Наверное, человеческая жизнь – то тонкие нити, туго натянутые на грифе лет. Бывает, не спеша судьба перебирает их, и мир тонет тогда в звуках чудной, баюкающей мелодии. А бывает, судьба нещадно бьет по ним. Тогда грохот наполняет все вокруг. Случается, что струны не выдерживают… И тогда замирает жизнь, отходит на второй план, уступая место вечности…

Когда обрываются струны и наступает вечность, пространство вокруг заполняет странная, ни на что не похожая, музыка. Тихо льется она с неба, золотыми нитями опутывая нас, живых, и мы слышим ее, слушаем ее с замиранием сердца. И тогда смерть не страшна, она порождает иные чувства.

На убитого в Афганистане парня пришли посмотреть почти все жители села. Не из-за любопытства. Отдать дань ему пришли, молча выразить восхищение и взглядом проводить его душу на небо. Парня звали Равиль. Он был далеко от окружавших его людей, для него важнее всего тогда была вечность, тайну которой узнал он так неожиданно. Сверху смотрел он на родные места, на женщин и мужчин окружавших его бренную земную оболочку. И взгляд его остановился на тринадцатилетнем мальчике. Вступившим в вечность не надо что-либо спрашивать, они находят ответы на самые сложные вопросы и владеют нашими мыслями. И тогда услышал ушедший на небеса Равиль клятву, произнесенную мальчиком: любой ценой, если не закончится эта война, попасть туда. Попасть и воевать. И узнал вступивший в вечность, что имя клявшегося – тоже Равиль и оттуда, сверху, благословил его и подумал, что жизнь человеческая – вечный круговорот. То был далекий уже, 1982 год…

Халиков Равиль, старший следователь отдела по особо важным делам Прокуратуры РМ, юрист II класса, говорил неторопливо и курил. Четырнадцать лет прошло с тех пор, когда он впервые столкнулся со смертью человека и узнал, что война не где-то там, далеко, в середине века, а рядом, в наши дни. За эти годы многое произошло, многое изменилось, многое стало ясно. К жизни тревожной и авантюрной привык, и никогда не считал себя романтиком, искателем приключений. Общаясь с ним, я окончательно уяснил для себя, что есть среди нас люди, для кого «долг» - не просто слово, а «клятва» - не вечерняя молитва. После восьмого класса он уехал в Челябинск, где учился в юридическом техникуме. С первого курса не переставал ходить в военкомат и писать заявления с просьбой об отправке в Афганистан. Но вместо Афганистана после третьего курса призвался в Загорск, где должен был служить при Генеральном штабе. Но страшно было не сдержать слово и в последние минуты поменялся с одним из парней, и службу свою начал в Киргизии, в пограничных войсках. А дальше все шло, как по написанному свыше. Окончил школу сержантского состава, получил подготовку инструктора минно-разыскной службы собак, после чего и был отправлен в Афганистан.

 «Что сказать о моральном духе солдат?.. Да, мы рвались в бой. В части, где я служил, почти все были добровольцы. И нам не было дела до причин этой войны. Я ненавидел противника, и сейчас ненавижу. А после первых боев, когда мы потеряли первых друзей, ненависть стала еще сильнее. Мы мстили и не думали ни о каком интернациональном долге. Да и может ли восемнадцатилетний парень задумываться о том, что за строй будет в этой чужой стране? Быть может, если бы не эта война, никто и никогда бы не узнал о том, что есть такой Афганистан. Жили мы в окопах, в городах никогда не были. Не припомню, чтобы спиртное водилось и прочие дурманы, а где этого нет – там и порядок».

Они честно выполняли свой долг. Когда же начался вывод войск, многие об этом жалели. Равиль признался, что всегда считал войну – огромной несправедливостью, но твердо был убежден, что любую начатую войну необходимо доводить до конца. И, наверное, только не совсем умные люди способны возразить этому. До сих пор тлеет пепелище афганской войны, то и дело вспыхивая короткими пожарами, и перебирается огонь уже на пространство СНГ…

С той поры прошло семь лет. Многое изменилось. Изменилась страна, изменились люди, но только не те, которые прошли через пекло горной страны. После войны Равиль жить не разучился. Жизнь шла своим чередом: окончание юридического факультета, и работа в правоохранительных органах. «Но просто так война не проходит. Она заставляет воспринимать все по-другому, что ли». И когда война пришла к нам в дом, он безучастным не остался. Да и многие «афганцы» не вытерпели и поспешили окунуться в свист пуль; не потому, что истосковались по смерти, а потому что живо в них осталось братство, великое мужское братство. Не могли они позволить пойти в бой неопытным солдатам, умея воевать, зная, как выжить. Миссия у Равиля была несколько иной. В составе следственной группы он выехал в Чечню для того, чтобы вести дела, связанные с преступлениями против военнослужащих. Ему, быть может, и хотелось провести аналогии между Афганистаном и Чечней, да вот провести их удалось не много. Здесь удивляло, настораживало, заставляло протестовать все: земля-то своя, врага нет, война не объявлена. А война шла, как бы ее ни называли.

«При таком подходе прокуратуре там делать нечего. В таких случаях всегда необходимо сначала навести порядок, а потом уже можно и следствия проводить». Чечня засасывает людей, словно гигантский водоворот, превращая их в беззащитных существ. Военнослужащие смело могут называть себя мишенями, лишь в крайних случаях превращаясь действительно в военных, способных постоять за себя. И ничего тут не поделаешь! Война в этой кавказской республике – парадокс. Объявляя на весь мир о принятии крутых и решительных мер для наведения порядка, руководство страны готово хоть каждый час хватать военных за рукав, останавливая их и не давая довести начатое дело до конца. Странен, мягко говоря, и контроль за Грозным. Город каждые сутки переходит из рук в руки: днем – под властью федералов, ночью – хозяева бандиты. И всем ясно, что это их хозяйничанье можно прекратить. Но недоумевают люди – никто не останавливает террористов. Равиль спокоен. Он говорит о Грозном, как о чем-то несущественном. Но подрагивает в руке сигарета и чувствуется в интонации жесткость. Болит сердце. Болит за тех, кто расплачивается своей кровью за претенциозность других. Болит за целые семьи, погибающие от рук бандитов по ночам. Он знает их почерк: действуют нагло, остро, но лишь тогда, когда чувствуют за собой прикрытие, когда знают, что будет сохранена их жизнь. Многих из них милиционеры знают в лицо и готовы арестовать. Нет команды, нет разрешения. А если есть…

«Мы брали некоторых прямо с поличным выезжали и брали. Но бывали и такие случаи. Мы выводили арестованного к машине и тут же собирается толпа…»

Толпы собирались огромные. Население в Чечне озлобленное, вся злобы вымещается на федералах, в основном на русских. Тем более, что боевики в Грозном, к примеру, не ютятся в подвалах и не прячутся, а живут в своих семьях. Днем – мирно стоят за хлебом, щедро раздаваемым солдатами, которые сами часто недоедают. Ночью – берут в руки оружие и начинаются обстрелы блок-постов. Во время арестов себе подобных они вне толпы. Толпа, которая собирается возле машин правоохранительных органов, состоит исключительно из женщин и детей. Их солдаты не тронут. «Мужчины» знают это и потому стоят в стороне. Но они держат все под своим контролем. В любой момент готовы они сделать выпад, и тогда из-за спин «мирных» жителей раздадутся выстрелы. Толпа неуправляема. Она теснит солдат, требуя отпустить арестованного. Стрелять в «мирных» нельзя. Это хороший подарок нашим западным друзьям, которые любят поговорить о кровожадности и имперских замашках России. Между тем случается, что во время таких ситуаций разоружают солдат, уводят их в заложники. Спокойно, нисколько не заставляя сомневаться в своих силах, Равиль заявил: «Если бы такое произошло, когда я выезжал, если бы была непосредственная угроза жизни нашим товарищам, я дал бы команду: стрелять». Не нам судить, кто прав, кто виноват. Резкость Равиля не поддается вообще никакому суду, как мнение человека, прошедшего огонь и знающего цену жизни. Мы хотим навести порядок уговорами, отвечая улыбками на коварные пули. А толпа почти всегда своего добивается, арестованного отпускают. Ночью он опять возьмется за автомат, и в очередную российскую семью придет горе. Нет, мало аналогий у войны чеченской с афганской. Наиболее, пожалуй, большая – обман. Обман был там, обман, только во много раз страшнее, и здесь. Не знают солдаты, за что воевать. Не знают они, как остаться в живых в ужасной мясорубке, как защитить себя.

Преступлений в Чечне совершается много. Раскрываемость практически на нуле. Да подойди разберись! Не найдешь ответа на свои вопросы, хотя угадываешь их. Тяжело наводить порядок на необъявленной войне. «Раз война не объявлена, то по каждому факту уголовного преступления необходимо заводить дело». Бумаги уходит великое множество, пользы это никакой не приносит. И остается дивиться только мужеству тех, кто выдерживает на себе удары сразу с нескольких сторон. Они меняют свои кабинеты на пыльные комнатки, смеясь в лицо опасности. Они по-прежнему вздрагивают взволнованно при словах «Родина» и «долг», не забывая о них никогда и зная, что награда вряд ли найдет их. Они чувствуют, что время изменилось, но верят,  что смогут изменить его сами к лучшему.

Равиль закурил сигарету и спокойно, как прежде, сказал, глядя сквозь диктофон: «Мы знали, что делать в Афганистане. Мы оказались ненужными в Чечне. Но если мне представится случай, я еще раз поеду туда. А почему не поехать?»

Действительно, жизнь человеческая – это тонкие нити, туго натянутые на грифе лет. Бывает, не спеша судьба перебирает их, и мир тонет тогда в звуках чудной, баюкающей мелодии. А бывает, судьба нещадно бьет по ним. Тогда грохот наполняет все вокруг…

• ·

Читайте в ближайших номерах:

«Те, кто выстоял» – мемуарный материал об Афганской войне.

«Индус на саранской земле» – очерк о том, как живется иностранным студентам в российской провинции.

«Французский шарм и славянская душа»

«…для французов «любить» означает «желать», для славян – «жалеть»…

О различиях и сходстве менталитетов разных народов размышляет писательница Наталья Замулко.