Спасибо Богу за отца!

Никита Пичугин

Почему его отец, Валерий Пичугин, выросший в очень небогатой семье, воспитывавшийся одной мамой, решил стать художником – Никита не знает. Но сам он чуть ли не с пеленок жил среди красок, холстов, подрамников. Вместо детсада иногда папа брал его с собой в мастерскую. И сын привык видеть отца, часами работающим у мольберта, слушать его разговоры с другими живописцами.

Валерий Васильевич окончил Пензенское художественное училище. Его однокашниками там были земляки Владимир Захватов, Юрий Козеев. Потом они и другие саранские художники нередко заглядывали в мастерскую Пигугина-старшего, спорили, говорили – о жизни, творчестве...

В общем, Никиту постоянно окружали неординарные творческие личности. И для него, по сути, никогда не возникало вопроса, чему он посвятит свое будущее. При этом его никто никогда не заставлял рисовать, да и, в целом, не заставляли что-либо делать, поступать вопреки собственному желанию.

– Я рос счастливым, – считает Никита. – Родители всегда предоставляли мне право самостоятельного выбора. В детстве мне позволяли разрисовывать обои, так мое увлечение перешло на холсты. И главное – у меня имелось собственное личное пространство, в которое никто никогда не вторгался. Даже в подростковом возрасте и в юношескую пору приятели поражались тому, что родители не запрещали мне приводить друзей в квартиру. Наоборот, они разрешали нам встречаться открыто и лучше дома, чем где-нибудь в темной подворотне. И мы с друзьями собирались у меня в комнате, слушали записи Бориса Гребенщикова, Александра Башлачева, смотрели фильмы Тарковского, Феллини, Антониони..

В городской ДХШ №1 Никита занимался у замечательного педагога Бориса Васильевича Маркелова, который раньше учил азам живописи его отца. А в Саранском художественном училище наставниками Пичугина-младшего стали народный художник Мордовии Александр Коровин и Николай Арбузов.

– Николай Тимофеевич дружил с отцом, я знал его с раннего детства просто как «дядю Колю» и первое время с трудом привыкал к тому, что его нужно называть по имени-отчеству, – вспоминает Никита студенческую пору. – Мне и моим сокурсникам достались удивительные педагоги. Они с нами общались на самые разные темы, и общались не только на уроках или выезжая на этюды. Мы часто приходили всей группой домой к Александру Ивановичу и его жене Татьяне Николаевне Настевой, также преподававшей в училище. У них мы могли засидеться до поздней ночи, споря до хрипоты о смысле творчества. Они действительно не просто учили нас профессиональным навыкам, они нас воспитывали своим человеческим отношением...

Но, конечно, главным воспитателем и учителем – как в профессии, так и в жизни – для Никиты был отец.

Пигугин-старший был настоящим художником, прекрасно владевшим мастерством живописи. При этом ни в какие «корпоративные» союзы Валерий Васильевич не вступал и в шутку называл себя ремесленником. Тем не менее его филигранно выписанные картины даже в не особо сытные 1990-е годы пользовались завидным спросом у ценителей изобразительного искусства, что позволяло обеспечивать семью материально.

Никита неохотно вспоминает трагический период, когда серьезно заболела мама и отец вдруг оказался «не без помощи соратников по искусству» без мастерской. Чтобы прокормиться, приходилось работать в небольшой комнатушке, где еле-еле размещались две койки. Утром отец с сыном сворачивали постели и оба вставали к мольбертам. Так и творили. Плечо к плечу.

И свое полутораметровое дипломное полотно Никита создавал в тесноте тех пятнадцати квадратов. А потом, чтобы элементарно не умереть с голоду и заработать на краски и кисти, ему довелось и на стройке трудиться, крыть крыши и т.п. Но в свободное время он усаживался к этюднику и продолжал рисовать – то, что видел вокруг, от чего невольно учащается дыхание, а душа наполняется небесным гимном счастья.

– Если кто-то заверяет, что рисует исключительно для себя – неправда. Конечно, прежде всего я пишу то, что мне интересно, то есть – да, для себя. Но при этом любому художнику – и мне тоже – важно, чтобы мой труд заметили, оценили, и в глубине души хочется, чтобы похвалили, – признается Никита. – Одно время нам с отцом пришлось торговать картинами на Крымской набережной в Москве. Денег ни на что не хватало, случалось ночевать на автостоянках. Проходя мимо столичного Центрального дома художников, где экспонировались разные авторы, я с досадой думал, что мне подобное не суждено. А теперь мои работы выставляются в московских галереях, приобретаются ценителями живописи из Петербурга, Москвы, зарубежными коллекционерами.

– И их не волнует, что у тебя нет академического образования...

– Нет, не волнует, а если они об этом слышат, то просто не верят! Сотни студентов заканчивают академии, институты, и где они? Мордовские художники АлександрМухин, Владимир Илюхин, Анатолий Мисюра, Виктор Беднов, Валентин Попков – можно немало назвать имен талантливых мастеров, не получивших дипломов о высшем образовании, что ничуть не умаляет глубины и масштаба их творчества. Значит, дело не только в дипломе, хотя я ничего не имею против академического образования.

Мне довелось близко познакомиться с народным художником России, академиком Михаилом Георгиевичем Абакумовым, общение с которым также оставило большой след в моей судьбе и творческом формировании.

Будучи студентом, я прочитал статью об этом художнике и был восхищен его творчеством. Немного позже оказался на его персональной выставке в ЦДХ, где было много знаменитостей, самого Абакумова окружила огромная толпа почитателей. Разумеется, я не решился тогда подойти. А спустя некоторое время в одной из галерей ЦДХ экспонировалось несколько моих картин. И надо же, Абакумов сам обратил на них внимание и пригласил меня к себе в гости, в Коломну. Вероятно, Михаил Георгиевич разглядел во мне что-то, он позволил мне, совершенно постороннему человеку, войти в свой дом, доверял мне ключи и щедро делился своими знаниями и секретами мастерства.

Некоторые думают, будто занятие искусством – так, забава, исключительно ради удовольствия. Однако далеко не каждому удается писать так, чтобы это нашло отклик в сердцах других людей. Никита не пишет заказных портретов, не пользуется фотографиями «вместо натуры», не копирует свои же картины, потому что, говорит, «в каждую работу вкладываешь часть душевной энергии, которая тебя наполняет в данный, конкретный момент, и это уже невозможно повторить». Хотя есть темы, к которым он обращается вновь и вновь, находя в них непостижимый источник вдохновения. К примеру, вид из окна: смотришь в него – и всякий раз словно впервые открываешь для себя безграничный, постоянно меняющийся мир.

Он пишет с натуры, чувствуя кожей дуновенье весеннего ветерка, сырое дыхание предрассветного тумана, колющий мелкими иглами крещенский мороз. И на его городских пейзажах нет помпезных таунхаусов, респектабельных высоток с бликующе-безликими стеклами. Зато есть неприметные улочки, влекущие своей исторической таинственностью, и «любимое окно», до боли родное каждому прохожему.

Свою первую большую персональную выставку в Республиканском музее имени Эрьзи Никита посвятил отцу. На ней демонстрировались работы, которые теперь находятся в частных коллекциях. Некоторые из них я видела на снимках. И, признаюсь, среди почти двухсот выставленных картин искала свою любимую. Но, несколько раз обойдя экспозицию, не нашла. Через пару дней, оказавшись в мастерской Никиты (которую городские власти выделили-таки талантливому живописцу пару лет назад), увидела ее на стене. Знакомая мне с раннего детства Трехсвятская церковь (последние восемьдесят лет служащая обителью краеведческого музея) – с непарадной, тыльной стороны, и лилово-сиреневое небо, отражающиеся в зеркале воды, разлившейся от подтаявшего под весенними лучами снега.

– Третий год не могу закончить, – объяснял он, поймав мой вопросительный взгляд, – не хватает чего-то, пока не знаю чего...

– И как много времени нужно, чтобы написать картину, найти нужную энергетику?

– Иногда достаточно несколько дней, а некоторые картины пишутся всю жизнь, – без малейшего кокетства и пафоса признается художник.

Замечаю, что нередко на его картинах сирень, ветки душистой черемухи, курчавые головы пионов. Задаю вопрос, который почему-то смущает мужчин:

– Любишь цветы? 

– Люблю всё живое, – уточняет он. – Ранней весной огородники выставляют на подоконники ящики с рассадой перцев и томатов. А я привожу из леса землю с проклюнувшимися носиками подснежников. На улице еще сугробы, а у меня тут цветет, начинается новая жизнь.

Кстати, в его мастерской, обращенной окнами на маковки старейшего в регионе храма Иоанна Богослова  и сияющий золотом купол нового кафедрального собора Феодора Ушакова, заново оживают и древние раритеты. К примеру, стол и комод, подобранные художником на помойке и спасенные от неминуемой гибели. Причудливая трофейная радиола, привезенная в Саранск нашим земляком, служившим комендантом в капитулировавшей Германии. Старинные, с витиеватыми ножками, кресла. Забавной формы и немыслимого дизайна фонарь. Тусклое настенное зеркало в деревянной инкрустированной раме. Это не просто вещи. В них – история, чьи-то сложившиеся судьбы. Так же настоящее, ощущение светлого прекрасного – чудесным образом запечатлевается в талантливо написанных картинах мастера и продолжает жить века.