Мария САКОВИЧ

Ирвин Ялом – не просто врач и писатель. Он может претендовать на звание историка и даже философа. Его романы «Когда Ницше плакал» и «Проблема Спинозы» могут совершенно по-новому преподносить читателю известные факты, при этом не перевирая их – в тексте просто дается независимая и от того еще более любопытная точка зрения автора. Однако сегодня я не буду рассказывать об этих масштабных произведениях, а остановлюсь на изучении его психотерапевтических новелл.

Они тем более интересны и обречены на успех, так как написаны очень откровенно, можно даже сказать – интимно. Это практически реальные, полные драматизма биографии пациентов Ялома, рассказывающие об их страданиях, фобиях, депрессиях и самое страшное – о бессилии что-либо изменить. Причем бессилии как истинном, так и мнимом. Но истории эти одновременно наполнены надеждой – ведь рассказывают о том, как пришедшие на прием люди узнавали о себе больше, находили силы что-то изменить, пусть и поначалу не выпуская из дрожащих ладоней руку врача.

Сборник состоит из десяти новелл, в которых Ялом рассказывает не только о пациентах, но и о себе и своих переживаниях. Это одновременно пугает и восхищает – получается, автор палач и для себя тоже, он совершенно не испытывает ни жалости к собственной персоне, ни ложного стыда, говорит, как есть. Например, в «Толстухе» он четко, едва ли не по слогам, проговаривает читателю – «я ненавижу толстых людей, я их презираю, мне они омерзительны». И тем не менее он берется за лечение героини. Почему? Скорее, это вызов самому себе – смогу ли я вылечить пациентку, к которой отношусь с содроганием? Наверное, это чувство омерзения знакомо каждому будущему врачу – в анатомическом театре многих по первости тошнит, да и позже случается, что студенту сложно заставить себя прикоснуться к гнойной ране или кровоточащему обрубку живой плоти. Однако с годами опыта это проходит – а вот у Ялома сохранилось. Поэтому он и принимается за лечение столь неприятной ему пациентки. В рассказе «Лечение от любви» – другая, но неуловимо похожая история: автор берется лечить 70-летнюю женщину, одержимую любовным наваждением и уничтожающую собственную жизнь и обитающих в ней людей. Автору не жаль героиню – он хочет испытать свои силы. И множество раз ошибается в процессе лечения. Будь он хирургом, пациентка бы уже скончалась. Но психика – даже нездоровая, а может быть, и ОСОБЕННО нездоровая – гибкая штука, поэтому пациентка не только выживает, но и помогает доктору справиться и со своей болезненной страстью, и с его гордыней.

В прологе автор очень много рассуждает о человеческих страхах – тех всадниках Апокалипсиса, которые управляют нашей темной стороной. Одной из главных тем становится страх смерти – неизбежный и неизбывный страх перед бездной, в которую человек всю жизнь боится заглянуть. И главным принципом его лечения становится цель найти этих всадников внутри себя, своей собственной личности. Найти и побороть – если получится. Во всяком случае, стоит попытаться.

Однако в психотерапии много такого, что пугает даже при чтении. Новелла «Терапевтическая моногамия» как раз из таких, хотя меня – страстную поклонницу ужасов всех стилей и мастей – напугать трудно. Страшно в новелле то, что она правдива, и история Мардж, пациентки с настоящим, а не кажущимся расщеплением личности, страшит и держит в напряжении. И даже здесь перед взыскательным и любопытным читателем ставится вопрос – а что случилось, почему Мардж изменила своей уникальности и позволила себе расколоться? И Ялом наводит на ответ – страх. Страх перед экзистенциальным одиночеством. Страх остаться наедине с бездной, к которой пациентка подошла непозволительно близко.

А главное – наверное, квинтэссенцию своего творчества – Ирвин Ялом выразил собственными словами, и лучше него не скажешь: «Хотя все новеллы пестрят словами «терапевт» и «пациент», эти термины не должны вводить вас в заблуждение: речь идет о каждом человеке». Прелесть его книг и рассказов в том, что он не отделяет себя от пациента, не сливает их – а их за его карьеру были сотни, уверена – в бесконечный поток перемешавшихся лиц. Нет, он говорит о боли каждого из них в отдельности. Он относится к каждому из своих пациентов личностно, индивидуально. Он строит с каждым пациентом отношения – и они могут быть очень разными. Он может не уважать пациента, может вожделеть пациентку – он человек, в первую очередь, а не высокоразвитый механизм. Однако он понимает, что не может излечить страждущего, если сам не готов справиться с точно такой же проблемой в себе. Потому что в этом случае он будет неискренен.

Как профессионал высочайшего уровня, Ялом утверждает: «Мы, психотерапевты, не можем просто сочувственно охать или призывать пациентов решительнее бороться со своими трудностями. Мы не можем говорить им: «Это ваши проблемы». Наоборот, мы должны говорить о нас и наших проблемах, потому что наша жизнь, наше существование приговорены к смерти, в которую мы не хотим верить, к любви, которую мы теряем, к свободе, которой мы боимся, и к опыту, который нас разделяет. В этом мы все похожи». Безусловно, он прав в этом – однако только слепой не увидит разницу между этим отношением к пациенту, и тем, что сейчас выдают за психотерапию. Кстати, ни разу за всю свою «карьеру яломо-поклонницы» я не встретила на его страницах расхожей среди психологов всех мастей мантры «все вокруг виноваты, один ты в белом пальто» (конечно, звучат они на тысячи голосов и на разный манер, но суть одна – виноват кто угодно, кроме тебя самого – мать, которая шлепала; отец, который ругал за двойки; токсичные одноклассники, дразнившие в школе; тиран-муж, не уважающий и по имени-отчеству не называющий; тупицы-коллеги, абьюзер-начальник, президент, в конце концов – но только не ты сам). Ялом заставляет своих пациентов искать причину их беды в себе – и всадники личного Апокалипсиса, вытащенные из потемок чужой души на свет Божий, теряют свою силу. И в этом он прав – мы боимся врага в отраженье куда больше, чем всех абьюзеров на свете. И только справившись с ним, мы готовы смотреть на мир широко открытыми глазами и принимать его таким, какой он есть – со смертью, потерями, поражениями – и такими редкими, но такими яркими минутами счастья! В этом мы все, как верно подметил Ирвин Ялом, похожи.