Константин Смородин

Прекрасный русский и эрзянский поэт, наш друг, член редакционного совета журнала с момента его основания, Саша Арапов внезапно умер в начале лета. Остановилось сердце. Ему было чуть больше пятидесяти. Предлагаемая вашему вниманию рецензия-мемуары печаталась в №7 «Литературной России» за 2003 год. Внесено только одно уточнение – место рождения Александра Арапова. Многое сейчас можно было бы добавить или изменить, но пусть всё останется так, как опубликовано при его жизни.

Рецензию писать по заказу легко, по зову сердца – трудно. Особенно трудно писать рецензию на книгу друга, ведь почему-то сразу всем ясно: кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он... Э, нет, господа-товарищи, человек, ради которого взялся я за перо (тьфу, сел за компьютер), ни на одну из моих книг печатно не отозвался. В этом отношении я ему ничем не обязан. Здесь проблема скорее другая – слишком много в его стихах знакомого с юности, можно сказать – родного. Пишешь о нём, а как бы и про себя. Действительно, можно ли написать объективно? И стоит ли? Не выпятишь ли себя, любимого?.. Не знаю, не знаю... Да и другая проблема есть: кто сейчас рецензии обыкновенные на книги читает? Потому и берусь за нетипичную рецензию – рецензию-мемуары.

Александр Арапов выпустил первую книгу на русском языке (поэт он двуязычный, на мордовском-эрзя у него ещё две). Сборник на русском называется «Взмах». Попытался поэт взлететь и в русское словесное небо. Как мордовского писателя его знают во всём финно-угорском мире, в антологиях печатают – финских, венгерских, эстонских, в монографиях цитируют, хотя чаще всего стихотворение, написанное Сашей на русском: 

В Мордовии зимы – русские,

Песня – русская,

Письма – на русском,

И только плач – на своём.

Между прочим, в этом году Александру Арапову присвоили звание «Заслуженный поэт Мордовии». Сейчас в республике три официальных «заслуженных поэта»-эрзянина. Старшему – Павлу Любаеву – уже за восемьдесят, среднему – Ивану Калинкину – под семьдесят, Саше – сорок три. Это безусловное признание. А вот русскоязычное творчество Александра Арапова за пределами республики заметила и оценила одна лишь «Литературная Россия», представив его несколькими большими публикациями и назвав лауреатом еженедельника за 2001 год. Первое же стихотворение Саши в Москве вышло ещё в 1979 году в «молодогвардейском» сборнике «Ранний рассвет», который, после клича в «Комсомольской правде», составлял Е.Евтушенко. Кстати, в том сборнике Мордовию представлял как автор и я тоже.

В достопамятном 1979-м мы уже были хорошо знакомы. Арапов учился на втором курсе Мордовского университета, я собирался поступать в Литературный институт или идти в армию. Да и Саше хотелось в Литературный... Вот мы и готовили рукописи и документы вместе. Пишу на бандероли с рукописью обратный адрес: ул. Московская, 68. Смотрю, он тоже пишет: Московская, 68. Ну, думаю, боится общежитие университетское указать – филолога, по советским правилам, в Литературный не примут. Хотя бы предупредил, что ли, что ответ или вызов и для него на мой адрес придёт. Говорю об этом. И нате, здрасьте! – выясняется: это он свой деревенский адрес указал – и улица, и номер дома совпадают! Посмеялись. Он по моему прежнему, саранскому адресу не раз захаживал, и я по его деревенскому – кабаевскому, почти на границе с Ульяновской областью, тоже побывал...

Сообщу попутно ещё одну хохму: родился Арапов в Морге. Не опечатка: «в Морге» – с большой буквы как имя собственное. Село такое эрзянское – Морго. (Так он сам шутил, а на самом деле он родился в селе Чиндяново. – Прим. 2011 г.) Знаю, не обидится на меня Саша за упоминание об этом, с чувством юмора у него всё в порядке. Морго – старинное село, из которого родом отец Саши, а Кабаево, где прошло Сашино детство на Московской улице, – родина матери. Родители – оба учителя. Отец успел пройти войну и всю жизнь не только учительствовал, но и баловался литературой – писал рассказы на эрзянском.

В Литературный Саша не прошёл по конкурсу, видимо, сработало бдительное административное чутьё – куда выпали два года после школы? Ни стажа, ни армии... Зато перевёлся он на журфак в Московский университет, так что и в Москве у нас жизнь потекла параллельно. Бывали друг у друга в гостях. Как-то приходит Саша ко мне и говорит: встреча у нас была с исследователями «снежного человека». Так вот, одна мадам утверждает, будто некий мордовский поэт признался: мама у него обычная женщина, а отец, с её слов, – «снежный человек», поймал её в лесу и... тут грех и случился. Похож, утверждает мадам, на «снежного человека» здорово: морда настоящего неандертальца и весь волосатый. Не знаем с Сашей – плакать или смеяться. Я высказал предположение, что такое мог отчебучить только Виталий Юшкин. Яркая личность – и внешне, и внутренне. Сын республиканского министра здравоохранения, моряк, боксёр, ловелас, знаток поэзии и собиратель винных этикеток... Давно уже умер от цирроза печени. Колоритнейшая личность. Друг юности ныне здравствующего известного поэта Бориса Сиротина. А после той истории мы с Сашей спросили у Юшкина: не он ли тот самый «полуснежный»?.. Улыбка пробежала по широкому добродушному лицу: «Чего только не скажешь женщине, если она этого очень хочет».

В Москве драгоценное студенческое время мы проводили по-разному. Может быть, потому что Саша был повзрослее, он больше старался познакомиться с интересными людьми, увидеть, узнать, побывать на встречах, выставках и т.д., – то есть был поактивней в литературно-культурной жизни, что ли. Я же был больше занят личной жизнью. Или так казалось со стороны? И у него такое же представление обо мне? Во всяком случае я в Саранск вернулся с женой, а он – холостым.

Саша прибыл на малую родину на год раньше, он ведь сразу попал на третий курс, а я учился полные пять лет. Первые полтора-два года работал Саша в многотиражке, а мне сразу выпало стать редактором художественной литературы в Мордовском книжном издательстве. Однако вскоре Сашу приняли в мордовский литературный журнал «Сятко». Редакция журнала находилась в том же здании, что и Мордкиз. Мы, конечно, и без того общались, но, согласитесь, находясь на соседних этажах небольшого здания, трудно не встречаться. Вспоминали Москву, обсуждали литературные события, делились стихами... Саша вообще-то до работы в журнале больше писал на русском языке, но и эрзянский не забывал. Можно сказать, у него два родных языка. Своего рода Набоков или Айтматов. Только вот они в прозе себя проявили, а Саша в поэзии. Ну, это отдельная большая тема. Мне же хочется написать пока о другом.

Бытие в маленьком городе после Москвы, даже если ты вернулся на родину, может показаться ссылкой. Всё лучшее (особенно в советские годы) было сосредоточено в столице, все наиболее до-
стойные – там, там жизнь била ключом, и только там открывались настоящие возможности и брезжило литературное признание... Улететь бы туда, сорваться, плюнуть на всё!.. Поэты особенно остро ощущают «дискриминацию».

Словят вольную гордую птицу

И втолкнут её в клетку, смеясь,

Она будет на волю проситься,

На свободу пытаясь попасть.

...Но её проведут на мякине

И приучат к себе без затей.

А вот из другого стихотворения:

Не уступает небо журавля,

Постыла и скучна в руке синица,

Нет мужества, чтобы начать с нуля,

И нету сил с синицею смириться.

Или:

– И в тридцать в облаках витать?

– И в тридцать в облаках витаю...

Вы видите, как я летаю...

А помните, как мог летать?

Нет, конечно, не стоит объяснять приведённые строки печальной участью провинциального поэта. Это лишь частичная правда, и всё же мотив «словленной птицы» в стихах Арапова явен. Однако объясняется он не только «заточением» в провинции, но и «заточением» во времени и чужом, да к тому ж немилом, городе:

Ночами – паренье.

Над прошлым паренье –

Над тихой деревней,

Над шумной рекой,

Над детством, похожим

На стихотворенье...

Это ссылка не только из Москвы, но и ссылка из деревенского детства, где есть что вспомнить:

Я помню всё. Я помню кружева

Из детских снов, откуда гул невнятный,

И зимний день, просторный и опрятный,

И дом, в котором бабушка жива.

Было:

Мама вновь до рассвета встаёт,

Шалью старенькой накрывается.

Бросит тихой бурёнке осот,

После хмуро бадья закачается.

А стало:

В этом городе постылом,

В этом городе усталом

Хрустнешь веточкой и вздрогнешь:

Неужели – только  т а к?

И всё-таки Александр Арапов не был бы настоящим поэтом, если б закоснел в прошлом и не понял сокровенного о другом:

В этом городе унылом,

Где друг друга так не любят,

Скрыться, спрятаться, закрыться

В память, в общую тетрадь.

Притаиться, отмолчаться,

Белым светом надышаться

И... влюбиться в этот город

Перед тем, как умирать.

Вернуться в настоящее время душой, полюбить не столь блестящий, как столица, город, саму провинцию (ведь для Бога периферии нет), и именно здесь, на периферии, пишутся такие вот, например, стихи:

Господи, всё нам зачтётся...

Что проклинать и тужить...

Что ещё нам остаётся?

А остаётся нам жить.

А остаётся терпенье,

И ничего не проси.

А остаётся смиренье –

Так повелось па Руси.

Вот и зима за окошком,

Всё как положено – снег.

Только вот грустно немножко,

Что на исходе твой век.

И улыбаться забыли.

Холодно. Небо во мгле.

Может, за что осудили

Срок отбывать на Земле?

Снег... Он всё сыплет и сыплет,

Долго снежинкам лететь.

Вот бы на радостях выпить,

Русскую песню запеть.

И здесь, в провинции, свершается всё главное и важное для человека – любовь, рождение детей, осмысление жизни... – и может быть, происходит всё это здесь даже ярче, чем в столице: без излишней суеты, без переизбытка соблазнов. Хотя, наверное, всё зависит скорее от характера («стержня») каждого конкретного человека, чем от места жительства, но, как говорится, «бережёного Бог бережёт».

Я далеко не исчерпал тем и мотивов новой книги Александра Арапова. Пусть этим займутся литературоведы. Хочу лишь добавить, что название у Сашиной книги, на мой взгляд, удачное: «Взмах». Трепетные у него стихи, летящие...