Священник Алексей ПЕНЬКЕВИЧ
КОЛЬЧУГА
Поэма
Вместо предисловия
«В лето 1380 осенью поднялся ордынский князь Мамай с единомышленниками своими и со всеми прочими князьями ордынскими и со всею силою татарскою… Также с Мамаем вместе в единомыслии, в единой думе был и литовский Ягайло со всею силою… С ними же в согласии был князь Олег Иванович Рязанский…»
Рассказы русских летописей XII-XIV вв.
Перевод с древнерусского. М., 1968, с. 119.
«Известно, что северные летописи обвиняют его в измене и предательстве. Описывая эпоху Куликовской битвы, некоторые летописцы не находят слов, чтобы выразить всю гнусность его поведения, и не могут упомянуть имени Олега без того, чтобы не прибавить к нему: велеречивый и худой (умом), отступник, советник дьявола, душегубивый и тому подобные эпитеты. Это ожесточение против Олега пережило несколько столетий и нашло себе громкий отголосок в повествовании бессмертного Историографа, так что для многих с именем рязанского князя сделалось неразлучно представление о великом русском изменнике, вроде Ивана Мазепы. В наше время исторической критики пора наконец освободить память Олега от незаслуженных нареканий и взглянуть на него поближе…»
Д. Иловайский. История Рязанского княжества. М., 1858, с. 168.
«Красноречивее всего говорит любовь и глубокое уважение, которые рязанское население сохранило к памяти своего князя до самого отдаленного потомства…»
Там же, сс. 194-195.
По мнению историков, на древнем гербе города Рязани изображен великий князь Рязанский Олег Иванович (1350-1403).
I
Едва узнать знакомый брег,
Что вновь попран пятою ханской!
Стоял над пеплом князь Олег,
Олег Иванович рязанский.
Кругом вблизи и вдалеке –
Над полем вороны летали.
И угли плыли по Оке,
И слезы горькие стекали.
II
На ханских слуг ножи точил
Народ с оглядкой, осторожно.
В открытый бой идти нет сил,
С ордой тягаться невозможно…
Убит ли бай бывал какой,
Ордою посланный за данью,
Русь, укрываясь за Окой,
Платила мстителям – Рязанью.
III
Но жил народ, орду терпел,
Как терпят реки лед и вьюгу.
И для грядущих ратных дел
Князь заказал себе кольчугу.
И рано ль, поздно ль – будет бой,
Да и орда не той уж стала…
Но где? Когда? Под чьей рукой?
Об этом Русь еще не знала.
IV
А на Москве – Димитрий князь,
Соседство тоже наказанье:
С Мамаем шапками сменяясь,
Затеял грозное братанье[1].
И каково на рубеже,
Когда свои-то вероломны!
Боль у Олега на душе
Из-за отторгнутой Коломны…
V
…Русь закипала, как в котле.
Московский князь стал дерзким тоже.
И на Олеговой земле
Побил мурзу на речке Воже.
И враг смятенный гнал коней
В туманах августовской рани!
Чтоб… вновь вернуться из степей,
Срывая злобу на Рязани.
VI
И за Окою схоронясь,
К нежданной битве неготовым,
Свой отчий край рязанский князь
Увидел в зареве багровом.
И вновь пожжен родимый брег,
И вновь попран пятою ханской.
И горько плакал князь Олег,
Олег Иванович Рязанский.
VII
С Москвой в союзе восемь лет,
Когда ж орда ворвется грозно,
От ханских слуг защиты нет,
Москва шлет помощь слишком поздно.
И кто от смерти уцелел,
Вновь край рязанский обживали.
На пнях вороны между дел
Людские беды обсуждали.
VIII
И новых бед не миновать:
Мамай готовился к отмщенью.
Олег один. Не в силах спать.
Раздумье близилось к решенью.
Пестра Молитвенника вязь,
На образах так скорбны лики…
– Уйдет, уйдет Московский князь
К Двине иль в Новгород Великий.
IX
– Еще не срок. Рязань! Рязань!
Тебе венец – уже в сем веке!
Я заплачу любую дань –
Как мы платили при Узбеке.
Димитрий сам уйдет отсель,
Едва заслышит рать огромну.
Я не ищу чужих земель,
Но я верну себе Коломну!
X
И в степь, в орду, в Мамаев стан
Олегом послан утром ранним
Боярин верный Епифан
С наипокорнейшим посланьем.
В нем дан зарок – с Литвой снесясь,
Прийти к татарам на подмогу.
И все смотрел Рязанский князь
С щемящим сердцем на дорогу.
XI
А на Москве гудел набат,
Со всей Руси стекались рати.
Святой водой у каждых врат
Кропил их сонм монашей братьи.
То был не сон! То был не сон!
Страна единою предстала.
И звал набат: «На Дон! На Дон!»
Коломна воинство встречала.
XII
– Из-под ярма подняли выть?
Идут на брань? Откуда сила?
Русь поднялась? Не может быть! –
На лбу у князя вздулась жила.
И отвечал боярин: «Князь,
Из городов и из глубинок
Идет народ, благословясь.
Там на Москве есть Сергий-инок…»
XIII
И вмиг коня пустивши в бег,
Теперь уже союзник ханский,
Заплакал горько князь Олег,
Олег Иванович Рязанский.
Почто он раньше не узнал?
Велик Господь, свершивший чудо!
Он часа этого так ждал!
Теперь – отступник и иуда…
XIV
Он представлял среди дорог,
Как блещет, гулко и упруго,
Та рать. И тут поспела в срок
Глаза кольнувшая кольчуга.
Предолгий труд в конце концов
Свершен хитро, на удивленье.
Крепка броня, в кольце кольцо,
«Мечам и стрелам в посрамленье»[2]
XV
Но князь вдали ее держал,
Глазам укора не желая.
И – весть Димитрию послал
О приближении Мамая.
Дружина верная, томясь,
Стояла глухо и сурово.
Бояр же много, не спросясь,
Ушло на поле Куликово…
XVI
В то утро, мгляное зело,
В клубах рассветного тумана
Светило робкое взошло,
Не в силах стан скрывать от стана.
И в час шестый, стоптав луга,
Взмутивши струи ключевые,
Враг устремился на врага,
Сошлись две тучи грозовые!
XVII
И лился дождь, горюч и ал,
В пылу неслыханных теснений.
Над полем раненым стоял
Гром от копийных преломлений.
Сверкали молнии мечей,
Щиты и шлемы сокрушая,
И за ручьем бежал ручей,
Ложбины кровью наполняя.
XVIII
Вот, ятаган зажав в руке,
Теряет шлем, упал татарин.
Вот, пир скончав, невдалеке
О землю грянулся боярин.
И бьется сам Димитрий князь,
Неузнаваем в гуще брани.
Не он ли меч сменил, склонясь?
Не он ли пал от тяжкой раны?
XIX
Кипела сеча, зла, крепка,
И тело падало на тело.
Пал стяг Великого полка.
Дружина русская редела.
И с болью русские сыны
Следили, скрытые до срока,
За сечью, долей смущены,
И за десницею Боброка.
XX
Но час девятый предызбран
К победе Божьей благодатью!
И враг смятен, побит, попран,
Гоним низринувшейся ратью!
На зло, что век глумилось всласть,
Что растеклось, вопя и мечась,
Лавина русская неслась,
Сметая вражескую нечисть.
XXI
И, невредим, Великий князь
Храним был сенью Божьей длани,
Крестом Господним Иванясь,
Он пот отер на поле брани.
И сеча близилась к концу.
Ты внял, Господь, молитвам нашим!
Благодарение творцу!
Навеки честь живым и павшим!
XXII
А князь Олег, судьбу коря,
Ждал у границ земли Литовской,
Когда рязанские края
Пройдет великий князь Московский.
Стоял с дружиной недвижим
Он в бранный час, как в час недуга,
И оставалась рядом с ним
В обозе праздная кольчуга.
XXIII
Прошли пять лет, как горький дым,
И градом сыпались узоры.
Ордой, Москвой был край палим, –
«Москва лютее, чем татары»…[3]
И не во сне, а наяву
На пир лихой, на пир скоромный
Рязанский князь, тесня Москву,
Продвинул рати до Коломны.
XXIV
И, растеряв немало сил,
Терпя великие разоры,
Димитрий-князь смирил свой пыл.
И запросил переговоры.
И старца Сергия явил
Господь пред княжими очами.
Он дух воителя смутил
Смиренно-тихими речами.
XXV
– Дом не построить на крови.
Бог утолит твои печали, –
О кротком мире и любви
Уста игумена вещали.
И слез таких не знал вовек
Ни враг Москвы, ни подруг ханский!
И тихо плакал князь Олег,
Олег Иванович Рязанский.
XXVI
И вечный мир иметь стремясь,
Призвал Владычицу Марию.
И сын Олега Федор-князь
Взял дочь Димитрия Софию.
С тех пор усобною войной
Князья друг другу не грозили,
И ту любовь между собой
Потомки в род и род хранили…
XXVII
И Бог Димитрия призвал
По этих днях нежданно, скоро.
Олегу ж долгий путь лежал
В трудах – до схимного убора.
И меж двух рек, где был пустырь
Да кромка леса в зубьях острых,
Он обустроил монастырь
И принял иноческий постриг.
XXVIII
И подвизался инок-князь,
Приемля сирого как друга.
А после смерти обрелась
Под черной схимою – кольчуга.
Его рукой отвержена
В великий час попранья ига,
Двенадцать лет потом она
Была носима как верига…
XXIX
И для иных, духовных, битв
Кольцо в кольце покрыла схима.
Народ искал его молитв,
Теперь уже – Иоакима.
И словно ветер дул шальной
Из придонских дубравных сений…
Была кольчуга в час ночной
Свидетель тайных сокрушений.
XXX
За веком век шел чередой
В моленьях суточного круга…
На усыпальнице княжой
Лежала верная кольчуга.
И всем болящим, немощным,
Ее надевшим в час моленья,
Над спящим схимником святым
Она давала исцеленья…
