Валерий Петрухин

Так явственно и много говорят

Умершие, с такою силой,

Что мне нелепым кажется обряд

Прощания с оплаканной могилой.

Мертвец – он, как и я, уснул и встал,

И проводил ушедших добрым взглядом...

Пока я жив, никто не умирал.

Умершие живут со мною рядом.

В. Б л а ж е н н ы й

...У меня до сих пор в голове звучит её голос: с уникальным теплым тембром. У меня до сих пор не поднимается рука удалить из мобильника её номер. И то и дело возникает навязчивая мысль: стоит его набрать – и она откликнется...

Я проработал с Анной Ивановной в журнале семь лет (хотя знакомы были задолго до этого – с начала девяностых заносил в «Странник» свои рассказы). Потом обнаружилось, что мы очень много читаем; с кем поделиться своим впечатлением, как не с Анной (вот не знаю почему, но обращались мы друг к другу по-разному: то с именем-отчеством, то просто по имени). А когда стал работать в журнале, оказалось, и фильмы мы часто смотрим одни и те же. И в свободное время, когда не были загружены работой, начиналось увлекательное обсуждение. Анна Ивановна отличалась широким кругозором, у неё был строгий аналитический ум и слушать её рассуждения было одно удовольствие. Она была настоящей умницей-разумницей! И я теперь с чувством огромной пустоты понимаю, как будет биться внутри меня запертая мысль, не находя ответного отклика.

Я знал, что она, как и вся её семья, была глубоко верующим человеком, истинно воцерковлённым. И она, видя некоторые мои личные проблемы, часто сетовала, что я не так часто посещаю Церковь, не могу выстоять долгую службу... Воцерковляться надо по-настоящему! И вот теперь вспоминаю с печалью и горечью, как за несколько месяцев до ухода из этого земного мира Анна с мужем поздравляли меня с днём рождения, и у неё вырвались прочувственные искренние слова: «Валера, оставь ты свою философию. Ведь она ничего тебе не даёт. Надо по-настоящему идти к Богу! Пора, пора!» Я что-то смущённо промямлил в ответ, понимая, что Анна Ивановна говорит это от чистого сердца, очень искренно... Я же могу только повторить евангельские слова: «Верую! Господи, помоги моему неверию!»

Мы с Анной много говорили о наших детях, проблемах их взросления. Это было встроено в нашу душевную структуру. Когда я говорил, что вот опять у меня какие-то недопонимания в отношениях с сыном, дочерью или даже внуком, то Анна со своей тонко чувствующей женской душой (материнской) могла так правильно расставить акценты в моей душевной драме, что я выходил от неё словно просветлённым, понимая, что из мухи я раздуваю слона. Жизнь наша не очень сладкая во многих отношениях, и сейчас мне хочется надеяться, что мы поддерживали друг друга именно тем, что могли всё вместе обсудить и найти правильное решение.

Несмотря на скромные зарплаты, и Смородины, и я не могли равнодушно пройти мимо любого книжного магазина. И хотя в наших домах ещё с советских времён царил культ книги, а значит, они были почти во всех комнатах, покупки делались почти каждый месяц. Если книга задевала, мы обменивались: я нёс свою, чтобы они прочитали, мне вручали книгу Смородиных, чтобы узнать моё мнение.

Россия... Как переживала Анна за всё случившееся с нашей страной. Как смело она «бросалась в бой» на тех, кто извращал нашу историю, считал русский народ вековечным рабом... Умно, трезво, убедительно она писала в своих многочисленных статьях, которые затем издавались в виде книг, о порочных замыслах тех, кто не переставал злорадствовать над гибелью огромной страны. И её работы (написанные совместно с мужем) публиковались не только в Мордовии, но и в центральных толстых журналах и были мощным оружием воссоздания истины и правды в том, что такое настоящая Россия и люди, которые живут в ней. Она весьма критично относилась к тем, кто любил примерять на себя тогу русофоба, чтобы понравиться западной публике. Мы много говорили с ней об этом... Боже, какого же интересного, глубоко мыслящего, искренне радеющего за светлое будущее России собеседника, публициста мы все, кто знал и понимал внутренний мир этой незаурядной женщины, навсегда потеряли! Безвозвратно... Анна обожала русскую классическую литературу, постоянно перечитывала Достоевского, Чехова, других... В последние месяцы земного пребывания она с восторгом говорила мне, как с новой силой её потрясают рассказы Чехова. А я в ответ – о том колоссальном интересе, с которым прочитал двенадцатитомник писем Чехова из его полного собрания сочинений. Для нас современная литература, за редким исключением, не представляла особого интереса. И мы с Анной грустно иронизировали о том, что мы, наверное, последние могикане, которые возвращаются к перечитыванию классики...

У Анны Ивановны в журнале был непререкаемый авторитет. Она прекрасно знала все сложнейшие нюансы русского языка и потому была великолепным редактором. Наши молодые прозаики и поэты сейчас с горечью говорят, что другого такого редактора теперь уж не будет. Анна Ивановна готовила многие рукописи к публикациям в «Страннике», а потом редактировала и книги авторов, которые издавал журнал. Ещё раз скажу, что редактором она была исключительным и после её правки рукопись среднего уровня становилась или образцовым рассказом, или добротной повестью, или великолепным стихотворением. Через её руки проходило большинство произведений, поступавших в журнал. Не могу не вспомнить один случай, произведший на меня неизгладимое впечатление. Однажды Анна дала мне небольшую повесть и попросила её отредактировать. Прочитав рукопись, я пришел в полное недоумение: она показалась мне чересчур слабой, «высосанной из пальца». Я вертел её и так и эдак, чтобы хоть за что-то уцепиться – не хотелось огорчать Анну, ведь она что-то всё-таки увидела в ней. Но у меня так ничего и не получилось. Ничтоже сумняшеся я зашёл к Анне в кабинет и, как показалось мне, вполне аргументированно объяснил ей, что вряд ли эту рукопись можно подготовить к печати, настолько она слаба и несовершенна, и её следует вернуть автору на доработку. Анна, внимательно выслушав меня, лишь кивнула головой и положила рукопись себе на стол. С чувством исполненного долга я вышел, не сомневаясь, что наш зам главного так и сделает.

Но каково же было моё удивление, когда я увидел, что эта повесть стоит в номере журнала. Я стал читать и понял, что по ней прошлась рука волшебника. Рукопись преобразилась, сошлись все нестыковки, реальностью пахнуло с её страниц... Я лишь развёл руками: на такое мастерство я не способен!

Но в первую очередь Анна Ивановна Смородина, без всякого сомнения, была прекрасным русским писателем: в последние годы её, написанные совместно с мужем, книги прозы прочно во-
шли в число лучших книг настоящего времени. И Анна и Константин вошли почти во все словари новейшей русской литературы.

...Однажды, помню, она просто ворвалась в мой кабинет, вся взвихренная, словно светящаяся изнутри. Оказалось, что она была на очередной, неизвестно какой по счету, встрече в одной из городских библиотек (их очень охотно звали на такие встречи, давно раскусив, что встречи с писателями Анной и Константином Смородиными – это настоящий пир для творческих душ!). Анна была поражена: на встречу собрались библиотекари со всего города, и многие из них хорошо знали творчество Смородиных, задавали конкретные вопросы по рассказам и повестям. Принесли с собой книги для автографов. Отдельные книги были явно зачитанные, а том «Ракушки» с одноимённым романом просто рассыпался по страницам. «Понимаешь, Валера, он до того растрёпанный, что может в любой момент развалиться! Нас читают, люди думают вместе с нами, сопереживают! Это же так прекрасно! А говорят, перестали читать... Нет, читали, читают и будут читать!»

Весь день она ходила такая счастливая...

Анна была уникальным ЧЕЛОВЕКОМ! Именно – у неё был такой светлый ум и такая добрая душа, а это редко гармонично сочетается в человеке. И её нам очень-очень будет не хватать. Всем, кто знал и преклонялся перед ней.

Утешимся строками замечательного стихотворения Зинаиды Миркиной:

Есть тяжесть тел. А что такое души?

Вот те, что не увидеть и не счесть?..

Приходит смерть, чтоб смертное разрушить,

А что ещё в запасе нашем есть?

В лесу высоком пахнет свежей хвоей.

И дрозд поёт, запрятавшись в сосне.

Шумит сосна над самой головою.

В ком больше жизни – в ней или во мне?

Не думайте, не сильтесь и не мерьте,

Пусть шум лесной заполнит нам сердца.

Вся наша жизнь есть подготовка к смерти,

Иль к жизни, не имеющей конца.