До поры, когда научный сотрудник Алатырского краеведческого музея Елена Владимировна Раздьяконова, которая терпеть не может, когда ее фамилию пишут через твердый знак, не подбросила мне идею сочинить об одном из полузабытых деятелей Александровской эпохи Петре Андреевиче Кикине (27. ХII. 1775, Алатырь Симбирской губ.* — 18. V. 1834, Санкт-Петербург) нечто вроде биографического очерка, я, признаться, о нем мало что знал.

Сейчас знаю многое, но не все. Надеюсь это «не все» свести до минимума и когда-нибудь составить подробное жизнеописание этого преславного уроженца «губернии отставных корнетов», как называли в прошлом веке наши черноземные симбирские края.

Пока лишь заметки ad margi-nem — на полях несуществующей рукописи. Заметки связаны с явным и совершенно несправедливым оговором  м о е г о  г е р о я,  незаурядного и благородного человека, в такой обширной области, как пушкинистика.

Об этом речь пойдет ниже, а сейчас несколько слов о роде Кикиных, который внесен в VI часть дворян-ских родословных книг Московской, Симбирской и Пензенской губерний.

* * *

В 1845 г. Дмитрий Александрович Валуев (1820–1845), по-юному кипучий историк крайнего славянофильского толка, издал в Москве свой знаменитый «Синбирский сборник», где напечатал не только «Родо-словную роспись рода Кикиных», но также «Грамоты и Наказы воеводе И.Ф. и стольнику В.П.Кикиным». Эти бесценные документы были переданы издателю, как следует из предисловия, «покойным Статс-Секретарем Петром Андреевичем Кикиным».

Кстати, рано съеденный чахоткой Дмитрий Валуев, ученый смелого почина и горячей экспрессии, был сыном родной сестры поэта Н.М. Языкова, Александры Михайловны. Доводился он племянником и жене «положившего остов русского мировоззрения» философа А. С. Хомякова Екатерине Михайловне — другой сестре автора «Пловца».

Языковы и Кикины по ермоловской линии являлись близкими родственниками. Дед поэта по матери, Александр Федорович Ермолов, и матушка П. А. Кикина, Мария Федоровна, — родные брат и сестра. Таким образом, статс-секретарь и сенатор Кикин приходится «Вакху русской поэзии» двоюродным дядей, а создателю уникального «Исследования о местничестве» Дмитрию Валуеву — двоюродным дедом...

Да, Россия двух прошедших столетий — воистину золотая пора русского дворянства. Век родства и свойства. Уютное, теплое, семейное время!

С причудливыми переплетениями людских судеб, светских отношений, родственных и дружеских уз мы встретимся здесь еще не единожды. Сейчас же вернемся к фамильным корням Петра Андреевича Кикина.

* * *

Родоначальником Кикиных считается Логин Михайлович, «пан радный» у короля Владислава Ягайло. Выехав из Польши «в службу Московскую» к Дмитрию Ивановичу Донскому, он стал «введенным боярином и градодержавцем» великого князя.

С тех пор, то возносясь, то низвергаясь, то поднимаясь вновь , Кикины на протяжении пяти столетий не сходят с небосклона русской истории. Их можно встретить среди кромешников Ивана Грозного и в Москве Смутного времени как участников обоих осадных сидений...

Наиболее известны двое Кикиных: стольник Василий Петрович и сын его адмиралтейств-советник Александр Васильевич. Имя первого неразрывно связано с деятельностью Переяславской Рады и воссо-единением Украины с Россией. Имя второго — с делом царевича Алексея Петровича.

Петр Андреевич Кикин — прямой правнук Ивана Васильевича Кикина, брата колесованного 17 марта 1718 г.  заговорщика. Прах прадеда главного персонажа настоящих записок покоится под алтарной стеной Троицкого собора Астраханского кремля. На могильном камне выбиты слова: «1723 года, сентября, 13 дня, в 7 часу, в пяток, на память священномученика Корнелия Сотника, преставился раб Божий Генерал-Аудитор Иван Васильевич Кикин, от роду ему 63 года... »*.

Город, где бывший стольник царицы Наталии Кирилловны Иван Васильевич Кикин нашел свой по-следний приют, был для него местом ссылки. Причиной монаршего гнева и последовавшей за ним опалы послужило то обстоятельство, что сообщник царевича Александр Васильевич Кикин искал спасения в доме брата, где и был схвачен «по слову и делу государеву».

Долго, почти столетие, поднимались Кикины после крутой расправы царя за неверность «дедушки», как Великий Петр не раз называл в письмах своего бывшего бомбардира в потешном полку и денщика Александра Васильевича.

* * *

Самым ярким представителем рода Кикиных в прошлом веке является Петр Андреевич, седьмой из дюжины детей отставного секунд-майора Андрея Ивановича Кикина и Марии Федоровны Ермоловой — четвероюродной тетки прославленного генерала и будущего наместника Кавказа Алексея Петровича Ермолова.

«Конечно, было бы излишним упоминать здесь о происхождении Кикина,– писал в 1847 г. на страницах «ИЛЛЮСТРАЦИИ» – «еженедельного издания всего полезного и изящного» – секретарь Общества поощрения художеств Василий Иванович Григорович, — но как не вспомнить с уважением, как не сказать с умилением о достоинствах предков, когда потомок их полученное от них благородство облагородил еще более собственными заслугами, как человек и гражданин».

Границы очерка не позволяют осветить жизнь и деяния П. А. Кикина с подобающей полнотой. Дадим лишь самый общий контур его биографии.

* * *

«Бывают странные сближения», — обронил однажды Пушкин фразу, ставшую крылатой.

Действительно, стоит раскрыть «Капитанскую дочку», как с первых же слов повести, рассказанной от имени бывшего дворянского недоросля Петра Андреевича Гринева, начинает брезжить история его земляка и тезки Петра Андреевича Кикина. Отправные точки жизненного пути обоих похожи до неразличимости. Разве что реальный Петр Андреевич был записан в службу по второму году жизни, а не тогда, когда «матушка была еще... брюхата», как это случилось с его литературным двойником Петрушей Гриневым.

Граф Иван Григорьевич Орлов, давний приятель Андрея Ивановича Кикина...

Нет, не могу убежать соблазна, чтобы не выписать. Снимаю с полки и разламываю пополам рублево хрустнувший тугой, скрипучий том: «Ближний наш сосед, секунд-майор Кикин, немолодой и прибрюхий поклонник Бахуса, провозглася хозяйкино здоровье, нечаянно сронил рукавом бокал и вино все до капли разлил».*

Право, право, никак нельзя лишний раз не полюбоваться таким самоцветом, хотя и не подлинны житейские записки сии, а стилизация-с. Зато какая! Ювелирно! Филигранно! Чистый Фаберже-с последней отделки, конечного чекана! Сам вкуситель старины, издатель «Русского архива» Петр Иванович Бартенев, насилу уверясь, что это не вчера, а нынче писано, достал автограф варианта к «Русалке», большущими ножницами отхряпал от него последние два с половиною стиха и с поклоном поднес их сочинителю:

— Какой подлог! Вот вам за вашу прекрасную прозу.

Но, как говорится, вернемся к нашим баранам.

Итак, граф Иван Григорьевич Орлов, давний приятель Андрея Ивановича Кикина, привез к нему в деревню капральский паспорт для сына. Так началась военная карьера П. А. Кикина в лейб-гвардии Измайловском полку. «Спустя несколько времени, — свидетельствует все тот же Григорович, — Петр принят в сержанты Семеновского полка, также без ведома родителя хлопотали о том особы, уважавшие его и жела-вшие сделать ему приятное». Что ж, удивительного здесь ничего нет. Все это в обычаях времени, когда социальные связи были прежде всего связями свойски-родственными и покровительски-дружескими. «Не порадеть родному человечку» было грешно и немыслимо...

Закончив образование в Московском Университетском пансионе, с 1 января 1796 г., когда был произведен в прапорщики, Кикин полностью отдается бранным марсовым забавам. В сентябре 1802 г.  он жалован флигель-адъютантом и «грозу двенадцатого года» встречает в полковничьих эполетах, исполняя должность дежурного генерала штаба 1-ой Западной армии, а «в бессмертный день Бородинской битвы, отбивая с охотниками на штыках главную батарею от французов, ранен в глаз». После взятия Парижа командир 2-ой бригады 6-ой пехотной дивизии генерал-майор Кикин уволен по болезни в отставку с мундиром.

Ордена Св. Георгия III степени, Св. Владимира II степени, Св. Анны I степени, прусский орден Красного Орла и две шпаги «За храбрость» с алмазами — таков итог ратоборче-ских заслуг Петра Андреевича Кикина перед Отечеством.

В 1816 г. по личной просьбе Государя, переданной через графа А. А. Аракчеева, отставной генерал принял должность статс-секретаря «у принятия прошений на Высочайшее Имя приносимых» и занимал ее до начала нового царствования.

Но все это только одна сторона жизни П. А. Кикина — служебная. Есть и другая, не менее важная и значительная — живое участие в созидании русской культуры.

* * *

С. Т. Аксаков, хорошо знавший Кикина в его молодые годы и часто встречавшийся с ним в доме адмирала А. С. Шишкова, пишет в воспоминаниях о главе литературного общества «Беседа любителей русского слова»: «Петр Андреевич Кикин был одним из самых горячих тогдашних славянофилов; он сделался таким вдруг, по выходе книги Шишкова: «Рассуждение о старом и новом слоге». До того времени он считался блестящим остряком, французолюбцем и светским модным человеком... Книга Шишкова образумила и обратила его, и он написал на ней: «Mon Evangile»... *

— Увы — по-французски! — иронически вздохнет по этому поводу не ждущий от современников «ни грубой славы, ни гонений» Владислав Ходасевич. *

При основании «Беседы» в конце 1810 — начале 1811 гг. флигель-адъютант и вчерашний галломан Кикин стал одним из самых рьяных членов этого общества, войдя вместе с основателем в I-ый из IV-х его разрядов.

«Свет литературный делился тогда на две, резко обозначенные, партии — Шишкова и Карамзина, — записывает в «Воспоминаниях старика» Н. И. Греч. — К первой принадлежали все Кутузовы, Кикин, И.С. Захаров, Хвостов (Александр Семенович), князь Шаховской и вообще большая часть «Беседы Любителей Русского Слова». К последней — Дмитриев, Блудов, Дашков, Тургенев, Жуковский, Батюшков, В.Л. Пушкин, Вяземский и т. д. Державин, Крылов, Гнедич держались середины, более склоняясь к последней.»**

Словесные баталии между шишковистами и карамзинистами, между «Беседой» и «Арзамасом» широко освещены в истории литературы, поэтому нет необходимости останавливаться здесь на тех или иных всплесках-выплесках когда-то животрепещущих литературных споров. Также хорошо известно, что А.С. Пушкин еще отроком-лицеистом принимал жаркое участие в той полемике на стороне приверженцев Карамзина. Юноша Пушкин, безусловно, о Петре Андреевиче Кикине б ы л  н а с л ы ш а н.

* * *

Незадолго до выпуска из Лицея, когда восемнадцатилетний Пушкин выбирал между статской и военной службой, он написал своему «парнасскому отцу» Василию Львовичу стихотворное послание, где рассуждал о преимуществах и недостатках того или иного поприща. В первой редакции этого послания есть строки:

Смешон, конечно, мирный воин,

И эпиграммы самой злой

В известных «Святках» он достоин.

Что это за «известные «Святки» и кто этот «мирный воин», достойный осмеяния?

В послании к дяде Пушкин намекает на «Ноэли» (или «Святки»), сочиненные князем Дмитрием Петровичем Горчаковым. ***

Ноэли — традиционная форма святочного сатирического обозрения. Песенки эти, особенно популярные во Франции, писались к Рождеству. Их содержание было подчинено определенной теме: изображалось рождение Христа и далее пародировался евангельский рассказ о волхвах, пришедших в Вифлеем поклониться младенцу Иисусу. Вместо волхвов-магов, поздравляющих деву Марию с благополучным разрешением от бремени, вводились реальные персонажи, над которыми и нужно было посмеяться. В поздравительных речах обычно и заключалась вся соль сатиры. Говоря дяде о «мирном воине», Пушкин имеет в виду строфу из «Ноэля» Горчакова, посвященную Петру Андреевичу Кикину.

Вот как князь-насмешник характеризует Кикина в своих «Святках»:

Словесник бессловесный,

Писатель без письма,

Герой, врагам безвестный, *

И умник без ума,

Явился Кикин тут:

                 он первый внук победе,

Он муж всех царств и всех времен,

Он в армии — «Беседы» член

И генерал — в «Беседе».

Несмотря на довольно мирный литературный характер сатиры Горчакова, в которой князь смеется над сочленами по «Беседе», где вместе с Кикиным и сам состоит в 1-ом разряде, аттестация последнего здесь, может быть, точна и нелицеприятна, но все-таки несправедлива по причине очень уж откровенной
з у б о с к а л ь н о с т и.

* * *

Предоставляя 27 марта 1847 г. страницы «ИЛЛЮСТРАЦИИ» В.И. Григоровичу для «красноречивого и теплого слова» о П. А. Кикине, редактор-издатель еженедельника Н. В. Кукольник писал: «Память людей, подобных Петру Андреевичу Кикину, не должна забываться благодарным потомством. Величество истории заключается в божественном праве судить и казнить деяния, человечество унижающие, но еще более в обязанности воздавать добродетели и заслуге достойную похвалу... Привыкнув с уважением смотреть на людей, отличенных талантом, я с большим удовольствием и с благоговением люблю смотреть на государственного мужа, дышащего, живущего одним добром своего отечества. Там — дар природы; тут — подвиг высокой воли имеет свою прекрасную часть».

Коль скоро оценка личности
П. А. Кикина автором святочного стихотворения язвительно-саркастична, а издателем «ИЛЛЮСТРАЦИИ» — м е м о р и а л ь н а, то истина, как водится, обитает в середине. И она такова: Кикин — человек серьезный, даже несколько скучноватый, склонности заниматься благоглупостями не имеющий. По многочисленным отзывам современников, он был человеком обостренной честности и глубокой порядочности. Несмотря на прямоту, доходившую порой до грубости, Петр Андреевич обладал на редкость добрым сердцем, которому, по собственному признанию, «всегда старался подчинять свою голову и на нем единственно основывать все блаженство жизни».*

* * *

Здесь не лишним будет заметить, что процитированная строфа «Ноэля», хотя и шаржированно, но все же отражает деятельность П. А. Кикина на ниве отечественной словесности. А вот его посмертное чествование в «ИЛЛЮСТРАЦИИ» Нестора Кукольника связано, пожалуй, с самым главным делом жизни Петра Андреевича — созданием Общества поощрения художеств.

* * *

30 ноября 1821 г. в доме, выходящем углом на Набережную Мойки и Зимнюю канавку, у князя Ивана Алексеевича Гагарина и его пока еще невенчаной жены Екатерины Семеновны Семеновой, знаменитой драматической актрисы, которую воспел Пушкин, а поклонники называли «русской мадам Жорж», сошлись несколько лиц. Восстановим справедливость и назовем их преданные забвению имена. Кроме Петра Андреевича Кикина, на собрании присутствовал отставной подполковник Александр Иванович Дмитриев-Мамонов. Потом – приближенный к Великому Князю Николаю Павловичу, будущему императору, флигель-адъютант Лев Иванович Киль. Наконец, обрусевший немец, сын академика-астронома, участник кампаний 1812–15 годов, первоклассный военный топограф полковник Федор Федорович Шуберт.

Всех собравшихся объединяла бескорыстно-платоническая любовь к искусству. Киль и Мамонов были к тому же порядочными художниками-дилетантами. Первый великолепно гравировал, второй изрядно писал акварелью батальные сцены и эпизоды.

Названные лица собрались вместе не для праздного времяпрепровождения. В тот день они утвердили «Основные правила для руководства деятельности Общества Поощрения Художников». Первый параграф принятого устава гласил: «Всеми возможными средствами помогать художникам, оказывающим дарование и способствовать к распространению изящных художеств».

П. А. Кикин стал первым председателем и казначеем созданного Общества. Это его устами весной 1822 г. братья Александр и Карл Брюлловы будут направлены пансионерами в Италию для совершенствования талантов. В 1830 г. многолетнего содержания в чужих краях за счет частных пожертвований от членов Общества Поощрения будет удостоен и гениальный автор «Явления Мессии» Александр Иванов...*

* * *

И вот Петр Андреевич Кикин, достойнейший и обладающий многими добродетелями человек, оказывается вдруг в числе  н е д о б р о ж е- л а т е л е й  Александра Сергеевича Пушкина.

* * *

Читая словарную статью о П.А. Кикине во втором издании книги Л.А.Черейского «Пушкин и его окружение» (Л. : «Наука», 1989), вместо радости, что твой герой входит в число пушкинских знакомцев, испытываешь досаду и огорчение.

Составитель словаря в персоналии П. А. Кикина указывает на две фиксированных источниками встречи излюбленного баловня муз и «умнейшего мужа России» со статс-секретарем, боевым генералом времен наполеоновских войн.

 То, что Пушкин, написавший стихотворение «Полководец», которое навеяно неоднократным посещением Военной галереи Зимнего дворца, среди 332 генеральских изображений не мог не видеть и сочного колорита портрет Петра Кикина, во внимание, конечно, принимать не следует. А портрет, принадлежащий искусной кисти члена Лондонской Королевской академии Джорджа Доу, чудо как хорош! Исполненный с виртуозной маэстрией в приподнятом романтическом ключе, он рисует образ молодого генерала двенадцатого года. Кикин запечатлен на тревожном дымно-заревом фоне. Открытое чистое лицо с крупным породистым носом. Красивого рисунка чувственные и капризные губы. Небрежно взбитые волосы над высоким лбом. Брови чуть насуплены, но взгляд прямой. Он выражает ум и волю. Золотая бахрома эполет, алый цвет воротников вицмундира и шинели, накинутой на плечо, вносят в образ победное начало. Серебристое мерцание орденских знаков приглушает мажорное звучание ярких красок мундира, соединяет подъем внутренних сил героя с волнующей взвихренностью фоновых тонов, рождая тем самым удивительную гармонию личности, времени, искусства...

* * *

Однако вернемся к персоналии П.А.Кикина из словаря Черейского и поспешим выписать то место, где говорится о личных столкновениях поэта и сенатора: «1 марта 1831 Пушкин, П. А. К. с дочерью участвовали в санном катании, устроенным С. И. и Н. С. Пашковыми. По словам племянницы П. А. К. , он позднее рассказывал, как, «пригласив однажды на lancier очаровательную Наталию Николаевну, находил удовольствие изводить... ревнивого поэта».

* * *

Ну, вот — стоило огород городить! Охота живописать историю человека, чья племянница обронила свидетельство, будто он, по его же какому-то иезуитскому признанию, «находил удовольствие изводить» Александра Сергеевича Пушкина, пропала напрочь.

Пушкин же! Первая любовь России и вообще — «наше все». Он — тот пробный камень, тот оселок, на котором мы проверяем себя, наше былое, наше текущее, наш грядущий день. Парадигма нашего отношения к Пушкину сложена прочно: хорош ты, пушкинский современник, к поэту — и нам дорог; плох, дурен, враждебен — и нам супостат! Словом, сомнения и противоречия раздирают грудь, не дают покоя. И все же, как ни крути, как ни прикидывай, а недостойный поступок Кикина противу Пушкина зафиксирован в Академии Наук СССР Пушкинской комиссией Отделения литературы и языка и дважды растиражирован в капитальном труде Л. А. Черейского, а это значит: Петру Андреевичу Кикину навечно отведено место рядом с гонителями поэта, на что всегда с легким сердцем «укажет будущий невежда».

* * *

Как не поостыл я к достопочтеннейшему Петру Андреевичу, все-таки ретирады не учиню, ибо виктории жажду — не конфузии, и дело свое доведу до конца. Не всуе же сказано: ищите и обрящете...

Итак, откуда маститый пушкиновед почерпнул сведения о встречах Пушкина с «моим» Кикиным?

Ага! Во-первых, это третий том «Писем Пушкина», выпущенный издательством «АСАDЕМIА» в 1935 г. под редакцией и с примечаниями Л. Б. Модзалевского. Во-вторых, 12-ый номер журнала «Русская старина» за 1909 год. Что ж, посмотрим оба источника. По порядку и внимательно...

* * *

Совместное катание на санях в последний день масленицы 1831 года вряд ли имело какое-то важное значение как для Пушкина, так и для Кикина.

Не прошло и двух недель, как Александр Сергеевич решил свою участь — венчался. Медовый месяц в самом разгаре. Натали — его Пленира — рядом! Ах, до чего хороша! «Как дева русская свежа в пыли снегов!» Разрумянясь на легком морозце, она выглядит еще волнительней — до Кикина ли тут влюбленному поэту!

Но заглянем в Модзалевского.

Представительское письмо Пушкина из Москвы в Полотняный Завод дедушке своей прелестной жены по случаю обретенного «щастия» от 24 февраля 1831 г. , которое занимает полтора десятка строк печатного текста, Модзалевский сопровождает подробнейшим многостраничным пояснением, раскрывая детали предсвадебных и венчальных обстоятельств, а также первых семейных дней Александра Сергеевича и Натальи Николаевны.

Кикина в качестве участника санных катаний с молодой четой Пушкиных Модзалевский нашел в письме А. Я. Булгакова к брату, которое опубликовано в 1-ой книге «Русского архива» за 1902 г. В этом послании чиновника по особым поручениям при московском генерал-губернаторе и будущего почт-директора Белокаменной приведен список всех, принимавших участие в празд-новании широкой масленицы. По справедливому замечанию ученого, «все это были московские знакомые Пушкина, почему  и м е н а  и х   д л я  н а с  н е б е з р а з л и ч н ы».

В длинном реестре Булгакова меня интересует только П. А. Кикин. Он в булгаковском письме присутствует, и даже не один. Так совершенно определенно и написано: «Кикин с дочерью». Именной указатель, составленный Г. Д Вержбицким, подтверждает, что это  д е й с т в и т е -    л ь н о  Петр Андреевич и Мария Петровна, в замужестве светлейшая княгиня Волконская...

Увы! Модзалевскому не возразишь. Авторитет его неколебим: зубр! мэтр! классик!

* * *

Прежде чем обратить взоры на факт второго и последнего, отмеченного исследователями, личного столкновения А. С. Пушкина и П. А. Кикина, который «находил  у д о в о л ь-  с т в и е  и з в о д и т ь... ревнивого поэта», хочется сделать несколько попутных, но  о ч е н ь   в а ж н ы х        д л я  м е н я  замечаний. Как известно, озадачившись темой, в первую очередь необходимо максимально обеспечить себя литературой по вопросу. Библиография должна сделаться страстью. Беда в том, что удовлетворить эту страсть в российской глубинке, где много свежего молока и чистого воздуха, но нет ни серьезных библиотек, ни солидных архивов, весьма и весьма проблематично. Поэтому безгранична моя благодарность сотрудникам отдела внешнего обслуживания Российской Национальной Библиотеки в Санкт-Петербурге, особенно Ларисе Александровне Горячёвой, за то внимание, с каким они относятся к моим провинциальным нуждам и с завидной оперативностью ксерокопируют так необходимые для моих занятий старые издания. Только благодаря подвижническому труду этих скромных служителей  к н и г и, с невыразимым волнением приступаю к скрупулезному разбору забытых воспоминаний из «Русской старины».

* * *

Зная достаточно много о личности и характере П. А. Кикина, невозможно, несмотря на авторитетные академические приговоры, поверить в то, что он мог себе позволить развлечение  п о д о б н о г о  рода  и  т а к мелко досаждать Пушкину. Никак не вяжется воедино умница и золотое сердце с «находил удовольствие изводить», государственный муж по шестому десятку и паркетный шаркун, отплясывающий  л а н с ь е  с восемнадцатилетней женой поэта, имея ничтожную, а оттого еще более гнусную цель — подразнить  ее        я к о б ы  ревнивого мужа.

Мемория, откуда почерпнуты сведения, рисующие П. А. Кикина в таком неприглядном свете, называется «В старом, радушном дворян-ском гнезде на Арбате». Автор ее — некто Марина, без имени-отчества и даже инициалов.

* * *

Воспоминательница с нежностью и душевным теплом рассказывает о супружеской чете Кикиных — Петре Евграфовиче и Марии Романовне (Робертовне), урожденной Кер-Портер, называя их дедушкой и бабушкой, хотя супруги были бездетны, а степень родства с ними Мариной мною  п о к а  не установлена.

П. Е. и М. Р. Кикины в окружении Пушкина у Черейского тоже числятся. Поэт бывал у них и на Арбате, и в петербургской квартире — в доме на Набережной Фонтанки.

* * *

Петр Евграфович Кикин оказался моим старым «знакомцем».

Академик Алексей Николаевич Крылов, рассказывая о владельце соседней с родовой Висягой* Липовки Петре Михайловиче Мачеварианове, известном псовом охотнике и большом оригинале, который вывел особую породу русских борзых, приводит в своей книге «Мои воспоминания» анекдотический случай, произошедший однажды с Петром Евграфовичем на наших густо унавоженных черноземах.

Как Елена Владимировна Раздьяконова, виновница моего увлечения Кикиными, «Петр Михайлович, — цитирую воспоминания кораблестроителя, — не выносил и считал проявлением крайнего к себе неуважения, если кто делал ошибку в начертании его фамилии, которую он по старой орфографии писал Мачеварiанов» даже написание «Мачеварьянов» принималось им за обиду. Озорники этим пользовались, и много ходило по этому поводу рассказов...» В числе прочих Крылов приводит и кикинскую историю, связанную с именем автора «Записок псового охотника Симбирской губернии», на которые не устает ссылаться в своих трудах знаменитый ученый-охотовед Л. П. Сабанеев. Вот тот случай: «В селе Алферьеве, верстах в 25 от Липовки**, проживал каждое лето уважаемый помещик Петр Евграфович Кикин, тайный советник и, кажется, сенатор. По ошибке он как-то адресовал письмо так: «П. М. Мачеварианову в Мачевариановку» и незамедлительно получил ответ: «П. Е. Тыкину в Тыкинку».*

О детских впечатлениях, вынесенных из арбатского особняка этого самого П. Е. Кикина-Тыкина, и пишет мемуаристка в «Русской старине», введя своими воспоминаниями в заблуждение целый ряд отечественных Шерлоков Холмсов от пушкиноведения и сделав меня при них чем-то вроде уездного доктора Ватсона.

* * *

Раз уж было однажды здесь сказано о тесности человеческих связей в тех далеких, но милых сердцу «томительных сумерках девятнадцатого столетия», то не преминем заметить: «мой» Петр Андреевич Кикин академику Крылову, чьи воспоминания только что цитированы, довольно близкий родственник. Бабушка создателя основополагающих трудов по теории корабля, Мария Михайловна Крылова (1804–1892), в девичестве Филатова, как и Николай Михайлович Языков, Кикину двоюродные племянники. Ее дед, Нил Федорович Ермолов, равно как и дед стихотворца, — родной брат матери Петра Андреевича Марии Федоровны Кикиной, которую все знавшие ее называли не иначе как праведницей. «Она была не глупа, набожна и во всех своих действах чрезвычайно скромна», — отзывался о Марии Федоровне один из ее родственников.

* * *

Если принять во внимание, что Крыловы, Житковы, Тюбукины, Драницыны, Ладыгины, Голиковы, Гернеты — ветви одного могучего древа, в крепком жизнеспособном корне которого стоит ромодановский и теплостанский**  помещик Михаил Федорович Филатов с богоданной супругой своей Елизаветой Ниловной, то вполне правомерно встает вопрос: роднились ли Кикины с Филатовыми, какие бы в результате браков фамилии Филатовы не носили?

Отвечая на этот вопрос утвердительно, не могу сдержать дифирамбических восклицаний во славу старинных манускриптов. В полной мере понять и разделить то непередаваемое ощущение, то сладостное покалывание в кончиках пальцев, когда затрепещет в них вдруг невзрачный листок, что принес долго-жданную весть из бездны истории, может только  р а в н ы й. Для равных и пою:

— О, ветхие, потертые на сгибах документы былого, кудревато заполненные бойкими перьями  к у в- ш и н н ы х  р ы л  из осмеянных литературой губернских присутствий! Исполать вам!

— О, до хрупкости пересушенные временем старые письма! Сколько волнительных минут пережито при чтении ваших выцветших строк, слетевших на бумагу много-много лет назад! Господи, всеблагий и прещедрый, пусть покойны будут в Царствии Твоем души тех, кто писал эти письма!

* * *

... Роднились ли, знались ли, были ли близки Кикины с Филатовыми? Отдадим свидетельства документам.

* * *

Вот писанное полууставом на рыхлой синеватой бумаге благостное шестистраничное послание Марии Федоровны Кикиной племяннице своей Елизавете Ниловне и ее мужу Михаилу Федоровичу Филатову из Алферьева в Теплый Стан. Почему не в Ромоданово? Да потому что датировано письмо 27-ым днем августа 1800 года, а по летам Филатовы живали в симбирском, а не в пензен-ском имении.

Среди многого другого в письме этом идет речь о предстоящем прибавлении, которого ждет молодая чета Филатовых: «... ты уже готовися быть матерью то надобна учица... цалую твои гласки гупки и милыя твои щечки... ах Лизанька я никогда недумала чтоб ты так мне была мила живи мая душа буть висела утешайся сваем Михаилом Федарачем инигде нескучай сним... »*

А вот и коротенькое письмецо-записка самого статс-секретаря Петра Андреевича Кикина все тому же Михаилу Федоровичу Филатову из Петербурга в Ромоданово — потому как зима. По причине краткости письма приведем его здесь полностью как яркий пример участия столичного сановника даже в мелких хозяйственных заботах супруга своей двоюродной сестры:

«23 Генваря 1820.

Любезный Михайла Федорович! При сем посылаю Тебе квитанцию Опекунского Совета на закладныя проценты и следственно ты можешь быть на сей щет покойным. Много писать истинно некогда. Спешу в свою Комиссию. Прошу за меня поцеловать и поблагодарить твою Лису и всем нашим кланяться, г<осподам> Старикам мое почтение. Мои слава богу здоровы. П. Кикин.»

Случаев подобного внимания высокопоставленного петербуржца к своим близким можно привести множество. Известно, например, что Симбирский губернский предводитель Александр Федорович Ермолов (дед поэта) уже под свои восемьдесят лет «по ходатайству родного племянника своего Кикина был произведен в превосходительный чин действительного статского советника». Да и сам автор этого свидетельства, Дмитрий Николаевич Свербеев, был в самом начале служебного поприща весьма обласкан двоюродным дядею.

Кому что: одному — закладные квитанции Опекунского Совета, другому — желанный чин, третьему — синекура, четвертому — отеческая забота. Как говорится, всем сестрам по серьгам...

* * *

... Тоненькая памятная книжка в изумрудного отлива шелковом переплете не сохранила имени владельца, но по некоторым приметам и признакам принадлежала она, без сомнения, одной из девиц Филатовых. Книжка заведена 24 апреля 1823 года и содержит в себе почтовое расписание: «Во вторник из Саранска отходит три почты, в Петербург, в Москву и в Вологду, а в субботу в Симбирск. Еще в Смоленск отходит во вторник почта... » И так далее — на всю неделю.

Еще в зеленой книжке по месяцам и числам означены дни рождения и ангельские праздники родных и знакомых. В январе, среди других, под 16-ым числом начертано: «рождение княгини». Не забыта и дата «имянин» титулованной родственницы в записи февральской. *

Кто эта особа, догадаться вовсе не трудно: княгиня Анна Андреевна Бабичева — родная сестра Петра Андреевича Кикина, рожденная с ним в один год — 1775-ый. Она родилась 16 января, он — 27 декабря. С демографией, как видно, в те далекие времена на Святой Руси дела обстояли благополучно...

С княгиней Бабичевой случилось мне повстречаться еще раз — в бумагах уже свойства не домашнего, а вполне официального.

Просматривая как-то книгу краеведа А. И. Герасимова «Ромоданово» (Саранск, 1981), наткнулся на одно место, которое заставило обратиться в Госархив Мордовии. Правда, «хождение» в это учреждение было несколько своеобразным. Сначала составил  с л е з н и ц у  Юрию Петровичу Никитину, заместителю министра культуры республики, с которым приятельствуем с самого первого дня самого первого курса. В письме к другу-министру я выразил горячее желание заглянуть в метрические книги церкви села Ромоданово, на которые в своей работе ссылается господин Герасимов.

Через самое короткое время получаю из Саранска нужные сведения, но на безликих бланках архива. Это, конечно, никак не могло меня устроить: не передают казенные бумаги аромата и поэзии старинных записей и уж никак не содержат полноты информации. Но есть, есть и в них для исследователя важная вешка — это указание номеров архивных фондов, описей и единиц хранений. **

Получив, благодаря стараниям приятеля, такой  к л ю ч и к, опять пишу в Саранск, но уже разлюбезной сестрице своей Александре Петровне, объясняю, в чем дело, и прошу посвятить денек работе в архиве...

* * *

Ах, как не разочаровали меня эти несколько ксерокопированных страниц из церковной книги! Ах, как щедро было вознаграждено мое любопытство!

* * *

Читаю: 10 февраля 1829 года вдовствующая княгиня Анна Андреевна Бабичева вместе с надворным советником Михаилом Федоровичем Филатовым принимают от крестильной купели внука последнего — Михаила Крылова, а 8 января 1832 года — внучку Агриппину Крылову. Младенцы эти — родные дядя и тетка академика-кораблестроителя и математика А. Н. Крылова. Княгиня же Анна Андреевна, сестра статс-секретаря, — их крестная мать...

* * *

Выходит, и знались, выходит, и роднились, выходит, и дружествовали Кикины с Филатовыми и с их густо-ветвистой молодой порослью. Свидетельствует об этом и правнук Михаила Федоровича — профессор Московского университета, выдающийся русский путешественник, зоолог и охотовед Борис Михайлович Житков (1872–1943). Рассказывая в своих очень живых и умных, но до сих пор не изданных воспоминаниях* о многочисленных представителях филатовской фамилии, он пишет, что в их родстве «через Ермоловых были и другие дворянские семьи — Чемодуровы, князья Хованские, К и к и н ы». Потемневшие портреты этих родственников «в старинных золоченых рамах», говорит ученый, украшали залу сырятинского дома его бабушки Прасковьи Михайловны Тюбукиной, урожденной Филатовой**.

Переплетение человеческих связей, основанных на родстве, соседстве и свойстве, не только имело место в межличностных отношениях людей ХVIII-XIX веков, но во многом играло определяющую роль во всех сферах дворянской культуры, что нашло отражение в нашей классической литературе, весь поток которой, расширяя определение Белинского относительно «Евгения Онегина», можно по праву считать «энциклопедией русской жизни». Не зря уже в нашем столетии утонченнейший лирик и блистательный эссеист Поль Валери причислил ее, наравне с итальянским Возрождением и древней Элладой, к одному из трех чудес , сотворенных человечеством за всю свою историю.

На примере же родства Петра Андреевича Кикина с потомками Михаила Федоровича Филатова, в которых тоже текла ермоловская кровь, мы наблюдаем феноменальное явление — путь исхода и превращения русского поместного дворянства пореформенной поры в русскую трудовую интеллигенцию. Более того — в научную элиту страны.

Среди внуков ромодановского и теплостанского барина мы видим не только таких разносторонних общественных деятелей , каковы Николай Александрович Крылов и Михаил Иванович Житков, но и целую плеяду врачей Филатовых, двое из которых являются основоположниками: один — отечественной педиатрии, другой — экспериментальной эмбриологии. Речь идет о двоюродных братьях Ниле Федоровиче и Дмитрии Петровиче Филатовых.

Троюродный филатовский ряд — это правнуки Михаила Федоровича и Елизаветы Ниловны. В нем академики Алексей Николаевич Крылов и Владимир Петрович Филатов — ученые мирового уровня. Широко известны другие звезды научного мира из этого поколения Филатовых: профессора Борис Михайлович Житков, Михаил Николаевич и Надежда Николаевна Гернеты, профессор Сорбонны Виктор Анри...

* * *

Все это, конечно, интересно и занимательно, но... Но как ни плутай по окольным тропам, преодолевая вполне понятную тревогу, приближение «момента истины» неотвратимо, как судьба. А посему, помолясь, двинемся ей навстречу... Приняв сведения из книги Л. А. Черейского, что П.А.Кикин, или П.А.К. в очерке Мариной (она ни разу не раскрыла его инициалов) — это именно  т о т  с а м ы й  Петр Андреевич Кикин, за проверенный и неоспоримый факт, на первых порах не придумаешь ничего лучшего, как обвинить воспоминательницу в забывчивости.

Рассказ ее, написанный так задушевно, оказался уж очень недостоверным. Мемуаристка то и дело путается в степени родства своих близких, наделяет их чертами, им не свойственными, и часто злоупотребляет анохронизмами, перенося реалии более поздних времен в дни минувшие.

Так, назвав Кикина двоюродным братом Петра Евграфовича, Марина пишет, что на большом письменном столе последнего «стоял превосходный портрет-гравюра сестры дедушки светлейшей княгини Марии Петровны Волконской (урожденной Кикиной), величественной, красивой, в дорогом придворном туалете, с жемчужным ожерельем на шее и украшенным драгоценными каменьями кокошником».

Ну какая сестра? Хотя «с нею и детьми ее находился всегда дедушка в самых дружеских отношениях», как ни раскидывай, а св. кн. Волконская приходится П.Е.Кикину только двоюродной племянницей, а не сестрой.

А как прикажете понимать утверждение рассказчицы, будто П.А. Кикин женат на княжне Голицыной?

Хорошо известно, что женой Петра Андреевича Кикина была дочь Ардалиона Александровича Торсукова, обергофмейстера двора, Мария Ардалионовна. Мать ее, Екатерина Васильевна, доводилась родной племянницей небезызвестной Марье Саввишне Перекусихиной, любимой камер-фрау Екатерины II. Матушка-государыня, как злоязычно отметил Пушкин в одной из своих эпиграмм, не только «Вольтеру первый друг была, Наказ писала, флоты жгла», но и жила «немного блудно». Недюжинные способности старой девы тонко обставлять деликатные увлечения Императрицы, умение управлять по-восточному пряным миром ее амурных пристрастий и сделали от природы умную, хорошо образованную, но неказистую лицом и статью Марью Саввишну довереннейшей из камер-юнгфер, позволили приобрести при дворе мало кому доступное влияние: «все фавориты находились в нравственной зависимости Перекусихиной».

Степан Жихарев, театрал и тала-нтливый мемуарист, но человек с неким нравственным изъянцем, 29 апреля 1807 года в своем « Дневнике чиновника» записал не без зависти о том, что А. А. Торсуков «очень богат, и это состояние наследовала жена его» от М. С. Перекусихиной. «Говорят, — продолжает Жихарев, — что ей досталось одних только брильянтов и жемчугов на полмиллиона»*.

Я это все к тому говорю, что не с княжной Голицыной был повенчан Петр Андреевич Кикин, а с внучатой племянницей Марьи Саввишны — всесильной поверенной Государыни Екатерины Алексеевны во всех ее альковных утехах. Приобретенное верной службой на таком пикантном поприще богатство через ангела душою жену перейдет в свой срок во владение  г е р о я  настоящих заметок.

О романе флигель-адъютанта Кикина с девицей Торсуковой писал и С. Т. Аксаков в «Воспоминаниях об А. С. Шишкове». Мария Ардалионовна, по наблюдениям писателя, «с прекрасной наружностью соединяла светскую любезность, в хорошем значении этого слова, и образованность. » Брак покровителя искусств П.А.Кикина именно с этой женщиной, а не с какой-то другой отмечен и в словаре Черейского.

* * *

 Свои воспоминания Марина писала в годах преклонных, а со старыми людьми такое случается часто: память слабеет, события дней былых представляются не стройной чередой, а мелькают пестрым калейдо-скопом... Короче говоря, в отличие от дедушки Петра Евграфовича, «обладавшего необыкновенной памятью на хронологию и исторические события», автор воспоминаний о жизни дворянского гнезда на Арбате многое забыла, многое путает или излагает произвольно. Например, рассказывая о том, что у П.А.Кикина с дедушкой «было много общего», Марина чуть выше любуется из окна мезонина куполом «той церкви... в которой в 1835 году происходило венчание бабушки Марии Романовны с дедушкой, тогда еще молодым поручиком лейб-гвардии Семеновского полка».

Боже, если не соотнести это счастливое бракосочетание с образами хрестоматийной картины художника Василия Пукирева «Неравный брак», то очень затруднительно вообразить, как это П. А. Кикин, «за-всегдатай Английского клуба, знакомый со всей Москвой... носивший постоянно николаевскую шинель и фуражку с красным околышем», умудрялся приезжать «в больших санях на сильной, рослой, старой лошади» к бабушке и дедушке, которые поженились в следующем году после его, визитера, кончины? Мало того, покойник по приезде умел еще и вносить «всегда такое оживление, что был везде желанным гостем». Мистика какая-то, несуразица, посмертное озорство героя гоголевской «Шинели». Да и живость в общении П.А.Кикина из воспоминаний Мариной как-то плохо сочетается с прямотой характера видного сановника и мецената, которая доходила «порой до грубости».

Потом, отчего уж так привязан человек, душой и телом, сутью всей принадлежавший «дням Александровым», к николаевской шинели и фуражке с красным околышем? Когда успел государственный деятель, попросившийся в отставку вскоре после воцарения Императора Николая Павловича, так полюбить одежду, связанную с его именем, и стать разительно похожим (внешне, конечно) на отца Вареньки Б. — полковника Петра Владиславовича в страшной сцене наказания шпицрутенами беглого солдата-татарина, которую изобразил нам Л.Н.Толстой в рассказе «После бала»?

Ну, никак не мог Петр Андреевич Кикин, даже очень того пожелав, привязаться к офицерской шинели со стоячим воротником, вошедшей в моду и обиход как раз в 30-е годы.*

И уж тем более странно, что кузены П.Е. и П.А. Кикины, как пишет их родственница, «почитали Леонтьева и Каткова, увлекались передовыми статьями «Московских ведомостей», зачитывались «Русским вестником». Если П.А. Кикин — это Петр Андреевич, то он точно не прочитал ни строчки у соредакторов помянутых изданий, потому что в год смерти покровителя братьев Брюлловых «апологету реакционного правительственного курса» Михаилу Никифоровичу Каткову было только 16 лет, а крепко нелюбимому студентами профессору Московского университета Павлу Михайловичу Леонтьеву и того меньше — всего-то 12 годиков.

Словом, или мемуаристка сильно путает, или П.А.К. ее воспоминаний — это не Петр Андреевич Кикин.

Да, конечно же, нет. И замечание, что П. А. К. «завзятый москвич», «ненавидел Петербург» и «ставил мне в укор мое пристрастие к Петербургу — как родине», относится не к Петру Андреевичу, а к какому-то другому Кикину, имевшему те же инициалы. К какому? — возникает вопрос.

Но вот беда! — сомнения не развеиваются окончательно из-за таких явных, лежащих наверху указаний Мариной на то, что П. А. К. все же Петр Андреевич Кикин.

* * *

Во-первых, П. А. К. представлен как «эстетик, ценитель красоты». Во-вторых, старушка так живо рассказывает о своем посещении вместе с Кикиным храма Христа Спасителя, что и в голову прийти не может, будто этого Кикина величают не Петром Андреевичем.

Делясь с читателями «Русской старины» давними впечатлениями от осмотра возводимого храма, куда возил ее девочкой наш таинственный П.А.Кикин, Марина пишет: «Знакомый с профессором К. А. Тон, художниками и архитекторами, он доставил мне возможность осмотреть строившийся в то время храм Христа Спасителя, в котором производилась внутренняя отделка. Поднеся мне обломок красивого лабрадора, как память посещения храма, он обратил мое внимание на изображаемую в куполе руку Бога Саваофа — казавшуюся натуральной величины и имевшую в действительности 9 арш. длины. Я так была поражена этой величиной, что спешила домой, чтобы на паркете бабушкина зала отмерить те 9 арш., которые так поразили меня».

Вот это место из публикации в старом журнале и запутало не только меня,  п р о в и н ц и а л ь н о г о ч и т а т е л я,  но и такого  с е р ь е з- н о г о  п у ш к и н и с т а,  как
Л.А. Черейский.