к 100-летию со дня рождения М. М. Бахтина
Михаил Михайлович Бахтин (1895 – 1975) – ученый с мировым именем, по общему признанию один из крупнейших философов ХХ века, почти двадцать пять лет жил и работал в Саранске. Не одно поколение биографов будет внимательно изучать два саранских периода его жизни. Первый короткий (1936-1937) едва не закончился трагически. Бахтин вынужден был оставить Саранск. Второй (1945-1969) был длительным, относительно спокойным и весьма плодотворным.
Переезд в Саранск в 1945 году из города Кимры, где он преподавал в средней школе то немецкий язык, то историю и литературу, означал, что над ним по-прежнему тяготеет запрет на прописку и жизнь в больших городах Союза, но вместе с тем приказ по Наркомпросу РСФСР от августа 1945 г. о переводе его в Мордовский госпединститут на должность и.о. доцента кафедры всеобщей литературы открывал новые перспективы. Близость к Москве позволяла надеяться на общение с друзьями и с их помощью пользоваться фондами публичных библиотек Москвы и Ленинграда. В коллективе преподавателей гуманитарных наук, в котором ему предстояло работать, были люди с большими научными знаниями: М. А. Петракеев, А.А. Савицкий, М. Н. Коляденков, М. Г. Сафаргалиев, Л. М. Кессель, О. Л. Харламова и др.
Первое, с чем столкнулись Михаил Михайлович и Елена Александровна по своему второму приезду в Саранск, были бытовые трудности. «Доехали мы вполне благополучно, – пишет М.М. Батин М.В. Юдиной в письме от 29/XI 45г. – Но здесь оказалось катастрофическое положение с топливом; у Ин<ститута> дров нет, на рынке они недоступны, и перспективы в этом отношении самые мрачные. Нагрузка в Инст. оказалась небольшая. Снабжение здесь, правда, неплохое, но вопрос с топливом ставит под угрозу наше существование здесь (есть, конечно, и еще минусы)»[1].
Видимо не без колебаний было принято Бахтиным решение остаться в Саранске. Были и сомнения, и хлопоты друзей о их переезде на другое место жительства. «Я не сразу Вам ответил, так как поджидал выяснения моих здешних дел (в смысле отъезда и пр.), но пока все у нас еще неопределенно, – писал М. М. Бахтин в письме М. В. Юдиной от 27/IV 48 г. – ...Петров мне писал и предложил приехать в Новозыбков (Брянской области), но это далеко и там, говорят, хуже, чем в Саранске. Менять Саранск на Новозыбков во всяком случае не имеет смысла»2.
Возможно, что одним из аргументов в пользу Саранска послужило убеждение, не раз звучавшее в словах Елены Александровны: «Мы здесь живем под покровительством Серафима Саровского».
Жизнь в Саранске складывалась нелегко. Но после вынужденных частых перемен городов и мест жительства – Невель, Витебск, Ленинград, Кустанай, Саранск, село Ильинское, Кимры – Саранск имел свои преимущества, позволившие Бахтиным остановить на нем свой выбор.
Директор пединститута М. Ю. Юлдашев встретил Бахтиных доброжелательно и в меру своих возможностей старался им помочь. Прежде всего он предоставил им комнату в лучшем из домов, которыми в то время располагал пединститут. Это был дом, построенный на крепостном валу, в центре города, в стороне от близлежащей Советской улицы (дом № 34). В 20-х и самом начале 30-х годов он служил городской тюрьмой, а затем, переоборудованный в жилое помещение, был отдан пединституту. От тюремного здания дом сохранил добротную кладку стен, уходящую глубоко под землю и образующую полуподвальное помещение, планировку комнат (все они выходили в общий длинный коридор), железные лестницы. В двух верхних этажах жили преподаватели, полуподвальное помещение занимал технический персонал. Дом этот и сейчас стоит, отдаленно напоминая прежнее здание. Новые его хозяева сняли слой земли, освободив нижнюю кладку, и двухэтажный дом стал трехэтажным.
Бахтины прожили в этом доме более десяти лет, до 1959 года. Дом был населен только служащими пединститута разных рангов, начиная от заместителя директора по научной и учебной работе Стефкина Ф. С. и декана филфака Савицкого А. А., кончая дворником Фроловой М. Г. и техническими работницами Мамоновой Е., Учватовой Е. и др. Этот «институт в миниатюре» вобрал в себя людей разных специальностей: физиков Борщина Я. Ф., Моргулиса А. Д., Карпунова В. Н., математика Жаркова Ф. Т., химика Стефкина Ф. С, биологов Виноградову Н. П., Конкина У. А., лингвиста Чикину А. И., преподавателя кафедры основ Цыганова Ф. И., преподавателей английского языка Рабинович П. С, педагогики Кленова М. П., литературы Савицкого А. А., заочный сектор был представлен Аравийской Е. А., библиотека – Прокаевой Н. Я. В доме всегда были в курсе всего, что происходило в пединституте, всего, что волновало преподавательский и студенческий коллектив.
Общность производственных интересов, пережитые трудности и бедствия войны сближали жителей дома, обуславливали взаимные симпатии и контакты. Величие и нездешность М. М. Бахтина сразу были признаны жильцами дома. Все почувствовали невидимую грань, возвышающую и отделяющую его от других, ту дистанцию, которая невольно удерживала от попыток к сближению и порождала чувство почтительного отношения.
Е. А. Бахтина была иной: умудренная жизненным опытом, глубоко интеллигентная женщина. Вскоре нити добрых дружеских отношений связали ее с многими обитателями дома. С ней советовались, делились впечатлениями о делах, происходящих в институте, поверяли свои тайны.
Будущие биографы М. М. Бахтина посвятят еще немало страниц его спутнице жизни. А пока в воспоминаниях о нем вкраплены лишь небольшие фрагменты, написанные людьми, знавшими Елену Александровну лично или наслышанными о ней.
Наше внимание привлекли своей правдивостью и точностью подмеченных черт несколько зарисовок, сделанных совершенно разными людьми в разные годы жизни Бахтиных. Воспоминания одной из слушательниц Михаила Михайловича – Р. М. Миркиной относятся к 20-м годам и воспроизводят первые впечатления от знакомства с Еленой Александровной в г. Витебске: «Это была молодая женщина невысокого роста, тонкая и стройная. В лице, смуглом, матовом, слегка удлиненном, я находила сходство и иконописными образами Богоматери. Елена Александровна понимала, что муж ее великий человек»3. Впечатления литературоведа и писателя А. В. Вулиса, побывавшего у Бахтиных в Малеевке летом 1966 г.: «Рядом с ним (Мих. Мих. – В. Е.), но почему-то вроде и позади, на втором плане, стояла, взволнованно прижимая сухонькие руки к сердцу, маленькая женщина, как тотчас разъяснилось, жена Бахтина. На лице ее были обозначены растроганность, но и беспокойство: не крадется ли в этот полукочевой дом, прячась за спинами посетителей, беда, та самая, что раньше сочилась в щели, а теперь увидела перед собой зияющий дверной проем. Было в этой женщине нечто от сестры милосердия, дрожащей перед постелью больного»4.
Вспоминает Зоя Николаевна Бабурина, бывшая соседка Бахтиных в г. Кимры в период между 1941 – 1945 годами: «Жену Бахтина все звали Лена, Леночка. Как звали ее по отчеству, я не знаю. Михаил Михайлович еще хорошо держался, а на Лену было жалко смотреть. Лицо, руки, ноги – все опухло от голода. Но были они очень интеллигентные, умные люди»5.
Из рукописи Е. М. Евниной: «Кое-кто из его учеников рассказывал мне: ...чтобы поддержать его силы (а он был калека с ампутированной ногой вследствие перенесенного в юности костного заболевания), его жена годами втайне урезывала для него продукты от собственного пайка, доведя себя, в конце концов, до полного истощения»6.
Отмеченные авторами воспоминаний черты Е. А. Бахтиной соответствуют образу, хранимому в моей памяти. Перед глазами стоит незабываемая картина: небольшого роста, худенькая женщина в шерстяном платке и ветхом пальтишке медленно поднимается вверх по железной лестнице, в руке у нее ведро с торчащими вверх поленьями, за спиной вязанка дров. Елена Александровна избегала лишних расходов и все, что могла, делала сама. Она редко позволяла себе помочь и не скрывала досады, если кто-то пытался сделать это. Свои перегрузки и экономию объясняла желанием иметь хоть какие-нибудь сбережения, которые поддержат Михаила Михайловича, если она умрет раньше его. При этом она всегда добавляла, что очень боится этого, так как знает, что без нее он останется беспомощным, ему никогда кроме книг ничего не было нужно.
Дом, в котором получили комнату Бахтины, не имел никаких коммунальных удобств. Вся тяжесть бытового устройства легла на плечи Елены Александровны. Благодаря ее активной деятельности предоставленная им комната постепенно превращалась в уютное жилище. Была сложена небольшая русская печь, поставлены легкие фанерные перегородки, отделившие кабинет-спальню Михаила Михайловича от комнаты-кухни Елены Александровны и крошечной передней. Маленький письменный стол, сделанный по заказу, был поставлен параллельно теплой стенке русской печи и соответствовал ее размерам. За этим столом, в самой теплой части комнаты, Михаил Михайлович проводил все свое свободное время. Он был целиком освобожден от всех бытовых забот. Елена Александровна предусматривала, кажется, все, что могло его обеспокоить или повредить его здоровью. В зимние дни она выходила его встречать и осматривала ступеньки лестницы: не плеснул ли кто-нибудь из жильцов случайно воду из ведра, неся ее из близлежащей колонки. Все, что входило в поле деятельности Елены Александровны, было подчинено заботе о Михаиле Михайловиче. Она жила его жизнью, его интересами, волнениями и тревогами. А поводов для волнений и тревог в первые годы Бахтиных в Саранске было немало.
После окончания Отечественной войны страна жила напряженной жизнью, и ее ритм во многом определял жизнь пединститута.
В 1946 году в Москве в Институте мировой литературы им. М. Горького состоялась защита диссертации М. М. Бахтина на тему «Франсуа Рабле в истории реализма».
Опубликованная недавно стенограмма заседания Ученого совета позволяет ощутить атмосферу дискуссий и представить картину защиты. Официальные оппоненты доктора филологических наук A. А. Смирнов и И. М. Нусинов, доктор искусствоведческих наук А. К. Дживелегов высказали убеждение в том, что диссертант заслуживает присуждения ему степени доктора филологических наук. «Смешно, конечно, за такую работу давать степень кандидата, она, понятно, заслуживает степени доктора филологических наук»7, – заключает свое выступление А. К. Дживелегов, присоединяясь к мнению двух первых оппонентов.
Член-корреспондент АН СССР Н. К. Пиксанов, профессора Н. Л. Бродский и B. Я. Кирпотин выступили с принципиальными возражениями против основных положений диссертанта. При этом они признались, что диссертацию не читали, а исходят из материалов вступительного слова диссертанта и выступлений оппонентов.
Если выступления видных ученых имели полемическую направленность, то выступления малоизвестных деятелей науки звучали порой резко и категорично. Из выступления М. П. Теряевой, представленной председательствующим В. Я. Кирпотиным кандидатом наук в области западной литературы: «В диссертации мы не находим принципа политического подхода к литературоведению. Нам говорят, что диссертация написана в 1940 году, но до 1940 года наше советское литературоведение существовало, работы Чернышевского, Белинского, Добролюбова, Ленина и Сталина существовали... Я считаю далее, что исследование носит формальный, упрощенческий характер... В этой работе совершенно выхолощен классовый подход к описываемым событиям, и явления остаются одними голыми формулами, под которыми подводится все, что хотите... За что же такие дифирамбы и похвалы диссертанту? Я считаю, что эта работа неправильна, что в этой работе нет того, что нужно»8.
Дискуссия длилась около семи часов. Усталость и грустные ноты звучат в заключительном слове М. М. Бахтина: «Алексей Карпович (Дживелегов – В. Е.) назвал меня одержимым, – сказал он, – я с этим согласен. Я одержимый новатор, может быть, очень маленький и скромный, но одержимый новатор. Одержимых новаторов очень редко понимают, и очень редко они встречают настоящую, серьезную принципиальную критику, в большинстве случаев отделываются от них равнодушием»9.
Весть об успешной защите М. М. Бахтиным диссертации быстро облетела пединститут. В январе 1947 г. М. М. Бахтин доложил о своей работе и ее защите на пленарном заседании научной конференции творческой разработке темы, глубокой эрудированности автора»10.
Однако возможности спокойно работать защита диссертации М. М. Бахтину не принесла. Утверждение ее ВАКом затягивалось. 20 ноября 1947 г. в газете «Культура и жизнь» была опубликована статья В. Николаева под броским названием: «Преодолеть отставание в разработке актуальных проблем литературоведения». Статья была посвящена критике работы Института мировой литературы, и в ней был дан резкий, а для того времени просто убийственный, отзыв о диссертации М. М. Бахтина: «В ноябре 1946 г. Ученый совет института присудил докторскую степень за псевдонаучную фрейдистскую по своей методологии диссертацию Бахтина на тему «Рабле в истории реализма». В этом «труде» серьезно разрабатываются такие «проблемы», как «гротескный образ тела» и образы «материально телесного низа» в произведении Рабле и т. п.»
Статья В. Николаева, напечатанная в газете – органе Управления пропаганды и агитации ЦК ВКПб, не могла пройти незамеченной. Е. М. Евнина, автор первой монографической работы «Франсуа Рабле» (1948 г.), вышедшей в Союзе, вспоминает: «Нечего говорить, что само имя Бахтина стало после этой статьи одиозным и запретным. Когда годом позже я издавала в Гослитиздате свою книгу о Рабле, мои редактора без объяснения сняли из нее все цитаты и ссылки на диссертацию Михаила Михайловича»11.
Высокое начальство Саранска нашло необходимым прореагировать на публикацию в центральной прессе, и кафедра литературы пединститута получила задание обсудить статью В. Николаева и дать оценку диссертации М. М. Бахтина. По обычаю времени, должные выступить были намечены заранее, и в кулуарах института шли разговоры о намеченном «мероприятии». Бахтины знали о предстоящем обсуждении. Елена Александровна не скрывала своей тревоги. Михаил Михайлович внешне был совершенно спокоен. Припоминается такая сценка. Во время перерыва между лекциями в маленькой преподавательской комнате за столом сидел Михаил Михайлович и, сделав из листка бумаги лодочку для пепла, курил. Он глубоко ушел в свои мысли и, казалось, не замечал входящих и выходящих людей и не слышал оживленной беседы сидящих невдалеке. К нему подошел преподаватель русского языка М. и негромко спросил: «Михаил Михайлович, кто такой Фрейд?» Лицо Михаила Михайловича озарила доброжелательная улыбка, и он кратко и доступно начал рассказ об австрийском враче-психиатре и его теории и методе психоанализа. Как только он заговорил, все, кто был в преподавательской, придвинулись к нему. Присутствующие имели весьма смутное представление о творце «враждебной идеологии» и, следовательно, не могли знать, что значит «фрейдистская по своей методологии».
Однако «мероприятие» не состоялось. Директору пединститута М. Ю. Юлдашеву удалось убедить высокое начальство в том, что нецелесообразно обсуждать диссертацию, пока ВАК не высказал своего мнения. ВАК безмолвствовал. Видимо, не без согласия М. М. Бахтина, обеспокоенного молчанием ВАКа, его московские друзья продолжали хлопотать о дополнительных рецензиях влиятельных лиц. «Получил Ваше письмо и отзыв М. П. Алексеева (литературоведа, академика АН СССР – В. Е.), действительно превосходный»12, – писал Михаил Михайлович в письме к М. В. Юдиной от 27/ IV 48 г.
Почти через год, 9 мая 1949 г., М. М. Бахтину было направлено письмо с приглашением приехать в Москву на заседание пленума ВАК, на котором будет рассматриваться его диссертация. В письме сообщали ему о том, что предварительная экспертиза показала, что его работа содержит ряд ошибочных положений. Среди их перечня был и упрек в том, что он «компаративистски» сопоставляет творчество Гоголя с Рабле, при этом «совершенно игнорирует глубокое идейное содержание произведений великого русского реалиста и национальное значение Гоголя». В заключении было сказано, что «указанные недостатки делают работу идеологически порочной»13. На этом перепетии диссертации М. М. Бахтина не закончились. Н. А. Паньков в публикации «От хода этого дела зависит все дальнейшее...»14 пишет и о дальнейшей ее судьбе. Диплом кандидата филологических наук М. М. Бахтин получил только в 1952 году.
Пока в ВАКе решалась судьба диссертации, принесшая так много волнений Бахтиным, жизнь в пединституте шла своим чередом. В феврале 1947 г. приказом по главному управлению высших учебных заведений Министерства просвещения РСФСР М. М. Бахтин был утвержден и. о. заведующего кафедрой всеобщей литературы. Михаил Михайлович руководит работой кафедры, читает лекции в студенческих аудиториях по античной литературе, курсам всеобщей литературы, по введению в литературоведение и теории литературы. Он выступает с докладами перед студентами всех факультетов на самые разнообразные темы: «Значение общей культуры для будущего учителя в свете исторических решений XIX съезда КПСС», «Воспитание эстетического вкуса студентов на лекциях по литературе», «Как работать над книгой?», «Суриков – великий русский живописец» и др.
(Продолжение следует)
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Из переписки М. В. Юдиной и М. М. Бахтина (1941 – 1966 гг.) // Диалог. Карнавал. Хронотоп. – 1973. – № 4. – С. 45.
2. Там же. – С. 49.
3. Миркина Р. М. Бахтин, каким я его знала. // Диалог. Карнавал. Хронотоп. – 1993. – № 1/2. – С. 93.
4. Вулис А. В. У Бахтина в Малеевке. // Диалог. Карнавал. Хронотоп. – 1973. – № 2-3. – С. 175.
5. Пономарев Е. Н., Строганов М. В. О пребывании М. М. Бахтина в Калининской области. // М. М. Бахтин. Проблемы научного наследия. – Саранск, 1992. – С. 146.
6. Из воспоминаний Е. М. Евниной. // Диалог. Карнавал. Хронотоп. – 1993. – № 2 – 3. – С. 115.
7. Стенограмма заседания Ученого совета Института мировой литературы им. А. М. Горького. Защита диссертации тов. Бахтина на тему «Рабле в истории реализма» 15 ноября 1946 г. // Диалог. Карнавал. Хронотоп. – 1993. – № 2 – 3. – С. 71.
8. Там же. – С. 72, 73, 77.
9. Там же. – С. 92.
10. Архив МГУ им. Н.П. Огарева. Р-546, ОП. I, Д. 238. Л. 11.
11. Из воспоминаний Е. М. Евниной. // Диалог. Карнавал. Хронотоп. – 1993. – № 2 – 3. – С. 117.
12. Из переписки М. В. Юдиной и М. М. Бахтина (1941 – 1966 гг.) // Диалог. Карнавал. Хронотоп. – 1993. – № 4. – С. 49.
13. Из воспоминаний Е. М. Евниной. // Диалог. Карнавал. Хронотоп. – 1993. – № 2 – 3. – С. 117.
14. Паньков Н. А. «От этого дела зависит все дальнейшее…» (Защита диссертации М. М. Бахтина как реальное событие, высокая драма и научная комедия). // Диалог. Карнавал. Хронотоп. – 1993. – № 2 – 3. – С. 40.
