и горести, быт и проблемы описываются детально точно. Что еще важнее, описываются судьбы героев, как каждый из них оказался на Индигирке и почему не уехал, когда была такая возможность. И страшный финал: где-то там, далеко, в Москве, разваливается, расползается по швам страна, ради которой всё это делалось, и совершенно непонятно, что делать дальше и кому это будет нужно, и исправить ничего нельзя, и даже золото бессильно...