* * *
Нет ни двери –
закрыться от мира,
ни окна,
чтоб светилось в ночи,
ни стены, ни гвоздя…
И картину
с теплым солнцем
куда же нести?
* * *
Манит
розовая капля росы
на упругом яблоке лета.
Хочется слизывать – долго и томно,
пропадая в духмяных травах,
жмурясь от солнца и замирая
от полета шмеля и биения сердца.
Вот муравьишка усердно толкает
целый листок для своей синагоги.
Голые плечи твои затерялись
средь колокольчиков и иван-чая.
Две земляничины – зрелость июля
рдеют в помятом твоем сенокосе.
Было ли? где же? и кто о том спросит…
Где затерялись следы косарей.
* * *
Терпеть не могу
дежурно-безвкусных
холодных подарков
и сладких речей,
звучащих с амвона
причастности внешней.
Покажется будто
тебя отпевают
и скоро засыплют
холодной землей.
Фортиссимо!
Падают медные звуки
начищенных труб,
никого не пленяя,
и хочется просто
негромко сказать:
– Друзья, замолчите,
еще я живая
и не перестала
от фальши страдать.
Давайте, сомкнувшись
теплом и плечами,
поднимем прозрачную
чашу с вином –
Да будем всегда мы
в любви и печали
живыми,
прощающими в молчаньи,
живыми,
живущими нынешним днем!
* * *
В простеньком храме провинциального монастыря, под скороговорку молодого монашка, увлеченно рассказывающего об истории обители, внутри меня вдруг внезапно вспыхнуло:
– Господи, прости меня!
И лихорадочный вопрос: «За что же?»
– За гордыню, за ненависть к стяжателям, за остро- и злоязычие, за...
Вспыхнуло и погасло, но что-то там, в глубине, осталось. Как след кометы.
А монашек был светлоглазый, с реденьким пухом рыжеватой бородки. Он раскачивался с пятки на носок своих неправдоподобно больших, корявых сапог и говорил, говорил...
– Господи, прости меня!
На улице дул сырой, пронизывающий ветер, а в храме было тепло и по-домашнему обшарпанно.
Памяти друга
Любимец судьбы,
вечный баловень жизни,
которую многим
любить и лелеять,
ушел добровольно,
и страшно, и горько,
шагнув с подоконника
в небытие.
В свободу полета
хотя б на мгновенье…
Всего на мгновенье…
Решенье твое!
И об мостовую
разбились надежды,
счастливые дни
и высокие взлеты,
рождение сына,
защита, заботы
рассыпались прахом
на мокром снегу.
А мы остаемся
в звенящих пустотах,
в покорном молчаньи
на том берегу.
И хочется выть,
как рязанские бабы,
чтоб крик натыкался
на мокрый кулак…
Сашок ясноглазый,
тебя мы любили!
Сашок ясноглазый,
За что же ты так?
Актрисе театра Ермоловой О. Селезневой
Затих прибой,
не слышно тарарама,
волною нежность
накатила с гор…
и шепчет Олька
пламенную драму,
вживаясь в образ
Изадор.
Под нами море,
а над нами горы,
дубы дорогой
переобнимай.
Вот рыжий кот
крадется под забором,
Все просто гениальное –
сыграй.
Опять твой шарф
наматывает лихо
на колесо
судьбы чужой…
Играешь шарм
уставшей щеголихи
сегодня под
обкусанной луной.
РОССЫПИ
Прорастаю корнями вглубь
в сумасшедшем желаньи жить.
* * *
В душе бедлам
и мир скукожен.
* * *
Белый лист.
Лист чист.
А в судьбе – бурелом.
Опять перелом.
* * *
Не торопись предавать,
есть еще время любви.
* * *
Случайные сосны
за случайным окном.
Живу понарошку,
а внутри жжет огнем.
* * *
Теплый камень Ханжонковской могилы
на старом ялтинском кладбище,
над морем под кипарисами, где бродят
козы и гуляет ветер.
* * *
Щемяще-грустный
запах роз, что умирают в тонкой вазе.
* * *
Изыскано красивы
на фоне суеты
в высокой вазе розы
строги или стройны.
Немного отрешенны
и чуточку грустны,
Как будто понимают,
что дни их не длинны.
* * *
Ароматом жасмина
пропахнувший дождь
не стихает
вторую неделю.
* * *
Ляжет на сердце тоска –
света в конце пути!
Рдеющего уголька
в этой ночи не найти.
Рдеющего уголька –
голос услышать твой,
может, отпустит тоска
и принесет покой.
* * *
Может, отпустит тоска –
легкий снежок одинок.
Не замело б следы там,
где ты бродишь, дружок.
Не замело б следы,
дочь февраля – метель,
кто на моем пути
тихо откроет дверь?
Кто на моем пути
Тихо зажжет свечу?
О, как длинны гудки,
О, как давно молчу.
* * *
Зари вечерней ощутить ожог,
и пропадать в просторах просторечья…
Не отвергай банальностей, дружок,
Умерь свой вечный пыл противоречья.
Жизнь – просто жизнь. Банально? Ну так что ж.
Как свет и тень. Как лень и вдохновенье.
Прости меня – велел прощать Христос.
И не бросай иронии каменья.
