Николай Буянов

 

 

И тогда повелел Македонский…

 

 

Истина где-то рядом…

 

 

…Экран светился призрачным голубоватым сиянием в полумраке маленькой чрезвычайно убогой комнатенки – пожалуй, столь же убогой, как и сам телевизор, даже отдаленно не напоминавший своих гордых собратьев, тех, что имели счастье родиться в странах – членах Большой Семерки, детищ эпохи сверхтонких технологий, плоских экранов и встроенных игровых приставок.

Пол в комнате был древний и скрипучий – хозяйка давно привыкла к этому скрипу и различала половицы по голосам, точно мать – многочисленных детей, или кошатница – многочисленных кошек. У той, к примеру, что лежала у двери в прихожую, был утробный бас, как у маньяка-растлителя в фильме «Смерть под дождем». Чтобы привлечь на кровать (такую же старую, как и все в этом доме, с облезлыми железными шишечками, вызывающими мысль о кладбищенской ограде), приходилось ступать на доску с голосом свирели из «Веселых ребят», а та, что лежала у дальней стены, отзывалась незаслуженно забытой «Пионерской зорькой» (Вовочка, пока был маленький, очень уважал эту передачу).

Стена была неровной – тот, кому взбрело бы в голову поклеить ее обоями, вскоре спятил бы, подбирая полосы нужной длины… Да, впрочем, охотников на это мероприятие и не нашлось: стена была бревенчатая, и единственным ее украшением служила пожелтевшая фотография старого хозяина, сгинувшего, согласно семейному преданию, еще в империалистическую (немцы отравили газами). Это предание не имело подтверждения: хозяина здесь никто не помнил, и никто не обращал внимания на фотографию, тем более, что по цвету та удачно маскировалась под окружающий ландшафт.

Другое дело – телевизор. Вернее, то действо, что происходило на экране. Еще вернее, тот мужчина в серой тунике (на самом деле туника была пурпурной, просто телевизор был черно-белым), находившийся в центре этого действия – остальные, кто населял экран, не шли с ним ни в какое сравнение.

Раз за разом, каждые двадцать минут, Он появлялся в кадре, на фоне дымных развалин древнегреческого храма, в отсветах восхитительного смрадного пламени и криках многотысячного войска…

Господи Боже мой, как же орали они, приветствуя Его, какой яростной, неукротимой радостью и обожанием горели их лица – даже вид целой горы трофейного золота, даже групповое изнасилование языческой жрицы не вызвало бы у них большего восторга…

Они любили Его. Они стучали мечами о щиты в знак приветствия, кричали и плакали от счастья – не все, конечно, но многие, особенно седые ветераны, успевшие вместе со своим командиром намотать на сапоги цветущие сады Египта, джунгли Юго-Западной Азии и барханы Центральной Африки с ее причудливыми, как миражи, оазисами. Они все, все до единого, не задумываясь, отдали бы за Него жизнь, а Он шел вдоль бесконечных шеренг, гордый, величественный, беспутно красивый, словно сам бог войны…

Он и был для них богом – по крайней мере, сейчас, пока его войска не знали горестного слова «Поражение». Он был Победителем, а Победитель и бог – одно и то же.

В комнате находились четверо: двое мужчин и две женщины. Все были до крайности озабочены и старались не смотреть друг на друга, поэтому волей-неволей им приходилось глядеть на экран.

«Дерьмо, – думал первый мужчина. – Взять бы этот поганый ящик да хрястнуть молотком со всего размаха, чтобы осколки в разные стороны… То-то бы личико у старой дуры вытянулось! Нет, пусть уж смотрит: будет лишний повод объявить ее сумасшедшей. Да и завещание на дом еще не оформлено – вдруг бабулька копыта откинет от переживаний, и останешься с носом. А Артурчик – гад еще тот, сколько денег в него вбухано, мог бы своих психов одеть в пижамы от Версаче и отправить в круиз по Средиземному морю… Ну ничего, недолго ему осталось. Скоро все кончится…»

«Дерьмо, – думал второй мужчина. – Божий одуванчик-то и впрямь выглядит дерьмово, но психическое ее состояние – это большой вопрос… И большая головная боль: незаконное содержание в спецлечебнице – дело подсудное. Ну, не подсудное (доказать ничего не возможно), но практики могут лишить, как два пальца об асфальт… Надо будет поплакаться и раскрутить бизнесмена на хорошие «бабки» – не пожалел он мне новенькую «Ниву», не пожалеет и шестисотый «Мерседес». Надо только нажать на него посильнее…»

«Дерьмо, – думала первая женщина. – Только зайдешь за порог, а впечатление такое, будто провалилась в общественный нужник с головой. Как тут люди всю жизнь живут – не пойму. И Артурчик, кобелино потасканный, строит масляные глазки, нашел тоже время… Хорошо, Вовочка занят другим: то посмотрит на затылок любимой бабушки, то на молоток в прихожей – не надо быть экстрасенсом, чтобы понять ход мыслей. Хотя мысли, черт возьми, заманчивые…»

«Дерьмо, – думала вторая женщина. – Качество ужасное и настройка совершенно никакая, полосы по всему экрану. А впрочем, это неважно. Главное – мой Сашенька со мной. Смотрит на меня, улыбается, будто подбадривает… Хорошо, что он у меня есть. Нынешние-то мужики – не приведи Господь: коли человек трезвый и приличный – то в хозяйстве негодный, либо пиликает на скрипочке, либо очки роняет над бумажками, если полезный в доме (плотник или сантехник) – то непременно пьющий, а если непьющий, богатый и не роняет – то обязательно сволочь… Зря я, дура, сболтнула про клад, теперь меня в покое не оставят. Ох, грехи наши тяжкие… Ну ничего, скоро все кончится…»

– Ну, все, – бизнесмен поднялся с табурета и оживленно хлопнул себя по колену. – Пора ехать, бабуля, машина ждет во дворе. Да ты не бойся, условия в больнице хорошие: отдельная палата, прогулки в садике, трехразовое питание, макароны по-флотски… Любишь макарончики?

– Как скажешь, миленький, – ангельски кротко отозвалась женщина. – Раз ты думаешь, что мне там будет лучше…

– Конечно, лучше, о чем базар! Процедурки поделают, витаминчиков подколят – будешь бегать, как молодая.

– Как скажешь, – повторила старушка, комкая в сухих ручках узелок с нехитрыми пожитками (больничный халат, тапочки-шлепанцы, платочек на голову, миска и жестяная кружка – старая, доставшаяся еще от матушки-покойницы, едва ли не единственное наследство и память. Внук утверждал, что все это лишнее, в больнице выдадут казенное, но бабульке не очень-то верилось). – Ты, миленький, главное помни: мой дом никому не продавай. Непростой это дом…

– Помню, бабуль, помню.

Ее вынесли едва ли не на руках, с трудом скрывая нетерпение. Машина – мощный навороченный джип, похожий издали на железнодорожный вагон, уже сдержанно порыкивал мотором за калиткой. Задняя дверца была распахнута, и роскошный пестрый петух по имени Фредди Крюгер, осторожно вытянув шею, с любопытством заглядывал внутрь салона…

Высокая полногрудая женщина, держа под мышкой таз с мокрым бельем, проводила глазами машину и спросила:

– Куда это бабу Клаву, да с таким комфортом?

– К Барвихину, – с каким-то странным напряжением отозвалась собеседница. – Упек-таки родной внучек.

– Неужто в дурдом? – охнула женщина. – Вот же ни стыда ни совести… Накатать бы на него письмо в прокуратуру! Хотя, что ему прокуратура – с такими-то деньжищами. Лучше бы в газету, чтобы, как говорится, общественность подключить. Раньше-то, при Брежневе, общественности боялись пуще КГБ… Оленька, ты в магазин не собираешься? Говорят, хлебовозка с утра приезжала…

Оленька – Ольга Григорьевна Засопецкая – покачала головой и ушла в дом. Она никогда не запирала дверь – ученики-дьяволята из сельской школы, где она преподавала русский язык и литературу (а также от случая к случаю математику, биологию, труды и военное дело – если требовалось кого-то подменить), давно отучили, беззастенчиво превратив дом в проходной двор. Она не обижалась и не сердилась.

На столе. На белой клеенке, со вчерашнего дня ожидала кипа непроверенных тетрадей. Она открыла одну, верхнюю, попробовала проникнуть в детские каракули, и отложила. Слова соседки через улицу гвоздем засели в голове, как некое руководство к действию. Она поразмыслила, покусывая кончик шариковой ручки, вздохнула, собираясь с духом, достала листок бумаги и вывела: «Уважаемая редакция!».

Бросила взгляд на написанное и осталась довольна. Как-никак удачное начало – половина успеха…

 

 

1

 

 

– Быть грозе.

– Разве что к вечеру будет.

А меня здесь уже не будет, с мрачноватым удовольствием подумал Алеша, Алексей Павлович Сурков, 22 года, собственный корреспондент областной газеты «Доброе утро!» (телепрограмма, новости в усеченном виде, реклама «памперсов», противозачаточных средств и туров на Канары и в Лейк-Плэсид, выходит раз в неделю тиражом аж 20 тысяч экземпляров). До обеда разберусь с делами, и – домой, писать статью… если удастся накопать достаточно материала.

Электричка, как ей и положено, воняла колбасой и ядреным самогоном. Рядом, через проход, расположилась компания подвыпивших деревенских ковбоев – все как один в засаленных кепках, брюках, заправленных в сапоги, и пиджаках на голое тело. Ехали, видно, с ярмарки – насмотревшись и накупив товару, откушав водочки в вокзальном буфете и «догнавшись» местным первачом – словом, оттянувшись по полной программе, вдали от жен и ребятишек. Алеша, исконно городской человек, поначалу отворачивался и зажима нос, но вскоре ничего, притерпелся. И даже стал тайком поглядывать на девушку, что сидела на жесткой скамейке наискосок от него, в стороне от ковбойского общества, источавшего тот самый колбасно-самогонный дух.

Девушка была чудо как хороша: зеленые русалочьи глаза, бархатная кожа, покрытая ровным загаром и легким золотистым пушком, и такое же драгоценное темно-медовое золото на голове и за спиной, собранное в роскошный хвост длиной чуть ли не до талии. Она почувствовала его взгляд и улыбнулась прелестной улыбкой – легкой, приветливой и чуть ироничной. Алеша тут же покраснел и уткнулся в раскрытое письмо, что лежало у него на коленях.

Письмо пришло утром, вместе с редакционной почтой. Алексей, помнится, опоздал на работу на роковые десять минут, поэтому серой мышкой юркнул за свой стол и принял позу человека, глубоко ушедшего в творческие мысли – словно примчался не только что, а сидел здесь, не отлучаясь, как минимум со вчерашнего вечера. Это золотое правило он усвоил еще со школы: учительница (начальница, воспитательница, коридорный надзиратель) не обратит внимание на работающего ученика, как орел-стервятник не заметит перепелку в кустах, удачно слившуюся с окружающей средой.

Однако сегодня был несчастливый день.

– Лешенька, зайди на минуту, – пророкотала из своего кабинета Ангелина Ивановна, редактор отдела «Голос читателя». Персональный селектор марки «Сибирь-12», призванный облегчить труд руководящего работника среднего звена, она высокомерно презирала.

Как только Алеша вошел, она улыбнулась ему совершенно по-матерински и протянула через стол помятый конверт.

– Милый, не в службу, а в дружбу – смотайся и разберись.

– А почему я? – мрачно спросил он, уже зная, что отвертеться не удастся.

Она пожала мощными плечами.

– А кто еще? У Иринушки ребенок, Станислав Павлович, как обычно, с утра головкой мается, Димочка (сынок Главного)… Ну, о нем лучше всуе не вспоминать. Так что изучай письмо и собирай пожитки. Сам понимаешь, получили сигнал – обязаны отреагировать. Кстати, я позвонила на вокзал: ближайшая электричка через полтора часа. Успеешь и домой забежать, и в бухгалтерию – командировочные уже выписаны.

Алеша вздохнул. Ехать активно не хотелось – не хотелось даже «заскакивать» домой, где предстоял разговор с грозным родителем… Да нет (Алеша тут же поправил себя), никакой он не грозный, просто никак не может простить отпрыску, что тот не пошел по родительским стопам: папа возглавлял кафедру в архитектурной академии и прочил сына в аспирантуру. Блудный сынок же, мечтавший о карьере журналиста, видел себя перед кинокамерой, на фоне живописных пальм или еще более живописных пылающих развалин (близкие разрывы, крики беженцев и мужественный спокойный голос: «Я веду свой репортаж из центра боевых действий…»). Действительность оказалась куда прозаичнее.

Он заскочил домой, буркнул «Привет» и вытащил с антресолей спортивную сумку.

– В командировку? – участливо спросил Павел Игнатьевич (и ни слова упрека, черт возьми, лишь слегка усталая ирония в духе Иеронима Босха, усмешечка в сталинские усы: великовозрастное дитя имеет право на собственные ошибки…).

– В нее, – отозвался Алеша.

– Куда на этот раз? В Акапулько или снова в Брюссель? – тон его стал еще более участливым. – Там вроде намечается большое совещание в штаб-квартире НАТО, по вопросам борьбы с терроризмом – все крупнейшие журналисты Европы аккредитованы…

– В Знаменку, – вздохнул журналист, пихая в сумку бутерброды, ветровку и блокнот с ручкой. – Какая-то шизофреничка накатала письмо в редакцию.

– В Знаменку? – отец озадачился. – Не слыхал.

– Ну ты даешь. Мировой культурный и экономический центр…

Павел Игнатьевич нацепил очки и надолго прилип к карте области.

– В самом деле… Судя по кружочку, дворов десять, не меньше, – он притворно вздохнул. – Да, с работой тебе повезло. И престиж, и уважение, и в смысле мир посмотреть… А главное – денежная: аж двести рублей в месяц! С ума сойти.

Дворов в Знаменке оказалось не десять, а все пятьдесят. В окрестностях мирно окаянствовало общество с ограниченной ответственностью, стояла двухэтажная деревянная школа и психбольница – носительница главной местной достопримечательности: мемориальной таблички над центральным входом, гласившей:

«Здесь в период с 17.02.1915 по 4.05.1918 находился на излечении русский советский писатель-мемуарист А.А. Дятел»

Письмо писала учительница. Алеша просек это, едва взглянув на почерк: старательный и крупный, каким хорошо ставить красные «неуды» и строчить в дневник гневные послания родителям. Впрочем, все я выдумываю: наверняка она добрая, близорукая, и ребятня у нее делает что хочет.

«Уважаемая редакция! (Алеша вновь стрельнул взглядом на соседку: ту разморило от духоты, о на стянула с себя кофточку, оставшись в одном сарафане, и, кажется, задремала, прикрыв пушистые ресницы). Я преподаю в старших классах литературу и русский язык (ага, я угадал). Побеспокоить вас меня заставила судьба моей соседки, Клавдии Никаноровны Дуганиной – бабы Клавы, как ее называют у нас на селе. Когда-то она работала в совхозе, но давно вышла на пенсию. Трудилась она не покладая рук, и в войну, и после войны, снискала к себе всеобщее уважение, а вот с собственным внуком ей не повезло: этот двадцатипятилетний балбес из «новых русских» (т.е. денег куры не клюют) приехал из города с молодой супругой и тут же выжил бабушку из собственного ее дома. Он уже собрал документы, чтобы поместить старушку даже не в приют (что само по себе уже отвратительно), а в психбольницу, под «присмотр» доктора Барвихина (это главврач). А Барвихин, кстати, недавно купил себе машину, хотя зарплата у него, сами понимаете…»

Алеша снова вздохнул. Незнакомую бабу Клаву было жалко. Тем более что ее сумасшествие заочно выглядело не слишком убедительно: и правда, откуда деньги на машину? Ясно, что взятка…

«Очень прошу вас разобраться и не дать пропасть хорошему человеку. Думаю. Что внучку не терпится прибрать к рукам дом с участком. С уважением, Засопецкая Ольга Григорьевна».

Он откинулся на спинку, без любопытства глядя в окно: поля, поля, редкие домики, грязная проселочная дорога с намертво застрявшим трактором (интересно, как психиатр собирается разъезжать на собственном авто по этаким автобанам? Или внучок-бизнесмен подарил ему танк?). мысли текли лениво, как вода в заболоченной речке: перво-наперво встретиться с Засопецкой, из первых рук получить всю информацию о бабе Клаве. Потом – с этим ублюдком внуком и с психиатром, в случае чего припугнуть их милицией… А впрочем, пока у меня никаких фактов. Вот бы добиться переосвидетельствования бабульки! А с остальным пусть разбираются налоговые органы.

Станция оказалась совсем крошечной – примерно с автобусную остановку. Электричка затормозила, лязгнув колесами на стыках. Он поднялся, выпрыгнул из вагона, сразу погрузившись по колено в густую траву, горячую и пахучую, расцвеченную какими-то пушистыми желтыми шариками на длинном стебле. Над травой гудели шмели, где-то там, в зарослях, стрекотали кузнечики, и далеко, у околицы, кто-то гремел пустыми бидонами из-под молока.

Его недавняя спутница с золотистой косой тоже вышла и легко зашагала по тропинке. Алеша задумчиво поглядел ей вслед, и вдруг его пронзил самый настоящий страх. Он подумал, что она сейчас уйдет совсем – скроется из глаз, растает в утренней дымке, заставив всю оставшуюся жизнь мучиться некой несбыточной грустью…

Ноги сами рванули с места – он догнал ее и, дивясь собственной наглости (никогда не был особенно боек с женским полом. А вот поди ж ты…), тронул девушку за плечо. Ее кожа пахла так же, как и трава: горячо и нежно. До головокружения.

– Извините, – пробормотал он, остановившись и почему-то вытянув руки по швам.

– А? – она обернулась, и в зеленых глазах вспыхнули искорки.

– Я тут… То есть мне нужен один адрес, а я здесь первый раз, я хочу сказать. А вы деревенская, то есть я имею ввиду… – он окончательно запутался.

– Какой адрес?

– Вот, – он поспешно вытащил из сумки конверт.

– А, это недалеко. Я вас провожу.

Тропинка стала заметно шире, что позволило Алеше шагать рядом с девушкой. Очень хотелось взять ее за руку… Да кто я ей? Вырвется, рассмеется, бросит в лицо что-нибудь обидное… Нет, идти рядом с ней, слушать прелестный певучий голос, ловить щекочущее прикосновение медвяных волос, словом, жить – вот так, легко, радостно, безнаказанно – и не надо ничего больше. Только немного грустно: вот сейчас они дойдут до нужного места, и расстанутся навсегда: мимолетный и трогательный роман на фоне родной пасторали…

– Видите дом с желтым крылечком? Ольга Григорьевна живет там.

– Спасибо, – деревянно произнес он. – Скажите, как вас зовут?

– Наташа, – она ничуть не удивилась.

– А я Алексей. Вы здесь живете?

Наташа вытянула руку.

– Вон там, возле речки. А работаю в больнице, медсестрой. Ну, до свидания, Алешенька.

– До свидания, – пробормотал он, подумав: вот и все, конец приключения. А как славно она это произнесла: «Алешенька»…

Почему-то это слово – последнее, вдруг зародило в нем уверенность, что они еще встретятся. Само путешествие, нудное вначале, теперь волшебным образом превратилось почти в сказку, а у сказки, как известно, свои законы: Золушка непременно превращается в принцессу, а случайное знакомство – в судьбу…

Он с сожалением посмотрел вслед Наташе и повернул вправо, вдоль палисадников, тонувших в зарослях акаций и желтой сирени – он и не представлял, что бывает такая: напоминающая по цвету одуванчик, но форма листьев, запах… Ну точно сирень! Алеша покрутил головой, исполненной новых впечатлений, толкнул нужную калитку, прошел по дорожке между грядок (налево огород, направо цветник), и постучал в дверь.

Открыли сразу, будто ждали. На пороге почему-то возник мужчина лет сорока, в мятом пиджаке и голубой рубашке с распахнутым воротом. Глаза у мужчины были колючие.

– Я к Ольге Григорьевне, – слегка растерянно произнес Алеша.

– Вы родственник или знакомый?

– Я собственно…

– Документы у вас с собой?

– Конечно. А зачем вам? – спросил Алеша и сделал шаг внутрь.

Комната была обставлена простенько и опрятно: голубые обои на стенах, и голубой, в тон, торшер в углу, письменный стол, накрытый клеенкой, с возвышающейся Монбланом кипой тетрадей под настольной лампой. Телевизор, платяной шкаф и массивная деревянная кровать, в изголовье которой пирамидой были сложены вышитые подушечки – мал мала меньше, точно призванные приносить счастье семь слоников. Идеальной чистоты коврик у двери, идеальной чистоты ситцевые занавесочки на окнах (оранжевые попугайчики по бледно-зеленому полю»…

Лишь собравшиеся здесь мужчины (числом пятеро: двое в милицейской форме, трое в штатском) со своими профессионально-угрюмыми лицами никак не вписывались в обстановку. Один из них, всклокоченный, в черном костюме, несмотря на жару, сосредоточенно щелкал фотоаппаратом, остальные бестолково толклись рядом, перебрасываясь непонятными репликами: «Черепно-мозговая, тупой предмет, предположительно молоток… Да вон он, под ножкой стола». «Тут отпечаток, осторожнее…» «Угол с лампой – крупным планом…»

За столом, над непроверенной тетрадью, уронив голову, сидела Ольга Григорьевна. Она была мертва, и белая клеенка была испачкана чем-то отвратительно бурым, уже подсохшим…

 

 

2

 

 

– Значит, корреспондент? – мужчина с колючими глазами повертел в руках Алешино удостоверение и вернул владельцу. – Что ж, будем знакомы: капитан Оленин Сергей Сергеевич, из райуправления. Давно прибыли в наши пенаты?

– Только что.

Они уединились на кухоньке – такой маленькой, что там помещались лишь газовая плита, столик и две табуретки. Когда-то здесь была действующая печка, но теперь она играла некую декоративную роль: дымоход был заложен кирпичом, а внутри, за заслонкой, стояли выстроенные по ранжиру тарелки, напоминая образцово-показательную роту солдат.

– Что же ждали так долго? – укоризненно спросил Оленин. – Штемпель на конверте недельной давности.

– Ну, это вопрос не ко мне. Мало ли где письмо могло затеряться. А когда обнаружили… тело?

– Сегодня утром. Соседка через улицу, – капитан взглянул в окно. – Уже всем растрепала, старая карга. Скоро тут будет Новгородское вече.

– И наверняка преступник тоже придет, – прошептал Алеша, воспитанный на Чандлере и Агате Кристи.

– Возможно. А возможно, он уже далеко – Ольгу Григорьевну убили вчера вечером: лампа на столе горела.

– А удар был сильный?

– Не очень. Да старушке много ли надо? – Оленин тяжело вздохнул. – Я ведь учился у нее – с четвертого по восьмой класс. Хорошая была женщина.

– И что теперь? – потерянно спросил журналист.

– Опрос свидетелей, протоколы… Обычный набор процедур. Вы подоспели вовремя: дали нам зацепку, – он стукнул кулаком в окно и крикнул: – Силин! Срочно ко мне Владимира Киреева!

Услышанная фамилия показалась смутно знакомой, и ассоциировалась почему-то с дорогой колбасой, сыром «Рокфор» и не по-советски улыбчивыми продавщицами в одинаковых форменных секс-передничках.

– Киреев, – вдруг сообразил Алеша. – Это тот, у которого гастроном в городе?

– И ларьки на рынке, и мясная лавка, и еще наверняка кое-что. Я вот думаю: если Ольга Григорьевна права, то… За каким ему, спрашивается, еще и бабкина развалюха? Хотя, конечно Ольга Григорьевна могла и напутать… Или ее обманули. А убийство не имеет к письму никакого отношения.

– Уж очень идеально они совпадают по времени, – пробормотал Алеша.

– Вот именно: совпадают. Скажите на милость, зачем убивать, если письмо уже написано и отправлено? Бессмыслица.

Бессмыслица, повторял про себя Алеша, подперев кулаком подбородок и глядя в крохотное кухонное окошко, откуда была видна деревенская улица (ага, окрестные бабульки подтягиваются к крылечку, капитан как в  воду глядел… Правда, ничего похожего на «вече»: все стоят молча и скорбно, промокая глаза платочками…).

Бессмыслица: Клавдия Никаноровна, загадочная баба Клава, уже недели две как в психбольнице, главврач которой колесит по деревне на собственном авто, письмо лежит в редакции… Или смерть несчастной учительницы действительно не связана с ним, или…

Или – чья-то месть. Хотя (Алеша живо припомнил несколько увиденных по телевизору криминальных триллеров) месть не выглядит так стерильно. Месть – это обязательно аффект, ярость, почти сладострастие, выплеснутое в потеках крови на полу, брызгах крови на потолке, живописной кровавой надписи на стене, на кокетливо-целомудренных обоях в голубой цветочек…

Владимир оказался в точности таким, каким его представлял Алеша, питающий к представителям предпринимательства классовую неприязнь – типичным персонажем анекдотов о «новых русских»: стриженый затылок, маленькие хитрые глазки и подбородок, плавно переходящий в бочкообразное туловище. Златая цепь на головогруди и перстень с печаткой на толстом безымянном пальце. Без всякого почтения высморкавшись на коврик в прихожей, он обвел глазами собравшихся и, остановив свой взгляд на Оленине, неприветливо осведомился:

– Ну?

– Проходите, господин Киреев, – сказал капитан. – Вы уже знаете, что произошло?

– Ну?

– Вы были знакомы с Ольгой Григорьевной Засопецкой?

– Знать не знаю такую.

– Ну уж, – укоризненно проговорил он.

– Ну, шастала к моей бабке в гости. Косточки соседям перемыть. Какие еще у них, убогих, развлечения?

– Когда она приходила в последний раз?

– Не знаю, – Владимир кинул в рот жвачку. – Мы с Веркой вчера в городе были.

– С какой целью?

Киреев нахмурился и стал походить на озадаченного непонятной командой бульдога.

– Как с какой? А где я живу, по-вашему? У меня квартира на Герцена и офис на Московской. Веерка может подтвердить.

– Вера – это ваша невеста?

– Жена, – с законной гордостью сообщил бизнесмен. – Расписались два месяца назад.

– Где она сейчас?

– Дома. То есть тут, по соседству. Носик пудрит. Только ее допрашивать тоже бесполезно.

Алеша, про которого, кажется, временно забыли (вот и хорошо, думал он, боясь пошевелиться, надо пользоваться моментом), рассматривал руки Владимира: толстые, в два обхвата, волосатые и мясистые. Сам бизнесмен тоже был толстым и волосатым, под стать конечностям. Ольга Григорьевна в момент смерти сидела за столом, спиной к двери (проверяла тетради – как оказалось, последний раз в жизни). Допустим, забыла закрыть замок (грустная реплика капитана Оленина: «Да не то чтобы забыла, она его никогда и не запирала. У нас в провинции нравы почти патриархальные: ни тебе домофонов, ни кодовых запоров, ни телекамер… Оказалось, зря, черт, побери). Но бизнесмен весит центнер, половицы скрипели, когда он вошел сюда сегодня. А вчера, значит, под убийцей не скрипнули, иначе бы Засопецкая как-то отреагировала: встала бы навстречу (бывший любимый ученик заглянул на огонек – все они, и двоечники, и отличники, по прошествии времени становятся любимыми), улыбнулась, угостила бы чаем с ватрушками…

Однако она не шевельнулась: так и осталась сидеть, будто задремав перед включенной лампой, в сиреневом ласковом вечере…

– Когда вы приехали?

– Утром. Надо же за домом присматривать.

– Электричкой?

– Не, у меня джип.

– Понятно. Распишитесь здесь и здесь, – капитан ткнул пальцем в протокол. – Мы вынуждены снять ваши отпечатки пальцев.

– Это чего? – встрепенулся Владимир.

– Таков порядок. И – подписка о невыезде, само собой…

– Да ты совсем охренел, мент! – заорал он, подымаясь, как медведь на задние лапы. – При чем здесь я, если угрохали какую-то полоумную?

– Она не полоумная, – тихо и раздельно сказал Оленин, и от его голоса бизнесмен вдруг сник и разом утерял бойцовский пыл, взлелеянный на многочисленных «стрелках» с братвой. – Она почти двадцать пять лет учила детей. И меня в свое время… А какая-то мразь ударила ее по голове молотком. Молоток мы нашли, и я хочу убедиться, что на нем нет твоих отпечатков, потому что иначе… Ты меня понял?

Что-то проворчав насчет беззакония, Владимир скрылся в соседней комнате. Капитан закурил, выпустил дым в форточку и взглянул на Алешу.

– Вы еще здесь… Что собрались писать, драму или фельетон?

– На что потянет, – Алеша запнулся на секунду, и, набравшись решимости, высказал свои соображения. Оленин выбросил сигарету и потянулся за новой.

– Да, вы правы, такая туша не может ходить бесшумно. И силу рассчитать тоже, а убийца ударил очень аккуратно – то ли боялся, что кровь брызнет, то ли… И потом, алиби Киреева легко проверить: джип – довольно редкая штука, особенно в нашем мегаполисе. Кто-то обязательно должен запомнить.

– А если он приезжал вчера вечером на электричке?

– Проверим, само собой, – он что-то чиркнул в блокнот. – Однако, кроме зыбкого мотива, мы ничего не имеем.

– Зыбкого? – возмутился Алеша.

– Сами же сказали, о том, что он сплавил в дурдом родную бабушку, и так знает вся деревня. А также, что Барвихин, главврач, разъезжает по окрестностям на новенькой «Ниве».

 

 

Дом бабы Клавы выглядел и впрямь не слишком презентабельно: покосившиеся окошки, давно не мытые, чёрные от времени бревенчатые стены, ушедшее в землю крылечко и подгнивший сарай посреди огорода с самодельной теплицей. По огороду важно расхаживали пестрые куры и огромный пестрый петух. Алеша невольно восхитился его внешностью: перья отливали всеми оттенками меди, латуни и червонного золота из древних пиратских кладов. Хвост напоминал алый плюмаж рыцарского шлема, а крылья обрамляла роскошная бархатно-траурная кайма.

Алеша с трудом оторвал взгляд от красавца, посмотрел вокруг и тут же заметил странную деталь: у дальнего правого угла дома виднелись контуры большой ямы – словно кто-то незнамо зачем подрывал фундамент. Потом яму спешно засыпали, но – прошли дожди, и земля осела…

– Клад искали? – светски полюбопытствовал он, увидев молодую женщину возле крыльца.

Женщина была ослепительна: этакая худющая и грациозная египетская кошка, стриженая по последней моде, с великолепными высокими скулами, длинными черными ресницами, на которые она не пожалела целого тюбика туши «Мэйбелин», длинной шеей и длинными стройными ногами, вбитыми в узкие провоцирующие джинсы, подчеркивающие упругость молодых ягодиц. Завершала облик тонкая золотая цепочка на острых ключицах, свободная маечка с иноземной надписью, и босоножки на высоком каблуке. Сощурившись, уперев руки в бока и сложив бантиком губы в перламутровой помаде, она лениво разглядывала Алешу.

– Ступай, мальчик, я убогим не подаю.

– Ну и зря, – пожал он плечами. – Благотворительность нынче в моде. Это ваш шикарный джип посреди дорожки?

– А что, он мешает проехать вашей «Тойоте»?

 – «Линкольну». Вообще-то я корреспондент из газеты, и мне уже двадцать два.

Девица зевнула.

– И что тебе нужно?

– Вы знаете, что ваша соседка убита вчера вечером?

– Наслышана, – равнодушно отозвалась кошка. – Вся деревня в оргазме: такое событие… Кстати, ты не видел моего Вовочку?

– Капитан берет его отпечатки пальцев.

– Какие отпечатки? – удивилась она. – Мы приехали только сегодня утром.

– А яму когда закопали?

– В понедельник… Эй, ты что, шпионишь?

– Мне нужно только поговорить, – твердо сказал Алеша, дивясь собственной смелости, и со значением добавил: – Пока на вашего Вовочку не надели наручники.

– О Господи! Да о чем?

– Об убийстве. И о бабе Клаве естественно.

Она наморщила гладкий лобик, изображая некий мыслительный процесс, потом, спустя, наверное, минуту, осторожно изрекла:

– Ладно, проходи.

Несмотря на ясный полдень, в доме было почти темно, словно в обители Бабы-Яги. Алеша едва не ударился головой о притолоку. Бизнесменова супруга, напротив, двигалась легко и уверенно: видимо, успела освоиться.

На обшарпанном деревянном столе лежала закуска в пластмассовых тарелочках и стояла початая бутылка коньяка. Верочка лихо опрокинула в себя полстакана, ногтем подцепила ломтик ветчины, и сказала:

– Да она же дурочка, все знают. Оттрубить сорок лет на ферме – у кого угодно крыша поедет. А Вовочка перед ней разве что танец с саблями не исполнял: и продукты возил, и телевизор подарил почти новый…

Алеша, слегка привыкнув к полумраку, обошел телевизор вокруг и сомнением поджал губы. Черно-белый «Рекорд», густо покрытый пылью, смирно стоял на тумбочке. Судя по виду, он был украден с ближайшей свалки радиоактивных отходов.

– Знаешь, что она смотрела? Никогда не догадаешься.

– Мексиканские сериалы? – наугад спросил Алеша, вспомнив пристрастия своей мамы.

– А вот и нет! – Верочка торжествующе посмотрела на собеседника и с хрустом смяла крабовую палочку. – Она обожала рекламные ролики! Другого ничего не признавала. Особенно этот, про банк «Империал».

И, сдвинув брови, продекламировала:

– «Войско Александра одерживало победу за победой, но отягощенное богатой добычей, не могло двигаться дальше. И тогда повелел Македонский собрать все сокровища и сжечь в огне. И пошли они дальше, и покорились им и Персия, и Бактра, и Индия…» Тьфу, уж и сама выучила наизусть.

– Странное пристрастие, – вынужден был признать Алеша. – Почему же так?

– А она, видишь ли, вообразила себя его внучкой. Тычет грязным пальцем в экран: вон, мол, мой дед.

– И после этого вы отправили бабу Клаву…

– А что еще прикажешь? Оставлять ее на воле? Сегодня она внучка, завтра – сама Македонский, этак возьмет садовые ножницы и пойдет по деревне врагов кромсать.

– И что, уже были прецеденты?

– Пре… чего? – не поняла Верочка.

– Ну, она уже бегала с садовыми ножницами?

– Не знаю, – она смутилась. – Это тебе Вовочка лучше скажет.

Она уселась рядом с Алешей на продавленную кровать и закинула ногу на ногу, демонстрируя неплохие бедра.

– Язык у людей – что помело. Это ж надо такое выдумать: якобы мы нарочно сдали бабку в психушку, чтобы завладеть ее домом! Тьфу! – Верочка грациозно изогнулась и экспансивно шарахнула кулачком по бревенчатой стене. Сверху посыпалась труха. – Эта избушка на курьих ножках! Этот нужник средь русских полей! – она вдруг поникла и заметила с долей эмигрантской тоски в голосе: – Хотя, я ведь выросла в таком нужнике.

– То есть?

– Ну, не в этом конкретно, а в похожем. Село Нижние Сволочи – не приходилось бывать? Вообще-то их двое, Сволочей: Верхние и Нижние (Алеша живо представил себе карту области, что висела у него дома над столом: точно, есть такие, он еще потешался над названием). С пятнадцати лет на ферме, матери помогала за коровами ходить. А как мне шестнадцать стукнуло, местные «бравые парубки» увели меня в сарай и решили вые… Ну, это самое. Еле убежала. А утром села в электричку – и в город. Тут меня Вовик и подцепил. Пожалел, наверное.

– Понятно, – кивнул Алеша. – А теперь, значит, ностальгия замучила? Решили перебраться поближе к корням?

Верочка театрально уронила руки на колени.

– Ну, типа того, – и уточнила: – Реально по жизни. Уж как Вовик упрашивал бабку этот дом продать – та ни в какую. Да ты бы видел, что она вытворяла! А сколько Барвихин из нас «бабок» выкачал!

– Он и «Ниву» купил на эти «бабки»? – осторожно спросил Алеша.

– А то! Он бы, лысый козел, Вовика и на «мерс» бы раскрутил, кабы…

– Ты чего мелешь, дура?

Входная дверь хлопнула. Приснопамятный бизнесмен возник на пороге, разъяренный, как буйвол.

– Вот уж у кого язык без костей… Нашла с кем откровенничать!

– Вовик, милый, – Верочка резко вскочила, и на всякий случай загородилась от любимого мужа стулом. – Это журналист из газеты, он…

– Журналист?! Да это мент!

– Какой мент? – удивилась она.

– Поганый – пояснил Вовочка. – Они вдвоем с капитаном только сейчас меня допрашивали… Ну, я с ним разберусь, с уродом…

– Что за шум, а драки нет? – Оленин, появившийся, словно японский ниндзя, непонятно откуда, вроде бы несильно, шутя, толкнул бизнесмена плечом, да так неудачно, что тот ласточкой отлетел к стенке и там затих. В его руке возник молоток на длинной рукоятке, упакованный в полиэтиленовый пакет. – Гражданин Киреев, вы узнаете данный предмет?

Владимир хмуро поднял очи.

– Ну, вроде… Таких молотков, поди, сотни.

– Должен сообщить, что на рабочей части – вот здесь, были обнаружены следы крови, а тут, на рукояти, отпечатки пальцев, сходные с вашими. Официальное заключение будет готово завтра, а пока я вынужден вас задержать.

Бизнесмен, против ожидания, нисколько не испугался – наоборот, завозился у стены, поднялся во весь немалый рост, задрал подбородок и процедил:

– Так, я звоню адвокату. Без него я тебе, ментяра, и слова не скажу. А дружинника твоего я прибью, как только выйду, помяни мое слово. Ишь, выдумал, приставать к чужим женам…

– Вовик, он меня пальцем не тронул, – прорыдала Верочка и судорожным залпом выпила стакан коньяка – будто чистую родниковую воду.

 

 

3

 

– Адвокат должен прибыть сегодня после обеда. Уже и телефон оборвал, – грустно сообщил Сергей Сергеевич. – Киреева придется отпустить: в общем-то, он прав – молоток валялся в незапертом сарае, любой мог прийти и взять.

– А как же мотив?

– И мотив выглядит хлипко. Доказать, что психиатр получил взятку, невозможно. А купить машину – это не преступление. Да и не верится мне, чтобы бизнесмен отдал новенькую «Ниву» за бабкину избушку. На что она ему? Разве что на дрова…

– А зачем они яму копали? – с жаром возразил Алеша.

– Думаете, искали клад? – капитан усмехнулся. – Воображение у вас, однако.

– Надо же поверить! Пусть пришлют саперов с металлоискателем…

– …Интерпол и команду «Альфа» – Оленин легко поднялся из-за стола. – Короче, путь у нас один, товарищ корреспондент: нанести визит доктору Барвихину.

Алеша поежился. Мысль о культпоходе к настоящим сумасшедшим (виденным до этого лишь в «Полете над гнездом кукушки») отнюдь не казалась привлекательной.

Место выглядело совсем не зловеще, даже красиво: высокие корабельные сосны – красные стволы и зеленые пушистые кроны в вышине, на голубом фоне, песчаные дорожки и ровный изумрудный газон перед главным корпусом вызывали ассоциацию скорее с привилегированным санаторием. Впечатление портили лишь бетонный забор по периметру с колючей проволокой наверху и невнятные кики – женщина ужасного вида со спутанными седыми волосами появилась в окне, но ее быстро оттащили дюжие санитары.

Вдоль забора важно, точно бабыклавин петух Фредди Крюгер, прохаживался толстенький седой мужчина с красным лицом и в розовом бумазейном халате.

– Дорогие россияне, – вещал он в пространство зычным хорошо узнаваемым голосом. – Наша страна вступает, понимаешь, в переломный момент, когда все мы, независимо от национальной принадлежности, вероисповедания и клинического диагноза, обязаны консолидироваться и сказать решительное «Нет!» безработице, преступности и беспределу, который учиняют санитары и вспомогательный персонал вверенной нам лечебницы. Я твердо обещаю вам, дорогие россияне, что уже в следующем, понимаешь, столетии…

На него традиционно не обращали внимания: даже могучий охранник с дебелым лицом, поигрывая резиновой дубинкой, равнодушно сплюнув, прошествовал мимо. Тихопомешанные (легкие, даже воздушные, точно мотыльки на заре, разноцветные пижамы и халаты) чинно прогуливались вокруг, резвились, валялись на травке и играли в «пристенок» на щелбаны.

– Ну, – весело сказал капитан. – Вперед, к тигру в пасть?

Алеша судорожно кивнул, стараясь унять дрожь.

За столом дежурной его ждал сюрприз. Златокудрая девушка, его недавняя спутница, сидела на стуле, и, подперев кулачком голову, читала книжку в яркой обложке. На этот раз Наташа была в милом белом халатике и белой шапочке, из-под которой выбивалась непослушная прядь. Алеша улыбнулся от радости, подошел сзади, и, заглянув в книгу, спросил:

– Так какая же сволочь убила Лору Палмер?

Она опять не удивилась.

– Грешат на отца но мне что-то не верится… Знаете, я так и думала, что мы встретимся снова. Что вас привело?

– Беда, Наташенька, – сказал он.

И неожиданно для себя поверил ей все, всю историю, начиная с того момента, как взял в руки конверт с письмом – простеньким листком, вырванным из ученической тетради в клеточку.

…Она выслушала молча, лишь прекрасные зеленые глаза вдруг потухли, будто их кто-то выключил.

– Ольга Григорьевна, – прошептала она. – Никогда бы не подумала…

– Она вас учила?

– Она всех учила. И никогда не ругала нас, а мы, бывало, хулиганили, не без этого. Даже с уроков удирали. А в шестом классе я заболела воспалением легких, лежала в городской больнице. Ольга Григорьевна навещала меня почти каждый день… А убийцу нашли?

– Нашли, но… – он запнулся. – Словом, есть некоторые невыясненные моменты. Нужно поговорить с Клавдией Никаноровной.

– С бабой Клавой? – Наташа изумилась. – Причем здесь она? Тихая безобидная старушка. По-моему, очень несчастная.

– Вот и мне хотелось бы знать, при чем здесь она – задумчиво произнес Алеша, некстати вспомнив засыпанную яму возле старого дома. И откровенный испуг в глазах Верочки, когда он спросил в шутку: «Клад ищете?»

 

 

– Дуганина? – главный психиатр снял очки, протер их и снова водрузил на нос. – Есть такая. Диагноз – прогрессирующая шизофрения и маниакально-депрессивный психоз в острой форме. Возможно – старческое слабоумие, что в ее возрасте неудивительно. Чем она заинтересовала органы, позвольте спросить?

У него был бритый череп исключительно благородной формы (медсестры млеют, поди), хищный профиль птеродактиля и золотая коронка на переднем зубе. Белый халат, демократичные джинсы и ботинки «Nagel» за 150 долларов. Наверное, все как одна партнерши по сексу просят его не снимать этих ботинок во время экстремального траха на кушетке в процедурной…

– С ней можно поговорить?

– Исключено. Она под воздействием успокоительного. Приступ только-только удалось купировать, а тут вы с разговорами об убийстве…

– Но убита ее соседка.

– И что с того? Она у нас уже две недели, это стопроцентное алиби.

– Да разве ее кто-нибудь обвиняет?

Оленин поджал губы, прошел по кабинету и сел на стул, напротив доктора. Алеша примостился в уголке.

– Расскажите о ней поподробнее. Только без латинских терминов.

– Без терминов, – Барвихин степенно сложил руки на животе. – Доставили родственники, кажется, внук с супругой. Состояние было плохое: крики, слезы, подозрение на всемирный заговор против нее и так далее. Вкололи нитразепам в щадящей дозе, на следующий день наступила относительная регрессия.

– То есть?

– Головой о стенку не билась, если вы это имеете в виду.

– На что-нибудь жалуется?

– Нет, только требует телевизор в палату. Хочет посмотреть на своего деда, полководца Александра Македонского. Надо думать, воображает себя его внучкой. Кстати, не самый выдающийся случай. Маниакальные идеи, если брать их за какой-то конкретный период, часто повторяются: фантазии у наших больных… гм, не отличаются разнообразием. Было время, когда в каждой палате лежало по Наполеону (один лежит и сейчас – агроном из соседнего АО. Его часто навещает жена, он упорно зовет ее Жозефиной). Теперь потоком пошли Ельцины и Жириновские. Масса народу сдвинулась на почве рекламы: в двенадцатой палате лежат сразу три Лени Голубковых (помните, небось, такой персонаж?), в пятой – два белых чау-чау, ну, те, которые на эмблеме концерна «Тибет». А уж гигиенические прокладки рекламируют вообще через одного – не дурдом, а канал ОРТ, ей-богу.

– Как она себя чувствует вообще?

Психиатр замолк, разом оборвав лекцию, и пожав плечами.

– Вы о Дуганиной? Особых отклонений от нормы нет. Передвигается довольно шустро…Психически больные люди сплошь и рядом отличаются отменным физическим здоровьем.

– Скажите, – подал голос Алеша. – Она не упоминала о каких-нибудь принадлежащих ей ценностях? Например, будто под ее домом зарыт клад?

Барвихин рассмеялся.

– Нет, о кладе разговора не было.

– Вы не получали от ее родственников никакой… гм… материальной компенсации?

Психиатр хлопнул ладонью по столу.

– Нет, вы меня достали. О чем речь? О машине, про которую судачит вся деревня? Да, некоторую сумму клиника получила: внук подкинул от щедрот своих. Мы всегда горячо приветствуем спонсорскую помощь. А что, надо было гордо отказаться? А больных, простите, чем кормить? Психи тоже хотят жрать три раза в день.

– Хорошо, это мы проверим. Так когда можно будет поговорить с пациенткой?

– Без понятия, – мстительно сказал доктор. – Загляните месяца через два, посмотрим, что можно будет сделать.

– Через два месяца?! – в один голос вскричали Алеша и Сергей Сергеевич.

– А что вы хотели? Учитывая ее состояние, возраст… Впрочем, извольте: если получите санкцию своего руководства, можете забрать ее хоть сейчас. Только почему-то мне кажется, что руководство вам откажет, – психиатр приподнялся, давая понять, что высочайшая аудиенция окончена. – А сейчас извините, дел невпроворот.

Они выкатились из кабинета: капитан – сконфуженный, Алеша – дрожащий от ярости.

– Почему вы его не окоротили – набросился он на Оленина. – Он разговаривал с нами, как со щенятами! А вы…

– А ну, тихо! – вдруг прошипел тот, подкрался к двери кабинета и приложил к ней ухо. – Постой-ка на шухере, парень.

Нехорошая улыбка появилась у него на лице. Алеша и сам вскоре расслышал сквозь дверь, хотя она была толстая, из добротного материала…

Сначала была тишина – Алексей будто воочию увидел, как психиатр в глубокой задумчивости сидит за столом, глядя на пустой угол и со скрипом ворочая мозговыми шестеренками, спрятанными в идеальной формы бритой черепной коробке. Потом послышалась невнятная ругань (Оленин предостерегающе поднял указательный палец), затем характерное шуршание телефонного диска: эскулап набирал номер.

– Это я, – сказал он. – Плохие новости: ко мне приходили из милиции. Капитан из райуправления, и с ним какой-то юный придурок… Я не знаю, кто он, журналист или дружинник. Только он задал вопрос, не упоминала ли баба Клава о ценностях, закопанных под домом. Так что делайте выводы. И не советую держать меня за дурачка… Это значит, что мой процент со сделки повышается. Я не сука, я кобель… И материться можешь сколько угодно, я свое слово сказал. Иначе, если я погорю синим пламенем, то не в одиночку. Оревуар.

И бросил трубку, едва не расколотив ни в чем не повинный аппарат.

 

 

4

 

 

Улица, заканчивающаяся у добротного дома-пятистенка за крепким забором без единой щели, привела к старой монастырской стене с воротами, на которых красовалась облезлая вывеска «Автобаза №2». Алексей с Наташей прошли вдоль стены и увидели небольшой базар. Близился вечер, и базар был почти пуст, только в тени, где стена нависала над лужайкой, сидела сонная баба в синем платке. Перед ней на мешковине лежали стеклянные блюдца, старые ходики, мясорубка, глиняная собачка, и книги: потрепанные «Хождение по мукам», «Поваренная книга» и роман Обручева «Плутония». Томик был потертый, с облезлым золотым орнаментом, в который сверху было вписано  название серии: «Библиотека приключений». Алешин папа Павел Игнатьевич души не чаял в таких книжках – знакомых с детства послевоенных изданиях.

– Читала такую? – спросил Алексей.

Наташа покачала головой.

– Я у Обручева знаю только «Землю Санникова». Лучше всякой Лоры Палмер… Хочешь купить?

– Отцу в подарок, – пробормотал он, расплачиваясь. Идем дальше?

– А куда?

– Куда получится. Так ведь интереснее, верно?

Они шли рядышком, по тропинке вдоль тихой речушки с темной водой, в ласковых предвечерних сумерках. Наташа снова была в давешнем сарафане. Алеша, действуя по канонам классики, накинул ей на плечи свою ветровку. Девушка благодарно улыбнулась: с реки тянуло прохладой.

– Вот так, – сказал он. – Я уверен: бабу Клаву держат в лечебнице незаконно, за что Киреев дал врачу крупную взятку. Нас к ней не пустили, иначе мы бы поняли, что «больная» она такая же, как мы с тобой.

Она горестно покачала головой.

– Неужели все это из-за дома?

– Не знаю. Мне кажется, непростой это дом.

– Думаешь, там и вправду клад? – она слегка улыбнулась. – Выдумщик ты, Алешенька. Так бывает только в романах.

– Но зачем-то Владимир копал под дальним углом, – возмутился он. – Уж его легковерным никак не назовешь. Словом, мне необходимо поговорить с бабой Клавой. Любым способом, – он испытующе посмотрел на нее. – Сможешь помочь?

Она поежилась, будто от холода. И вдруг прижалась к нему, словно в поисках защиты.

– Я боюсь за тебя. Зачем ты в это ввязался, а?

– Не знаю, – честно сказал он. – Только отступать все равно поздно. Да и не хочется.

Он помолчал и тихо рассмеялся.

– Вот уж не думал, что когда-нибудь придется заняться кладоискательством. Хотя, кажется, свой главный клад я уже нашел.

Он хотел сказать это шутливо, а получилось серьезно. И она поняла: встала на цыпочки, притянув Алешу к себе, и легко поцеловала в щеку, заставив моментально покраснеть, как давеча в электричке, и блаженно замереть на месте…

 

 

– Алло, папа?

На том конце заскреблись электрические шорохи.

– Вам кого?

– Суркова Павла Игнатьевича… Пап, это я, не узнал?

– А, блудный сын. Как там твоя склочница, которая любит писать письма?

– Темная история, – не стал Алеша скрывать правду. – Наверное, мне придется задержаться – дня на два или на три.

– А где будешь ночевать?

– Обещал приютить один хороший человек.

– Ты звонишь от него?

– Нет, из милиции.

– Тебя арестовали? – всполошился родитель.

– Вот еще. Просто тот человек – милиционер. Пап, я здесь встретил девушку…

– Поздравляю. Надеюсь, перед свадьбой заглянешь к старикам?

– Я вас познакомлю. Ее зовут Наташа, она работает медсестрой в психической клинике.

– А, ну тогда я за всех нас спокоен. В случае чего помощь подоспеет вовремя, – родитель сделал паузу, и уже совсем другим тоном добавил: – Если задержишься, звони почаще. Мы с матерью волнуемся.

– Ладно, – тепло откликнулся Алеша. – Буду звонить и докладывать.

Они сидели в помещении районного управления. Сергей Сергеевич с удовольствием и даже некоторой гордостью продемонстрировал свой кабинет (небольшой, зато отдельный), снабженный двумя телефонами – местным и городским, переговорным устройством, темно-зеленым сейфом и огромным красным огнетушителем. Рядом с огнетушителем на стене висел треугольный вымпел и почетная грамота «За отличие в охране общественного правопорядка».

Попили чай с бубликами и вкуснейшим вишневым вареньем. Потом Сергей Сергеевич потянулся до хруста в костях, хлопнул юношу по плечу.

– Ну что, поехали, покажу тебе свой дворец.

– Не надо, – смущенно сказал Алексей. – Лучше скажи адрес, я доберусь сам… Попозже.

Капитан взглянул с некоторой грустью.

– Эх, молодо-зелено. Увезешь из села последнюю красивую девку. У нас и так молодежи не осталось, одни старики да старухи.

Алеша счастливо улыбнулся. И подумал: а что? И увезу. Подальше от того лысого хмыря в белом халате.

 

 

Это была самая обыкновенная дыра в заборе. Судя по проложенной тут тропинке, о дыре знали все, кроме тех, кому положено по долгу службы. Через нее больные выбирались с охраняемой территории, дабы вкусить воздух свободы. Впрочем, дисциплина среди параноиков и шизофреников поддерживалась строгая: никто надолго не отлучался – так, добежать до деревни, навестить знакомых, заглянуть в магазин и – назад, до обхода. Иначе дыру быстро бы законопатили. Алеша был здесь второй раз в жизни, и впервые – ночью, поэтому чувствовал себя немного не в своей тарелке. Сосны шумели над головой, а ему казалось, что он слышит вопли сумасшедших, клацанье затворов у охраны и вой служебных овчарок, натасканных на человека…

Наташа появилась в точно назначенное время (час Крысы: стража в замке сегуна уснула, и коварные ниндзя бесшумно переплывают ров с водой). Она тихонько появилась из мрака – в темных брючках и темной водолазке, с заколотыми волосами, лишь одна прядь – та самая, непослушная, все равно своенравно спускалась по щеке.

– Ты готов? – прошептала она.

– А? – вздрогнул Алеша, засмотревшийся на девушку. – Всегда готов.

– Тогда пошли.

Она скользнула в проем, Алеша, чуть замешкавшись – следом. Знакомая песчаная дорожка, поворот, еще поворот, скрипучая дверь главного корпуса, каменная лестница… Он не запомнил дороги: все его помыслы были направлены на то, чтобы не оступиться в темноте и не загреметь. Мимо стола с включенной лампой, под гордой табличкой «Пост №1» они пробирались едва ли не ползком.

– А я думал, ты сегодня дежуришь, – прошептал Алеша.

– Нет, сейчас Валина очередь, это моя подружка. Наверное, спит в дежурке, как обычно.

Снова бесконечный коридор в полосах лунного света, и закрытые двери палат с маленькими окошечками, будто в тюрьме.

– Здесь, – тихо сказала Наташа и завозилась с ключами.

Чертов бизнесмен и тут обманул, обещав родной бабушке отдельную палату. Комната была на четверых: на двух кроватях мирно спали, с третьей – той, что стояла возле зарешеченного окна, мигом вскочила полная пожилая женщина, и, взволнованно поблескивая очами, затараторила:

– Однажды подруга пригласила меня кататься на роликах. «Не могу, – сказала я. – Сегодня у меня критический день». «А чем ты пользуешься?» – спросила она. «Я пользуюсь прокладками Олвис с удлиняющими крылышками и суперслоем». «Херня все это, милая, – сказала подруга. – Лучшее средство – это матрасная вата Высшего Военно-политического училища города Ярославля…» Запомните, девушка: только матрасная вата… – тут она узрела Алешу, сказала «Пардон», и живо юркнула назад под одеяло.

Баба Клава лежала, свернувшись калачиком, и улыбалась во сне. Алеша почувствовал ком в горле, глядя на лицо в мелких морщинах, и руки, похожие на птичьи лапки. Он немного поколебался и несмело потряс спящую за плечо. Та что-то пробормотала, повернулась на спину, и вдруг открыла глаза.

– Это я, Клавдия Никаноровна, – проговорила Наташа. – Вы меня узнаете?

Баба Клава улыбнулась.

– Наташенька… Что, пора делать укол?

– Нет, нет, лежите. Баба Клава, я привела с собой одного человека. Он добрый, не бойтесь его.

Старушка перевела взгляд на Алешу и подтвердила:

– Добрый. У него глаза добрые… Вы доктор?

– Нет, – признался Алеша. – Я журналист из газеты.

– Вон оно что – она завозилась и села, обхватив себя за узенькие плечи. – А что ж вы ночью-то? Хотя, днем ко мне никого не пускают, будто я заразная. Даже на прогулки не водят.

– Клавдия Никаноровна…

– Зови меня бабой Клавой, это проще. Никаноровна – не сразу и выговоришь. Батюшку моего звали Никанором Митрофановичем, царство ему небесное. Пока молодой был, еще до войны, все золото искал в Сибири, на Ардыбаше.

Они переглянулись.

– Нашел? – хрипло спросил Алеша.

– Золото? Не знаю, милый. Он в году тридцатом подался за границу. Здесь оставаться было опасно: еще чуть-чуть, и попал бы под раскулачивание… Хотя какой из него кулак… Крепкий хозяин был – это да, но ведь все сам, батраков не нанимал… – она вздохнула. – Приехал сюда, поцеловал нас с матерью, и уехал. Обещал нас вызвать, как устроится. Так и не вызвал… А как ты меня отыскал-то?

– Ваша соседка Ольга Григорьевна написала письмо в редакцию.

Лицо старушки просияло.

– Оленька – хорошая женщина. Жаль, не может меня проведать, а я одна да одна.. Даже Володеньку ко мне не пускают. Володенька – это мой внук. Вы ведь знакомы?

– Знакомы.

– Миленький, ты скажи ему, чтобы за меня не волновался. Здесь хорошо: и уход, и кормят три раза, и процедуры…

– А как вы себя чувствуете после них?

– После процедур-то? Плохо. Косточки болят, тошнит, голова идет кругом. Наташенька может, мне их отменят совсем, а? помру ведь, а вам неприятности.

– Ладно, баба Клава, – Наташа ободряюще взяла ее за руку. – Скоро вас отпустят домой, я вам обещаю.

– Вот и ладно, – обрадовалась старушка. – А то Володенька мой, поди, истосковался…

– Это точно, – мрачно сказал Алеша, поклявшись себе при первой же встрече набить бизнесмену морду.

И задал главный вопрос, ради которого, собственно, и пробрался сюда:

– Баба Клава, скажите, вы смотрите телевизор?

– Депутатов-то этих? Ну их, врут они все. И говорят непонятно. Володенька мне привез телевизор из города, в подарок. Хороший телевизор, почти новый. Только не заладилось что-то: хрипит, сипит, а экран не показывает.

– Понятно, – Алеша присел на кровати, привинченной к полу, и осторожно спросил: – Баба Клава, кто такой Македонский?

– Македонский? – она явно удивилась.

– Полководец, – подсказал я.

Старушка пожевала бескровными губами.

– Жукова знаю. Рокоссовского, Говорова… Мы ведь в войну ни одной сводки не пропускали. А Македонского… Нет, милый. Ты у Оленьки спроси, она ведь учительница в школе, образованная, не то что я.

– А про клад под своим домом вы когда-нибудь слышали?

– Клад? Она мелко рассмеялась, будто горох рассыпался по полу. – Откуда у меня клад? Разве что с пенсии. А раньше, в колхозе, вовсе за палочки работали. Трудодни назывались.

– Может отец или дед вам что-нибудь оставили?

Она покачала головой.

– Отец так и сгинул за границей, а дед погиб в четырнадцатом. Немцы отравили газами. У меня в альбоме есть его фотография, я вам покажу, когда домой отпустят.

Яркий свет залил палату – все трое инстинктивно зажмурились, Наташа испуганно вскрикнула, толстуха, что смиренно лежала возле окна, быстрым движением скинула одеяло и провозгласила:

– Только матрасная вата Высшего Военно-политического училища города Ярославля!

– Заткнись, – цыкнул на нее красный от злости Барвихин, стоя в дверях и засунув руки в карманы.

– Так, – угрожающе проговорил он. – Налицо проникновение на охраняемую территорию, нарушение режима спецбольницы… Вам, молодой человек, – он ткнул пальцем в грудь Алеши, – светят крупные неприятности. А вы, леди, с завтрашнего дня уволены. И уж я постараюсь, чтобы ни одна больница, включая ветеринарную службу, не взяла вас на работу, даже сортиры вычищать.

– Не рановато ли грозитесь? – тихо спросил Алеша.

– Что? – опешил психиатр.

Клокоча от ярости, Алексей поднялся и указал на бабу Клаву.

– Это ваша опасная сумасшедшая? Буйная шизофреничка с маниакальным психозом? Да любая комиссия – любая! – признает ее абсолютно нормальной. А потом (уж это я постараюсь) за вас возьмутся официальные органы. И быстро установят, что вы пичкали стероидами здорового человека, держали его взаперти, как преступника. И получали за это взятки в крупных размерах.

– Ах ты, сучонок, – задохнулся Барвихин. Алеша приблизился к нему и отчеканил прямо в лицо:

– Твой клоповник прикроют. Самого тебя, возможно, к уголовной ответственности не привлекут (я не специалист по праву), но разговор с Вовочкой Киреевым тебе предстоит тяжелый. Он ведь бизнесмен, акула капитализма, для него главное – прибавочная стоимость. Ты взял его деньги, а доверие не оправдал. Знаешь, что за такое бывает? Пойдем, Наташа. Ничего он тебе не сделает, – он решительно взял ее за руку.

Уже в дверях он обернулся.

– И не дай тебе Бог, если с бабой Клавой что-нибудь случится. Из-под земли достану.

Вдоль стен в коридоре стояли два оторопевших санитара. Барвихин, оказывается, вызвал собственную «службу охраны». Лица у них были такие, что невольно закрадывалось подозрение, будто в недавнем прошлом санитары сами были пациентами вверенной ему клиники. Алексей с Наташей прошли мимо них, как мимо мебели.

 

 

Вчера (вернее, уже сегодня утром – ночь постепенно таяла, до рассвета было еще далеко, но на востоке нежно и несколько смущенно засветилась розовато-серая полоска) Алеша, проводив Наташу до дома, добрался до вотчины капитана Оленина и постучал в дверь.

Дверь открыли тут же – похоже, Сергей Сергеевич ждал гостя.

– Входи, – буркнул он, впрочем, не особенно ласково. – Я тебе на диване постелил, уж извини.

Алеша благодарно улыбнулся в темноте, живо разделся и нырнул под одеяло в прохладном накрахмаленном (ого!) пододеяльнике. Ноги отчетливо гудели, по телу разливалась приятная истома пополам с немым восторгом от всего – от этого удивительного деревенского воздуха с его густыми травяными запахами (Алеша влюбился в них со всем пылом исконно городского жителя), от захватывающего приключения (мелькнула запоздалая мысль: а ведь Барвихин вполне мог пустить своих «секьюрити» по следу, что ему: закон – тайга, медведь – прокурор… Однако все обошлось), а главное – от встречи с лучшей девушкой на Земле. Да что на Земле, во всей Вселенной…

Никогда ему еще не спалось так сладко. Он проснулся от того, что капитанов кот прыгнул к нему на кровать и замурлыкал, требуя, чтобы его погладили. Кот был знатный: черный (кроме одетых в белые носочки лап и кончика хвоста) и с таинственным взглядом агента внешней разведки. Ярый фанат сериала «Секретные материалы» капитан Оленин нарек своего любимца Малдером. Сам хозяин, ругаясь вполголоса, прятал пистолет в наплечную кобуру. Алеша сел в кровати и спросил:

– Который час?

– Половина восьмого, – почему-то зло ответил Сергей Сергеевич. – Царство Божье проспишь. Где гулял всю ночь?

– Да так, осматривал достопримечательности, – Алеша зевнул. – Куда вы собрались в такую рань?

– В дурдом, – не стал скрывать капитан. – Похоже, мне там самое место.

– Что случилось-то? – крикнул Алеша, чувствуя, как по спине ползет липкий холодок.

– Баба Клава исчезла.

– Исчезла?! – он болезненно поморщился. – Сергей Сергеевич, я разговаривал с ней вчера. Она совершенно нормальна, как мы и предполагали…

– Так, – Оленин круто развернулся к Алексею, который прыгал на одной ножке, пытаясь попасть в штаны. – С кем еще ты говорил? Ну, быстро!

– Еще – с Барвихиным. Он наорал на меня, я ответил… Словом, повздорили. Послушайте, он наверняка испугался и решил спрятать бабу Клаву подальше от посторонних глаз. Надо ехать к нему, немедленно! Пока он не придумал какой-нибудь гадости…

– Уже придумал.

Сказано это было таким тоном, что Алеша побледнел и ощупью опустился на табуретку.

– Что?

– Он убит сегодня утром. В своем кабинете.

– Как убит? – закричал он.

– Господина журналиста интересуют подробности? – капитан смачно плюнул на чистый пол. – Удар сзади по голове. Тупым предметом.

 

 

5

 

 

Пока тряслись в оперативном «уазике», все напряженно молчали, и Алеша, на которого никто не смотрел, отчего-то чувствовал себя виноватым.

И сейчас, в знакомых (второй раз виденных) стенах, напоминавших приемную какого-нибудь зажравшегося депутата средней руки (впечатление портили лишь приснопамятные решетки на окнах… Впрочем, нисколько не похожие на тюремные – наоборот, красивое и тонкое литье, нежно-бежевая красочка…), его вновь охватила непонятная дрожь: а ведь это из-за меня…

Из-за моих двух непрошеных визитов – совместным с капитаном, в качестве «то ли журналиста, то ли дружинника», и ночного, который мог закончиться для меня плачевно… Если неизвестный мне злодей захотел избавиться от назойливого и бестолкового сыщика. Однако он предпочел избавиться от не слишком надежного сообщника…

Дикое ощущение дежа вю возникло, едва они переступили порог кабинета – чувство, что они уже наблюдали нечто подобное… даже не подобное, а точно повторяющее картину сегодняшнюю. Широкий письменный стол (правда, без клеенки, и «лицом» к двери), кипа бумаг, разбитые очки и прокинутый стаканчик с карандашами…

Артур Львович Барвихин умер в точности так же, как и Ольга Григорьевна: сидя за столом, уронив голову на скрещенные руки. Аккуратно пробитый затылок, и – совсем немножко крови на разложенных бумагах, так и не дождавшихся подписи. Молоток валялся на полу, под ножкой стула. Медэксперт, осматривавший тело, начал что-то говорить, капитан лишь махнул рукой: заткнись, мол, и без тебя тошно. Он обошел вокруг тела, приблизился к Алексею, и сказал без всякого выражения:

– Знаете, юноша, у меня просто руки чешутся вас арестовать.

– Почему? – растерянно спросил тот.

– Потому что во всей этой истории вы не нравитесь мне больше всех, – и вдруг заорал, так, что все в комнате обернулись с некоторым испугом: – Ты здесь только второй день, мать твою, а у меня на руках уже два трупа, а может, и три (неизвестно, жива ли баба Клава). И где? В моей родной Знаменке, мать ее, где самым страшным бандитом во все времена был Семка-тракторист, который регулярно ломал плетень у бабки Салтычихи. Он, как напьется, все шастает к себе домой через ее огород: срезает угол, понимаешь…

Он сел за стол, нимало не смущаясь соседством с покойником, и жалобно добавил:

– Ну, не Шерлок Холмс я, что поделаешь. Опыта в таких делах у меня – кот наплакал. Глупо все, нелепо… Я понимаю, что этот Айболит замазан по самые уши, но мотив для его убийства… Самый реальный подозреваемый, Владимир Киреев, по идее должен был с него пылинки сдувать, как с молодой любовницы, а других кандидатов я не вижу.

– Киреев? – удивился Алеша. – Разве он не в камере?

– Отпустили. Сегодня, в десять утра. Прикатил адвокат на собственном «Вольво» с шофером, Плевако хренов, привез тонну устрашающих бумаг… Оказалось, сам же все изгадил теперь у внука нет алиби. Впрочем, нет также ни улик, ни мотива. Молоток взят из здешней подсобки, рукоятка протерта вон той шторой – там еще следы остались. Как полагаешь, не могла все это учинить сама баба Клава? – неожиданно спросил он.

– Сергей Сергеевич, – укоризненно сказал Алеша.

Тот вздохнул.

– Да знаю, знаю. Как она очутилась в кабинете, как смогла подойти сзади, так, что Айболит даже головы не повернул… Как кто-то вообще сумел подойти к нему со спины, и это выглядело естественным?

– Ну, например… – бодро начал Алеша, и запнулся.

– Вот именно. Представь: ты сидишь за столом. Сзади тебя только глухая стена, – капитан для наглядности стукнул по ней кулаком. – Вдруг входит некто, огибает тебя, встает сзади… Что ты сделаешь? 

– Обернусь, – пробормотал журналист. – Черт возьми, Сергей Сергеевич…

– Так-то, – Оленин сник. – Масса этих самых «как» и «почему»… Силин! – крикнул он в глубину коридора. – Давай сюда дежурных санитаров!

Алеша моментально узнал их, едва они переступили порог – словно и не расставались с ночи. Два брата-акробата, два упыря-тяжеловеса с одинаковыми одутловатыми бабьими лицами и расплывшимися фигурами, – те самые, которых покойный психиатр вызвал к палате бабы Клавы на «охраняемой территории», чтобы начистить морду надоедливому журналисту. Звались они кондовыми русскими именами Илья и Никита. У того, что стоял справа, Алеша разглядел крошечную татуировку – точку над серединой брови. Ее обладатель, надо думать, имел в недалеком прошлом сногсшибательный успех среди уголовной братвы.

– Охраннички, мать вашу, – процедил сквозь зубы серей Сергеевич. – Не уберегли босса?

– Дык кто же знал-то? – буркнул один, глядя в пол, точно провинившийся школьник в кабинете директора.

– Он сам велел, – подтвердил второй, глядя в потолок. – Позвонил на пост, спросил, мол, тачка на ходу?

– Тачка?

– Ну, машина «скорой помощи». Я говорю: на ходу. Тогда, мол, захвати своего приятеля, и бегом ко мне в кабинет.

– В котором часу это было?

– Утром, часов в шесть. – Я еще подумал, чего это он спозаранок…

– Дальше.

Упыри переглянулись.

– Все. Мы постучались, вошли – шеф мертвый, рядом молоток. Я говорю Илюхе: побегу в ментовку, а ты стереги труп. А он говорит, сам стереги, я жмуриков боюсь. И вообще, можно позвонить прямо отсюда…

– Придурки, – пробормотал капитан. – В кабинете что-нибудь трогали?

– Телефон…

– А еще? Молоток, например?

– Нет, – возмутился один.

– Мы ж с понятием, не сявки, – подтвердил второй.

– А тело?

– Нет. Илюха подошел сзади, посмотрел на затылок – все, говорит, амбец. Я ему говорю, побегу, мол, в ментовку, а ты стереги труп. А он…

– Это я уже слышал, – вздохнул Оленин и вдруг рявкнул, грохнув кулаком по столу: – Куда увезли бабу Клаву, сукины дети? Ну, быстро! Самый сообразительный пойдет «паровозом», ну, а тот, кто опоздает – главарем и организатором. Считаю до трех…

Санитары недоуменно переглянулись, потом разом занудили:

– Да вы что, гражданин начальник? Какая баба Клава? Никого мы никуда…

– Не врать!

– Падлами будем!

Алеша праздно теребивший край казенной занавески, мазнул взглядом по «секьюрити» и с неудовольствием подумал: похоже, не врут. На мордах – ничего, кроме тупой растерянности и испуга, такое сыграть им явно не по силам…

– Барвихин вызвал вас к себе в кабинет, – гнул свое капитан, – и приказал вывезти из больницы пациентку из девятой палаты, Дуганину Клавдию Никаноровну. Вы вывели ее через служебный вход, минуя пост медсестры, погрузили в «скорую помощь»…

– Да не было этого!!! Мы же говорили: вошли, а шеф мертвый… И тачка не работала: Вадька-шофер спьяну тормозную жидкость вылил на землю. Доехали бы до первого столба…

– Ладно, – вздохнул серей Сергеевич, разочарованный, как и Алеша. – Проверим. Но имейте в виду: пока вы двое – основные подозреваемые.

В их взглядах появилась подозрительность: они разом нахмурили брови и шмыгнули носами.

– Что значит «подозреваемые»? В чем это нас подозревают?

– Как в чем? То, что вы не получали никакого распоряжения относительно бабы Клавы, известно только с ваших слов. Как и то, что вы обнаружили главврача уже мертвым. На деле кто-то из вас (или оба) мог войти, предварительно украв в подсобке молоток, подкрасться сзади…

Верховодил в их дуэте явно Никита, как обладающий более высоким ай-кью. Именно он, поразмыслив, покачал головой и вдруг выдал свежую мысль:

– Пургу гонишь, гражданин начальник. Ни я, ни Илюха сзади стола не пролезли бы. Комплекция не та.

– Почему? – удивился Сергей Сергеевич. – Там полно места.

– Так то сейчас, когда мы шкаф передвинули.

– Какой шкаф?

– С историями болезней, – он показал на полированную этажерку, стоявшую у противоположной стены. Раньше-то он за спиной у шефа был. А когда Илья захотел осмотреть рану на затылке, пришлось отодвинуть.

В комнате вдруг повисла густая тишина. Алеша взглянул на капитана – затылок у того неожиданно напрягся, словно у фокстерьера, почуявшего лисицу.

Он медленно поднялся, обогнул стол, подошел к шкафу с историями болезней, задумчиво провел пальцем по корешкам, стряхивая пыль. Какая-то мысль родилась у него в голове… Алеша недоуменно проводил его взглядом – и вдруг словно некая электрическая цепь замкнулась в мозгу. Он понял. А поняв, прошептал:

– Нет, Сергей Сергеевич. Нет, пожалуйста!

– А как еще убийца мог мотивированно подойти сзади? – так же тихо проговорил капитан. – Вот тебе и ответ: чтобы якобы взять историю болезни из шкафчика. Иначе говоря, медсестра.

– Нет…

– Ты вроде упоминал, будто Айболит угрожал Наташе увольнением?

 

 

Ее допрашивали уже сорок минут. И все сорок минут Алеша ходил из угла в угол, как тигр в клетке, изнывая перед наглухо запертой дверью в маленький казенный кабинет с решетками на окнах. Там, в кабинете начальника райотдела, находились двое: Наташа и капитан Оленин. Этого не может быть, твердил юноша, как заклинание. Этого не может быть, не может быть…

Наконец экзекуция закончилась. Появилась Наташа: совершенно чужое лицо, отрешенное, в незнакомых морщинах, потухшие глаза неопределенного цвета… Алеша подскочил к ней, хотел обнять… Она остановилась и медленно произнесла:

– Я думала, что отправлюсь отсюда прямо в камеру. Но с меня только взяли подписку о невыезде.

– Наташенька, милая…

– Ты тоже считаешь меня убийцей? – спросила девушка, и ушла, прежде чем он успел сказать что-то в ответ.

Зато уж на Оленина, вышедшего следом, Алеша набросился со всем юным пылом.

– Как вы с ней разговаривали, черт возьми! Здесь что, гестапо? Или Наташа теперь – единственная подозреваемая? Сколько в этой клинике медсестер? А санитаров? А нянечек?

– Санитары и нянечки не имеют доступа к историям болезней, – устало произнес Сергей Сергеевич. – Дежурную сестру Валентину Коробову мы уже допросили (правда, больше для проформы). А Наташа… Как бы я к ней не относился – ты прав, она единственная, кто втянут… Точнее, кого ты втянул в эту историю. Если бы тебе не втемяшилось проникнуть ночью на территорию лечебницы (кстати, это уголовно наказуемо)…

– Зато я узнал нечто важное, – вспомнил Алеша.

…Капитан выслушал новости, склонив голову набок и оттого живо напоминая большую мудрую собаку. Потом проникновенно сказал:

– Знал бы я, сколько от тебя будет головной боли, самолично пустил бы под откос электричку, на которой ты приехал. Получается, клад под домом вполне мог иметь место: батюшка незабвенной бабы Клавы намыл его на Ардыбаше и спрятал здесь, под фундаментом, в один из последних приездов. Хотел вывезти его за границу, но – не судьба… Как же внук с невесткой пронюхали?

– Может, сама Клавдия Никаноровна проболталась? – пробормотал Алеша и заговорил сбивчиво, словно под гипнозом: – Но на кой черт красть ее из лечебницы? Не пойму, не пойму не складывается…

Оленин манул рукой.

– Не стоит усложнять, юноша. Прижмем этих сиамских близнецов посильнее – наверняка все выложат и про убийство психиатра, и про похищение бабы Клавы… Только бы не опоздать: вдруг она еще жива…

Неким могильным холодком повеяло от этих слов (Алеша невольно поежился). Представилась несчастная старушка – сухое скрюченное тельце в сыром темном овраге, скрытое ломким хворостом и сосновыми лапами… А ну брось, сердито приказал он самому себе. Не смей хоронить человека раньше смерти.

– Все равно: зачем им убивать Барвихина? А если убили действительно они (предположим, узнали о кладе под домом и решили убрать конкурента… да мало ли), то зачем упомянули о машине «скорой помощи» – за язык-то никто не тянул… А главное: почему Айболит ждал так долго? – Алексей вскочил и в волнении забегал по кабинету. – Ну, допустим, испугался моего ночного визита (я пригрозил ему… Хотя, чем серьезным я мог пригрозить? Доказательств все равно никаких), допустим, приказал своим упырям срочно избавиться от свидетельницы – почему он сделал это  только в шесть утра? Почему не отдал приказ сразу, ночью, чего он ждал?

– И чего же? – с интересом спросил Оленин.

– Я думаю, телефонного звонка, – серьезно ответил Алеша. – Как и в тот, первый раз (мы еще подслушивали под дверью), он попал в трудную ситуацию, решил посоветоваться, получить инструкции…

– Он говорил не с бизнесменом, – заметил Сергей Сергеевич. – Тот в это время сидел в камере.

– А его мобильник?

– Лежал в сейфе у дежурного – мы конфисковали его при задержании, – капитан усмехнулся уголком рта, и посмотрел на собеседника недоверчиво, но с определенным уважением. – Ты всерьез полагаешь, что за ними – бизнесменом с супругой и психиатром – стоит кто-то еще? Четвертый? Главарь?

Алеша с размаха плюхнулся на табурет и с отчаянием сжал ладонями виски.

– Верочка на главаря не тянет – мозги не те. Наташа… Ерунда какая! – он рассердился. – Сергей Сергеевич, нужно немедленно вызвать саперов из области! Если клад под домом действительно существует…

– Честно говоря, меня сейчас больше всяких кладов волнует судьба Клавдии Никаноровны, – признался Оленин, и Алеше вдруг стало стыдно: он совсем забыл о ней за последними событиями.

С утра ее поисками были задействованы только силы, находившиеся в подчинении капитана. К вечеру к ним присоединилась мало не вся деревня – за исключением вовсе уж немощных, и, как ни странно, любящего внука с супругой, которые с наступлением сумерек вооружились лопатами и опять занялись кладоискательством на своем участке.

Несколько раз Алеша нарочно прохаживался мимо их забора, где меж двух старых яблонь сушились Верочкины пляжные принадлежности: купальник, белая косынка с козырьком, цветастая рубашка (подделка под гавайскую), дамочка-то, оказывается, и стирать умеет, не только коньяк глушить. В конце концов нервы у бизнесмена не выдержали, он выбрался из незавершенной ямы, и, взяв лопату наперевес, угрожающе двинулся к калитке.

– Тебе чего надо, мент? Меня уже отпустили, не видишь?

– Я не мент, а журналист. И, между прочим, занят поисками вашей ближайшей родственницы.

– Занят поисками? Так здесь ее нет, можешь войти и убедиться, – он рывком распахнул калитку.

Алеша пожал плечами. Раз приглашают, отказываться неудобно.

Горница, как и ожидалось, была пуста, только толстые мухи бились башкой в давно не мытое оконное стекло.

– Ну? – презрительно сказал внук. – Посмотрел и проваливай. Никуда бабка не денется: без денег, без документов, к тому же чокнутая…

– Чокнутая? – зло спросил Алеша, подошел к телевизору и щелкнул выключателем, чихнув от пыли. «Ящик» высокомерно фыркнул, издал звук, схожий с бормотанием унитаза в ночной тиши, и стих. – Говоришь, баба Клава любила смотреть на своего деда Александра Македонского? По этому телевизору?

– Ничего не понимаю, – растерянно проговорил бизнесмен. – Работал же до этого…

Он в раздражении стукнул кулаком по корпусу (тот крякнул, но выдержал), а потом, потеряв остатки терпения, изо всех сил шарахнул кроссовкой сорок шестого размера по тумбочке.

Рассохшиеся от времени дверцы с готовностью распахнулись, и на пол, словно людские несчастья из ящика Пандоры, хлынула всякая всячина: сломанный будильник со звонками-чашечками, старая сморщенная кукла без одежды, грязная чашка с пятнами засохшей заварки на дне, какие-то пожелтевшие квитанции о сдаче молока на приемный пункт, две книги в потрепанных обложках, давно потерявших свой изначальный цвет…

Алеша поднял одну.

– «Учебник психиатрии для вузов, – прочитал он. – Первый курс, общая редакция академика Ю.М. Наливайко. Киевнаучкнига, 1970 год». Штамп районной библиотеки. Самообразованием балуетесь на досуге?

– Вот еще, – недовольно рыкнул Киреев. – Свой домашний «лепила» есть, а я буду…

– Вовик, – защебетала Верочка, влетев в сени, словно весенняя ласточка. – Я уже до фундамента докопалась, а там ничего…

– Пошла вон, дура! – заорал Вовик, таращась на слепой экран. – Нет, ну точно работал!

К ночи было обыскано все: каждый дом от чердака до погреба, рощица, два оврага и дачный поселок, обнесенный двумя рядами «колючки». Были опрошены все совхозные водители, автобусные кондукторы и контролеры в электричках. Баба Клава как в воду канула.

Споткнувшись в темноте о пустое ведро, Оленин негромко выругался и распахнул дверь своего дома.

– Заходите, гости дорогие.

Наташа и Алексей робко вошли. Красавец Мадлер, почуяв свободу, скользнул мимо них в открытую дверь, и сгинул без следа, как и положено секретному агенту.

– Сейчас перекусим чем Бог послал, – сказал Сергей Сергеевич. – Я консервов купил в магазине.

– Вот еще, – возразила Наташа и по-хозяйски прошла на кухню. – Я сейчас горячего приготовлю, вам силы еще понадобятся.

И опять Алеша невольно улыбнулся, философски подумав: в каждом несчастье есть своя доля счастья. Оленин ножом вскрыл баночку со шпротами и хмуро проговорил:

– Завтра прочешем все еще раз. Бизнесмен прав в одном: баба Клава исчезла в больничной одежде и без копейки. Вряд ли она сумела добраться до города. Нет, я нюхом чую: она где-то здесь, рядом. Вопрос только, живая или…

– Типун вам! – искренне сказал Алеша. – А мы точно проверили все дома в округе?

– Все, кроме одного – где жила покойная Ольга Григорьевна. Но я его осматривал снаружи: окна заперты, дверь опечатана. Не в дымоход же баба Клава влетела. Да и нет там дымохода.

Вошла Наташа, поставила на стол дымящийся чугунок со щами. От чугунка шел такой аромат, что у Алеши закружилась голова. Мадлер прыгнул на колени, заурчал и потянулся к консервам.

– Очень уважает шпроты, – пояснил капитан, и поставил на пол ополовиненную баночку. – Кис, кис, иди жри, прорва с ушами.

Кот деликатно вытащил оттуда рыбину и уволок в сени, подальше от возможных конкурентов. Алеша проводил его взглядом и озадаченно спросил:

– Как он здесь оказался? Я же запер дверь за собой. Оленин пожал плечами.

– Через чердак, наверное. У меня там лестница снаружи.

– Через чердак можно попасть в дом?

Капитан усмехнулся.

– Эх ты, городской человек. Если есть внутренняя лестница – вполне. Некоторые даже устраивают наверху комнаты – нечто вроде мезонина. У меня, правда, ничего такого…

Алеша едва не поперхнулся щами. Он медленно встал из-за стола и направился к двери.

– Я сейчас, – проговорил он и бросился в темноту.

 

 

6

 

 

В зыбком мерцании луны среди туч деревенская улица утратила свою былую привлекательность и казалась Алеше чем-то вроде зловещих декораций к гоголевскому «Вию». Не светилось ни одного окошка, и взбесившийся вдруг ветер раскачивал такую ласковую и приветливую днем желтую сирень, напоминавшую теперь щупальца жуткого чудовища.

Дом Ольги Григорьевны почему-то вызвал мысль о мавзолее: казалось, он до сих пор хранит ауру умершей хозяйки. Алеша подошел к двери (вот она, печать, цела-целехонька) и забарабанил в нее кулаком.

– Клавдия Никаноровна! Баба Клава, откройте! Это Алеша сурков, я приходил к вам в больницу, помните?

Тишина, тьма и цикады с их полуночными трелями. Он резво обежал дом вокруг, и тут же нашел, что искал: вполне удобная лестница, прислоненная к торцу крыши. Он без колебаний поднялся по ней, отворил дверцу, и очутился на чердаке, среди прогнивших досок, каких-то тряпок и бельевых веревок, которыми давно никто не пользовался. Он очень боялся крыс (в его воспаленном воображении они представлялись большими, размером со среднюю собаку). Но крысами здесь и не пахло. Зато в противоположном конце отыскался откинутый люк. Алеша присел, спустил туда ноги…

И через минуту уже стоял посреди знакомой комнаты, оклеенной голубыми обоями.

– Баба Клава, вы здесь? – тихонько позвал он, ощупью пробрался в сени и щелкнул выключателем. Вспыхнул свет.

Ему пришлось дважды обойти комнатенку по периметру, прежде чем он нашел ее.

Старушка забилась в узенькую щель между стеной и спинкой кровати. При приближении Алеши она вздрогнула (у того отлегло от сердца: жива, слава Богу!) и сделала попытку защитить руками голову.

– Это я, баба Клава, – успокаивающе сказал он и присел перед старушкой на корточки. – Не бойтесь, теперь-то уж вас никто тронуть не посмеет.

Она осторожно взглянула на него, и – узнала. И прошептала сквозь слезы:

– Алешенька, внучек… Я уж думала, мне конец. Ты знаешь, они хотели меня убить.

– Говорите, говорите! Кто?

– Не знаю. Утром уже, после вашего ухода, – она снова задрожала, переживая прошедшие ужасы, и Алеша, успокаивая, обнял сухонькое тельце, закутанное в какое-то старое рванье, найденное, вероятно, на чердаке. – Я задремала, вдруг мне рот зажали, поволокли куда-то вниз по лестнице – ни вздохнуть, ни крикнуть…

– Они выкрали вас из палаты?

– Да, да… Вытащили во двор, потом забросили в машину, как куль с песком – я едва успела голову спрятать, иначе бы расшибла о сиденье…

– «Скорая помощь»? – стиснув зубы спросил Алеша. – Это была «скорая помощь»?

– Да, белая, с крестом… Они, ироды, уж и мотор завели, главный велел: отвезите, мол, подальше, за трассу, а там…

– Кто? – проговорил Алеша севшим от волнения голосом, всей кожей ощущая близость разгадки. – Вы его разглядели – того, кто приказывал?

Старушка виновато вздохнула.

– Они мне голову к земле пригнули. Я только ботинки и успела рассмотреть.

– Ботинки?

– Большие такие, лаковые, на толстой подошве. У нас в деревне в таких и не ходят.

Один человек ходит, подумал Алеша с усталой ненавистью. Вернее, ходил – при жизни он, наверное, обожал дорогую обувь ведущих европейских фирм – «Nagel», к примеру…

– Как же вы спаслись?

– Сама не знаю. Что-то там они не могли поделить. Пока спорили, я выбралась – и бежать. Там недалеко была дыра в заборе… Подумала: где схорониться? Решила к Оленьке – может, не прогонит. Только ее нет второй день, должно быть, к родственникам уехала, в город.

Алеша вздохнул. Бабе Клаве еще не было известно, что ее соседка мертва.

 

 

– Куда это Лешенька убежал? – спросила Наташа. – У меня самовар как раз поспел.

Сергей Сергеевич задумчиво взглянул на довольного кота. Потом вдруг застонал, как от зубной боли, и изо всех сил хлопнул себя по лбу.

– Балбес. Господи, какой же я балбес!!!

Дверь от удара едва не слетела с петель. Громадная черная фигура выросла на черном фоне, сделала шаг вперед и попала в полосу света.

– Ну все, журналист, – тяжело проговорил бизнесмен, шаря рукой позади себя. – Смерть твоя пришла.

На нем была облезлая майка, обтягивающая пухлый животик, тренировочные штаны с пузырями на коленях и домашние шлепанцы. Дополняла вечерний туалет массивная золотая цепь, обмотанная вокруг шеи. Алеша увидел в его ладони мотыгу на короткой ручке (покойная Ольга Григорьевна подогнала ее под свой рост). От неожиданности «сыщик» поскользнулся, сел на пол, пребольно ударившись копчиком, и неуверенно сказал:

– Предупреждаю, у меня черный пояс. По каратэ…

– Вот и хорошо, – успокоил его бизнесмен. – Будет в чем тебя похоронить.

Он медленно, как в дурном сне, поднял свое оружие над головой. Алеша зажмурился… Отрешенно, будто о чем-то несущественном, подумал: вот и все. Конец приключению, конец неразгаданной тайне – впрочем, для остального человечества она так и останется неразгаданной: что толку, что я разгадал наконец всю цепочку, до последнего звена…

Однако Вовочка почему-то не спешил с исполнением приговора. За его спиной что-то глухо шлепнуло, и бизнесмен, секунду назад казавшийся страшным и неотвратимым, как волна-убийца Цунами, вдруг утробно икнул, подогнул колени и оглушительно грохнулся на пол.

Сзади показался капитан, потиравший ушибленное ребро ладони. Взглянув на Алешу, он с уважением спросил:

– Черный пояс, говоришь? Потренируешь меня как-нибудь? А то я совсем из формы вышел.

Бизнесмен слабо, больше для порядка, завозился на половичке, узрел наручники на своих запястьях, и процедил:

– Ну, ментяра, ты у меня…

– Это я уже слышал, – спокойно сказал Оленин. – Я задерживаю вас, гражданин Киреев. Вы обвиняетесь в покушении на гражданина Алексея Суркова, а также в убийстве гражданки Засопецкой и главврача психиатрической клиники Артура Львовича Барвихина. Вы имеете право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть использовано против вас…

– Это не он, – слабым голосом сказал Алеша. – Это не он убил Барвихина.

– А кто же? – растерялся капитан.

– Верочка. Его жена.

 

 

Допрос.

«– Гражданка Киреева, вы признаете себя виновной в убийстве гражданина Барвихина Артура Львовича?

– Он сам виноват. Сам виноват, Айболит чертов! Он подозревал, что дело нечисто. Смешно, но он стал подозревать нас, как только получил от Вовика ключи от «Нивы». Представляете, он, сука, вместо благодарности позвонил и назначил встречу…

– Что было потом?

– Потом он заявил, что не желает быть использованным втемную. И потребовал себе долю. С какой стати, позвольте спросить!

– Вы платили ему за то, что он держал в клинике Клавдию Никаноровну Дуганину?

– Да. Мы с мужем хотели получить ее дом: баба Клава как-то упомянула, что под фундаментом зарыты ценности. А Вовочка задолжал своей «крыше» приличную сумму в валюте, его уже и на счетчик поставили… Господи, если бы не этот дурак Артур!

– Он тоже знал о кладе?

– Бабка ему проговорилась: якобы ее отец, перед тем, как дернуть за границу, в тридцатом, закопал здесь золото, которое намыл на Ардыбаше.

– Продолжайте.

Пауза.

– Ну, что… Я надела белый халат и косынку – чтобы быть похожей на медсестру. Дождалась ночи, хотела пробраться в больницу (он обожал оставаться на ночь в своем гадюшнике – можно было свободно завалить на койку дежурную сестричку). Ей богу, я собиралась просто поговорить, уломать его как-нибудь…

– Вы были любовниками?

– Вам-то что?

– Ничего, вы правы. Итак, вы пришли к зданию больницы…

– Пришла, села «в засаду», возле дырки в заборе. Вдруг вижу – народный дружинник со своей подружкой… Черт их принес – пришлось ждать, иначе бы мы столкнулись нос к носу. Потом, как они отбыли, влезла в дыру, поднялась по лестнице, вошла в кабинет… Артурчик даже головы не поднял от своих бумажек. Я прощебетала, что мне понадобилась одна и историй болезни. Он кивнул, я подошла сзади. И ударила молотком.

– В тот день, когда Владимира задержали, Барвихин звонил по телефону. Он звонил вам?

– Да, на мобильный. Предупредил, что вы вместе с дружинником были у него, учинили допрос, упомянули о кладе под домом. Ну, и выразился в том смысле, что если его прижмут, отдуваться за всю компанию он не намерен.

– Но телефон вашего мужа мы конфисковали…

– Вот проблема-то. У меня есть свой.

– В самом деле? Я об этом не подумал… Хорошо, теперь расскажите об убийстве Ольги Григорьевны Засопецкой.

Изумление в глазах.

– Это не я. Клянусь, не я! Мне чужого не надо! Да и за что мне ее убивать?

– За то, что она написала письмо в редакцию.

– Ну что с того?

– Однако эти два преступления в точности повторяют друг друга. Чем вы это объясните?

– Да ведь я нарочно! Когда я узнала, что Вовика подозревают…

Пауза.

– Когда вы узнали, что вашего мужа подозревают в первом убийстве, вы решили подделаться под него, полностью воспроизвести сценарий, я прав? Чтобы расправиться сразу и с мужем, и с любовником. С ними обоими нужно было делиться, а делиться вам не хотелось.

Всхлип.

– Только Вовику не говорите, ладно? Он меня прибьет, если узнает.

– Ну, этого как раз можете не опасаться. Отныне вы будете под надежной охраной. Кстати, хочу сообщить вам еще одну новость: мы вызвали саперов из области. Они со специальным оборудованием обыскали весь дом и участок. Никакого клада там нет и не было.

– Как? Как не было? Значит, плохо искали!

– Хорошо, Вера Степановна. Несколько раз, вдоль и поперек, используя мощный детектор металла.

Пауза.

– Боже мой… Неужели обманула, старая карга? Всех: меня, Вовочку, Артура… – она вдруг истерично заорала в пространство: – Значит, куча «бабок» в валюте, новенькая «Нива», два трупа, тюрьма для нас с Вовиком… И все – за гнилую развалюху?! Мамочка моя!!!

– Гражданка Киреева! Вера Степановна, вам плохо? Силин! Силин, воды сюда, немедленно!..»

 

 

7

 

 

Времени пролетело всего-то чуть-чуть, а казалось, что «деревенские приключения» (так про себя назвал их Алеша) канули в Лету, и вспоминались с трудом, как легкий сон после обеда. Он с неожиданным удовольствием оглядел высокие потолки в гостиной, светлый палас под ногами, «стенку» и папин письменный стол, и подумал: хорошо дома, черт возьми.

В деревне ему устроили пышные проводы – так в былые времена чествовали, наверное, лишь космонавтов и освобожденных партийных секретарей, прибывших для ознакомления с ходом уборочной страды. Вся Знаменка искренне считала его чем-то вроде национального героя, и потому собрала ему в дорогу полный рюкзак продуктов. Капитан Оленин, в парадном кителе и фуражке с гербом (таким Алеша видел его впервые), доставил журналиста на милицейском «УАЗе» прямо к вагону электрички и даже крепко пожал руку на прощание.

– Счастливо тебе, «дружинник», – сказал он и хмыкнул: – Будут проблемы с законом – обращайся. Пришлю тебе напильник в буханке хлеба.

А Наташа… С Наташей он скоро встретится. И – он надеялся – уже никогда не будет расставаться.

Он лежал на диване, закинув ногу на ногу, и снисходительно наблюдал за грозным родителем (впрочем, сейчас ласковым и умиротворенным) – тот по пятому разу перечитывал статью в Добром утре», хотя мог, наверное, воспроизвести ее наизусть вплоть до последней запятой. В конце статьи стояла гордая подпись: «А. Сурков, наш специальный корреспондент».

– «Узница доктора Барвихина», – хмыкнул Павел Игнатьевич, поправляя очки на носу. – Сам придумал?

– А то кто же.

– Неплохо. Определенные литературные способности у тебя в наличии, я всегда это утверждал (ты всегда утверждал прямо противоположное, хотел возразить Алеша, но благоразумно промолчал). – Ну, и как закончилась вся эта история?

– Как… – он сладко потянулся. – Внук с супругой под следствием, через две недели должен состояться суд. Баба Клава живет в своем доме – врачебная комиссия признала ее психически абсолютно здоровой. Кстати, недавно к ней приезжал какой-то хмырь из областной администрации и подарил-таки нормальный телевизор. А то стыд, да и только…

– Короче, хеппи энд, – кивнул родитель. – Как же вы, уважаемый Холмс, все-таки вычислили Верочку?

Алеша улыбнулся.

– Элементарно, Ватсон. По телефонному звонку.

– То есть?

– Я тебе рассказывал, что, когда мы с капитаном были в клинике, психиатр кому-то докладывал по телефону о нашем визите (и, надо думать, требовал «прибавку к жалованию»). Где могут быть телефоны в маленькой деревушке? Ну, в помещении сельсовета, в опорном пункте милиции, в той же клинике… Куда он звонил? Не в город: туда можно выйти только через семерку, а он набрал пять цифр. Значит, кому-то на мобильник. Владимир в тот момент сидел в камере (его выпустили лишь на следующее утро). Остается один человек…

– Действительно элементарно.

– А потом я увидел косынку на веревочке, но не сразу осознал – она была белая, в ней, видимо, Вера убила психиатра. Халат она «сообразила» закопать на огороде, его нашли во время обыска.

– Она призналась?

– Только в убийстве Барвихина. Первое преступление пока отрицает… Но, я надеюсь, и оно ей с рук не сойдет.

На тумбочке коротко пропиликал телефон. Алеша нехотя оторвался от дивана и поднял трубку.

– Алло, – голос был далеким, словно говоривший находился на страусиной ферме в Австралии, и неузнаваемым из-за помех. Однако Алеша узнал и обрадовался.

– Сергей Сергеевич! – заорал он. – Ну, как ела на Бейкер-стрит?

Он ожидал, что доверчивый капитан спросит, что такое Бейкер-стрит, однако тот, обнаружив похвальное знание классической литературы, усмехнулся.

– Играю на скрипке, дорогой Ватсон, а по ночам провожу химические опыты. Читал твою статью – хлестко пишешь, поздравляю. Чувствуется жилка настоящего журналиста.

Он помолчал.

– Да, по поводу статьи. Я тут на досуге беседовал с одним интересным человеком по имени Вадик…

– С кем? – не понял Алеша.

– Вадик, шофер «скорой помощи» в психлечебнице, есть там такой персонаж. Представляешь, в тот день он действительно чуть было не выпил тормозную жидкость – с утра сильно мучился головкой, а здоровье поправить денег не было. Вот он и надумал: открутил тормозной шланг… Счастье, что попробовать не успел – вся жидкость вытекла на землю. Не то распивал бы сейчас цветочный нектар в райских кущах.

– А что, тормозная жидкость содержит спирт? – вяло поинтересовался Алеша.

– Выходит, содержит, – подумав, отозвался капитан. – Шоферу виднее. Я Вадика спросил об этом, он ответил, мол, душа горела так, что уже все по барабану… Говорю же тебе: нравы у нас куда как патриархальные: все, что не вода – то и употребляем. Ну, бывай, журналист. Павлу Игнатьевичу поклон от меня.

И отсоединился.

Алеша с недоумением повертел в руках трубку и положил ее мимо рычага.

– Глупость какая-то, – пробормотал он озадаченно.

– Ты о чем?

– Сергей Сергеевич вам кланяться велели, уважаемый родитель.

– И это ты считаешь глупостью?

– Нет, нет Просто, оказывается, упыри-то не наврали, – бессвязно пояснил он. – Машина в то утро и вправду не работала – не могла же она ехать куда-то без тормозов… А баба Клава утверждала, что ее чуть было не увезли на «скорой» («белая машина с крестом»). Конечно, она могла напутать, принять за «скорую» обычный фургон, но… А ботинки! По ее словам, на похитителе были дорогие ботинки с толстыми подошвами – я, дурак, как услышал про них, тут же приплел Барвихина… А ведь не факт, что такие ботинки были лишь у него! Ты знаешь, – доверительно сообщил он, – еще там, в Знаменке, мне пришла в голову мысль… Вернее, она пришла к нам с капитаном… В общем, мы подумали, нет ли в этом деле кого-то еще, кого мы не вычислили? Четвертого. Кто стоял за Барвихиным и четой Киреевых. Но потом Верочка призналась в убийстве, и мы успокоились, – Алеша поднял глаза на отца. – А может, успокоились-то зря?

Павел Игнатьевич ласково улыбнулся и взъерошил отпрыску непокорные волосы, успевшие за неполное лето до белизны выгореть на солнце.

– Тебе бы романы писать, как академик Обручев… Кстати, спасибо за подарок, я получил огромное удовольствие, – он вздохнул. – Не поверишь, будто в детство вернулся.

Алеша, не слушая, сосредоточенно теребил подбородок. Глядя в пустой угол, он пробормотал:

– В доме бабы Клавы, в тумбочке под телевизором, лежали две книги по психиатрии. Вовочка шарахнул по тумбочке ногой, и они выпали. Я спросил: «Почитываете на досуге?» Он ответил: «С какой стати, если свой домашний «лепила» есть?» (в смысле «Зачем же пса держать, а лаять самому?» – это он о психиатре).

– Так может, сам психиатр и изучал?

– Учебник для первокурсников? – Алеша посмотрел на отца. – Куда это ты собрался?

– В магазин за шампанским. Не каждый же день такое событие: родное чадо приводит в дом невесту, – Павел Игнатьевич взглянул на часы. – между прочим, я бы на твоем месте не рассиживался твоя Наташа прибывает через час.

– Ой, и правда, – Алешу словно некая пружина сбросила с кресла. – Мне давно пора на вокзал, встречать… Батя, мне нужен твой одеколон.

Родитель хохотнул.

– Свой надо иметь, ребеночек. Ладно, пользуйся.

 

 

Алеша был уже в костюме, при галстуке и благоухал папиным одеколоном, когда в прихожей раздался звонок. Это его озадачило: отец явно еще не успел добежать до гастронома, мама возвращается с работ только в четыре… Неужели Наташа не выдержала и приехала раньше обещанного?

Он рванулся к двери, распахнул ее и увидел на пороге нарядно одетую пожилую женщину.

– Вы к кому?

– К тебе, миленький, – сказала она.

– Баба Клава! – изумился Алеша. – Боже мой, я вас и не узнал… Как вы меня нашли?

– Так Наташенька адрес оставила. Она собиралась к тебе дневной электричкой, а я решила пораньше. Я пришла тебя поблагодарить: кабы не ты, внучек, сгнила бы я в психушке… – баба Клава покачала головой. – Вот ведь судьба: живой внук есть, а внучком называю чужого человека. Ты уж не обижайся на старую.

– Да что вы, – смутился Алеша. – Проходите, что ж мы на пороге-то.

Она просеменила в гостиную, и остановилась, оглядываясь.

– Красиво у вас. Просторно, потолки высокие… Это правильно, когда честные люди хорошо живут, а то можно подумать, будто все деньги только у прощелыг, вроде моего Вовки, – она вздохнула. – Жить-то с Наташей думаете отдельно от родителей, или как? Не все же их теснить.

Да уж, хмыкнул про себя Алеша, только где денег взять…

– Вот я и подумала: подарю-ка я вам дом.

– Дом? – он слегка опешил.

– Ну, не мою избушку на курьих ножках, само собой, зачем она вам. Я имею ввиду нормальный дом, на Адриатике, к примеру, или на Кипре. Там, говорят, круглый год лето, и фрукты дешевые. У вас же обязательно будет маленький, а ему фрукты нужны в первую очередь… Дом, я думаю, ты сам подберешь какой понравится. А деньжат я подкину.

– Погодите, – он отчаянно потряс головой (или я двинулся умом, или весь мир). – Откуда у вас…

– Милый, да ведь КЛАД! – она счастливо улыбнулась. – Под моим фундаментом. Или забыл?

– Клавд… Клавдия Никаноровна, так ведь там ничего не нашли! Саперы искали с детектором…

Она отмахнулась.

– Что они понимают, твои саперы. Сам подумай, не мог же он меня обмануть: родная кровь как-никак.

– Да кто?!

Но старушка уже не слушала – она, мечтательно улыбаясь, слушала только саму себя, и только сама себе была интересна и понятная, единственная близкая подруга, единственная на Земле собеседница, остальные были или безнадежно глупы, или просто разговаривали на ином языке…

– Сколько людей на это золото зуб точили, страшно подумать. И Вовочка мой, и жена его, каракатица, прости Господи, и доктор в психбольнице… Всем оно покоя не давало. Даже Оленьке, моей соседке, и то…

– Оленьке? – переспросил Алеша. – Ольге Григорьевне?

– Да, милый. Жалко, что пришлось убить ее, я не хотела ей зла.

Ему показалось, что он ослышался. Что-то она сказала – что-то невероятное, ошибочное, совершенно нелогичное… Чувствуя внезапную темень в глазах, он на всякий случай уточнил:

– Вы убили Ольгу Григорьевну?

 

 

8

 

 

Странно, но ничего не изменилось вокруг. Ночь не затмила день, во дворе, за открытой настежь форточкой, по-прежнему гомонила ребятня, звонко шлепал мяч об асфальт, и перебивали друг друга считалки. На обоях весело плясали солнечные зайчики, отражаясь от массивного шкафа с посудой, с гарнитуром чешского стекла (папа выставлял его на стол в особых случаях, кода ожидался наплыв дорогих гостей), и по-прежнему двое сидели на диване: принаряженная и исполненная сознания важности момента старушка, светившаяся счастьем и умиротворенной мудростью, а юный внук внимал ей со всем почтением, изредка кивая головой…

– Никто не похищал вас из лечебницы, верно? – высказал он свою очередную запоздалую догадку. – Вы это придумали, только не подозревали, что машина «скорой помощи» в то утро не работала…

– Я сама научилась убегать оттуда, – доверчиво сообщила она. – Палата отпиралась обычной шпилькой для волос (меня научила соседка – та, которая рекламирует прокладки из ваты), а в заборе…

– есть дырка, – почти спокойно закончил Алеша. – Вот оно, ваше главное алиби…

 Она кивнула с неподдельно радостным видом. Ее глаза в мелких морщинах – очень живых лучистых, благостных – смотрели куда-т ввысь, и в них застыло самое настоящее нежно-просветленное выражение.

 

 

– Оленька, царствие ей Божие, никогда не закрывала входную дверь: к ней вечно приходили ребята из школы. Они любили ее, она была учительницей от Бога… – старушка оживилась. – Когда я узнала, что она написала письмо в газету, то вдруг подумала, что, если ее убьют, то милиция прежде всего заподозрит Вовочку с его каракатицей. Так и получилось. А Оленька… Она, наверное, и не почувствовала, как умерла. Я легкая и худенькая – подкралась так, что ни одна половица не скрипнула. А рукоятку у молотка я обернула платочком.

Не веря себе и не узнавая собственного голоса, он медленно спросил:

– Вы убили ее только затем, чтобы убрать внука с дороги?

Она опять застенчиво улыбнулась.

– У меня не было другого выхода. Видимо, я уже тогда знала, что назову внуком тебя. И тебе отдам то, что оставил мне дед.

– Дед? – прошептал Алеша. – Дед, а не отец?

Баба Клава снова махнула рукой.

– Отец… Он так и не нашел своего золота. Сгинул в чужой земле – то ли в Шанхае, то ли в Харбине. Беспутный он был, прости Господи. Вовочка, наверное, в него пошел. Дед был из другой породы.

– Тот, что погиб в империалистическую? Чья фотография висит у вас на стене?

– Нет, что ты. Про него я нарочно придумала, для отвода глаз. Настоящий-то мой дедушка и сейчас жив-здоров, его частенько показывают по телевизору (мне намедни один большой человек из администрации телевизор подарил, ты знаешь?).

– Знаю, – бесцветно ответил Алеша. – Тот, что «преподнес» вам Владимир, вы испортили специально? Чтобы усилить подозрение против него?

– Это тоже было просто. Мне Оленька показывала: там есть такая штучка на задней панели. Повертишь ее – и все мельтешит, хрипит, экран темнеет. Называется «настройка». Зато теперь у меня телевизор иностранный, им можно управлять прямо из кресла. Я частенько с дедушкой разговариваю – его по несколько раз в день показывают по всем каналам.

Никогда не существовавшее золото Ардыбаша (маленькая речка в Сибири, которую не на всякой карте сыщешь), аккуратная ранка на затылке бедной Ольги Григорьевны Засопецкой, нетронутая печать на двери, в доме с желтым крылечком, где крошечный огородик соседствовал с трогательным цветником, искаженное яростью лицо Верочки – все поплыло, точно в кривом зеркале, завертелось в бешеной карусели…

– Люди очень доверчивы, миленький, – вздохнула старушка, словно подслушав его мысли. – И очень глупы. Правда-правда, их ничего не стоит обмануть. Я вот – старая и немощная, провела всех. Даже профессоров из города, что меня осматривали перед выпиской. А ведь они так не хотели меня выписывать – и вопросы разные задавали, и совещались… Поди, перед этим в университетах полжизни проучились. А я… – она любовно разгладила складки на юбке. – Мне всего-то и понадобилось, что прочитать пару книжек.

– Учебники по психиатрии, – пробормотал Алеша. – Я был уверен, что они принадлежали вашему внуку…

Баба Клава махнула рукой.

– Вовочка в своей жизни читал только «Буратино» (матушка его, беспутного, заставляла, чуть ли не ремнем – а сам-то он ни в какую), и журнал с голыми девками. На большее у него ума не хватило.

– А вы, значит…

– А я – умная, – с гордостью сказала баба Клава. – Недаром мой дед был великим полководцем.

– Полководцем? – хрипло переспросил Алеша. – А зовут его, случайно, не Александр…

– А ты так и не догадался, – с ласковой участливостью сказала баба Клава. – Конечно, он. Александр Македонский. Я ведь его внучка.

И засмеялась. У нее был очень довольный смех – радостный, безумный, и абсолютно счастливый – в своем безумии…