Елена Лапицкая

Впервые об Олеге Павликове я услышала от известного в Мордовии графика Николая Степановича Макушкина. Он рассказал также и об отце Олега, заслуженном художнике России, талантливом пензенском живописце и графике Владимире Павликове.

Договорились о встрече по телефону. Дверь открыл высокий худощавый мужчина с пронзительными темными, почти черными глазами. Прямой римский нос, тонкие, узловатые пальцы и прямые с проседью длинные волосы. Даже внешне понятно, что перед тобой художник, мысли которого устремлены в небесные дали, который желает постичь тайны бытия, изучает характер своего героя.

Общаясь с Олегом Владимировичем, понимаешь, насколько глубоко он чувствует, переживает о своей стране, городе и учебном заведении, где ему довелось преподавать. Он – думающий, неординарный художник, обладающий своеобразной харизмой, собственным взглядом на мир и законы бытия, не умеющий кривить душой и притворяться. Хотя представители творческой элиты нередко приспосабливаются к любому общественно-политическому строю, что позволяет извлекать определенные блага и пользоваться различными привилегиями.

Павликов лишен склонности к очковтирательству, суетности. Он не желает «производить впечатление», он такой, какой есть – легко увлекающийся различными идеями, может смеяться, ерничать, в лицах изображать разных героев, печалиться и огорчаться. И если бы ему не выпало счастье стать художникам, из него, вероятно, получился бы замечательный артист.

С супругой Ольгой Елистратовой они вполне дополняют друг друга. Рассудительная Ольга и темпераментный, по-детски ранимый Олег.

Они познакомились в Москве, где учились на одном курсе, а закончив, приехали в родную для Ольги Мордовию. Да так и остались, разделяя все тяготы провинциальных художников, не умеющих кривить душой и подмазываться к начальству.

В их доме ничего лишнего: стол, диван, журнальный столик, где можно попить чай, три резных сундука. И столики с фруктами и предметами для натюрмортов: кувшины, бокалы, вазы, цветы, ветки рябины, красивые чашечки с блюдцами. Аскетический стиль. Я даже не обнаружила шкафа для одежды. Другая комната предназначена для их единственного сына Василия, дизайнера, помогающего родителям в освоении информационных технологий.

В Пензенской области, в малолюдной теперь деревне Пестровка, где Олег жил какое-то время с бабушкой, остался небольшой домик. Туда он и приезжает летом вместе с мамой и младшим братом Евгением.

Места там живописнейшие, холмистые, с белоствольными березками, высоченными соснами и образующейся из нескольких речушек рекой.

Детство Олега, как и многих деревенских мальчишек, было беззаботным – с увлекательными походами за ягодами и грибами, с рыбалкой. Воспоминания такие же красочные, как его живопись: «Лежишь ночью у тихого озера, а за тобой наблюдает огромная желтоватая луна, как бы раскачиваясь на невидимых веревочках, на небесных качелях. Тогда ловили в основном на наживку маленькими обыкновенными удочками карасиков, пескарей, окуньков, изредка попадались щучки и сомята. Но зато какая вкусная уха получалась! А колхозный конный двор с конюшнями, многочисленными лошадьми, со сбруями, повозками, сенокосилками, различными тележками, на которых можно было вечером покататься, представляя, что ты то Чапаев, то красноармеец, или просто комбайнер».

В четырнадцать лет во время уборочной Олег трудился помощником тракториста, помогал родителям. Он даже не упоминает о том, куда потратил первую зарплату. Для него это неважно. Все его мысли в творческих замыслах, удавшихся и неудавшихся работах, надеждах, отчаяниях и несбыточных мечтах.

Секреты изобразительного искусства он постигал, общаясь с отцом, уже признанным профессионалом. Папа регулярно усаживал сына за большой обеденный стол, предлагая копировать иллюстрации из детских книг, потом – попробовать нарисовать с натуры горшки, кухонную утварь, конечно, показывал как нужно. И так каждый вечер по два часа.

Для Олега отец всегда служил примером. Владимир Павликов по окончании фабрично-заводского училища получил распределение на завод в Темиртау. Но через несколько месяцев, поняв, что не выдержит чуждой ему монотонности, уехал и поступил в Пензенское училище, после – в Московский академический художественный институт имени В.И.Сурикова. Владимиру предлагали продолжить образование в академических мастерских, даже выделили им с женой комнату в общежитии. Но молодой супруге не нравилась шумная и беспокойная столичная жизнь, и она утянула мужа в родные тихие места, в Пензу.

Олег благодарен родителям за возможность заниматься любимым делом, за творческие поездки. Он хорошо помнит, как по пути в Псков, в Москве они с отцом заехали в мастерскую известного художника-графика и станкового живописца Адольфа Кибрика, у которого учился Владимир. А тому посчастливилось быть учеником лидера отечественного авангарда Павла Филонова, прошедшего суровую школу легендарных русских передвижников Мясоедова, Перова.

Пока взрослые коротали ночь за воспоминаниями, Олег спал в мастерской на раскладушке на загрунтованном холсте, вместо одеяла укрывшись другим холстом. Утром, проснувшись и встав с постели, он долго отряхивался от мела, которым грунтуются основы будущих живописных полотен. «Но впечатления остались непередаваемые», – улыбается Павликов.

После общеобразовательной школы Олег повторил путь отца, окончив Пензенское художественное училище, и с первой попытки, выдержав громаднейший конкурс, поступил в институт имени В.И.Сурикова.

Павликов с восторгом рассказывает о годах учебы в Москве, о талантливых и неординарных преподавателях, с которыми довелось общаться. Но, самое главное, это было время окрыляющего вдохновения и труда. Ведь, кроме фантазии и таланта, необходимо владеть техникой. А для этого нужно набить руку, воспитать художественный вкус. Студенты постоянно посещали разные выставки, даже в других городах. Благо билеты тогда были дешевыми. Каждое лето в Суриковском институте устраивали просмотры.

– Все работали сутками, до полного изнеможения. Когда пишешь-пишешь, а сил уже нет. Оставляешь работу, чтобы отдохнуть, идешь в соседнюю мастерскую. Посмотрев написанное другими, думаешь, что можешь сделать гораздо лучше. Возвращаешься к своей работе с новыми силами и заканчиваешь на одном дыхании», – вспоминает с улыбкой Олег.

А я встаю, чтобы посмотреть картины художника. Недалеко от окна большое полотно. На нем – белое полотенце и алюминиевый термос, куртка и косы.

– Это одна из первых работ, – поясняет Павликов, – ее печатали в журнале «Юность». Написана пастозными мазками, довольно жестко, раньше так многие писали, а меня сравнивали с Владимиром Стожаровым. Но прошло несколько лет, и я понял, что не обязательно быть импрессионистом, можно быть хорошим художником, работая в монохромной технике. Все классики писали монохромно: «Чем старше становишься, тем меньше используешь разный цвет. Специально уменьшаешь палитру. Нужен какой-то особенный прием, яркий мазок, так называемый «удар» цвета, тогда работа буквально оживает.

Я разглядываю «Косы» и вспоминаю детство, проведенное в деревянном доме у бабушки. Такая же стена с косами, серпами, стоявшими рядом плетеными лукошками и корзинами.

Приходилось Павликову писать и «на заказ» портрет деда одного депутата. Причем дед давно умер, а его фотографий не сохранилось. Но заказчик заверил, будто дедушка был похож на бабушку, и ее потомки – тоже лицом в нее. Поэтому художнику предоставили снимки близких родственников умерших. Олег всячески напрягал фантазию, стараясь воскресить на холсте деда. Через месяц вдруг явился заказчик с неожиданно найденной фотографией предка. Павликов к тому сроку практически уже завершил портрет. Самое поразительное, что живописное изображение в точности совпадало с тем, что было на снимке.

Я перехожу дальше, рассматриваю натюрморты с яблоками, ягодами калины и керамическими кувшинами. Одна маленькая деталь оживляет работу – белая с темными прожилками бабочка, усевшаяся на кувшин.

А вот сельская пастораль – ломти черного хлеба на тарелке около вышитого полотенца, рядом крынки и домашняя утварь на фоне бревенчатой стены. Просто, непосредственно и мило.

На другом полотне большая бутыль с молоком, баранки, хлебный каравай и серая кружка, спелые яблоки.

– Больше всего мне нравится работать над натюрмортом, – признается Павликов. – В последний раз писал цветы, срезал только что распустившиеся пионы, поставил их в вазу на столе, принялся за работу, а к вечеру они стали опадать, хоть приклеивай. Кстати, многие известные голландские художники так и делали. Зачастую у них в натюрмортах собраны цветы, распускающиеся в совершенно разную пору. Меня подобное не привлекает. Писать надо, пользуясь живым восприятием и сиюминутным впечатлением, применяя тончайшие технические приемы, чтобы весь трудоемкий процесс оставался невидимым зрителю.

Я продолжаю рассматривать работы художника. Вроде бы простая композиция: две небольших вазы с желтыми маргаритками и белыми ромашками на фоне занавешенного окошка, между ними – драпированная шелковая скатерть. Или вот привычные флоксы в простенькой вазе. Но с какой нежностью и любовью они выписаны! Розовые, белые, красно-оранжевые, а рядом нежный небольшой кувшинчик с розовыми цветами и молочник на столике с красной скатертью. Смотрю, совершенно забыв, что это не в действительности, а написано красками.

Спустя два года вновь попадаю в гости к художникам. Дверь опять открывает Олег. Прохожу в зал с высоченным потолком. На стенах замечаю новые работы. «Кофейная тема, – поясняет художник, улыбаясь, – называется «Колониальные товары».

Большие жемчужные морские раковины, привезенные с моря еще в советские времена, мешочек с кофе, чашечки с блюдцами, баранки, все, что нужно для кофейной церемонии.

А на небольшом столике все подготовлено для следующего натюрморта – тарелка с румяными аппетитными булочками, испеченными Ольгой Петровной, красивая чайная пара и два высоких прозрачных фужера.

– Всякие интересные рюмки, фужеры, стаканы нам приносит сосед, но мы стараемся этим не увлекаться: чем проще, тем лучше. Над этой работой я тружусь второй месяц, – уточняет Павликов.

Замечаю яркие солнечные блики на приборах, мельчайшие отсветы, придающие работе непосредственность и живость, восторгаюсь мастерством. Олег отмалчивается, объясняя это хорошей школой и техникой.

Мы пьем ароматный чай с воздушными, таящими во рту пирогами, до того вкусными, что пальчики оближешь. Ольга Петровна – не только замечательная художница, но и прекрасная хозяйка.

– К чему, кроме натюрморта, лежит ваша душа? – спрашиваю Олега.

– Душа лежит к светлому и прекрасному, что сейчас не очень-то ценится. Поэтому иногда приходится выбирать между прекрасным и насущным, без чего не обойтись, – отвечает он с грустью. – Хочется выбраться на этюды. В Мордовии есть живописнейшие места, но пока не могу себе это позволить из-за проблем с ногами.

– Многие художники уже в зрелые годы обращались к библейским сюжетам. А вам не хотелось бы создать такую картину?

– Мне кажется, такую картину хочет написать любой профессиональный художник. Но нужен оригинальный сюжет, ведь картин на библейские темы создано немало. Для себя я пока не нашел такого сюжета, захватывающего, необычного.

А после паузы добавил:

– Мы люди простые, слабостями и пороками не страдаем, в прессу почти не попадаем, за редким исключением, – улыбнувшись, Олег посмотрел на супругу, – что о нас можно интересного написать?

Судя по всему, творческим людям не хочется тратить драгоценное время на разговоры. Осенние и зимние дни коротки, а работают художники лишь при естественном свете. А Павликову хочется еще многое сказать в своих картинах. И нужно поторопиться, дабы, достав из тайников души самое чистое и сокровенное, выплеснуть накопленное на полотно. И чтобы написать так, как никто еще не писал, нужно раскрыть свой потаенный погребок.