Александр ЗАЙЦЕВ

Г л а в а 2
ЭРЯФ И ВЕРЬГАЗ – ВОИНЫ ПУРЕША

Возвращаясь из упомянутой Венгрии, проехал по реке в пятнадцать дней царство модванов (Morduanorum); это – язычники и настолько жестокие люди, что у них тот человек, кто не убил многих людей, ни за что не считается; и когда кто-либо идет по дороге, то перед ним несут головы всех убитых им людей, и чем больше голов перед кем несут, тем выше он ценится...
Ю л и а н, венгерский монах, миссионер, 1237 год

Под маленьким навесом из продубевших конских шкур сидел Эряф со своей добытой на войне женой-половчанкой, носившей красивое тюркское имя Тансылу (что дословно означало – Прекрасный рассвет). Они только что поели сваренного в медном котле мяса молоденького теленка, пойманного в разоренной польской деревне. Смотрели на костер и, как обычно, вели неторопливую беседу. Они хоть и были молоды (ему девятнадцать, ей семнадцать лет), но безумный век заставил их рано повзрослеть. Воля великого Чингисхана перевернула весь устоявшийся жизненный уклад, насилие и жестокость стали необходимыми элементами нового мирового порядка, но парадоксом было то, что именно в это время яркими звездами загорались соединенные войной сердца, сердца людей совершенно разных племен и народов. Они, словно в плавильном котле, в котором медь и олово превращаются в бронзу, давали миру новую обновленную плоть, наполненную более жизнеустойчивой энергией. Так на бескрайних евразийских просторах, вбирая в себя дух умерших племен, в кровавых муках рождались новые народы. Эволюционная поступь человеческой цивилизации продолжала свой путь.

– Ты никогда не говоришь, почему тебя зовут Эряф (Эрю), ведь у остальных мокселей другие имена? А это слово вы говорите, когда хотите жить, – за два года, проведенных вместе, Тасю (так он ласково, на свой лад, называл ее) стала хорошо понимать по-мокшански, быстрота, с какой она запоминала слова, была просто поразительна, смешно было только то, как она их произносила.
Но Эрю нравился ее своеобразный акцент, надо было отдать должное ее уму, ведь мокшанский и кипчакский (половецкий) языки были абсолютно разными.
Он ее страстно любил, так как, в отличие от многих других воинов, ушедших с Пурешем в поход, у него не было ни жен, ни детей. Не успел он. Ведь ему было только пятнадцать, когда вместе с отрядом из пятидесяти ратников отправил его к Пурешу старый Тумай – глава самого северного мокшанского рода, чьи земли находились вблизи Мокши, где в нее впадают тихие речка Варма и Сивинь.
С тех пор Эрю не был дома. Четыре года он был воином, из них три – воином империи, созданной великим Чингисханом. Для Эрю Чингисхан казался каким-то зловещим богом, спустившимся с небес к избранным монголам и указавшим им на их превосходство над остальными народами и на то, чтобы они, исполняя его волю, подчинили себе весь мир.
Так он думал, пока умная Тасю, выросшая в половецком кочевье, не рассказала, что Чингисхан (Темучин) был когда-то простым охотником и что он никакой не бог, а человек – великий воин, и что сейчас его нет в живых, он умер как простой смертный. Какой же он бог? Такие разговоры они вели только наедине друг с другом, потому что если бы про них узнал смотритель Хувраг, то Эрю неминуемо ждала бы казнь на бревне, когда кладут спиной на бревно и ломают на нем позвоночник. Монголы никогда не произносили его имя, называя его повелителем. Обсуждать Чингисхана и тем более говорить про его смерть подчиненным варварам было запрещено под страхом смерти.
– Ладно, расскажу, – с неохотой сказал Эрю.

– Мне самому не нравится мое имя, но так меня назвала мама. Я родился очень маленьким с петлей на шее. Отец был спокоен, ожидая, что я вот-вот умру. На то воля богов: не каждому ребенку суждено жить. Забрали ведь боги нашего сына, он и недели не прожил. Через день, как я родился, соблюдая древний обычай, принесла меня мама к священному роднику, показать Ведяве1, и в сердцах попросила избавить ее от мук, забрать к себе. Попросила и сознание потеряла. Явилась к ней Ведява и сказала: «Он будет жить! Жить! Жить! Он ваша жизнь!!!» «Эряф! Эряф! Эряф!» – повторяя ее слова, очнулась мать. Я валялся рядом, завернутый в холст, и смотрел на нее, не плача. Она кинулась меня кормить. И, на удивление, я стал жадно есть. После ее рассказа про то, что Ведява дарит мне жизнь, меня так и назвали: «жизнь» – «Эряф», ну, а потом меня просто стали называть Эрю.
– Да, наверное, и вправду хранят тебя боги, смотри, сколько твоих мокселей погибло, а ведь многие были гораздо сильнее тебя.
– Я знаю, мои боги говорят мне, что я должен вернуться на родную землю, и, наверное, ради этого охраняют меня. Нас из рода Тумая осталось только шестеро. Все стали сильными воинами, у всех есть кони, у троих женщины, а у Верьгаза даже золото имеется, но на то он и сотник. И я горжусь, что мой родственник такой герой, хотя не люблю его за его кровожадность.
Действительно, Верьгаз был в расцвете сил, воин с силой демона, жестокий, абсолютно без эмоций, не умеющий ни плакать, ни смеяться. Только кровь врага давала ему жизненное удовлетворение, он даже имя себе взял «Волк» – «Верьгаз».
Воины сотни его боялись и уважали, в то же время испытывали неприязнь. Он никогда не заводил себе жены. Попавших в его руки женщин поверженных врагов он жестоко избивал, насиловал и после убивал.
Кроме этого, вспомнив про древний обычай рода – хранить головы убитых врагов, он воплотил его в жизнь, тринадцатый век давал на то свое кровавое разрешение. Головы убитых
им рыцарей и знатных воинов он отрезал, коптил над костром, нанизывал через уши на кожаный ремень.
Эту страшную, зловонную атрибутику он возил в обозе, перед боем доставал головы и привязывал их к сбруе лошади под ее головой и с боков. Даже прошедший полмира, воин Хувраг с отталкивающей неприязнью смотрел на Верьгаза. Но в бою все средства хороши – такой была монгольская заповедь, соблюдая ее, смотритель мирился с видом мокшанского сотника, главным для него было созерцать страх, который испытывали поляки и немцы, видя несущегося с топором, в шкуре волка воина неведомого народа, лошадь которого была украшена головами их несчастных соплеменников.
Зловещую славу обрел в Польше Верьгаз. Глядя на него, в тумене Пуреша появились последователи, хранившие головы убитых врагов.
Для монахов-рыцарей Верьгаз стал олицетворением дьявола, исчадием ада, поэтому в братстве было принято решение в первую очередь убивать тех, кто несет головы, и незамедлительно предавать их огню. Убившему «дьявола» отпускаются все грехи, таков был наказ магистра. Пуреш не решался осаживать Верьгаза, потому что был уже стар и в душе даже побаивался его, понимая, что война выдвигает своих лидеров, рождает своих кровожадных героев, которые в итоге заберут его власть. Такие, как Верьгаз, никогда уже не пойдут за сохой. Они хотят во всем походить на монголов и даже превзойти их.
Цепная реакция жестокости и насилия, запущенная Чингисханом, продолжала находить место среди сотен людей, и Верьгаз был одним из ее последовательных звеньев.
В этом и заключался гений Чингисхана: под лозунгом веротерпимости объединять под свои знамена людей разных народов, давать им возможность убивать и тем самым устанавливать в мире свой бескомпромиссный порядок.
Тансылу также ненавидела Верьгаза, но тем не менее по страшной иронии судьбы именно благодаря ему она встретила свою любовь...

Внезапно напав на половецкое кочевье, большинство воинов которого сражались с монголами под знаменем непокоренного хана Котяна, булгарский отряд, действующий совместно с сотней Верьгаза, взял небольшой полон.
Булгары хотели пленных продать, но посылать гонцов по своим старым путям к факториям было некогда, так как пришел приказ Бату хана собираться в поход на южнорусские княжества. Поэтому нескольких оставшихся в живых мужчин изрубили, молодых женщин распределили по воинам, детей и стариков отпустили в степь на съедение волкам. Верьгазу досталась красивая высокая девушка с длинными темными волнистыми волосами.
Он крепко связал ее, закинул на лошадь и поскакал в лагерь, Эрю еле поспевал за ним. К вечеру решили устроиться в лесной балке на ночлег.
Верьгаз грубо скинул ее на землю и решил, не выжидая, удовлетворить свою плоть. Эрю был в это время рядом и увидел ее сверкающие глаза, которые так и молили «Спаси!!!» Он бросился к Верьгазу и взмолился:
– Отдай ее мне, у тебя и так было много женщин, а у меня ни одной!
Тот ухмыльнулся и вспомнил, что да, на самом деле Эрю никогда не участвовал в изнасилованиях, за что соплеменники частенько над ним посмеивались.
– Ладно! – сказал Верьгаз и пнул в спину стоящую на коленях девушку. – Бери ее, ты ведь мне какой-никакой, а родственник! Только потом убей ее! Понял!?
– Понял, – ответил Эрю и потащил ее за волосы в лес.
Обещания он не сдержал, за что Верьгаз его возненавидел.
Как-то он сказал ему:
– Ты слабый, твоим разумом завладела вражеская женщина.
– А ты безумный, – в сердцах ответил юноша. – Твоя жестокость тебя же победит, ты забыл, кто ты, откуда ты. Твоя душа никогда не попадет в священную дубраву, будешь ты белым призраком ходить по оврагам и болотам и вечно искать своих родных! Ты будешь вечно один!
Гневно блеснули глаза Верьгаза, ноздри стали раздуваться от переполнившей его злобы, усы ходить ходуном от нервного дыхания.
– Как ты смеешь, пине1, говорить это мне, Верьгазу-волку, воину, которого уважают монголы, перед которым трепещут рыцари. Я волк, я соберу свою новую стаю, я выберу себе новых богов, и они мне дадут вечную жизнь. А ты, слабак, цепляйся за свою старую веру, за свое нищее прошлое. Наступило новое время, время всеобщей войны, и слава, а значит, и вечная жизнь, будет у тех, кто в этой войне победит!
«Нет, Верьгаз, – думал про себя Эрю, – сила жизни в любви, а на волка всегда найдется другой волк. Я должен выжить! Я должен вернуться домой. Но прятаться в бою за спинами товарищей я не буду. Я буду впереди и не погибну, мать леса и мать воды сохранят меня!»
Гордый за себя, молодой Эрю достал из кожаной походной сумки кабаний клык, с просверленным отверстием, через который был продет сыромятный шнур, и посмотрел на вырезанный на клыке тяштькс1. Поразительно, но личным тяштьксом Эрю были два креста – один поменьше, другой побольше.
Что они означали, он не знал – этот знак, состоящий из солнечных лучей, он увидел на небе, когда лежал, истекая кровью, после схватки со страшным кабаном, на клыке которого он впоследствии вырезал свой новый, посланный Вирявой2 и Ведявой тяштькс.
– Храните меня, мать леса и мать воды! Пусть наши с вами кресты будут сильнее красных крестов рыцарей.
С этими словами он надел на шею кабаний клык, служивший ему спасительным амулетом и напоминающий о первой победе, которую он одержал, будучи четырнадцатилетним юношей.
– Ты это зачем? – вскочила Тасю, зная, что только перед боем он надевал этот клык.
– Я чувствую страшную битву, – сказал Эрю, глядя на запад, где садящееся солнце, словно кровью, залило горизонт красной зарей.
Предчувствия не заставили долго ждать, через несколько минут мокшанские трубы зловеще завыли, возвещая о предстоящей битве.
Приготовление было недолгим. Мокшане не могли похвастаться обилием оружия и снаряжения. Защитой им служили добытые в боях кольчуги и купленные у булгар островерхие шлемы.
Кольчуги надевали поверх сшитых из кусков бычьих шкур накидок, шлемы – на войлочные круглые шапки.
Неизменным элементом экипировки была длинная льняная рубашка, с вышитыми красными шерстяными нитками родовым орнаментом и личными тяштьксами (искусно вышитые зигзагом линии и ромбы являлись своеобразной автобиографией человека, по ним любой мокша мог определить статус человека, его подвиги и принадлежность к роду). Вышитые рубашки бережно хранили и надевали только в бой, в них и хоронили. Оружие, кроме топоров, и снаряжение убитых собиралось, ремонтировалось и служило дальше редеющему мокшанскому войску.
Любимым оружием в бою были тяжелые, выкованные на родине топоры. Мокшане ими очень гордились, потому что, обладая недюжей силой, могли с одного удара проломить топором бычий череп, не говоря уже о человеческих головах, которые зачастую не спасали даже стальные шлемы.
Хотя многие имели и половецкие сабли, всё равно предпочтение отдавалось тяжелому топору-кувалде.
Вообще, в те далекие времена отношение к оружию было очень трепетное. После его изготовления или добычи обязательно проводилось особое моление (озкс), при котором в жертву приносилось животное, а иногда даже и человек.
Оружие окроплялось кровью жертвы, после чего считалось, что в него вселялся дух, который будет помогать воину в бою. Перед битвой обязательным обрядом было говорить со своим оружием. Поочередно обращаясь к топору, копью, луку, мокшанский воин просил их не подвести, просил, чтобы он убил много врагов и остался жив. Топор являлся главным оружием, поэтому считалось, что со смертью воина умирал и живущий в топоре дух. Поэтому их хоронили вместе.
Вот так появлялись на европейских просторах могилы воинов, похороненных в белых рубашках, с топорами в руках.

Эрю собирался быстро. Островерхий шлем без забрала и короткую кольчугу дополнили: тяжелое длинное копье, монгольский лук в кожаном чехле, колчан со стрелами, два коротких метательных копья-сулицы, связанных кожаным ремнем и ловко притороченных к седлу.
Завершал экипировку деревянный, обшитый бычьей кожей, круглый щит, на котором был нарисован меловым камнем отличительный знак-оберег Эрю – два белых креста.
Все приготовления шли молча. Тасю помогла зашнуровать кожаную накидку и надеть кольчугу. Облаченный Эрю, не прощаясь, сел на лошадь и, не оглядываясь, поскакал.
Прощаться с женами считалось плохой приметой. Тасю еще долго стояла у костра, глядя в ночную даль, в которой растворился ее любимый. Кроме него, у нее не было никого на этом свете.
– Боги! Сохраните ему жизнь! – со слезами и каким-то жалобным воем взмолилась она, подняв голову к небу. – Я его так люблю! Он очень добрый! Он так не похож на остальных воинов, он может разговаривать с деревьями, птицами, зверями; смотря в воду маленьких речушек и ручьев, он видит живущих там дев и просит их дать мне здоровье, а ему силы пройти все испытания. Он любит меня и дарит мне по ночам столько радости. Останься в живых любимый! Я не смогу жить без тебя!.
Тихо плакала Тасю и смотрела на вышедшую полную луну.

Г л а в а  3
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ.
ХУВРАГ – МОНГОЛЬСКИЙ ВОИН

Услышать более точные сведения о монголах мы не можем, ибо впереди них идут некие племена, именуемые морданами (Mordani), и они уничтожают всех людей без разбору...
Матфей  П а р и ж с к и й,
Великая хроника, 1240 год

Ночь на 9 апреля 1241 года была очень светлой. В следующий день польский городок Легница войдет в историю свидетелем величайшей битвы Запада с Востоком.
В условленном месте тумен Пуреша сосредоточился к полуночи. Там их уже ждал отряд монгольских разведчиков. Туда же приехали с охраной несколько китайцев-инженеров.
Китайцев монголы очень ценили и усиленно охраняли. Эти люди, пришедшие с ними с края земли, являлись главной технической мыслью монгольского войска. Построенные под китайским руководством катапульты, тараны и другие хитрые приспособления оказывали неоценимую услугу при штурме крепостей. Мокшане с любопытством разглядывали, как китайцы выгружали с телег деревянные бочки с каким-то порошком, который, сгорая, образовывал клубы едкого, молочного цвета дыма, от которого сильно слезились глаза.
Командир отряда разведчиков передал смотрителю Хуврагу, чтобы мокшане рассредоточились по полю, зажгли много костров и устраивались на ночлег.
Этот приказ окончательно убедил Пуреша и Хуврага в том, что ни в каком резерве они находиться не будут, так как резерв монголами всегда тщательно скрывался.
– Ну что ж, готовься к смерти, Пуреш! – сказал Хувраг, словно читая мысли князя.

Смотрителю, как никому другому, была известна излюбленная тактика монголов: устраивать в битвах различные комбинации для того, чтобы заманить противника в выгодное место, расстроить его ряды, после чего внезапным сильным ударом во фланг или тыл завершить битву.
Вот и сейчас оба понимали, что завтра им предстоит ощутить всю мощь лобового удара рыцарской «свиньи». Войско Генриха втянется в ловушку, которую захлопнут, ударив в тыл и левый фланг, русский, половецкий и булгарский тумены. План был гениальным, только ощущать себя смертником в нем было неприятно. И тут Пуреш окончательно понял, что попытка наладить контакт с Генрихом, чтобы перейти на его сторону, провалилась. Байдар, вероятнее всего, узнал про гонца и теперь решил мокшан специально подставить под смертельный удар, чтобы в этой битве их никого не осталось.
– Надо принести жертву богу войны – громовержцу Пурьгине, – сказал Пуреш и дал команду своему родственнику – рыжеволосому великану Унже1 начинать обряд. Культ Перкунаса – Перуна – Пурьгине, пришедший с берегов далекой Балтики, нашел у мордвы свое новое продолжение, первыми поклоняться Пурьгине стали родственники-эрзяне, в среде которых уже больше сотни лет находили пристанище не принявшие христианство русы-язычники. Дети от смешанных русско-эрзянских браков, как правило, становились профессиональными воинами и составляли в дружине инязора1 Пургаса значительную часть. Несколько сотен людей длинной воли из Эрзянь Мастор2 в поисках добычи и славы приняли участие в западном походе в составе войска Пуреша.
Унжа был хранителем большого топора – священного Оцюузеря, который предназначался для ритуального убийства приносимых в жертву животных и людей. Не каждый мог поднять над головой этот громадный топор-молот. На отполированном дубовом топорище Оцюузеря были вырезаны тяштьксы всех мокшанских родов, воины которых участвовали в западном походе.

В свете полной луны и двух разведенных огромных костров помощники Унжи, еле удерживая, привели здоровенного черного быка. Его давно держали в обозе для того, чтобы принести в жертву свирепому Пурьгине. Запутав толстыми веревками ноги, десять рослых помощников свалили быка на землю.
В это время Пуреш, обращаясь к полной луне, воскликнул:
– Прими, великий бог войны, жертву! Возьми, Пурьгине, себе душу этого быка! Дай нам завтра умереть красиво!
Последние слова Пуреша заглушил предсмертный бычий рев. Унжа двумя могучими руками поднял топор-молот и страшным ударом размозжил быку голову. Хруст треснувшего бычьего черепа возвестил о том, что жертву злой Пурьгине принял. Не тратя времени, помощники, ловко орудуя ножами с широкими лезвиями и топорами, приступили к разделке. Каждой сотне должна была достаться часть туши, которая поровну делилась на всех.
Съесть этот маленький кусок сырым обязан был каждый воин, готовившийся к битве. Эрю, глядя на доставшийся ему крохотный красный кубик, в мыслях просил не Пурьгине, а своих женщин-хранительниц Виряву и Ведяву оставить его живым в предстоящей битве.
Ощутив вкус теплой свежей крови во рту, он, не разжевывая, проглотил кусочек жертвенного мяса. И в это время в дыму разгорающегося костра он увидел лики богинь.
– Ты будешь жить!!! Ты должен жить!!! Завтра ты станешь великим воином!!! – в один такт говорили они ему.
Женщины-богини исчезли, и на их месте возникли два пылающих креста.
«Завтра я прикоснусь к чему-то новому, неведомому! Не зря приходили богини и дали мне знак!» – размышлял возбужденный Эрю.
Ночь выдалась безветренной и теплой, несмотря на апрель. Воины не спали, расположившись у костров, молились, готовили оружие и разговаривали с ним.
Невозможно описать те чувства, которые испытывает человек перед боем, зная, что кто-то завтра погибнет.
Но надежда, что этим кем-то станет не он, во все времена была, является и будет незыблемой аксиомой войны. Надежда на жизнь – главное лекарство, подавляющее естественный страх человека перед смертью.

Не спал Пуреш, не спал и Хувраг. За проведенный вместе год они стали друг друга понимать без слов. Одного только не смог увидеть смотритель – готовившегося заговора.
Пуреш был хитер и опытен, жизнь того времени обязывала его, имеющего княжеский титул, уметь плести интриги. Но Байдар, хоть и был почти в два раза моложе, оказался еще хитрее. Он разгадал замысел Пуреша перейти на сторону рыцарей, чтобы освободиться из-под власти монголов. И помогли ему в этом именно те люди, которым Пуреш доверился.
Смотрителю тумена оставалось только погибнуть с честью в предстоящей битве, в противном случае его ждала бы позорная казнь за то, что не справился со своими обязанностями, вовремя не выявив заговорщиков.
Хувраг относился к той категории монголов-воинов, которые до мозга костей были преданы идеалам повелителя мира. Выросший на войне и не знавший жизни без войны, он не боялся смерти. С величайшей гордостью он готов был в любую минуту отдать свою жизнь ради выполнения воли Чингисхана.

Продолжение следует