Константин СМОРОДИН

Первоуральск

Родители приехали по направлению Министерства культуры РФ в этот строящийся город в январе 1961-го. По всей стране тогда гремел Новотрубный завод, он возводился недалеко от Свердловска и на него набирались специалисты. Вокруг создавалась инфраструктура, в том числе и культурная.

Сам город делился на старый и новый: деревянные дома, разбегающиеся улочки, и тут же, неподалеку (перейти через шаткий мостик небольшую речку), – двух-, трех-, пятиэтажки во главе с красавцем, с лепным портиком и колоннами, – Домом Культуры.

Отец собрал кружок ребятишек-духовиков, и, удивительное дело, на ноябрьские праздники, как с гордостью сказала мама, уже шел по городу во главе демонстрации небольшой оркестр. Гудели трубы, звенели фанфары. Среди мальчишек находился мамин земляк из Мордовии с поэтичной фамилией Майков. Мама преподавала в музыкальной школе. Жили в общежитии. Дружили с соседями. Все, как на подбор, милые порядочные люди, семейные, с детьми. И в самом городе народ был доброжелательный, позитивный. Голодновато было, но это другой вопрос. Вокруг города леса: березы, липы, сосны куртинами, живописные озера, скалы, поляны, реки... Природа предгорная, мощная. Родители купили и вырастили породистого щенка немецкой овчарки. Назвали в честь музыкального инструмента «Фагот». Думаю, всем понятно – почему.

Я родился 8 сентября. Когда нас с мамой выписывали из роддома, было ветрено и шел снег. Такой выдался сентябрь. Снежные звезды сыпались с неба в честь моего рождения. До дома родители бежали бегом, благо – рядом. Раскрыли одеяло, в котором был укутан, а я молчу и синеть начинаю. Туго завязали шапочку, чуть не удушили. Мама похлопала легонько по щекам и я запищал. Тихий, спокойный, по ее словам, я был.

Как уже писал: с соседями дружили. Оставляли детей двум-трем семьям, а остальные две-три шли в кино или на концерт. И наоборот.

«У нас была большая комната, – рассказывала мама, – а у соседей, учителей, удмуртов 
по национальности, маленькая. Детская кроватка занимала всё ранее свободное пространство». Девочку, которая у них родилась, мама подкармливала, молока у нее было с избытком, а у соседки – нет. Так что где-то есть у меня «молочная» сестра. И вот к учителям однажды приехали родственники, две бабушки. Попросились ночевать к нам. Конечно – пустили. После их отъезда у матери пропало молоко. «За две недели присохли мои груди, – вспоминала мама. – Не болела, ничего, а молока не стало. Ни капли не осталось. Сглазили. Или сказали что. А я ведь их девочку кормила. Может, и не хотели, да глаз тяжелый. Тебе 3,5 месяца было. Недокормила. Потом, когда Света родилась, очень опасалась подобного...» Вот такое «чудо» с нами случилось в Первоуральске.

Уезжали в 62 году, в марте. Мне натикало полгода. Продали Фагота офицеру, и пес отправился с новым хозяином куда-то на границу с Монголией. Тяжко расставались с собакой.

От тех времен у меня остался черный чугунный сеттер каслинского литья. Стоит сейчас на камине. На морде – белое пятно, испачкан краской. Нет-нет и поглажу его по голове. Игрушка, не игрушка, а всё-таки. Память.

* * *

Иногда мне кажется, что смутно помню собаку, большую, добрую, смотрящую на меня через деревянные жердочки кроватки. Скорее всего – фантазия. А еще помню коврик, который висел над кроваткой. Были такие тканые коврики в несколько цветов. На моем изображались лесистые горы и домик у подножия, а перед ним – вода... Озеро? Река? Домик уютный, с коричневой крышей, под черепицу... Но такого быть не может! Не могу я это помнить. Наверное, я помню какую-то несохранившуюся фотографию или воображаю давний рассказ мамы. Как в космос летал Гагарин, – и всё вокруг об этом свистело, гремело, кричало, – не помню, а это – помню? Вряд ли.

* * *

Когда упоминается где-либо Первоуральск, с интересом реагирую. Известный молодой пародист Андрей Баринов – выходец из Первоуральска? Замечательно! Ах, там построили по уникальному модернистскому проекту роскошный Инновационный культурный центр? Ничего себе: это же семиэтажный срез трубы, поделённый на клеточки этажей-окон. Явный отсыл к главной достопримечательности города – трубному заводу. В народе здание прозвали «шайбой»? Ну что ж, поздравляю!

Но родственности не чувствую. Как известно, всё в нашей жизни не случайно. Наверное, я просто еще до конца не понял, почему появился на свет именно в Первоуральске. Может быть, потому что отец мой родился в Петропавловске-Камчатском, мама – в Саранске, а Первоуральск где-то ближе к середине этой географии, на хребте Евразии, и всё это для того, чтобы я почувствовал масштаб своей Родины? Я на самом деле чувствую масштаб великой страны, как, наверное, и многие другие, не отлучавшиеся по случаю своего рождения с исторической родины предков. И всё же – суждено мне было родиться в Первоуральске. Не знаю почему, но это хорошо.

* * *

Периодически задумываюсь: правильно ли жить не на том месте, где твои корни? Сколько сейчас народу сорвано по разным причинам из родных мест и разбросано по всем уголкам бывшего Советского Союза, да что там, теперь – по всем концам света. Куда бы я ни приезжал, везде встречал земляков. И в Киргизии, и на Западной Украине, и в Прибалтике... Даже на Афоне, даже в Израиле.

Пусть новое место теплое, красивое, однозначно лучше прежнего, но хорошо ли на этом месте пришлому человеку? Выросшие на новом месте дети – не в счет, хотя, я думаю, у них тоже сознание отчасти отлично, чем у аборигенов. Нужно несколько поколений, чтобы полностью адаптироваться в новых условиях. Мой друг, умница, доктор наук, отучился в Ленинграде и прожил там более тридцати лет, всё равно ощущает грань между его семьей (жена тоже из провинции) и коренными.

Мама пожила на Урале и на Украине, и всегда, по ее словам, стремилась вернуться в свою бедную, ничем не примечательную тогда Мордовию. «Везде было неплохо, но хотелось вернуться на родину, здесь я своя». Почему? Что-то такое сохранилось у нее внутри, на уровне инстинкта. Отец был другой, он исколесил пол-Советского Союза и успокоился только на берегу Черного моря, в Крыму, где прожил большую часть своей жизни. Но это обусловлено его судьбой. Одно то, что всю юность он являлся «сыном полка», для меня многое объясняет.

А я вот, родившись на Урале, первые свои сознательные годы провел на Украине и всегда любил неньку Украину не меньше «своей» Мордовии. Но когда в благоприятные советские времена после окончания учебы в Москве встал выбор: ехать жить на Украину или возвращаться в Мордовию, – выбрал Мордовию. И долгие годы скучал по Украине. Впрочем, Украина – отдельная большая тема. Сейчас важно другое: нужно ли жить на родине предков?

«Где родился, там и сгодился», – гласит народная мудрость. А в советском анекдоте это же высмеивается: «Почему, – спрашивает червяк-сын червяка-папу, – мы живем в навозной куче?» «Потому что это – наша родина», – отвечает червяк-папа. Конечно, в советское время жизнь в российской глубинке и жизнь в столице, или, скажем, Прибалтике, разительно отличались. И теперь жизнь в разных местах и нашей страны, и мира в целом разительно отличается. Так надо ли сидеть на одном месте? Конечно, если гонения, отсутствие работы – обречение на нищету, – вопрос не стоит ставить. Ответ очевиден. А вот если более-менее сносные условия, свои плюсы, свои минусы, – как говорится, нужно ли сниматься с насиженного места ради лучшей доли, более высокого уровня жизни? Сейчас и в массовой культуре, да и в значительной части не массовой, доминирует гедонизм – любовь к себе, культ наслаждения. Если ты стоишь на этой сознательной платформе, то, конечно, ищешь, где тебе будет лучше. «Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше». Что говорить, живём однова. Вот только, удивительное дело, давно замечено, что люди, всю жизнь искавшие «где лучше», практически счастливыми не бывают. Конечно, «на свете счастья нет», но есть счастливые минуты, а также «покой и воля». «Спасаться можно везде», – говорит старец Иоанн Крестьянкин. Действительно, для Бога провинции нет. «Спасаться можно везде» – это уже другая мировоззренческая платформа. Коли стоишь на ней, выбираешь иные приоритеты.

На карте, зная точные координаты, довольно легко найти село с названием «Оброчное». В Мордовии с таким же названием несколько сел, а по всей России, наверно, больше сотни. Поэтому и нужно знать точные координаты. Село ничем не примечательное. Разве только тем, что оно пристанционное и здесь большой мясокомбинат, и потому много приезжих людей. Кто с этим сталкивался, знает, что села со значительной примесью приезжих отличаются от сел с исконным населением. Отличаются обычно не в лучшую сторону. Из этого села родом моя бабушка и до сих пор доживает девятый десяток последняя здешняя родственница – двоюродная тетка. Село это я никогда не любил, куда больше мне нравилось соседнее, в десяти километрах, – Новые Ичалки, где тоже жили родственники. Но, странное дело, когда я выходил на станции Оброчное и ступал на эту землю, всегда чувствовал, что она «моя», родная, особенная. Ёкало сердце. Нечто подобное ощущаю иногда и в Саранске, где со стороны дедушки жило не одно поколение моих предков: мое, моя земля. Вот это свое внутреннее состояние я смог объяснить только тем, что и в Саранске, и в Оброчном на кладбищах лежат мои деды-прадеды. Для кого-то, возможно, слабый аргумент, а лично для меня – весомый, мистический, потому что чувствую едва уловимую и в то же время весьма крепкую внутреннюю связь. «Дерево здесь рухнет или дом, – что-то в сердце обрывается моем».  А еще замечено, что родная земля, если ее любят, отвечает сторицей. Помните, как в русских сказках богатыри приникали к отеческой землице?

Однако и с Первоуральском есть связь, другая, не родственная, не такая прочная, и с Днепродзержинском...